bannerbannerbanner
Идущие сквозь миры

Владимир Лещенко
Идущие сквозь миры

Полная версия

Перед ними прошел, надо думать, не один такой, как я, и они хорошо знали, как надо поступать в подобных случаях. Старший резким движением выдернул книжку у меня из рук и тут же швырнул в печку.

Теперь я даже благодарен этим грубым и суровым людям, их жестокой мудрости.

Но для того чтобы их понять, мне самому сначала потребовалось стать таким, как они. А тогда…

Я глядел, как исчезают в пламени странички, сворачивается коленкоровый переплет, и чувство было подобно тому, как если бы этот огонь жег меня.

– Вот так, парень, – невесело усмехнулся бородатый, – что поделаешь, надо перетерпеть.

Видимо, взгляд мой, обращенный на него, был весьма красноречив.

– Только не вздумай драться со мной. – Он продемонстрировал мне кулак с пивную кружку величиной. – Имей в виду: драться меня учил офицер из вашего времени, из этих, как его… ну, которые с неба прыгают.

Его товарищ, став позади, положил руку мне на плечо – то ли чтобы приободрить, то ли на случай, если я не внемлю предупреждению.

Боль постепенно схлынула, хотя тяжесть в душе осталась. Мне вдруг стало почти все равно, что будет со мной дальше…

Так, в полупрострации, я потащился следом за парнем прочь из ангара.

Попетляв среди строений этого странного поселка, мы остановились возле узкого и длинного бревенчатого сооружения, напоминавшего не то лабаз, не то блокгауз из вестернов, если бы не квадратные окна.

Я миновал тамбур с полудюжиной курток на гвоздях и прикорнувшим в углу красноносым рыжим крепышом, из-за пазухи которого выглядывало бутылочное горлышко.

Мой провожатый подтолкнул меня вперед, и я оказался в длинном помещении, уставленном узкими топчанами. Никого кроме нас тут не было. В воздухе плавал аромат табачного дыма.

– Вот, стало быть, твоя койка. – Он остановился у одного из топчанов. – А вот, – он наклонился и вытащил из-под ложа длинный парусиновый мешок с кожаными лямками, – это теперь тоже вроде как твое. Барахло прежнего хозяина. – Он швырнул мне оказавшийся довольно увесистым баул. – Ему теперь уж точно не понадобится, а ты вроде как его наследник. Ну, вроде все. Сиди тут и жди.

– Кого? – не понял я.

– Боцмана Горна, – высокомерно сообщил он мне и удалился.

Я остался в одиночестве. Барак, кубрик или казарма (как лучше это назвать?) была пуста.

Мне ничего не оставалось, как сесть на спартанского вида койку – одеяло грубой шерсти поверх голого матраса – и дожидаться своей участи. Это было самое умное, что пришло мне в голову (два других решения были: попытаться вылезти в окно и бежать куда глаза глядят либо разбить себе голову о стенку, покончив со всем разом).

Наконец дверь распахнулась и появился вышеупомянутый боцман – высокий широкоплечий мужчина в тельняшке с широкими полосами и берете с потешным помпоном.

Он внимательно осмотрел меня с ног до головы, подергал сжатую в кулак пиратскую бородку. Потом между нами состоялся примерно такой диалог:

– Как зовут?

– Василий.

– Бэзил, значит. Не моряк?

– Нет.

– Готовить умеешь?

– Умею.

– И то дело. Укачиваешься?

Я помотал головой.

– Совсем хорошо. Ну, посмотрим, что из тебя выйдет. И не из таких нормальных людей делали! А теперь пошли работать.

Мне ничего не оставалось, как поплестись следом за ним.

Подойдя к покосившемуся забору, он толкнул калитку, и мы оказались на заднем дворе кухни или столовой, если судить по витавшим в воздухе запахам.

– Вот, – он показал на громадный штабель поленьев, рядом с ним стояла изрубленная колода, в которую был воткнут топор, – будешь колоть дрова. До обеда и от забора – так, что ли, у вас говорят? – Он коротко хохотнул. – Чем больше нарубишь, тем больше поешь.

Хлопнув калиткой, он оставил меня наедине с дровами.

Делать было нечего: благословив свои занятия йогой и дзюдо, я принялся за работу.

Прошел час, потом другой, и еще какое-то время. Топор вываливался у меня из рук, на ладонях появились кровавые мозоли, а проклятые дрова, казалось, все не убывали.

Я давно стащил с себя куртку и рубаху, но все равно обливался потом.

Каждая мышца буквально вопила об отдыхе, но я чувствовал, что если сейчас прекращу работу хоть на минуту, то больше уже не смогу сделать ни одного движения.

Наконец появился боцман. Критически оглядев сделанное, он, против ожидания, похвалил меня:

– Неплохо, черт возьми. Бывало, покрепче тебя на вид, а и половины этого наколоть не могли. Ладно, пошли, пожуешь чего бог послал.

За дверью, сбитой из досок от корабельной обшивки, располагалась подсобка, где на шатком столе меня ждали стеклянная миска, доверху полная густым рыбным супом, заправленным мелко накрошенной зеленью, такая же миска помельче, куда горкой было навалено жареное мясо с картошкой, и стакан сильно разбавленного водой красного вина. Не без труда удерживая ложку в еле шевелящихся пальцах, я принялся за еду. На суп я потратил минут пять, на второе – немного больше.

Мясо оказалось похоже на жесткую говядину (именно тогда я впервые попробовал мамонтятину).

Заканчивая трапезу, я случайно смахнул локтем со стола миску. Она весело запрыгала по кирпичному полу, звеня как гонг, но даже не треснула.

– Небьющееся закаленное стекло, – пояснил мне повар, выглянувший в дверь. – Из нашего с тобой двадцатого века.

Так я познакомился с Борисом Максимовичем Беспредельным, в далеком прошлом – лейтенантом конвойных войск НКВД, а ныне – нашим главным кухмистером.

Но побеседовать с ним и вообще слишком долго отдыхать после еды мне не дали. Снова появился Горн и опять потащил меня куда-то.

На этот раз мы направились к небольшому каменному домику с зеркальными стеклами, стоявшему возле ограды, за которой возвышалась удивившая меня башня.

Мы оказались в чистой комнатке, похожей на кабинет врача – точнее, врача зубного. Во всяком случае, здесь имелось высокое, обтянутое черной кожей кресло с высоким подголовником.

Нас встретил молодой парень в таком же одеянии, что и увиденный мною на корабле «черный человек».

– Вот, новенький. Надо его обработать, – с некоторой робостью, как мне показалось, сообщил Горн.

Тот молча кивнул и указал мне на кресло.

Я подчинился. И спустя несколько секунд погрузился в сон без сновидений.

Очнулся я почти сразу – как мне показалось. Под левой лопаткой ощущался какой-то непонятный зуд. Взглянув на свои руки, я с удивлением обнаружил, что кровавые мозоли исчезли, сменившись загрубевшей кожей. Еще оказалось, что сижу я на лавочке перед домиком.

– Ну что уставился? – добродушно спросил боцман. – Магия, брат.

– Магия? – переспросил я. – Настоящая?

– Угу, самая натуральная!

Странно: на какое-то время мне показалось, что я говорю не на родном языке. Вернее, я как будто знал его, но в то же время как будто сознавал, что это не мой родной язык.

Машинально потирая все еще чешущиеся ладони, я побрел вслед за боцманом. Солнце за это время спустилось довольно низко к горизонту.

Вернувшись в барак, я вновь уселся на койку.

Спускались сумерки. Я неподвижно сидел на койке, уставясь в некрашеный скобленый пол. Временами хотелось плакать, но слез не было.

В одиночестве я пробыл недолго. По мере того как день клонился к вечеру, помещение наполнялось людьми.

Люди входили, собирались группами по трое-четверо, что-то обсуждали, смеясь, или вдумчиво беседовали, играли в кости, карты, еще какие-то игры… Кое-где из рук в руки переходила бутылка. Преобладали тут личности европейского типа, с обветренными лицами, хотя было несколько смуглых и скуластых и пара негров.

В одном месте, собравшись в кружок, слушали чтеца. В другом вполсилы пел что-то на английском CD-проигрыватель на коленях у темнокожего парня. Несколько человек пришли в компании с женщинами и, усевшись в обнимку, принялись что-то весело обсуждать полушепотом.

Пара моряков направилась было в мою сторону, но немолодой сивоусый человек остановил их, что-то негромко сказав. Бросив на меня сочувственный взгляд, они присоединились к одной из компаний.

На соседнюю койку с маху опустился молодой смуглолицый моряк, чья голова была по-пиратски повязана ярким платком.

– Привет. – Он протянул мне руку. – Ты новенький?

Я кивнул.

– Ясно. Я буду Шайгар. Вообще-то это только мое первое имя, есть еще пять, но тут все зовут меня Шайгар. Ты не из Рарги будешь, случайно?

– Случайно нет, – ответил я.

– Жаль, – тяжело вздохнул он. – А зовут тебя как?

Я назвался.

– Глотнешь? – Он протянул мне фляжку.

– Глотну.

Вино было слабым и кислым, но я не поморщился.

Сосед одобрительно кивнул:

– Вот так. А теперь ложись да спи – утро вечера мудренее.

Он сам быстро лег, не раздеваясь и, кажется, сразу заснув.

Я тоже укрылся одеялом и попытался последовать его совету.

Постепенно барак отходил ко сну. Народ ложился и тут же засыпал; песни и музыка смолкали; гости и гостьи ушли, но не все: несколько девушек не стесняясь забрались в койки к приятелям и затеяли веселую возню под одеялами.

Судя по тому, как отнеслись к этому окружающие, такое было здесь в порядке вещей.

Свет не зажигали, и вскоре помещение погрузилось в угрюмые сумерки и тишину, нарушаемую храпом, тихой возней и вздохами.

Я чувствовал себя усталым и разбитым, но заснуть не удавалось.

Лежа на койке, я с глухой тоской размышлял над положением, в которое попал. Ничего путного, да и вообще ничего хорошего мне в голову не приходило. Думал я и о своих родных, ясно представляя себе их горе. Сестра, мать, любимый дядя… Я представлял, как будут ждать они, вздрагивая от каждого звонка, от каждого звука шагов за дверью, надеясь, что вот сейчас (или завтра, или через неделю)… Как мой портрет будет висеть на милицейских досках под рубрикой «Найти человека», постепенно выцветая…

«Сегодня я должен был уже покупать билет на сухумский экспресс», – промелькнула у меня мысль, перед тем как я наконец провалился в сон.

 

Среди ночи я проснулся. Некоторое время я старался понять, что произошло и где я, потом все вспомнил, и вновь мне хотелось заплакать, чувствуя, как сжимается сердце от жестокой тоски.

Наконец мне удалось задремать. Проснулся я от того, что кто-то тронул меня за плечо. Я выбрался из-под одеяла.

На моей койке сидела молодая женщина в длинном плаще, на котором блестели капли дождя. В полумраке я не мог как следует разглядеть ее лицо, было только видно, что она откуда-то из Азии. Она склонилась ко мне, и тут на ее скуластом лице проступило выражение недоумения,

– А где Тюркир? – прошептала она.

– Деру дал твой Тюркир, – прозвучало с соседней койки. – Даром что уже в боцмана выходил.

Гостья словно обратилась в статую, затем медленно поднялась и, пошатываясь, пошла прочь. До меня донеслись сдавленные рыдания.

– Эй, Риат, не уходи. Приласкала бы парня и сама бы утешилась. Он только первый день, так что… – Мой сосед запнулся, провожая взглядом идущую к двери невысокую фигурку. – Не повезло девке! – констатировал он. – Любовь у них с Тюркиром была крепкая, Ятэр уже обещал: как боцманом станет, так костьми расшибется, а разрешение на брак добудет! И какая муха его укусила? Чего мужику было надо?

Я вновь погрузился в сон.

Под утро весь барак был разбужен истошным воплем какого-то молодого матросика, которому привиделся кошмар, и все принялись наперебой высказывать, что они о нем думают.

Я кое-как промаялся до утра, но только задремал, как боцман Горн поднял меня:

– Давай одевайся, и пошли к капитану.

Тут же выяснилось, что мой сосед состоит в том же экипаже, что отныне и я (вернее, я в том же, что и он). И что я поручен именно его, Шайгара, опеке.

Половина барака еще дрыхла: как я совсем скоро выяснил, тут не было ни общих подъемов, ни распорядка дня. Каждый капитан сам определял, что и когда делать, а в свободное время можно было спать хоть круглые сутки.

В душе была пустота, а в голове – муть, но я принялся одеваться, подчинившись судьбе.

Тут-то и пригодилось барахло бывшего хозяина койки.

Мешок был затянут хитроумной шнуровкой, причем концы веревки скреплял медный замочек. Видя мое замешательство, Шайгар просто полоснул по шнуру своим ножом.

Порывшись в вещах, я выбрал залатанный свитер, пахнущие дегтем сапоги, кожаные брюки. Свою одежду я, кое-как свернув, сунул в мешок. Туда же отправилась выданная мне на складе роба – почему-то чужое барахло показалось мне предпочтительней казенного.

Кроме всего прочего, в мешке обнаружился складной матросский нож с медным кольцом на потемневшей деревянной рукояти.

Подумав, я повесил его на пояс, отчего сразу почувствовал себя увереннее.

Шайгар одобрительно оглядел меня.

– Вот теперь хоть на человека похож, не то что вчера, – сообщил он свое мнение. – Вообще-то, надо бы тебя по-другому встретить. Обычно как бывает – новый человек появляется, так его в кабак и ставят перед ним кувшин вина. И не отпускают, пока весь не выпьет. А как протрезвеет малость – к девкам, да чтоб не с одной, а пока сил хватит. А потом опять в кабак. Глядишь, и было бы тебе не так кисло, да этот наш вице-командор мудрит чего-то: говорит, к тебе особый подход нужен. А по-моему, так лучше вина и девочек ничего не поможет… Тебе здорово повезло, что к нам попал: из наших капитанов и офицеров, почитай, половина у Ятэра начинала… Да и вообще, скажу тебе, наш экипаж – лучший на базе, да и не на ней одной наверняка…

Так, покровительственно болтая, он привел меня к двухэтажному бревенчатому домику, обвитому виноградной лозой, и завел внутрь – ну точно лошадь под уздцы.

В передней нас встретили многоцветный мохнатый ковер на полу, основательная мебель. На стенах и полках было множество предметов самого разнообразного вида – от больших раковин до остатков каких-то сложных приборов. Как я догадался, это были сувениры, вывезенные хозяином из плаваний. Тут же на ружейной пирамиде стояло несколько ружей и карабинов незнакомого мне вида.

Потом дверь на лестницу, ведущую вверх, распахнулась, и появился хозяин этих апартаментов.

Это был тот самый старик, стоявший на мостике того самого корабля, на палубе которого я финишировал вчера, вывалившись из своего мира. Видимо, это и был Ятэр, о котором я столько слышал.

Спустившись, он уселся на лавку у стены, похлопал по сиденью рядом с собой – мол, садись. Я повиновался.

– Ну что, очухался помаленьку, пришел в себя? – с грубоватой заботливостью спросил хозяин. – Вижу, что пришел. Ну и славно. Я видел, как ты держал себя, когда попал на мой корабль. Хорошо держался. – Он хлопнул меня по плечу. – И потом, кстати, тоже. Вижу, тебя так просто не сломать. Других, бывало, когда они все узнавали, водой отливать приходилось или вообще вязать. Вопили, на людей кидались, руки даже, бывало, на себя накладывали… Ладно! Повторять, где и как ты оказался, и объяснять, что назад тебе пути нет, я думаю, не надо. Так же и объяснять тебе, что тут за жизнь: слишком много придется времени потратить. Но кое-что ты должен усвоить сразу и намертво, для своего же блага…

Итак: мы все здесь живем по законам, которые установили для нас наши хозяева. Это раз. Но еще и по тем, которые устанавливаем сами для себя. Это два. Хозяева могут наказать за неисполнение всей своей силой. У нас нет такой силы и нет тех, кто карает. Но тот, кто вздумает нарушать наши законы, тоже будет наказан. Может быть, не так заметно, но не менее жестоко. – Его глаза сурово блеснули из-под седых бровей. – Ты их узнаешь совсем скоро. Но пока расскажу тебе о главных, которые нужно будет усвоить для начала.

Вот первый закон. Тут нет ни врагов, ни иноверцев, ни низших, ни высших, запомни это накрепко. Здесь нету никого, кроме товарищей. Если кто-то тебе не нравится – не подавай виду, может, ты ему тоже не очень приятен. Если даже ты с кем-то воевал раньше – забудь, все это осталось там. И ты должен относиться к товарищам так, как хочешь, чтобы относились к тебе, и к тебе самому будут относиться так же.

Вот второй закон.

Если ты что-то можешь сделать для своего товарища, ты должен это сделать. И тогда товарищ сделает для тебя все, что сможет.

Теперь дальше. Тебе, возможно, захочется бежать. Я бы не советовал тебе этого делать, но…

И вот тебе третий закон – если ты решишься на побег, то не пытайся никого за собой тянуть. И если тебе не удастся бежать – прими свою судьбу как должное и умри как мужчина.

Ну вот, этого пока достаточно. Со временем, говорю, ты узнаешь больше.

Теперь вот что. Зовут меня, как ты, наверное, уже слыхал, Ятэр-Ятэр. И я отныне твой капитан. А ты знаешь, кто такой капитан для тебя?

– Знаю, – пробормотал я. – Капитан – второй после бога на судне, он хозяин жизни и смерти моряка…

– Не совсем так. Наказывать смертью могут одни только хозяева. Я же имею право просто убить тебя. Если ты затеешь бунт или во время шторма или боя твоя трусость будет угрожать кораблю и команде. Но думаю, до этого не дойдет, ты трусом не выглядишь, а я редко ошибаюсь. До сих пор с моими людьми такого не случалось, и надеюсь, ты меня не подведешь… А капитан для матроса – у нас, во всяком случае, – это человек, который отвечает за всех своих подчиненных. Перед Хэоликой, перед другими людьми, ну и перед всеми богами, сколько их там ни есть – если они есть. И я теперь отвечаю за тебя. Не подведи, – повторил он. – Ну вот, – повернулся он к Шайгару, подталкивая меня вперед. – Отныне он – наш новый матрос. Будешь делать из него человека. Дури из него придется выбить, конечно, порядочно. Только особо не усердствуй, говорю. Из него будет толк…

Дмитрий

Ятэр-Ятэр умер на следующую ночь после нашего возвращения. Сердце старого моряка остановилось во сне.

Утром протяжное печальное пение сигнальной трубы оповестило поселок о смерти одного из нас.

Уже через час за дело взялись люди из береговой службы базы, вошедшие в число постоянной похоронной команды, – только они по установленной хэоликийцами традиции занимались погребением усопших слуг острова.

За несколько часов они сложили на плацу высокий костер из толстых сосновых бревен, пересыпанных лучиной и хворостом. По приказу Тхотончи было выделено несколько фунтов благовонной смолы.

Затем на сколоченный из старых корабельных досок помост похоронщики водрузили тело Ятэра, завернутое в его личный штандарт. Ладонь старика покоилась на рукояти лежащего рядом старинного кинжала. В изголовье ему положили краюху хлеба и поставили кувшин с крепким вином.

На закате у погребального костра собрались почти все обитатели базы.

Тхотончи произнес не слишком длинную речь, в которой в витиеватых и высокопарных выражениях, показавшихся мне нелепыми и неуместными, прославил «уходящего от нас в последнее плавание, в область, откуда не вернулся ни один», призвав нас служить Острову так же честно и всеми силами, как служил покойный.

Вот из толпы вышла Мидара, приблизилась к костру. На ее ладони блеснула золотом крошечная дамская зажигалка с россыпью изумрудов и бриллиантов на корпусе…

Занялись быстрым пламенем щепки в основании костра. Потом запылали бревна…

Вот уже огонь поднялся в два человеческих роста, а Мидара все стояла рядом, словно не замечая жара. Затем, резко взмахнув рукой, метнула зажигалку в костер и отошла, вновь смешавшись с толпой.

Пламя еще некоторое время рвалось вверх, а потом на глазах стало опадать, из раскаленного бесцветного становясь рыжим. И вот уже над грудой углей пляшут синие язычки.

Когда огонь окончательно угаснет, кострище будет засыпано, и на этом месте появится невысокий курган, на вершине которого установят камень с выбитым на нем родовым тотемом Ятэра – изготовившимся к прыжку леопардом. Такова была его воля, высказанная им в последнем разговоре со мною.

Когда после поминальной трапезы я отправился домой, меня взялась сопровождать Мидара.

И вот, когда я вошел в дверь, Мидара вовсе не повернула обратно, а вошла следом за мной и по-хозяйски расположилась на диване, указав на место рядом с собой.

Признаюсь, я был удивлен. Не говоря уже о неподходящем моменте, общеизвестный факт, что благосклонность к мужчинам четвертый вице-командор проявляла немногим чаще, чем наш кухонный мерин Цезарь – к кобылам.

Мидара чуть улыбнулась, наверное догадавшись, что у меня может быть на уме.

– Садись, Дмитрий, я пришла сюда вовсе не за тем, о чем ты, кажется, сейчас подумал. Есть серьезный разговор…

Ингольф Сигурдсон

Я, Ингольф, сын ярла Сигурда, прозванный Вороном, чья дружина не знала поражений почти десять лет, берсерк, чье имя наводило ужас на франков, данов, итальянцев и сарацинов, служивший в охране великого императора ромеев в Константинополе, которого норвежский конунг объявил вне закона и который теперь просто кормчий на торговом корабле.

Я не сожалею – глупо сетовать на волю норн, повелевающих судьбой.

Только в норны я сохранил веру, да еще в великий Игдрасиль – Древо Миров, на котором, как теперь оказалось, каждый лист – это свой особый мир.

Только Древо Миров и Судьба, управляющая их жизнью, – и больше нет ничего. Боги – выдумка глупых людей, которые не в силах понять, что с ними происходит. Нет ни Валгаллы, ни Нифльгейма, ни рая и ада крестолюбцев, а куда деваются после смерти людские души – неведомо. Впрочем, в свой срок мы это узнаем.

Сознание того, что небо – всего только бескрайняя пустыня, далось мне нелегко.

Когда я, изрубленный датскими мечами, коченеющий в холодной воде, из последних сил держался на обломке своего «морского коня», то был готов умереть, ибо знал, что попаду прямиком в чертоги Одина.

Когда даны выволокли меня на палубу, хохоча и издеваясь надо мною, а мой давний враг Фьярни Беззубый (беззубым когда-то сделал его я) плевал мне в лицо и грозил, что по возвращении домой взрежет мне ребра, а перед этим оскопит, чтобы закрыть мне дорогу в Валгаллу, я тоже не боялся, ибо знал, что Отец Дружин не оставит своего верного слугу.

Даже когда, по воле все того же Торстейна, я был выставлен на невольничий рынок как скот, – и тогда, несмотря на все унижение, жившая во мне вера, что впереди у меня славное бессмертие, поддерживала меня.

А ныне (об этом наверняка никто не подозревает), когда мне случается задуматься о смерти, я начинаю чувствовать страх. Страх не ухода из этого мира и даже не вечных мучений. Страх того, что я исчезну, перестану существовать, обращусь в ничто.

Впрочем, мысли эти посещают меня редко.

Гораздо неприятнее в моем нынешнем положении то, что я должен служить колдунам, воображающим, что они подобны несуществующим богам, и торговцам, у которых даже нет мужества самим отправиться в путешествие за богатством. Именно это тяготит меня больше всего.

 

Но, возможно, скоро перестанет.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35 
Рейтинг@Mail.ru