Леонид Якубович
Плюс минус 30: невероятные и правдивые истории из моей жизни
Потом на поезде все переезжают дальше, до следующего узлового пункта.
И вот очередной «узел». Когда-нибудь тут, видимо, будет городок… А пока маленький поселок строителей.
Заключительный концерт на стадионе. Стадиона, собственно, нет. Заросшее футбольное поле и длинные, из досок, скамейки в три ряда по обе стороны.
Все как обычно. Приветственные слова благодарности артистам от райкома, исполкома. Ансамбль песни и пляски, Лева Лещенко на открытой машине, массовки, бронетранспортер с лентами, сводный хор… Мошка, комары…
Ведет все это Борис Сергеевич Брунов.
Заканчивается все салютом где-то около десяти вечера.
Потом ужин.
«Великие» – с райкомом-исполкомом, «черная кость» – сама по себе в выделенном бараке.
Все это до утра, по причине а) окончания куста, б) мошка и комары в таком количестве, что создается полное ощущение, что их специально собрали по всей тайге именно в это место на заключительный концерт. По причине последнего никто, разумеется, не спит до утра.
Поезд в пять.
И вот где-то примерно в четыре – четыре тридцать вся элита эстрадно-циркового искусства медленно движется в сторону железнодорожной станции.
Зрелище само по себе ошеломительное. То ли заблудившийся цыганский табор, то ли остатки татаро-монгольского ига, то ли беженцы… Все это, облепленное мошкой, наконец доползает до полустанка и валится вповалку тут же, возле рельсов.
Собственно, никакой станции нет. Есть рельсы и одиноко стоящее деревянное строение с двумя нолями на повисшей на одной петле дверце.
Кто доедает, кто допивает, кто-то ищет то ли вещи, то ли смысл жизни. Куликово поле наутро после битвы.
Посреди всего этого, как обычно, в черном костюме-тройке, при бабочке и с сигарой во рту, в шляпе по шпалам расхаживает Брунов. «На-ну-на-ну!.. На-ну-на-на!..»
Повторяю, пять утра!
Где-то вдалеке за поворотом раздается «ту-ту-ту!».
И вдруг откуда ни возьмись выныривает мешочник. Абсолютно как из фильма «Коммунист». Откуда он взялся, черт его знает. В кургузом ватничке, драных сапогах, в шапке-ушанке с болтающимися тесемками и с двумя мешками на плече. Ну, прямо 1918 год!
Выныривает и начинает метаться туда-сюда, перепрыгивая через актерскую братию.
Туда-сюда, туда-сюда!
И вдруг видит Брунова. Костюм, сигара, шляпа. «На-ну-на-ну!.. На-ну-на-на-на!..»
Он к нему.
– Товарищ! Товарищ! Где тут вокзал?
И Брунов мгновенно, не вынимая сигары изо рта:
– Пошел на х…, шпион!
И зашагал дальше по шпалам: «На-ну-на-ну!..»
Что сказать? Тайга содрогнулась от хохота! До слез, до икоты, до синевы!
Другой фестиваль именовался не менее звучно: «Утро родины на Сахалине».
1980 год. Открытие фестиваля.
ИЛ-62 с артистами летит до Хабаровска, там перегруз на два ИЛ-18, потому что сахалинский «Сокол» большие борта не принимал.
Мы прилетели втроем первыми «заделывать» открытие фестиваля. Мы – это Валера Жак, режиссер-постановщик, Игорь Носов, директор, и я как автор сценария. Прилетели за неделю до всего состава, который включал в себя человек двести исполнителей!
Неделю мы мотались как угорелые, решая оргвопросы, согласовывая с местной властью сценарий, план мероприятий и еще какие-то дурацкие мелочи, включая время начала и окончания, количество приглашенных, список коллективов местной самодеятельности, оформление трибун и, особенно, правительственной ложи!
Стадион, где должно было состояться торжество, располагался прямо возле сопки. И вот Жак придумал, чтобы оттуда слетел дельтапланерист с красным флагом и приземлился прямо на стадионе.
Планерист на Сахалине был один. Где его разыскал Игорь Носов, неизвестно. Игорь мог разыскать что угодно и где угодно. Но кто это и как он вообще парит на своем дельтаплане, черт его знает. А тут все-таки правительственное мероприятие!
Поэтому решено было устроить тренировочный полет, кстати и узнать, он вообще долетит до стадиона с этим красным флагом или рухнет где-нибудь, опозорив символ великой державы.
И вот рано утром, никому ничего не сказав, мы, то есть «головка» фестиваля и этот дельтапланерист, собрались на вершине сопки и стали еще раз обсуждать «план полета». Во сколько, по какой команде, куда именно приземлиться и где развернуть в воздухе полотнище.
Вот они стоят на вершине, орут, размахивают руками, дым коромыслом, а я меж тем наблюдаю сверху, как от города к нам движется кавалькада черных машин.
Весь этот вороной «табун» добирается до нас, тормозит и, как горох, из дверей посыпалась власть!
И началось.
– Кто разрешил? По какому праву?!
– А мы что, должны спрашивать?
– А мне плевать! Я запрещаю!
– А мне плевать, что вы запрещаете!!
– Это дело государственной безопасности! Тут вам не Москва! Рядом Япония!
– Плевать я хотел на вашу Японию!!
– А вдруг он улетит туда?!
– Куда улетит?!
– В Японию! Кто будет отвечать? Вы будете отвечать?!
– Как он улетит?! На чем?! До Японии 50 километров!
– Именно!! Это же вжик и там!!!
– На чем вжик, на этой картонке?!
– Не смейте пинать мой дельтаплан!!
В общем, орут они так минут двадцать, и вдруг председатель облисполкома поворачивается к начальнику УВД и говорит, тыкая пальцем в планериста:
– Возьмите у него подписку о невылете! Мы «рухнули» с сопки!
Между прочим, как потом выяснилось, несчастного этого планериста на всякий случай арестовали на трое суток.
Коротко говоря, наконец все вопросы были увязаны и утрясены, и у нас было еще двое суток отдыха до прилета артистов.
Нам были приданы две машины, два такси, с двумя местными разбитными водителями Сашей Фейгиным и Апальковым, которые взялись показать нам остров.
И они показали.
Я объездил почти весь земной шар, я побывал в сотнях стран на всех континентах, но, клянусь, такой красоты, такого разнообразия всего, что растет на земле, я не видел нигде! То есть было и ярче, и разноцветнее, но такого не было!
Лиственницы, японские вязы, полярные и каменные березы! Вы видели где-нибудь каменные березы? Я – нет! Кедры и сахалинский бамбук, не очень высокий, но заросли такие, фиг проберешься, и жутко острые листья.
И еще там растет «кладовка». Я не знаю, как она называется по-научному, «кладовка», и все! «Кладовка» потому, что если ее раздавить – стойкий запах лесного клопа. Такая красненькая ягодка. Собирали ее тогда вручную. Удивительное свойство этой ягодки в том, что если ее перетереть с сахаром и добавлять по чайной ложке в чай утром и вечером, нормализуется давление. Там ее все пьют.
И черные пески. Такого я не видел нигде!
За двое суток и потом, после фестиваля, мы объездили остров вдоль и поперек, и я влюбился в Сахалин раз и навсегда!
Там, на Сахалине, я родил легенду! Ну, может, не легенду, слух…
Нас привезли к рыбакам. Дощатая хибара на высоком берегу. Четыре здоровенных мужика и кухарка. Почему-то у мужиков руки в бородавках. Из всей обстановки в хибаре сколоченный из досок стол и две лавки.
На столе большой таз, полный красной икры, штук пять бутылок и граненые стаканы… В тазу три столовые ложки.
С берега в море видны балберы от сетей. Прибрежный лов. Чуть дальше два сейнера. Погода не очень. Моросит мелкий дождик, небо серое, хмурое. Штормит.
Сели. Мужики немногословные, цедят сквозь зубы.
«Кто? Что? Откуда?» – весь разговор.
Налили… Чокнулись. Я выпил и чуть не рухнул со скамейки. Чистый спирт. А еды, кроме икры, никакой!
Мне тут же сунули в рот ложку. Я выдохнул, хотя глаза как полезли на лоб, так оттуда и не слезали! Мужики гогочут!
За столом стало чуть веселее. Валера стал рассказывать про фестиваль, про Москву…
Налили по второй.
Пошло обычное «Да что вы там? Вот мы тут!». Но не всерьез, а так, с подковыркой.
Меж тем где-то рядом: пук-пук, пук-пук!
Я по звуку слышу – мелкашка.
Мужики объясняют: «Нерпа. Перелезает, паскуда, через тросы в сети и ворует рыбу! Ну, вот мы ее и пугаем!»
– А сейнеры тоже ловят?
– Ага.
– Оба?
– А это, брат, соцсоревнование!
– Не понял, как это?
– А вот так! По нашему, по-советски! Вон у того, слева, план по крабам, а у этого – по рыбе!
– И что?
– А то! У которого план по крабам, он, если рыбу поймает, полчасика подержит и выкидывает, чтоб тому не досталась, а тот то же с крабами делает!
И ржут все!
И тут Валера, черт его за язык дернул, вдруг и говорит:
– А Аркадич кандидат в мастера по стрельбе!
И началось.
– Чего он?
– Кандидат в мастера!
– Кандидат не мастер! У нас таких кандидатов хоть жопой жуй! Мастеров нету!
– У кого у вас?
– Ну, сколько? Сколько их у вас тут?
– А ты не ори! Все больше, чем у вас там, в Москве!
– У вас больше? Ой, не смешите меня! У них больше!
– Ладно, наливай, поглядим, у кого чего больше!
Налили. Выпили.
И опять бу-бу-бу, бу-бу-бу!
Сначала вроде как в шутку, но, как бывает, чем дальше, все серьезнее.
Смотрю, уже желваки на скулах пошли, уже кулаки по столу, уже морды багровеют!
Да еще эта баба ихняя подзуживать стала.
Все повскакивали, орут, мат…
Я смотрю, сейчас дело до драки дойдет.
Налил всем, ору: «Стоп! Все назад! Разольете!»
Ну, это святое. Сели все, выпили, черпают ложками икру из таза!
И тут баба эта:
– А ну-ка, стаканы вздымь! – фартуком со стола смахнула, и с подковыкой так: – Чего спорить-то, да он с десяти шагов в бутылку не попадет!
И опять понеслось! Все как с цепи сорвались!
– А давай?
– Ну, давай, давай!
– А поглядим!
– А на что спорим?!
– На ящик, пойдет?!
– На ящик чего?
– Коньяка!!
– Ах, так?!
– А вот так!!
– Ну, все, – говорю, – поставьте бутылку и отвалите!
Они все ковыряются и ковыряются! То так приладят, то эдак. Отойдут, на корточки присядут, чего-то там разглядывают, потом опять к чурбаку!
Наконец приспособили, отошли. «Давай!» – говорят.
И тут только я понял, что имелось в виду! Бутылка не стоит, а лежит на боку, и надо попасть в горлышко, чтобы выбить дно!
Ну, ладно, думаю, подумаешь, какое дело.
Встал в стойку, вскинул мелкашку на руку.
Видно, правда, хреново. Море серое, небо серое, дождик… И бутылка эта на боку, горлышком ко мне!
Я все еще думаю, что не всерьез все это, ну не попаду – и что? Да какая разница!
И тут меня как в спину толкнуло. Я обернулся и по взгляду Валерки понял, что лучше бы мне попасть! Плохой у него был взгляд. Как у волка.
Я прицелился, замер и нажал на спусковой крючок.
Дальше рапид. Я летел к этой бутылке вместе с пулей. И вместе с ней вошел в горлышко и с треском вышел из дна!
То, что я попал, конечно, чистая случайность! Не мог я попасть! Не мог! При такой погоде, да еще после спирта… Не мог!
Но попал! Не знаю как! Попал!
Тут сразу такое началось!
Крик! Визг! Пошли стаканы по кругу!
Как мы до гостиницы добрались, не помню!
На следующий день местный администратор за обедом рассказал нам, что у них тут пару дней назад один охотник с двадцати шагов выбил через горлышко дно у бутылки.
Я было хотел что-то вякнуть, но Валера наступил мне на ногу, и я заткнулся.
Еще через пару дней, уже в аэропорту, нам поведали о том, что тут один милиционер из пистолета с тридцати шагов… Ну, и так далее!
Через год я опять прилетел на Сахалин с фестивалем, но уже директором был Эдик Смольный.
Эдуард Михайлович Смольный! Человек-легенда! Кто его знал, подтвердит! Это категория тех, старых директоров, он, Бендерский и так далее, которые умели все! Таких больше нет!
– Алло, Ленчик, такое дело! Алло! Ленчик, такое дело! Надо, такое дело, завтра в Красноярск, алло, две ставки, алло, такое дело!..
И никто, вообще никто никогда не мог ему отказать!
Об этом человеке в двух словах не расскажешь! Это надо писать повесть! Роман!
Эдик был похож на цунами! Я его звал Председатель землетрясения! Директор всесоюзной паники!
Он «заделывал» такие концерты, такие «стадионы» и «Дворцы спорта», какие никому не удавалось вообще! У него одновременно мероприятия проходили в пяти-шести городах с такой афишей, какой не было в Кремлевском Дворце съездов!
И это все с грудой таблеток, которые везде и всегда возила за ним его жена, с давлением, как у трансформатора, 220 на 127, с диким сахаром в крови!
Он жил только работой, только работой, больше ничем!
Повторяю, говорить о нем можно бесконечно, но пару случаев я тут, пожалуй, приведу.
И связаны они еще с одним удивительным человеком – с Савелием Крамаровым. Они со Смольным работали довольно много.
И вот однажды Савва вдруг отказался выходить на сцену. Это было примерно за год до его отъезда.
Мать честная! Красная строка! Полный стадион! Смольный в панике! Бьется в падучей у Саввы под дверью номера в гостинице!
Час да начала!
Тот ни в какую! Шаббат! Работать нельзя!
Но надо знать Смольного!
– Ладно, такое дело! Савва, слышишь меня, такое дело! А если раввин разрешит, выступишь?
– Если ребе разрешит, выступлю!
И через полчаса к Савелию в номер уже стучал местный раввин.
Десять минут разговора за закрытой дверью, и через час Савелий Викторович, как обычно, под громобойные аплодисменты вышел на сцену.
Это было в пятницу. А назавтра, в субботу, Крамаров вышел на улицу прогуляться и ровно напротив гостиницы в дверях местного ателье увидал закройщика, в котором он узнал вчерашнего «раввина».
Ничего особенного, просто Смольный за десять рублей уговорил его, «такое дело», на пятнадцать минут стать раввином!
За десять рублей? О чем вы говорите, конечно!
Не могу вам передать, что было потом! Крик, шум, скандал на «всю Европу»! Их только что не разливали водой!
Где-то через полгода, в очередных гастролях, Смольный говорит Крамарову:
– Савва, такое дело, есть работа, такое дело! Десять километров, такое дело, номером в сельском клубе, два подряд, такое дело, плачу четыре ставки!
– Эдик, точно десять километров?
– О чем ты говоришь, такое дело!
Ладно. Сели, поехали. Зима, снегу по колено. Едут.
Савва у водителя спрашивает: а далеко ехать?
Тот ему говорит: «Нет, не очень. Километров сорок по трассе и там за поворот еще, может, три, не больше!»
Савва сидит, молчит.
И вдруг ровно на десятом километре говорит шоферу: «Стоп!»
Вылезает из машины и в чистом поле по колено в снегу читает свой монолог.
Потом садится в машину, отогревается, вылезает и опять в чистом поле честно читает второй раз этот же текст!
Возвращается и, что характерно, «вынимает» из Смольного свои ставки за честно отработанное выступление на «десятом километре»!
Нет, о них можно писать и писать…
Но вернемся к этим гастролям на острове!
Открытие, как и в прошлый раз, было на стадионе, недалеко от сопки.
Мероприятие всесоюзного, по местным меркам, масштаба. Лично сам товарищ Третьяков почтил своим вниманием!
Товарищ Третьяков был первым секретарем Сахалинского обкома партии! Что характерно, Петр Иванович Третьяков был невысок ростом, и весь обком партии был такой же. И исполком. Однажды, говорят, в исполкоме завелся один высокий, но его быстро убрали после очередной партконференции.
Правительственная трибуна располагалась как раз напротив сопки. И когда солнце стало клониться к востоку, оно заходило за сопку, и тем, кто сидел на этой трибуне, било в глаза, мешая наблюдать за мероприятием.
Увидев это, Смольный выхватил микрофон у ведущего, выбежал на поле стадиона и закричал:
– Товарищи! Переходите все на запад! Там вам будет лучше! Все на запад!
А это 1981 год!
Товарища Третьякова чуть не хватил удар!
Но дело этим не ограничилось!
По сценарию кроме «пионеров», «бронетранспортера с лентами», «сводного танцевально-хорового ансамбля», «звезд эстрады первой величины» были запланированы еще и парашютисты! Парашютисты, которые должны были появиться в финале в небе над стадионом с огромным флагом СССР и флагами всех союзных республик. И после них салют!
Но погода! Прогноз дал грозу после девятнадцати, поэтому «Антон» с парашютистами вылетел раньше, и они появились не в двадцать, как планировалось, а в девятнадцать с копейками!
Увидав в небе купола и флаги, Смольный сорвался с места и вне себя от ярости стал орать в микрофон:
– Куда?! Все назад!!! Рано! Все назад!!!
Нет, это были замечательные люди! Я знал почти всех и счастлив оттого, что был с ними знаком.
Был еще один грандиозный человек.
Феликс Дадаев! Феликс Гаджиевич Дадаев! Никогда не унывающий дагестанец, который по молодости лет сыграл самого вождя народов в кино, о чем, впрочем, вспоминать не любил и говорил мало и неохотно.
В жизни весельчак, балагур, хулиган и душа компании, всегдашний тамада, дай ему бог многих лет жизни!
Много лет работал он на эстраде и был народным артистом Дагестана и РСФСР.
Вообще, он Дадаев по маме. У папы фамилия была Рисман, но в то время человеку с такой фамилией выступать на эстраде, а уж тем более стать не то что народным, но даже заслуженным было не просто!
Поэтому он взял фамилию мамы – Дадаев!
И в первых же гастролях в Минске, сойдя с поезда, увидел огромный плакат с надписью: «Концерт артистов Дагестана в Белоруссии. Концерт ведет Феликс ДадаеР!»
Он потрясающе травил разные байки, и отличить, где он говорил правду, а где выдумывал, было совершенно невозможно!
Я был у него за «оруженосца». Он таскал меня за собой и был прямо-таки отцом родным! И сколько я его знал, этот балагур и весельчак каждый раз поражал меня своими поступками.
Ему было уже под семьдесят.
Однажды в каком-то городе в Забайкалье мы стояли в гостиничном буфете в очереди. Вдруг с улицы ввалилась приблатненная троица. Кепочки, походочки, папироски, ножички за голенищем сапог.
«Да вы! «Да мы!», «Закрой пасть, сука!» и так далее.
Перед нами в очереди стоял молодой паренек, радист какого-то коллектива. Худенький такой.
Они его по-хамски за шиворот и шварк в сторону!
Феликс сначала пытался их угомонить, дескать, товарищи, ведите себя прилично, встаньте в очередь и все такое. Естественно, был послан в …, и дальше я даже не успел толком уследить, что было!
Он гнал их стулом в хруст, в кровь, кепочки в одну сторону, ножички в другую, так, что было страшно смотреть!
Потом как ни в чем не бывало встал в очередь, поставил перед собой этого паренька и еще при этом извинился перед онемевшей публикой!
Как сейчас помню, Архангельск. Концерт во Дворце спорта. Проводит Смольный. Красная строка на афише чуть не полметра. Весь эстрадный синклит!
Почти вся ночь перед этим в номере у Вити Ильченко. И рассказано и выпито немало. Уж за полночь пошла тема, кто кого и как разыграл! Повспоминали, похохотали, и тут Феликс говорит:
– Это все детский лепет! Я вам завтра покажу, что такое розыгрыш!
На следующий день за кулисами на стене повисло объявление со списком: «Артистов, приглашенных для участия в правительственном юбилейном концерте в Баку в честь дня рождения первого секретаря ЦК компартии Азербайджана тов. Г. А. Алиева! Просьба срочно всем сдать номера паспортов Ф. Дадаеву для получения аккредитации!»
И там не вся «красная строка», а выборочно пять известных фамилий. И Максимова, и Ляховицкого там тоже нет.
Тут один нюанс. Максимов – брат Аркадия Исааковича Райкина. Ляховицкий – один из артистов в его театре миниатюр. Оба известны по рассказам как участники «бунта на корабле», когда они вдруг вознамерились высказать мэтру все, что они думают о нем, о работе с ним и о том, что они тоже «имеют право»… Ну, и так далее. Райкин молча выслушал их, потом сказал: «Взбесившийся гарнир!» – и ушел. И с тех пор оба, по слухам, в некоторой обиде на всех и вся.
А тут еще их нет в списке!
Они – к Феликсу!
– Как же так, мы же заслуженные артисты? Почему нас нет? И все такое.
Он им говорит:
– Ребята, я тут совершенно ни при чем! Мероприятие правительственное, списки утверждались в ЦК! Там представители от каждой республики, утвержденные местными товарищами! От Москонцерта список курировал Шимелов. К нему и обращайтесь.
Левушка Шимелов! Лев Палыч! Один из лучших конферансье на советской эстраде!
Ах, сколько бессонных преферансных ночей в его небольшой квартире на первом этаже на улице Усиевича! А какая была компания!
Сам Левушка, Жора Териков, Леонид Броневой и я. «Броневик» ненавидел проигрывать, рвал «пулю» и смешно орал, что он «просил Гитлера оставить в живых пару евреев, так они, нет чтобы сказать спасибо, так еще его и обыгрывают!».
Так вот, сразу после выступления Максимов с Ляховицким бросились звонить Шимелову.
Шимелов, которого Дадаев уже успел предупредить, им говорит:
– Ребята, я ничего не знаю! Кандидатуры утвердил партком Москонцерта! Вы поймите, там же еще кроме гонорара предусмотрены в качестве именных подарков золотые часы с дарственной надписью! Фамилии уже переданы гравировщикам! Не знаю, что можно сделать!
Как, еще и золотые часы?!
Они стали ныть, что «нам позарез! Лева, ты же знаешь! да мы что хочешь, только помоги!». Он им говорит:
– Тут еще вот что! Концерт вроде как семейное торжество, все будут выступать на родном для Алиева азербайджанском языке! У вас же ничего нет на азербайджанском! Как вы поедете, с чем?
– Мы выучим, Лева, мы все выучим! – они уже прямо чуть не в слезы. – Только включи нас в список!
– Ну, не знаю, – говорит Шимелов. – Попробую! Вы только вот что! Завтра дайте телеграмму в Министерство культуры Азербайджана, что вы не возражаете против участия в концерте! Телеграмма должна быть заказная, с уведомлением о вручении! А я тут постараюсь вас включить в список! И тексты! Учите тексты на азербайджанском! Без этого никак!
Эти двое с утра рванули в библиотеку искать русско-азербайджанский разговорник или хотя бы словарь!
Но сначала сбегали на почту и отбили телеграмму, что они «не возражают»!
В Азербайджане несколько, естественно, обалдели, получив это сообщение. Мало того что никакого юбилея Алиева и связанного с этим правительственного мероприятия нет вообще, так еще они, видите ли, «не возражают»!
Справочника не нашли и опять бросились к Феликсу: что делать?
Он мне велел где хочу, но достать: а) справочник и б) приволочь ему какой-нибудь непростой бланк телеграммы с почты.
Никакого азербайджанского справочника я не нашел, но милейшая старушка в центральной библиотеке Архангельска под расписку выдала мне на два дня «русско-турецкий разговорник для начинающих». И на почте я за две шоколадки, рассказав умирающим от хохота девчонкам ситуацию, получил специальный бланк, на который приклеили полоску со словами «kabul et gravür için soyadlarını gönder!» (согласны, высылайте фамилии для гравировки!), взятыми из этого разговорника!
И три дня гастролей самым большим удовольствием было слушать под дверью, как эти двое мучительно учат свои эстрадные скетчи на турецком языке!
В Москве был грандиозный скандал с походом в партком, в дирекцию, с обещаниями подать в суд, и все такое прочее!
Больше ни Максимов, ни Ляховицкий с Шимеловым и с Дадаевым не разговаривали!
Еще где-то Смольный узнал, что у местного секретаря обкома какая-то годовщина чего-то.
Тут же все народные артисты были отряжены с ним во главе идти поздравлять. Плюс еще, для массовки, несколько остальных.
Длиннющий коридор обкома, вереница народных во главе со Смольным, мы с Дадаевым в конце процессии.
Как только все вошли в приемную, Феликс дернул меня за рукав и велел «смотреть в оба»!
Достал из кармана наборный складной ножичек, вытащил пилку для ногтей и, к моему ужасу, вскрыл дверь кабинета рядом с приемной.
Вошел, огляделся, очень спокойно взял вазу с цветами, цветы вытряхнул, вазу протер салфеткой, вышел и закрыл за собой дверь.
И с этой вазой вошел в кабинет секретаря обкома и, дождавшись, когда Смольный, закончив свою поздравительную речь, выступил вперед и, держа эту вазу, на полном серьезе сказал:
– Позвольте мне! Я как представитель маленького, но гордого народа Дагестана хочу преподнести вам в дар эту вазу, которую просил меня вручить вам наш великий поэт и мой друг Расул Гамзатов!
И сунул эту вазу в руки хозяину кабинета!
Пошло братание. Секретарь обкома улился слезами радости! У остальных от удивления полезли глаза на лоб. Я лично не знал, под какой стол залезть от страха. Один Дадаев гордо пил на брудершафт с секретарем обкома уже как старый добрый приятель!
Ах, какое это было время! И ах, какие это были люди!
Через много лет, когда я уже вел программу на телевидении, мне выпала честь познакомиться с Гамзатовым.
Поразительный это был человек.
Дом его в Махачкале, который, по слухам, ему подарил Брежнев, был открыт всегда и полон народа.
Он очень тепло ко мне относился. Когда меня первый раз привезли к нему, он повернулся и вдруг сказал:
– Я знаю, ты кто! Ты заведующий лабораторией радости в нашей стране!
Я облился потом от смущения, а он позвал меня к столу, посадил рядом и так, как будто знал меня много лет и знал обо мне все, сказал то, что я буду помнить всю мою жизнь!
– Послушай, что я тебе скажу! Жить нужно только со своими! Можешь уехать на заработки, можешь жить, уехать куда-нибудь, или что-то делать можешь, где захочешь, на здоровье!
Но жить вернись к своим! Потому что когда-нибудь где-нибудь, кто-нибудь все равно даст тебе понять, что ты тут чужой! Или ты сам это почувствуешь! Только свои всегда все поймут и все простят, только свои! Запомни это! Только свои!
Я запомнил! Навсегда запомнил!
И все было замечательно!
И тут как гром среди ясного неба Маркуша заболел. Плохо заболел.
Это был жуткий год.
Я как-нибудь напишу об этом.
В общем, почти через год его не стало.
И я остался один.
Но! И опять это «но», которое нет-нет да подбросит мне судьба!
Стали организовывать семинары Министерства культуры РФ для молодых «авторов». Руководила семинарами от министерства некая Стельмах, хорошая такая тетка, как звали, убей не помню.
Снимался какой-нибудь санаторий или дом отдыха под Москвой, и туда на неделю съезжалась вся «авторская» братия со всей страны!
Там читались и обсуждались произведения для эстрады и, главное, распределялись заказы на работу.
Лекции и семинары до четырех, а потом!..
Потом начиналась разудалая вольница!
И вот там познакомился и подружился раз и навсегда с дорогими моими, тоже светлой памяти уже, Витечкой Биллевичем и Вовой Николенко! Были тогда такие ленинградские авторы!
И они уговорили меня влиться в питерскую программу «Шоу-01».
И я уехал с ними в гастроли по Союзу.
«Шоу-01 – программа-розыгрыш!» – так это именовалось на афише.
Ее придумали Семен Альтов, Городинский, Виктор Биллевич и Вова Николенко!
И можете мне поверить, другой такой программы не было на нашей эстраде, нет и, наверное, не будет!
Два с половиной часа розыгрышей, шуток, музыки, импровизаций! И эти же два с половиной часа почти непрерывного хохота зрительного зала!
Действие начиналось с фойе и перманентно переходило в зал.
Мы объездили почти всю страну, и не было места, где бы нас не провожали восторженными аплодисментами!
Ну, разумеется, не без курьезных случаев.
В фойе, еще до начала, были придуманы замечательно смешные и остроумные розыгрыши. И среди них один, ни на что особо не претендующий. Перед входом в зал стоял столик, где сидела наша ведущая с листком бумаги, и над ней висело объявление: «Запись на концерт Аллы Пугачевой».
Это 1982 год! Пик популярности певицы!
Естественно, к столику очередь. Кто верил, кто не верил, но записывались на всякий случай.
В середине действия на цену выходила эта ведущая со списком и говорила:
– Товарищи! Сейчас для тех, кто записался на концерт Аллы Пугачевой, будет перекличка. Товарищ Сергеев в зале?..
Тут же кто-то из зала орал: «В зале!» Не было случая, чтобы не орали!
И она тут же объявляла:
– Следующая перекличка завтра в семь утра дома у товарища Сергеева!
И все!
Смех, аплодисменты.
В Днепропетровске после концерта к нам в комнату отдыха заходит подполковник.
– Здрасьте, скажите, кто у вас главный?
– Я! – говорит Биллевич. – А в чем дело?
– Скажите, а можно подать на концерт Пугачевой коллективную заявку?
У нас челюсти отвисли!
Виктор говорит:
– Простите, а вы всю программу смотрели?
– Ну?
– Что ну?
– Смотрел! Так можно подать коллективную заявку?
– Так. Ну, хорошо, а от кого заявка?
– Заявка от оперативного отдела штаба округа.
– Ага!.. И сколько там человек?
– Не могу сказать!
– Не понял, а как же заявка? Нужен список, с фамилиями!
– Завтра к восьми утра вам в номер доставят! Честь имею! И исчез.
Ну, мы посмеялись и разошлись.
Наутро в гостиничный номер Биллевича этот подполковник принес пофамильный список всего личного состава оперативного отдела штаба округа, с адресами и телефонами!
Но это еще не все!
Вручая список, он сказал Виктору полушепотом:
– Прошу не разглашать!
Витюшка жил в ту пору в Питере на улице Рубинштейна, на первом этаже в жуткой коммуналке, с женой своей Людой и новорожденной дочкой Катюшкой.
Когда я приезжал в Питер, я останавливался у них. Спал на раскладушке на кухне.
Соседи у Витюшки были, что называется, как на подбор!
Один рано поутру стрелял у него или у меня «трундель», через полчаса возвращался из магазина с парой бутылок и хрипло спрашивал Витю на всю квартиру:
– Вихтор, ахнешь?
Получив отказ, не обижался, закрывался у себя, потом уже, уговорив одну бутылку, выглядывал в коридор и опять на всю квартиру хрипло орал теперь уже:
– Ахтор, вихнешь?!
Еще он с бодуна, в котором находился перманентно, ссорился со своими вещами.
– Ты должен свистеть! – говорил он чайнику. – Понял меня, как закипишь, ты должен свистеть! Все, и не спорь со мной!
– Это что такое?! – грозно спрашивал он у дверного замка. – Ты, что не заперся? Почему? Ты должен запираться, если меня нет, понял, должен запираться!
Второй, Олег, однажды растолкал меня среди ночи и, прижав палец к губам, прошептал:
– Тсс! Секретное дело! Прошу Вас передать в Москве этот чертеж и докладную записку в ЦК КПСС товарищу Брежневу! И тут еще копия в КГБ!
Сунул мне рулон ватмана и конверт и исчез.
Я развернул рулон. Там был чертеж канала от Черного моря до Москвы. Прямой такой канал, от Ялты до Кремля, все дно и бока которого были облицованы кафелем! И в описании говорилось, что это решение вопроса обеспечения столицы крабами!
Утром, слава богу, Витюшка успокоил меня, объяснив, что Олег немного «не того» и у него бывают, особенно по весне, обострения. Так-то он тихий, но когда обострения, у него начинается «мания великого первооткрывателя» и его забирают в дурдом. Потом выпускают, и так до следующего обострения!
Последний раз его забрали при мне, когда он заштриховал по линейке мелкими ровными линиями свой паспорт, объяснив, что это в целях маскировки, потому что за ним следит американская разведка.
Еще в этой квартире жили какие-то соседи, но я их никогда не видел и не слышал. И на кухне коммунальной они не появлялись ни разу, из чего я сделал вывод, что они и есть американские шпионы, которые охотятся за несчастным Олегом!
Потом Витечка с семьей переехал на Московский проспект. Квартира была, правда, уже отдельная, но переделанная из бывшей коммуналки. Там был такой длиннющий коридор, когда-то соединявший две квартиры. Потом коридор поделили стеной на две части и из каждой сделали свой выход в два подъезда!
