Леонид Подольский
Судьба. Сборник прозы
– Это особый электорат, твердокаменный, – то ли с восхищением, то ли с сарказмом говорил после выборов Максим Плотников, ненадолго вернувшийся в телеэфир, – коммунистам можно только позавидовать. Их электорат не отвратили от партии ни массовые репрессии, ни насильственная коллективизация, ни разрушение храмов и богоборство, ни семидесятилетние ложь и рабство, ни очевидное банкротство идеи. Это электорат, глухой к истории и к здравому смыслу. Гвозди бы делать из этих людей.
Но наблюдательные зрители заметили: на сей раз в словах маэстро не было прежней убеждённости. Он, похоже, начинал думать, что большевизм – свойство не одних коммунистов и что не меньше присущ он и правящей партии. Вообще, большевизм – такое же свойство нашей ментальности, как долготерпение и уважение к водке. Или к тиранам.
Максим Плотников, видно, чувствовал, что его «Итоги» будут вскоре закрыты, что оттепель заканчивается, эксперимент провалился, и спешил выговориться. Ловкий телеведущий и хитроумный мастер пиара на сей раз, по всему, был предельно искренен, даже элегичен.
– У российской демократии трудная судьба, – говорил он печально с телеэкрана, подводя итоги, – демократию на нашей каменистой, неприспособленной, авторитарной почве надо выращивать как экзотическое дерево. Долго, упорно, тщательно, не ожидая ранних и вкусных плодов. Она во всех странах нежна и несовершенна, а у наших агрономов быстро превращается в декоративный кустарник. Зато, если растить правильно и честно, плоды её будут замечательны. Некоторые утверждают, что демократия – это самоограничение и порядок, – продолжал телеведущий. – Нет. Демократия – это власть народа и, главное, для народа, всё остальное – частности, а мы построили олигархический капитализм, словно списали карикатуру из критических трудов Маркса. Боритесь за демократию! Берегите Россию! – патетически закончил Максим Плотников.
«Уходя, все восхваляют демократию и просят беречь Россию, – саркастически скривив полные губы, как всегда цинично подумал Эдуард, смотревший „Итоги“ по телевизору, – запоздалый порыв больной совести…»
Сам Эдуард в это время паковал чемоданы. Губернатор Садальский больше не представлял для него интереса. Пешка, так и не пробившаяся в дамки. К тому же под боем. Одно лишь сильно мучило Эдуарда – был ли происшедший бунт стихийным или, скорее, за вроде бы стихийным возмущением маячила чья-то (чья?) могущественная фигура. Совершил ли Эдуард профессиональную ошибку, самую ужасную в своей жизни, или… То есть ошибку он всё равно совершил, слишком грубо поставил сцену капитуляции Соловья перед губернатором Садальским, но… дальше всё развивалось по чьему-то гениальному и дьявольскому плану. Этот человек, следовательно, знал предстоящий сценарий теледебатов. Скорее всего, прослушивал разговор Эдуарда с губернатором, с Соловьём или с Максимом Плотниковым. В том же, что бунт был подготовлен заранее, Эдуард почти не сомневался. В самом деле, погромщики вышли на улицы уже в девятнадцать двадцать, они были хорошо организованы, связывались между собой исключительно с помощью краденых телефонов, вооружены арматурой и все поголовно в масках. Лишь позже организованное ядро растворилось, погромы продолжили обыкновенные простачки и использованные втёмную фанаты. К тому же история с пьяным ОМОНом. Эдуард пытался выяснить у следователя-важняка, но тот только передернул плечами: «Обыкновенное хулиганство».
Другой факт, казалось, не имел прямого отношения к происшедшим событиям, но… В своё время Эдуард по самоуверенности факт этот просто проигнорировал. Молодёжный фронт «Свои» – эти молодые люди совсем недавно провели свой митинг перед Домом правительства. Появились почти внезапно и так же внезапно исчезли. Всё было при этом чрезвычайно дисциплинированно и отлажено и так же, как сейчас, под покровом тайны. Их комиссар-вождь Василий Кожемяко… Кто он и откуда? Кто ему платит? Много было таких, как он, среди воевавших в Абхазии, в Сербии. Было над чем задуматься…
Наконец накануне дня выборов, когда команда губернатора всё ещё пребывала в шоке, кто-то распустил слух, будто беспорядки в день выборов могут повториться. Сообщения появились в Интернете, на кабельном телевидении, в сельские администрации даже звонили, чтобы люди не шли на выборы. Это была не паника, устроенная перепуганными обывателями, а целенаправленная кампания. Теперь-то Эдуард был в этом уверен. И целили не в губернатора Садальского, кому он нужен, этот старый хрыч. Ему лишь случайно достался осколок… Что ж, когда-нибудь тайна откроется. В наше время все пишут мемуары, даже силовики и заговорщики. Пока же у Эдуарда была только версия…
Сейчас же политтехнолог покидал Россию. Оставаться в области ему казалось небезопасно. Хотя прямых угроз не было. Эдуард вполне отчётливо сознавал, что сам он только артефакт демократии. Тень. Но там, где нет предмета, нет и тени. Здесь он больше был не нужен. А потому уезжал советником к одному из президентов СНГ Спасибо Сэму Лейкину и зам. главы администрации.
Результаты выборов были официально объявлены после долгих мучений избиркома только на пятый день. Лидировал, как и показывал единственный экзитпул, кандидат от коммунистов, набравший около шести процентов голосов от общего числа избирателей при количестве проголосовавших меньше десяти. Коммунисты, впрочем, предпочитали считать по-другому, заявляя, что их поддержали две трети избирателей и что это замечательная победа. Народ начинает просыпаться и осознавать свои классовые интересы. Оппоненты соглашались: победа, но невесомая, пиррова, электорат, хоть и твердокаменный, всё больше скукоживается, подобно шагреневой коже. Ещё одни-другие такие выборы – и некому будет голосовать.
Споры эти, впрочем, носили вполне умозрительный характер. Ясно было: скоро голосовать не придётся. Губернаторских выборов больше не будет. Даже в порядке эксперимента. Но, главное, в тот же день стало ясно, что спорить вообще не о чем. По закону выборы были признаны несостоявшимися.
* * *
Эдуард, как всегда ухоженный, пахнущий дорогими духами, эдакий камильфо, ненадолго занесённый в убогую провинцию, зашёл к губернатору Садальскому проститься.
– Народ устал, – говорил наш краснобай. – Народ устал от XX века. От чуждой ему миссии, от великих побед и свершений. От бремени могучей империи. Кровавый наркотик сталинщины подстёгивал и гнал вперёд, но подрывал здоровье и истощал силы. Народ устал от непрерывных экспериментов. Устал от Лже-Моисеев, заблудившихся в Синайской пустыне. Со временем эйфория сменилась депрессией. Народ захотел частной жизни. С тех пор как коммунизм умер и даже намного раньше, у нас нет – и не предвидится – национальной идеи. По мне, так идея проста – стать маленькой, счастливой и сытой Бельгией. Эксперимент, задуманный зам. главы администрации, упал на нездоровую почву. К тому же – враги.
Губернатор Садальский (после срыва выборов он по закону оставался губернатором), раздавленный последними событиями, слушал Эдуарда молча. Мысли его были далеко. В Москве. Эдуарда он больше не хотел видеть. Эдуард был причиной его несчастий. Лишь услышав слово «враги», Садальский слегка встрепенулся.
– Враги? – переспросил он. – Кого ты имеешь в виду?
– Врагов демократии. Наш тайный ГКЧП. Он действует. Волнения не были случайными. Киллер, по моим данным, – Василий Кожемяко, комиссар-вождь Молодёжного фронта «Свои», слегка красный, слегка коричневый, но в целом – бесцветный. Заказчики…
Но губернатор предпочёл не заглядывать в бездну. Он медленно поднялся и холодно сказал Эдуарду:
– Мой киллер – ты.
* * *
После несостоявшихся выборов правду о беспорядках утаить стало невозможно. Ясно было, что эксперимент не удался и больше никаких экспериментов не будет. Застой. Откат. Вечное движение по кругу.
Дни губернаторства Геннадия Михайловича Садальского были сочтены. Он, не чаяв, волей судьбы угодил в реформаторы и не оправдал доверия – теперь ему предстояло заживо уйти в небытие вместе с несостоявшейся и немилой его сердцу реформой. Садальский, сколько мог, сопротивлялся судьбе. Он отправился в Москву каяться и искать поддержки, всё валил на Эдуарда, на непонятливый народ и на некую третью силу. Как и Эдуард, губернатор Садальский тоже имел информацию, что беспорядки были спровоцированы. Однако зам. главы администрации было не до него. Тучи сгустились над самим кремлёвским вельможей, его обвиняли в волюнтаризме и в тайном потворстве либералам. Оскандалившегося губернатора он был готов принести в жертву. Однако, как известно, номенклатура бессмертна, даже если с некоторых пор она стала называться элитой. Хождение по коридорам и кабинетам принесло свои плоды. Садальского тихо перевели на малозаметную должность замминистра в Москву. Вернувшись в область, он написал заявление об отставке. На освободившееся место губернатора вместо Садальского был назначен председатель законодательного собрания Варяжников, окончательно замоливший грехи. Оставалось лишь подвести последнюю черту под экспериментом, оформить откат, так сказать, юридически.
В Госдуме при обсуждении эксперимента за выборы губернатора в отдельно взятой области в своё время высказалась лишь правящая партия. Остальные присоединились поневоле. Партии полуоппозиции почти до самого конца были против. Оно и понятно. Они ещё как-то могли надеяться на подковёрные варианты, но конкурировать на выборах не могли. Не хватало ни авторитета, ни властного ресурса. Теперь же настало время маленького реванша. Правящая партия сама предложила упразднить эксперимент. Следовательно, пришло время торговли.
От имени трио, хотя о тройке полуоппозиционных младших партий нигде не упоминалось, выступал депутат Чичоев. Это был не очень известный либерал и демократ, зато табачно-алкогольный король, бывший спортсмен и вообще человек с весьма авторитетной репутацией. В Госдуме предыдущего созыва Чичоев занимал место от правящей партии, но, решив сэкономить, перешёл в стан приверженцев сына юриста. Теперь он излагал план очередной перенастройки механизма назначения губернаторов. Вообще-то Чичоев был за отмену закона об эксперименте, за сильную вертикаль и против губернаторских выборов, но, как истинный торгаш, за свою позицию требовал оплаты.
– Мы – русские, – говорил депутат, – и демократия у нас особая, не такая, как у других.
Лёгкий шелест пронёсся по залу, депутаты не без удивления переглядывались. Но достойный ученик и подражатель стареющего, но по-прежнему самого харизматичного лидера, переждав оживление зала, продолжал с прежним пафосом:
– Мы – русские, с нами Бог. Он много нам дал – нефть, газ, обширные земли, лучшие в мире чернозёмы – и много от нас безропотно терпит. Наша традиция – не западный индивидуализм, а соборность и духовность. Бог на небе, и царь на земле. Наш герб – двуглавый орёл: двуединство президента и премьера. Наш гимн – это верность традиции, проявление плюрализма и толерантности. У нас нет оппозиции. Мы говорим разными словами, но мысли у нас общие: о Родине и о себе. Мы все поддерживаем одну власть. Поэтому наша власть может одинаково опереться на любую партию. А потому я предлагаю изменить порядок назначения губернаторов. Пусть президент выбирает по-прежнему из трёх кандидатур. Но из них только две кандидатуры предложит победившая на выборах партия, а третью пусть предлагают проигравшие. Это будет наша соборность. Справедливо, как в спорте, когда побеждает дружба.
После выступления Чичоева всё стало окончательно ясно. Спорить будут о другом, у эксперимента в Думе нет сторонников.
Голосование сразу во всех чтениях состоялось в тот же день. Депутаты единогласно отменили закон об эксперименте.
Итак – всё. Эксперимент окончен и похоронен. Велено забыть. Области предстояло возвращаться в общее стойло. Что, в общем, логично и понятно: в единой России закон должен быть для всех одинаков. Свобода не может быть привилегией. Оставалось лишь подвести последние итоги.
Выборы в областную думу состоялись в новоназначенный срок. Единственным сюрпризом на выборах на сей раз стал неожиданный успех либеральных демократов, превзошедший даже их результат девяносто третьего года. Знающие люди говорили, что успех мог быть ещё большим, если бы не председатель облизбиркома Тулинов. Бытовало, впрочем, и прямо противоположное мнение, будто достижение либеральных демократов было связано с тем, что всё тот же Тулинов, чистый гуманитарий, перепутал свои кнопки. Как бы там ни было, итоги выборов были утверждены и стали предметом детального обсуждения журналистами и политологами. Одно из мнений, банальное, было в том, что с отменой графы «против всех» на жириновцев работает протестное голосование. В области, пережившей эксперимент и шок от последующих беспорядков, протестных голосов, очевидно, должно быть особенно много. Однако мнение большинства аналитиков было иным. Список либеральных демократов возглавляла обаятельная Мессалина Андреева. Успех – это её заслуга; её и ночных бабочек, активно участвовавших в кампании. Электорат на сей раз оказался нестойким. Мессалина Андреева в результате и стала вице-спикером думы. Поскольку к тому же бывшая кокотка оказалась среди депутатов единственной женщиной, народные представители иногда в шутку, а чаще на полном серьёзе говорили, что Мессалина Андреева – очаровательное лицо нашей молодой демократии. Они не догадывались, что повторяют то ли злую шутку, то ли пророчество Эдуарда.
Экономические итоги эксперимента и последующего отката подводил доцент Маликов. Журнал обладминистрации больше не выходил. Свою статью доцент опубликовал в «Экономическом журнале». Вопреки сухости науки об экономике, он был красноречив и лиричен. Видно было, что писал Маликов от чистого сердца, от печали за родную область и за Большую Россию. Сам Маликов, увы, оказался среди пострадавших от отмены эксперимента. Он начал серьёзную работу над докторской диссертацией, изучал влияние развития политических свобод в отдельно взятой области на экономику, теперь же тема стала неактуальной. Диссертацию пришлось отложить надолго, скорее всего навсегда, и браться за новую, не столь любимую тему.
Увы, прежние надежды автора смелой идеи ЗПС (зоны политической свободы) на быстрый экономический рост не оправдались. Область всё больше погружалась в депрессию. Между индексом ООО (отсутствия оптимистических ожиданий), изобретённым доцентом, и снижением ВВП в области учёному удалось обнаружить чёткую негативную корреляцию. Отмечалось снижение цен на недвижимость – на целых пятьдесят процентов. Резко упал туризм – почти в десять раз, переживали серьёзный спад общественное питание и гостиничный сектор, прекратилось строительство новых гостиниц, закрывались недавно открытые рестораны, снова росло число лиц, желающих переехать в Москву и упало до нуля – стремящихся переселиться в область. Лишь в секторе секс- услуг, как показали репрезентативные исследования, ввиду его инерционности количественное снижение было незначительным и скорее носило сезонный характер, зато отмечалась серьёзная дефляция. А это, по мнению автора, угрожало в будущем возможным обвалом. Росли, к сожалению, безработица и преступность, а чиновники, оказавшись вне демократического контроля, не принимали действенных мер. Словом, вынужден был сделать вывод доцент Маликов, свёртывание демократических процессов, падение ИОС (индекса ожидания свободы) и рост индекса ООО (отсутствия оптимистических ожиданий), отказ от ЗПС (зоны политической свободы) в окружении регионов с низким уровнем развития демократических институтов привели к резкому падению экономической активности и будут иметь как минимум среднесрочный депрессивный эффект. Соответственно, отмечал учёный, вместо обещанной модернизации происходит возврат к аграрно-сырьевой экономике.
Далее учёный перешёл к широким обобщениям. Во-первых, он обнаружил, что индекс инвестиционной активности (ИИА) в области, во время эксперимента значительно превысивший общероссийский, упал до уровня средних показателей по Федерации. Получается, с цифрами в руках доказывал доцент, что российская экономика задыхается от несвободы и что модернизация в стране под угрозой. На этом скрупулёзный доцент не остановился и в своих рассуждениях пошёл много дальше. Используя математические модели, он доказывал, что индекс экономической свободы (ИЭС), от которого привыкли плясать экономисты, вычисляя его связь с экономическим ростом, вовсе не первичен, как считалось до сих пор, и что этот индекс находится в обратной зависимости от другого, а именно от индекса коррупции (ИК). Именно этот индекс – ИК (индекс коррупции) и является базовым. А всё остальное по отношению к нему вторично. Так вот, коррупция губит и российскую свободу, и российскую демократию, и российскую экономику. Продолжая свои расчёты, доцент Маликов замахнулся даже на наше святое, то ли на великого Гоголя, то ли на Салтыкова-Щедрина, а может, и на неизвестного классика, прославившегося только этой крылатой фразой, – этот великий неизвестный, по утверждению автора, не владел математическим аппаратом, а потому по-дилетантски подошёл к российским бедам. Нет, вовсе не дураки и не плохие дороги, даже не инфраструктура, а коррупция губит Россию, провозгласил учёный. А дураки и плохие дорогие – не причина, а следствие. Причём настоящих дураков во власти у нас не так много. Есть в избытке люди необразованные; есть депутаты, которые под видом дураков принимают плохие законы, чтобы набить карманы, или, наоборот, набивают карманы и за это принимают плохие законы или пишут запросы, и есть чиновники, которые под видом недоумков набивают свои карманы, преимущественно в заграничных банках. Словом, быть дураком – это такой весёленький бизнес у нас в России. А плохие дороги – это когда из-за воровства и коррупции плохо и очень дорого строят. Вот такая триада: коррупция, отсутствие свободы и мнимые дураки. Этот логический постулат под названием «триада Маликова» в скором времени даже вошёл в экономическую теорию и в литературу о российских экспериментах.
Закончил же статью увлёкшийся доцент и вовсе не как экономист, скорее как литератор:
– Экспериментировать над тем, что в передовых странах давно открыто и известно, извращать эксперименты и вышибать из них деньги в пользу хитроумных экспериментаторов – это, пожалуй, и есть наше главное ноу-хау.
* * *
На этом, собственно, можно бы поставить жирную точку. Сценарий дописан до конца. Он реальнее, чем сама реальность. Осталось лишь представить автора, пронзающего многовидящим взглядом непрозрачную тьму российской политической жизни.
* * *
Политолог Белкин, ещё молодой, далеко до сорока, но уже широко известный, особенно в кругах политиков и околополитической тусовки, профессор, наставник молодёжи, член многих Советов, Академий, обществ, палат, участник разных совещаний и многочисленных дискуссий, один из немногих причастных к реальной политике или, по крайней мере, к тому, что считается реальной политикой, тонкий интриган, игрок, человек, мягко говоря, с неоднозначной репутацией, выступал с обширным докладом о судьбе и перспективах российской демократии на заседании Совета по развитию демократических институтов и представительных органов власти. Это было событие если и не неординарное, то весьма значительное, потому что профессор Белкин был близок к кремлёвской администрации и тонко чувствовал тамошние настроения.
Послушать влиятельного коллегу собрались многочисленные политологи, эксперты, депутаты, учёные из околоправительственных институтов, прикормленные журналисты и другие приближённые к власти лица, даже несколько мнимых оппозиционеров, а в президиуме восседал сам заместитель главы администрации президента. Надо сказать, что слушателей интриговала не столько тема доклада – едва ли тут могло быть что-то принципиально новое – но, значительно больше личность докладчика и особенно распространившиеся в последнее время слухи о конфликте между Белкиным и зам. главы администрации президента. Возможный скандал, предмет разногласий между ними, ожидаемые последствия, подковёрная борьба в администрации – вот что больше всего волновало избранную публику.
Влиятельность Станислава Евгеньевича – так звали Белкина – связана была с тем, что он возглавлял им же созданный Центр Стратегических исследований (ЦСИ), некоторое подобие американских научных институтов, влияющих на большую политику.
Центр этот – завистливые коллеги нередко называли его Центросценарием или даже Центроапокалипсисом, а самого Белкина – апокалиптологом, – специализировался на изготовлении разнообразных сценариев: о перспективах развития страны, отдельных отраслей, политических партий, организаций, крупных компаний, политических тенденций, явлений, избирательных кампаний, а также готовил доклады для правительства, министерств, ведомств и прочих заказчиков. Репутация Белкина как предсказателя и учёного была такова, что нередко его сценариями пользовались ООН, ЦРУ и некоторые другие зарубежные организации и ведомства. Однако, несмотря на свою влиятельность и обширные связи, Белкин всегда с демонстративной скромностью утверждал, что его Центр – исключительно коммерческая неправительственная организация, производящая такой же продукт, как все другие производственные компании. Он любил похвастаться, что умеет хорошо и дорого сбыть свои «изделия» и что клиенты у него – ого-го и сам он вхож в самые высокие кабинеты. Словом, политический, экономический и прочее удачливый коммивояжёр, а заодно и высокооплачиваемый лоббист.
Сценарии Белкина (готовили эти сценарии сотрудники Центра, или Фабрики, как он любил говорить, сам же Белкин в основном только добавлял этим сценариям креатива) шли нарасхват, хотя и не были слишком реалистичными. Сценарии с самого начала подразделялись на две категории – условно реалистические, где составители, чаще безуспешно, пытались предугадать реальность, и творческие (по выражению самого Белкина), где допускались разгул фантазии и гротеска. Смысл этих «творческих», иногда даже фантастических сценариев состоял в том, что в процессе их написания и прочтения – мозгового штурма – удавалось придумать-увидеть-предложить множество нетривиальных проектов и решений.
Коллеги-политологи Белкина не любили. В кулуарах его обвиняли в интриганстве и доносительстве. Так, в своё время, он первым составил полузакрытый доклад о «ЮКОСе». Впрочем, едва ли неприятности Ходорковского с Лебедевым стали следствием этого доклада, разве что бесталанные прокуроры кое-что позаимствовали у политолога-беллетриста. Говорили также, что незадолго до событий в Южной Осетии профессор Белкин подготовил очень объёмный сценарий и что якобы события в этой мятежной республике разворачивались до мелочей в соответствии с планом Белкина. Однако, возможно, это были только разговоры недоброжелателей. Сценарий Белкина никто из говоривших лично не видел, не было даже доказано, что этот компендиум существовал в природе. Единственное, что было известно точно, в ЦСИ незадолго до юго-осетинских событий работали несколько отставных генералов и полковников; с другими сотрудниками Центра они общались только через Белкина и исчезли за несколько дней до начала войны. Словом, пища для домыслов была, конечно, но довольно постная. Некоторые даже предполагали, что слухи об этом сценарии по своим каналам, через купленных журналистов, распространил сам Белкин – он был непревзойдённый мастер саморекламы. Говорили также, опять же без строгих доказательств, что несколько лет назад профессор Белкин своим сценарием сильно напугал высоких лиц в администрации несуществующим призраком оранжевых. Якобы предположил, что толпы исчезнувших к тому времени, как некогда гунны, демократов могут обложить Кремль. Но всё было почти тихо. Сначала думали, что пророк ошибся. Но нет, оказалось, что Белкин не ошибается, окольным путём он якобы предостерегал от монетизации льгот. Словом, настоящая пифия.
В отличие от многих других политологов Белкин был известен широким массам громко разрекламированными планами национализации, легализации секс- услуг, коммерциализации здравоохранения и другими весьма спорными идеями. Поговаривали, что с помощью Белкина очень влиятельные люди, оставаясь инкогнито, запускали пробные шары, часто с первого взгляда нелепые; потом идеи обкатывались в прессе, на телевидении, к ним постепенно привыкали, со временем эти прожекты как бы становились данностью. Роль сливного бачка политолог вообще играл с удовольствием, как язвили остряки из околополитической тусовки, даже с оргазмом. Он часто писал статьи, любил появляться на телевидении и клясться мамой в своей честности – человек, бесспорно, яркий и умный, однако бессовестный и самовлюблённый. К тому же профессор Белкин периодически страдал довольно редкой формой косноязычия. Он говорил красиво и убедительно, но настолько двусмысленно, что вокруг него постоянно возникали скандалы и суды – политолог якобы регулярно бывал не так понят. Впрочем, нередко случалось, что Белкина действительно неправильно понимали.
Так вот, этот скандальный и одновременно влиятельный околополитический деятель стоял за кафедрой в почтенном собрании и произносил доклад о российской демократии.
– Нет реальных сил, выступающих против формирования в России высокоразвитой демократии, – Станислав Евгеньевич любил говорить парадоксами. – Но… – профессор сделал картинную паузу, – для одних демократия всего лишь продукт, как, например, чёрная икра, шампанское или устрицы. Понятно, не самой первой необходимости. Это для народа. А для верхов – процесс. Как ещё недавно строительство коммунизма. Вечное стремление к линии горизонта. В лучшем случае – долгострой. Это удобно. Не мешает здесь и сейчас, зато обязательно будет для будущих поколений. А вот и не будет, – усмехнулся политолог. – Человек в нашем изменяющемся мире самое консервативное звено. Менталитет меняется десятилетиями. Нельзя уродливой старухе проснуться очаровательной девушкой. Либо мы упраздним председателя облизбиркома Тулинова, либо он окончательно упразднит демократию. Третьего не дано. Я понимаю, не хочется… Я изложил вам, коллеги, один из возможных сценариев. Он значительно актуальнее, чем вы думаете. – Это был очень тонкий намёк на тесные связи Белкина в администрации и на тамошний кругооборот мысли. – Губернатор Садальский – не миф. С Эдуардом и Сэмом Лейкиным я отлично знаком лично. На роль Максима Плотникова – целая очередь…
Однако к чему он ведёт? Демократический поворот? Что-то случилось в тандеме? – шёпотом спросил несмышлёныш-практикант у известного политолога Семечкина.
– Скорее, иезуитский совет. Начать процесс. Вечный, бессмысленный как у Кафки. Может быть хитроумно лоббирует геев и ночных бабочек. Они-то режиму не опасны. Или скрытый донос на конкурирующую фирму политтехнологов.
– Вы копаете очень глубоко, – не то с восхищением, не то со скрытым сарказмом заметил практикант.
Семечкин пожал плечами. Он и сам был недоволен своими словами. Откуда такая желчь? Опять разучились говорить правду? Или это в нём говорит старое недоброжелательство к Белкину? Тот, в отличие от фрондёра Семечкина, всегда считался клевретом администрации. Однако на сей раз Белкин, странное дело, хоть и рисовался, но говорил правду. Какая бы у этой правды ни была подоплёка. Вот это и было удивительно Семечкину. Где здесь двойное дно? Зачем, с какой целью этот переменчивый человек без принципов, всадник апокалипсиса, как иногда величали его коллеги за апокалипсические сценарии, начал изображать из себя лилейного демократа? Получил приглашение в Гарвард или в Йель и решил на прощание расплеваться? Или действительно крупно рассорился с Алхимиком: говорили, что Белкин претендовал на видное место в администрации, а зам. главы побоялся заиметь конкурента.
– Все эти речи, вся наша политика – буря в стакане воды, – неожиданно зло сказал Семечкин несмышлёнышу. – Истина в том, что наш русский социализм был плох, даже отвратителен, но олигархический капитализм ничуть не лучше. Система опять работает против народа. Не бывает демократии без нормального среднего класса. У нас опять пузырь. Раньше был пузырь супергосударства. Теперь – олигархов и бюрократов. А пузыри, как известно, лопаются.
– Как эхинококк, – уточнил практикант. – У меня отец хирург. Ленин-то был прав насчёт сращивания государства и капитала. В России, как всегда, самый тяжёлый случай.
Белкин между тем продолжал:
– Демократию, как говорил Максим Плотников, надо растить как экзотическое дерево. Во многих странах она давно не экзотика, а рабочий механизм по улучшению жизни общества. Выборы – не самоцель. Самоуправление – тоже. И свобода СМИ. И общественный контроль за чиновниками. Беда России – власть; ещё большая беда – оппозиция. Свобода у нас отчего-то не работает. Может, её слишком мало? Или пала в неравной борьбе с бюрократией?
…Железный занавес упал… и остался. Железный занавес – не пограничник с автоматом, а язык и культура. Мы все ещё бродим во тьме тысячелетнего раскола…
…Модернизация, – вдруг заулыбался Белкин, – ну да, модернизация… нынешняя система, – он слегка заикнулся, но тут же, сделав над собой усилие, сказал решительно, – условно говоря, путинизм – это модернизированный брежневизм…
…Шоу-демократия, шоу-капитализм, шоу-преемничество, – продолжал изгаляться Белкин, – впрочем, прогресс налицо, в девяностые годы был шоу-президент, а сейчас шоу – на среднемировом уровне…
Белкин закончил доклад, слегка поклонился и сошёл с кафедры. Коллеги-политологи переглянулись. Это был вызов. Обиженный чем-то Белкин, словно средневековый рыцарь, бросил перчатку Алхимику. Поднимет ли тот её? Состоится ли поединок?
Зам. главы администрации – именно в него пускал свои критические стрелы политолог в сценарии – ничем не выдал свои истинные чувства. Сидя в президиуме, он продолжал улыбаться, всем видом показывая, что даже польщён эскападами обидчивого профессора. Политологи, мол, как малые дети. Спорят, обижаются, бывает, дерзят, когда что-то не по ним, меняют взгляды по конъюнктуре или настроению, а караван идёт. Очень интересная наука политология, – Алхимик сам грыз её гранит уже в зрелом возрасте, – только истина всегда относительна. «Вспомнил про Россию, апокалиптолог… – зам. главы улыбнулся. – На наш век хватит».
– Вы, Станислав Евгеньевич – настоящий Гоголь. Смеётесь над нашими неокрепшими институтами, – придворный Макиавелли продолжал улыбаться, – смеяться не запрещено, особенно в узком дружеском собрании, где все – свои. Мы все, когда можно, либералы, все – демократы. Пусть у нас и авторитарная – помните Миграняна, – но всё-таки демократия. Однако всякий сарказм имеет свою причину. Как правило, субъективную. Ваш не от того ли, что как сами же изящно выразились, оказались в полуоппозиции. Очень по-человечески понятно. Вы ведь по природе Соловей, а не Гриша Добросклонов.
