bannerbannerbanner
Москва. Мелочи жизни

Леонид Андреев
Москва. Мелочи жизни

– Человек-зверь! Человек-зверь! – кричат про какого-нибудь насильника, и ужасаются, и обижаются – и спокойно идут в дома терпимости в полной уверенности, что совершают чисто человеческий, а не зверский акт.

Я не скажу, что всякий, хоть раз купивший женщину, совершил насилие, и когда он уверяет, что он не зверь, я не верю ему, а думаю: вот зверь, но только глупый.

В том-то и ужас нашей лживой и обманчивой жизни, что зверя мы не замечаем, а когда он заворчит и заворочается, принимаем его голос за лай комнатной собачонки – и ведем ее гулять или даем добродушно кусочек сахару: на, милая, скушай и успокойся. А когда в один скверный день избалованный зверь разорвет свою цепочку, вырвется на свободу и растерзает нас самих и наших ближних – мы изумляемся до столбняка и не верим: да мыслимо ли, чтобы сын мог убить мать и сестер? Да не сумасшедший ли он? Да мыслимо ли, чтобы образованный и интеллигентный юноша мог изнасиловать оскорбленную беззащитную девушку? Не гнусная ли это выдумка?

Есть прекрасный роман-сатира Уэллса «Остров доктора Моро»[11]. Там некий гениальный доктор задумал хирургическим путем очеловечить диких зверей, и это до известной степени удалось ему. Получились странные существа, с обликом и речью человека, с инстинктами и природой зверя. Хором, качаясь в такт, поют они данные им доктором заветы: «мы люди! мы не должны драть кору с деревьев, не ходить на четвереньках, не втягивать воду губами» – поют, гипнотизируют себя, даже верят, что они люди, а внутри рычит все тот же зверь и при малейшей оплошности вырывается на свободу. Есть там люди – тигры, но при всей их свирепости есть нечто худшее: люди – свиньи…

11…роман-сатира Уэльса «Остров доктора Моро». – Уэллс Герберт Джордж (1866–1946) – английский писатель. Герой его научно-фантастического романа «Остров доктора Моро» (1896) на затерянном в океане острове путем хирургических операций очеловечивает животных, превращая их в подобия людей. Г. Уэллс был одним из самых любимых Андреевым писателей в английской литературе. Андрееву была близка фантастика Г. Уэллса, в которой он видел своеобразную, оригинальную форму отражения Г. Уэллсом самых актуальных и злободневных проблем современности. Впоследствии в статье «Перед задачами времени» Андреев полемически противопоставил автора «Войны миров» – одного «из самых чутких людей на земле» – эпигонам русского критического реализма. «К концу прошлого столетия, – писал Андреев, – на подмостки театра истории выступил новый загадочный герой – народы И как это ни странно: весьма любя „народ“, меньше всего поверила в „народ“ русская талантливая литература. Индивидуалистическая, очень сильная в вопросах личности, ее переживаний, психологии и морали, она слишком и не без основания привыкла к „безмолвствующему народу“, чтобы сразу и смело подойти к новому герою с его массовой психологией, массовой волей и доселе еще невиданными проявлениями последней в войнах и революциях Русская литература все еще продолжала описывать любовь в помещичьей усадьбе или новые нравы Растеряевой улицы. Весь мир обернулся лицом к востоку, откуда должно взойти новое солнце, и страстно ждал его восхода, а русский писатель все еще созерцал гаснущие краски заката Здесь еще плохую службу сослужил нашей литературе ее ограниченный, почти кастовый „реализм“, тот, что синицу в руках предпочитает журавлю в небе и порою самым добросовестным образом смешивает себя с простою фотографией. Поэтому, увлекаясь Уэллсом, наша братия в то же время слегка презирала его за „выдумку“, хотя чем не реалист – этот документальнейший, насквозь земной Уэллс, знающий даже то, сколько пуговиц на жилете у лунного жителя! Поэтому и некоторые робкие и, действительно, малоудачные попытки немногих писателей русских дать широкую и общую картину совершающегося имогущего совершиться были встречены суровым и даже беспощадным осуждением. Как цветистое дерево в пышном саду, русский реалист прекрасно знал и изображал близлежащий пейзаж, а в то, что лежит за пределами леса, либо не верил, как и в черта, либо думал о нем с отвращением и досадой Но как в самое Россию, – заканчивал Андреев, – я верю в русскую литературу, в ее молодую силу, в ее крепкое органическое здоровье. Трудны новые задачи, выдвинутые временем, велик, нов и загадочен герой „народ“, рождающийся в грозе и буре, но верю я, справится со всем этим молодая литература наша. Найдутся новые слова и формы, откроются новые пути и подъезды к восприятию и передаче ломающейся жизни, отыщутся иные способы изображения, и снова поднимется на высоту русский писатель – художник, психолог и моралист» (Русская воля, 1917, № 1, 1 января).
Рейтинг@Mail.ru