Леоне Росс
Один день ясного неба
А под потолком ресторана раскинуло крону стихотворное древо, и его яркие синие плоды болтались на ветках, точно сочные аквамарины. Стоя у себя на балконе, он видел, как в конце вечера официантки жестами указывали на дерево, и в их притихших голосах слышалась почтительность.
– А теперь мы всех приглашаем сорвать стихотворение.
Посетители встречали эти слова смехом и восклицаниями – это была его самая любимая часть вечера.
Он нашел плоские коричневые семена как-то во время прогулки по западной части Баттизьена на небольшом каменистом пляже, где никто не купался из-за крупной гальки, – как раз перед тем, как они с Найей переехали в этот дом. Он не понял, что это за семена, но по привычке принес их домой и посадил в землю рядом со старым кустом помидора, да и забыл. Но Найя их заметила.
– Завьер, на огороде выросло дерево, оно быстро растет, и на его ветках распускаются стихи. Выйди, посмотри!
Он пошел посмотреть только после ее третьего напоминания. Синие плоды, когда с них сняли кожуру, оказались на удивление сухими, а в сердцевине обнаружился обрывок фразы:
Ешь мед богиня сырая
– И что это значит?
– Понятия не имею. – В глазах Найи заплясали огоньки.
– И что, в каждом плоде прячутся слова?
– Ну да! Ты когда-нибудь видал такое?
Они сели рядышком и принялись разламывать плоды, читать бессмысленные словосочетания, которые были одно страннее другого, и хохотали до тех пор, пока у нее не опустились уголки рта.
– Ни одна строчка не закончена.
Она вдруг стала безутешна.
– Такое впечатление, что боги попытались сочинить стихотворение, но потом порвали написанное и выбросили обрывки на ветер.
– И что?
– Ты не понимаешь, что я имею в виду?
А он и рад был понять.
После этого он вырыл дерево и посадил в середине зала в надежде позабавить жену. Но когда сообщил ей название будущего ресторана, она только вздохнула.
– Мне его изменить?
– Делай как хочешь.
– Я думал, тебе понравится.
Вздох.
Иногда он замечал, как она срывала плод, снимала кожуру и пыталась дописать незаконченное стихотворение.
* * *
Он стоял в кухне и смотрел, как в саду бегают и щебечут официантки, и в последних влажных рассветных лучах их руки и плечи казались сероватыми. К ним присоединилось несколько местных парней, и все они носились по саду и перекликались на разные лады. Ему нравился этот веселый гомон. Ведущая к пляжу тропа сегодня казалась длиннее обычного. До его слуха доносился стук топора: кто-то позади дома рубил дрова.
– Ты полюбишь кого-то, Зав, – уверял его Айо, когда тот начал снова появляться на публике.
Но, думая о предстоящем пешем путешествии по архипелагу, он не был так в этом уверен. Ну какой скорбящий радетель прятался от людей и трясся под открытым небом?
Он обернулся посмотреть, как Му, нащупав кособокую луковицу, принялась исправлять ошибку природы, шинкуя ее ровными полукольцами, чтобы сделать похожей на прочих собратьев. Он знал, что она мысленно прикидывает, как лучше все упаковать для отправки в резиденцию Интиасара, с учетом количества лярда, объема печей и времени приготовления ингредиентов блюд, чего она не могла знать заранее.
Приготовление пищи для людей было священнодействием, и он без проблем этим занимался, но Интиасар сделал заказ, намереваясь его унизить.
Му, наверное, принялась бы утирать пот с его злобно нахмуренного лба – уж он-то хорошо знал ее повадки!
События сегодняшнего дня были неизбежны. Он не мог больше им противиться.
Завьер включил кухонный радиоприемник. Му выключала его, когда он приходил на кухню.
– …сэр, вы только не беспокойтесь. – В эфире все еще хозяйничала Ха. – Губернатор Интиасар обещал поговорить со мной в нашем шоу, это произойдет очень скоро, и я обязательно задам ему ваш вопрос о налоге на коз.
– Наша мерзопакостная власть не желает даже принимать авансовые платежи! – ругнулся слушатель.
– Сэ-э-эр, прошу вас, воздержитесь от сквернословия в прямом эфире! – простонала Ха.
Вот теперь она вела себя как нормальная радиоведущая. Призывала людей быть вежливыми.
– И еще я хочу знать, что власть намерена делать с раками в реке позади моего дома. Куснешь их – будто сахар полизал. Может, Интиасар придет ко мне домой и сам попробует этих раков? А? Вы когда-нибудь слыхали такое, мисс Ха? Раки не могут быть сладкими!
– Да, это очень странно, вы правы…
– Мне нужно еще жгучего перца, – объявила Му. Она обтерла мокрые руки о передник и кивнула на завернутый в бумагу сверток, лежавший около раковины. – И еще мальчишка-рыбак вернулся. Просил передать вам это, в знак уважения.
Завьер подхватил сверток, который оказался на удивление увесистым.
– Думаю, он ждет снаружи. Он все еще испытывает печаль по Найе, радетель.
– Ты считаешь, мне не все равно, что он там испытывает, Му?
Она опустила голову и стремительно выбежала прочь, так что двустворчатая дверь на шарнирах еще некоторое время продолжала ходить ходуном.
Под бумагой оказался еще один сверток, весь измятый и измызганный жирными следами от пальцев. Он развернул сухие банановые листья и вытащил предмет, который мгновенно вызвал у него изумление. Это был большой выщербленный камень. А может быть, это было нечто такое, чего он раньше никогда не пробовал, – нечто интересное и печальное. Такое редко, но случалось: он знал, что существуют съедобные камни и даже бывает съедобная грязь. Но этот камень не вызывал желания его съесть.
Завьер нахмурился.
Из бананового листа на пол выпал небольшой плоский конверт. Он нагнулся и поднял его одной рукой, а другой потянулся к джутовой сумке, висевшей на вбитом в стену гвозде, снял ее и надел через плечо. Эта сумка могла ему понадобиться во время обхода. Люди с радостью будут отдавать ему любые выращенные ими плоды, которые ему приглянутся.
Молю вас, боги, пусть это будут не только камни и прочая ерунда.
Завьер высыпал содержимое конверта себе на ладонь, тихо ругнувшись, выронил на пол и попятился к выходу из кухни.
Мальчик-рыбак подарил ему мотылька.
Он видел мотыльков всюду и всегда, вечерами они роились среди москитов, сверчков, летающих тараканов, болтавшихся на ветках ящериц – словом, вперемежку со всей ночной живностью архипелага Попишо. Он старался их не замечать.
Надо взять себя в руки и отправиться на поиски мотылька, который тебе понравится. Дурманящего мотылька вроде этого.
Он сделал шаг к мотыльку, присел, вгляделся. Размах крыльев сантиметра двадцать три, толстое тельце. Бабочки, когда присаживались для отдыха, складывали крылышки, а мотыльки, наоборот, распускали их, словно приглашая восхититься их причудливой красотой. Он поднял мотылька. Желто-коричневые чешуйки с крылышек заблестели у него на пальцах. Это была медвяная падь: вероятно, мотылек питался сладкой росой, выделяемой листьями некоторых растений. Интересно, долго ли мальчишка копил деньги, чтобы приобрести этого мотылька? А его отец был в курсе? Он положил насекомое на кухонную стойку. Десять лет он не притрагивался к этим мерзким тварям, а люди до сих пор считали его рабом вредной привычки.
Он слизнул с нижней губы капельку. У него началось обильное слюноотделение.
Это был щедрый подарок: королевский мотылек.
Он заторопился. Толстая потрепанная записная книжка, четыре остро заточенных карандаша и красный кожаный мешочек на длинном шнурке, который он выудил из глубины комода. Он сунул записную книжку и карандаши в сумку, а затем с ловкостью курильщика, скручивающего себе сигарку, свернул желтого мотылька и положил его в мешочек. А мешочек опустил в правый карман.
Он выпрямил спину, отчего стал выше ростом.
– Завьер! – позвал его Айо.
* * *
Почти вся молодежь уже ушла из сада. Только одна официантка сидела на лавке и отколупывала кусочки плоти с плеча мальчишки-рыбака – другая таким же образом могла бы попытаться совратить юнца. Завьер заметил белую косточку и услышал легкий стук, когда официантка щелкнула по косточке указательным и большим пальцами. Мальчишка схватил ее за талию, заметил, что Завьер за ними наблюдает, и оттолкнул девицу так сильно, что та вскрикнула.
– Радетель!
Завьер шагал прочь, не оборачиваясь. Он услыхал, как за его спиной Айо пробормотал: «Не сейчас!», но мальчишка преградил им путь.
– Радетель!
Инстинктивно он вдруг почуял присутствие Му, которая, вытаращив глаза и махая руками, пыталась остановить мальчишку. Топот ног, взмахи рук, взволнованное дыхание. Если бы он только вслушался в море, ничего бы не случилось. Куда ни пойди на Попишо, повсюду можно услыхать шум прибоя.
– Радетель, вы получили то, что я вам оставил? Леди, вы обещали передать ему… Мне очень жаль… Вот и все. Мне так жаль, радетель!
Возможно, он ощутил, как пальцы мальчишки стали тереть его собственное плечо, впиваясь в кожу, проникая почти до самой кости.
Он вспомнил, как его теща дубасила в дверь в этот день ровно год назад. Она звала его, и в ее голосе сквозило такое отчаяние и горе, какого ему не доводилось слышать, когда она рассказывала, как мальчишка, сын рыбака, нашел тело Найи на глубоководье, и как из ее ушей выплывали маленькие белые рыбки, и как вокруг нее плавали печальные водоросли и… о, Завьер, она говорила с тобой, она говорила с тобой перед тем, как?..
Они с Айо спустились по ступенькам, высеченным в склоне утеса, к бормочущему океану. Завьер замедлил шаг, чтобы дать возможность прихрамывающему Айо не отстать. Они встали перед водой. Рассвет наконец-то запылал, как свежий кровоподтек. Осиянный желто-багровым светом белый песок теперь искрился всеми цветами радуги. Высоко над ними на краю утеса стоял мальчишка-рыбак, чьи ноги и руки отсюда казались угольными палочками.
Сумочка. Глубоко в кармане, чтобы ее не увидел Айо. В ней лежит. Мотылек. Да.
В общем, он вернулся к прежней жизни.
* * *
Ему было шестнадцать, когда он решился пройти проверку, главным образом потому, что ему надоело выслушивать подколки. Никакие доводы не могли убедить его мать в том, что никакой он не будущий радетель. И если бы сама Дез’ре не признала в нем такового, Трейя Редчуз ворвалась бы к ней в дом и обвинила во лжи.
– Ты пойди у нее спроси, – говорил Айо. – Порадуй ее.
Жить под одной крышей с безрадостной матерью – удовольствие небольшое, в этом они были единодушны.
Словом, он отправился в ресторан Дез’ре на Дукуйайе и спросил, где она, – сначала у пекарей в пекарне, а потом вернулся в ресторан и спросил там работников, которые подняли его на смех. За Дез’ре вечно бегают юнцы да ищут ее повсюду!
Он ушам своим не поверил – как они могут говорить о ней так непочтительно! Ведь всем было известно, что Дез’ре Де-Бернар-Мас обладала магическими чарами, благодаря которым повелевала всеми ароматами радуги и могла заставить акулу выпрыгнуть из океана, и что ее исподнее было украшено вшитыми в ткань осколками янтаря.
Он нашел ее в тот день, когда не искал, а покупал мармелад из гуавы и высасывал воду из мешка со льдом, как уличный сорванец. Она потянулась за той же самой мармеладной пластиной, что приглянулась ему, а он, увидев ее, так опешил, что выронил ледяной мешок.
Она внимательно оглядела юношу. Торговец мармеладом, почуяв важность момента, скроил такую гримасу, словно его сейчас могло вырвать от переживаний за мальчишку.
Завьер откашлялся. Все, обращаясь к радетелю с просьбой взять их в ученики, говорили одно и то же: это было милостью богов.
– О радетельница, можно мне сесть рядом с вами?
Дез’ре положила пластину темного мармелада, взяла белую луковицу и понюхала торчащие корешки.
– Ммм, – с удовольствием протянула она, словно собиралась поцеловать луковицу.
– О боги, – заметил торговец мармеладом и стал энергично обмахиваться веером.
Завьер и подумать не мог, что у взрослой женщины могут быть такие гладкие руки и такие ласковые глаза, особенно у такой, как эта, которая пугала взрослых мужчин. Дез’ре откусила от луковицы большой кусок и стала его спокойно жевать. Завьер и торговец мармеладом поморщились. И Дез’ре бросила на Завьера такой взгляд, точно он был выброшенным на берег морским мусором.
– У меня есть все, что мне надо, мальчик. Тебя опередили.
Он развернулся, собравшись уйти. Его щеки пылали от смущения, мысленно он ругал себя. Ну что, полегчало? Или ты удивлен? Ему даже в голову не пришло, что у него ничего не выйдет. По крайней мере, пройти проверку. Ведь все это говорили. Он не верил тому, что все говорили. Но по крайней мере попробовать можно было?
Она крикнула вслед:
– А ты спроси меня еще раз.
Сердце бешено заколотилось.
– Что?
– Он еще и глухой, да? – И она подмигнула торговцу мармеладом, вовсю обмахивавшемуся веером.
Он не мог. Он и так дал ей все, что у него было. Но она ждала.
– Можно… мне сесть рядом с тобой?
– Ишь ты! Парень, да ты сам не понимаешь, о чем просишь!
«Ишь ты» – так говорили в старину. Этот возглас использовали, когда хотели похвалить, или поиздеваться, или прогнать, или проявить нежность, когда уговаривали малыша поесть или мужчину лечь в постель. Да она над ним насмехалась!
– Можно мне сесть рядом, радетельница?
Она хрумкала луковицей и смеялась ему в лицо.
Он снова развернулся от нее; ему захотелось писать и что-нибудь разбить.
– Значит, ты вот так легко сдаешься? И ты не хочешь похозяйничать у меня на кухне, у тебя для этого кишка тонка?
Она вдруг посерьезнела, даже разозлилась.
– Снова спроси меня, мальчик. И на сей раз подумай о том, какая я молодчина, а ты бегаешь вокруг меня да обнюхиваешь, как щенок, напоминая мне, как быстро бежит время. Спроси еще раз. И будь умницей!
А он не понял. Он молча уставился на темные веснушки на ее шее. В верхней части ее грудей виднелись тонкие морщинки, и он подумал, видел ли их еще кто-нибудь, кроме него.
– Я…
– Да?
– Я не понимаю, чего ты хочешь.
Она вздохнула с досадой, махнула на него рукой и выбросила огрызок луковицы в кусты.
– Сядь рядом со мной, мальчик, или не садись. Мне все равно.
– Да?
– Да.
Он, пошатываясь, зашагал прочь. Обернулся на ходу:
– Но вы же сами сказали…
Она пожала плечами:
– Я соврала. Ты первый щенок, который может сам набраться храбрости.
Ходили слухи, будто Дез’ре выбрала себе на островах архипелага шестнадцать аколитов-учеников первой степени – куда больше обычного. Пятеро были с Мертвых островов – пятеро! Это было неслыханно – даже неприкаянным предлагалась возможность быть учеником. Люди недовольно роптали.
Но они стали избранными. Ведь решения были продиктованы ей богами.
Аколиты год жили рядом с ведуньями, овладевая основными поварскими навыками, прежде чем начать работать на кухнях в разных местах архипелага. Потом еще четыре года они мыли посуду, скребли полы, обслуживали столики, ухаживали за животными, им доверялось готовить еду – сначала из залежалых, а затем и из свежих продуктов. И никто не сообщал посетителям, что им приносили воду и убирали со стола молоденькие помощники радетельницы, которым она устроила проверку. Да и ресторанные повара, у кого они были на побегушках, едва ли об этом догадывались.
Как утверждали ведуньи, унижение – важная часть обучения.
За все время обучения он встретил не больше семи своих соперников, а работал бок о бок с четырьмя. Из них он подружился только с Энтали, родившейся с тремя ягодицами, с ней его не раз назначали на одни и те же кухни. Он был всем доволен: юный, сильный, смирный. Буду хранить спокойствие, решил он, что бы ни вышло. В ресторане он всегда чувствовал себя на месте, лавируя между столиками, наблюдая за тем, как едоки отправляли в рот первый кусок или первую ложку, улыбаясь, видя, что они счастливы и чувствуют себя как дома.
Он не забыл Дез’ре – да и как он мог, если все вокруг только о ней и шептались, но старался не думать ни о радетельнице, ни о том будущем дне, когда она вклинится в их дуэт и прогонит большеглазую оборвашку, которая все это время трудилась наравне с ним. И однажды днем она пришла: без помпы, без предупреждения. Он оторвал взгляд от сковородки со шкварчавшим чесноком и заметил ее: она стояла, облокотившись о кухонную стойку, и наблюдала, а у нее за спиной замерли трясшаяся от страха Энтали и шеф-повар Моррис с льстивой улыбкой. Этот Моррис, когда Завьер впервые вошел в ресторан, насмешливо бросил: «Ты? Слишком тощий и тихий, чтобы стать радетелем, мальчик!»
Дез’ре поманила его пальцем.
– Подойди-ка!
Он услышал, как судорожно вздохнула Энтали и мочки ее ушей встревоженно зазвенели.
Дез’ре взглянула на нее.
– И ты тоже. Ты великолепна!
– Я? – пискнула Энтали.
– Мы сейчас совершим обход.
Все трое стремительно вышли, миновав вспотевшего Морриса. Завьер ликовал, его не смущали даже липкие от чеснока пальцы. Когда они вышли наружу, Дез’ре настояла, чтобы он обтер пальцы о ее юбку. Энтали округлила глаза. Завьер попытался было возразить.
– Зачем?
– Затем, что я так сказала, мальчик! – Она словно помолодела. Она даже имени его не знала.
Ему запомнился удивительный знойный день, когда она собрала шестерых, у кого, по ее мнению, был шанс. Трое юношей, три девушки. Завьер и Энтали. Доминик и Персемони. Мартин и Сиси. Ночью он громко произносил эти имена, точно короткую считалку. Кто же из них? Кому было суждено, кто был особенным, кому удастся выделиться и по каким причинам? Они вступили в эту проверку, зная, что любой из их поколения может стать избранным. И теперь избранным мог стать один из шестерых.
Может быть, это он? Но он не считал себя исключительным, как бы им ни восторгалась мать.
Дез’ре заставила их бродить по архипелагу целый день.
– Мы должны быть в гуще людей, – объясняла она. – Должны стать для них песней. Напоминанием о том, что боги их не оставили, что они не спят.
Они заходили в небольшие поселки Баттизьена, церемонно шествовали по улицам – Радетельница пришла к нам! – Дез’ре хватала женщин за локти и врывалась в их дома: «ПОКАЖИТЕ МНЕ ВАШИХ ЖЕНЩИН!» Она отпихивала в сторону мужчин, которые кичливо выпячивали грудь и прикрывали промежность, а она им: «Нечего тыкать в меня грудью, парень, ты же знаешь, моя-то получше будет. ПОКАЖИТЕ МНЕ ВАШИХ ЖЕНЩИН!» С этими словами она расшвыривала детишек и коз и внезапно останавливалась в дверях какой-нибудь убогой кухни.
– Ну, сестрица, что ты тут готовишь вкусненькое?
Потом она стирала с губ крошки банановой запеканки – что-то вроде маисового пудинга, совала ложку в кипящую кастрюльку, проделывая все это с бесстыдными ужимками и улюлюканьем. Но как же домохозяйки ее обожали! Они обменивались с ней шуточками и поддакивали. А он безмятежно стоял позади толпы, возвышаясь над всеми и наблюдая, как люди возбужденно взмахивали кулаками и радовались визиту радетельницы. Энтали наконец-то отошла от первоначального шока и даже осмелилась весело хлопнуть его по спине. А он попытался улыбнуться в ответ, хотя на душе у него было совсем невесело. И вот таким тебе придется когда-нибудь стать? Как Дез’ре, которая раздавала указания направо и налево, а потом поманила бородатого красавчика Доминика, который не забыл захватить свои ножи, и представила его всем: «Вот глядите, это мой аколит, у него уверенная рука!» При этом блудливо подмигнула. А Доминик игриво осклабился. И с чего это он так осмелел?
Дез’ре кокетливо прошептала:
– Сестрица, покажи-ка мне, как ты умудряешься так мелко размалывать перец, да как быстро ты это делаешь, а, девочка?
И все это время ее юркие пальцы залезали то в одну кастрюлю, то в другую, и – опля! – в мгновение ока в меню Дез’ре появлялся новый вкус или новое блюдо.
Она была искусной воровкой.
Люди прекрасно знали все эти байки. О радетелях, которые готовили еду не из любви или ради славы, а ради выгоды и из гордыни. Каждый приносил свои грехи к себе на кухню.
Только не он.
Когда много лет спустя его стали называть радетелем, он каждый месяц совершал обход, выбираясь из дома по наущению Найи, чувствуя, будто слово «радетель» выбито на его спине как тавро, как свербящая рана. Но теперь, конечно, он был куда увереннее в себе. Старше. Но он не мог заявлять об этом во всеуслышанье. «Выпендрежник» – так отзывались о нем деревенские жители. Его «Стихотворное древо» и еду, что там подавали, они считали «выпендрежем», имея в виду, что и в заведении, и в меню все чересчур шикарно и затейливо. Его восхищала их спесивость.
– Вам доводилось есть блюда Завьера Редчуза? Боги всемилостивые, да этот парень умеет готовить!
– Хочу попробовать приготовить так же, как ты, брат, можно? – обратился он к мужчине в придорожной хижине, который подал ему пышную маисовую булочку, плававшую в чашке густого горького шоколада. – Можно?
Полез в карман за деньгами. Так было принято.
– Можно! – ответил мужчина. – Попробуй.
Он уже и не помнил, когда в последний раз совершал обход.