Леонард Вехтер
Святой трилиственник
– Христианин, убей меня, но пощади моих братьев.
– Скорее сам погибну.
– Ах, не обмани меня, – продолжала Зулика (имя сарацинки), упавши в восхищении на грудь Виллибальда, который покрыл поцелуями нежные щеки ее, орошенные слезами. – Ты добр, христианин, для чего не все иноземцы твои с тобою сходны?
Между тем братья Зулики увидели в саду крестоносца и бежали к нему с обнаженными саблями. Зулика остановила их. «Он ваш спаситель», – сказала она, и рыцарь в знак уважения наклонил меч. В сию минуту множество бежавших христиан ворвалось в сад. Не внемля ни просьбам, ни угрозам Виллибальда, они, как исступленные, напали на сарацин, рыцарь защищал их мечом, рубил своих единоверцев, но превосходство числа победило, сарацины все побиты, и сам Виллибальд с глубокою раною на голове упал замертво на землю. Очувствовавшись, увидел он близ себя Зулику, окровавленную и мертвую. Милые глаза ее были тусклы, юная грудь неподвижна; единый легкий оттенок улыбки остался на устах, которые за несколько минут так трогательно молились. Бешенство овладело рыцарем. По счастию, Герсбрук находился в ту минуту при нем: он спас его жизнь и вылечил рану, но страшное воспоминание осталось в душе Виллибальда: образ Зулики его преследовал, он впал в глубокую меланхолию, беспрестанно задумывался, иногда приходил в бешеное исступление, часто заливался слезами и совершенно помутился в рассудке. Рыцарь Герман привез его в отечество, где в рощах замка Фельзека развел точно такой сад, в каком увидел и потерял Зулику. Там во всякое время под сумраком сеней скитался он, уединенный и мрачный; горемычная душа его находила сладкую пищу в тоске и воспоминании.
Герсбрук, услышав о чудесах Святого трилиственника, прославленного монахами, вздумал прибегнуть для излечения своего несчастного друга к молитвам затворниц. Но теплое усердие Гертруды и Бригитты осталось безуспешно. Аделина, всегда чувствительная к страданию ближних, хотя смиренно признавалась, что не имеет той сильной веры, которая движет морем и горами, по просьбе рыцаря Герсбрука побывала в замке Фельзек. Герман встретил ее как вестницу спасения. Аделина, прекрасная, как ангел, в приближении своем казалась благодатью, сходящей с небес. Виллибальда на то время не было в замке, он бегал по лесу, стрелял из лука птиц и белок – единственное занятие, приносившее ему удовольствие. Аделина желала видеть сад, о котором столько наслышалась. Герман проводил ее и оставил одну, воображая, что она хочет молиться и для того ищет уединения.
Глазам Аделины представилась пустыня: густая, сумрачная роща, в которой извивалась тропинка, окружала маленький луг, орошаемый источником. В роще царствовала совершенная тишина; изредка нарушало ее веяние ветерка сквозь листья и порхание горлицы. Сросшийся кустарник и падшие и падавшие деревья, густая трава, мрачные тополи и сосны, дрожащие осины, развесившиеся березы – все представляло картину мрачности и пустоты, которая невольно располагала душу к унынию. Ручей, пересекая луг, сливался в маленькое озеро, на берегах его росли акации, дикие вишни и кустарник; далее, над самым озерком, в том месте, где оно вдавалось в рощу, возвышался пригорок, обсаженный шиповником, а на пригорке белый крест, надгробный камень и человеческий череп. Солнце, склонявшееся к закату, видимое в промежутке деревьев, над голубою отдаленностью, посылало на них свое последнее сияние, и они ярко отсвечивались в прозрачных, недвижных водах озера. Аделина была задумчива; сумрак вечера, уединение, очаровательность места, слабое журчание ручья, который с приятным блеском переливался в тростнике и кустарнике, таинственный холм, надгробный камень – все трогало ее сердце; легкий покров ее груди, как будто лобзаемый ветерком, волновался быстрее. Новые чувства, неизвестные, но приятные в ней пробудились. Аделина с тайною радостию приближается к холму; вдруг видит в беседке из акаций, переплетенных с лилиями и розами, спящего юношу: легкое веяние вечернего воздуха взвевало его кудри, небрежно разметанные по щекам, которые от сна и дневного зноя разгорелись; на милом лице, совершенно открытом, заметен был полуизглаженный след прискорбия. Одна рука незнакомца покоилась на траве, другая держала дротик.
Аделина, изумленная и неподвижная, боялась дышать; прекрасный незнакомец казался ей жителем рая, слетевшим с неба для украшения земли, она приблизилась, наклонилась, рассматривая прекрасные черты, спрашивала у самой себя: человек он или ангел? И сердце её тайно говорило: «Ах! Если бы он был простой смертный». Уже! Любовь, любовь сияла в её взорах: она без страха смотрела и не могла насмотреться на милого красавца; невидимая сила удерживала её на месте, она казалась обвороженною, и душа её переселилась во взоры.
Уже солнце касалось одним краем горизонта, весь пламень его падал на Аделину; вдруг спящий сделал движение, вздохнул, открыл глаза большие и полные огня. Какое видение! Перед ним стояло прелестное неведомое существо, дух, облаченный в чистую одежду, из розовых лучей сотканную; из взоров его лилось приятное блистание, цветущие уста улыбались:
– Боже, – воскликнул он, – Зулика преображенная! О! Помедли! Не оставляй Виллибальда!
– Виллибальд! – сказала Аделина с удивлением и закрасневшись.
– О голос, восхитительно приятный! Звуки небесной арфы! Давно не отзывались вы в моем сердце! О! Тебя ли вижу, моя Зулика? Отколе? В какой далекой, неведомой сфере твое жилище! Или душа твоя, ты ли мой хранитель, мой спутник беседуешь невидимо со мною в минуты печали, ты ли даешь утешение моему сердцу, преследуешь и окружаешь меня в моих уединенных прогулках, спускаешься в свежем ветерке на мою грудь, когда покоюсь в объятиях глубокого сна! О, помедли, преображенная!
Аделина смотрела ему в глаза с сострадательным чувством, слезы блистали на ее прекрасных ресницах; она вздохнула, взяла его за руку и сказала: «Несчастный милый Виллибальд, ты ошибаешься, я не Зулика, я Аделина Венфрид». Виллибальд содрогнулся, почувствовав прикосновение нежной руки; с живостью прижал ее к сердцу, долго молчал, устремив изумленные глаза на Аделину, наконец воскликнул: «Ты не Зулика? Но кто же ты? Ужели содрогание моего сердца, ужели радость, внезапно его растворившая, обманули? Нет, нет, Зулика существует! Одна она может иметь такую прелесть, одна она может иметь такую пленительную гармонию в голосе! Небо, смягченное моею скорбию, в образе Аделины возвратило мне Зулику».
Рыцарь был в исступлении: плакал, вздыхал, руки его трепетали, сердце сильно билось, в изнеможении лежал он у ног Аделины, покрывал их поцелуями, повторял: «Аделина, Зулика!» – и более не мог сказать ни слова, грудь его спиралась рыданием. Аделина робкая, растроганная, стояла неподвижно, пламень виллибальдовой страсти невольно переливался в её душу; она не могла без сильного внутреннего волнения видеть прелестного юношу у ног своих, чувствовать его лобзания, слышать, что он называет ее своею Аделиною, своею Зуликою. Она краснела и вздыхала. Тайная радость, недоумение, сострадание, робость, сладкая надежда попеременно владели её сердцем. В улыбке её было что-то нежное и меланхолическое, взоры томные и затмеваемые легким сумраком уныния выражали чувство первое, чистое, девственное чувство любви и симпатии.
Впечатления, произведенные видом Аделины, имели счастливые следствия: мысль, что Зулика воскресла, что он видит ее перед собою в другом привлекательном образе, что она живёт и будет жить для любви, вдруг успокоила волнующуюся душу Виллибальда. Сильный внезапный удар привел её в расстройство, другому, столь же сильному и внезапному, надлежало привести её в прежний порядок. Виллибальд не мог отвратить взора от милого лица Аделины: воображение сливало с ним образ Зулики; радостная, благодетельная мечта, которой мрачность судьбы его рассеялась, с которою исчезло прежнее ужасное воспоминание, и вся природа снова ожила и украсилась в глазах его. «Аделина, Зулика, – повторял он. – Ангел-утешитель, посланный самим богом для исцеления моей печали! Моя невеста, моя супруга. Рыцарь-затворник… Нет, нет! Моя невеста, моя супруга!» – восклицал Виллибальд, прижимая к сердцу и целуя с жадностью ее руку. – «Благодарю тебя, небесный Отец. Она посланница твоего милосердия».
В сию минуту, схватив ее в объятия, он побежал стремительно в замок; и прежде, нежели испуганная Аделина могла придти в себя, окружили их все жители Фельзека, оруженосцы и слуги Виллибальда, созванные звуком его рога.
– Друзья, – сказал Виллибальд, – радуйтесь вместе со мною! Страдание мое миновалось, вот моя избранница, мое спасение, подруга, данная мне самим Богом! Она моя! Хотя бы должно было заплатить за нее кровью, сразиться с целым округом, со всем собранием рыцарей и монахов. Будьте готовы, точите мечи, исправьте щиты, панцири и шлемы.
Герсбрук поморщился:
– Виллибальд, – сказал он, – прилична ли благородному рыцарю такая поспешность. Тебя назовут похитителем! Аделина обручница Божия.
Виллибальд. Обручница Божия! Правда ли, Аделина?
Аделина. Спроси патера Феликса и сестрицу Гертруду!
Виллибальд. Но ты сама дала ли какую-нибудь клятву?
Аделина. Никакой, я молчала; мне указали мою келью, подали четки, надели на меня рясу, более ничего. С тех пор молюсь Господу Богу с усердием, живу уединенно, хожу за цветами, стараюсь помогать всякому несчастному человеку, и меня называют затворницею!
Виллибальд. Герман, она свободна. Я не хищник!
Герман. Но она имеет сестер.
Виллибальд. Завтра увижусь с сестрами и буду говорить, как должно рыцарю!
Герман. Но уверен ли ты в собственном согласии Аделины?
Виллибальд. О! Уверен, уверен, как в том, что я живу, что жизнь без неё – мученье! Скажи, милая, – продолжал он, опустив на землю Аделину и с выражением нежности смотря ей в лицо, – что чувствует ко мне твое сердце?
Аделина. Сама себя не понимаю! Еще никогда не испытала я такого сладкого внутреннего смятения; глаза мои наполняются слезами. Унылость и радость в моей душе! Я без трепета не могу почувствовать прикосновения твоей руки. Ах, если это любовь, то я люблю тебя несказанно, пылаю, когда на меня взглянешь.
Виллибальд. О милое признание непорочности! Аделина, чистая, ангельская душа. Моя супруга.
Аделина. Супруга, Виллибальд? Но патер Феликс называет супружество горькою неволею.
Виллибальд. Патер Феликс хочет обмануть твою непорочность. Верь мне, моя Аделина, супружество так же сладостно, как пещерная тень и свежая вода источника для бедного пешехода, которого зной и жара постигли среди песчаной степи.
Аделипа. Ах, могу ли верить.
Пришли сказать, что два монаха из монастыря святой Урзулы стоят у ворот и спрашивают Аделину от имени Гертруды и Бригитты, которых беспокоила продолжительность её отсутствия. Рыцарь Виллибальд велел их впустить.
– Последнее решительное слово, Аделина, – сказал он. – Ты моя?
– От всего сердца и навеки, – отвечала Аделина. Он поцеловал ее в алые уста, накрыл покрывалом.
– Завтра, – прибавил, – увижусь с твоими сестрами. Тут вошли урзулинские монахи.
– Преподобные отцы, – продолжал рыцарь, – вот и затворница, и угодница Бога: взгляд её целителен! Единым словом прекращает она страдания! В знак благодарности моей к Богу обещаю соорудить в храме святой Урзулы алтарь, на котором день и ночь будут гореть свечи. А ты, святая, не забудь обо мне в своих молитвах.