Леонард Млодинов
Стивен Хокинг. О дружбе и физике
Нечто подобное тому, как развивались физические теории, происходило и со здоровьем Стивена. В последний год учебы в Оксфорде он почувствовал проблемы с координацией движений. Он становился все более неуклюжим, ему все труднее было говорить. Эти два, кажущиеся незначительными недуга, были верхушками айсберга фундаментальной болезни, угнездившейся внутри него. Он выглядел здоровым подростком, но правда заключалась в том, что тело его было нездоровым. Оно было больным.
В отличие от лорда Кельвина, Стивен не был склонен пренебрегать айсбергами. Подозревая у себя серьезное недомогание, он отправился в университетский медпункт. Доктор, который исследовал Стивена, спровадил его со словами: «Бросайте пить пиво».
⁂
День начал клониться к вечеру. Кэрол, сиделка Стивена, кормила его банановым пюре и поила кофе. Он был бледен и то и дело открывал и закрывал глаза. Обычно мы работали по крайней мере до семи, но эти движения глаз означали, что сегодня он устал. Кэрол закончила кормить Стивена и включила электрический чайник, чтобы сделать себе кофе. Это был растворимый кофе, но его аромат всегда заполнял всю комнату.
Мы работали над книгой, не всегда соблюдая очередность глав. Бывало, мы перепрыгивали с места на место, если то, что мы написали позже, требовало некоторых переделок в начале текста или если у кого-то из нас появлялась новая идея по поводу уже написанного. В этот раз Стивен вдруг решил, что мы должны вернуться назад и по-новому написать вступительную главу «Власть закона». Он хотел начать с мифа, объясняющего некоторые естественные явления, для иллюстрации того, почему люди обращаются к мифологии, когда не могут понять происходящее; и как в конце концов они начинают осознавать, что их объяснения были неправильными. Но, порывшись в интернете в течение часа, мы так и не нашли ничего подходящего.
Мы решили отложить миф на потом, пометили начало главы аббревиатурой TBD (to be discussed – для обсуждения) и продолжили оттачивать наши идеи в оставшейся части главы. Поскольку в нашей терминологии TBD означало «Леонарду – разобраться», то до начала следующего дня мне предстояло проделать много работы. Я поинтересовался у Стивена – не хочет ли он сегодня пораньше уйти; а я пойду в какой-нибудь паб и там поработаю. Стивен еще не успел ответить, как отворилась дверь и вошла еще одна сиделка, Маргарет. Сегодня было не ее дежурство, она просто зашла по пути поприветствовать нас, как она иногда делала. В присутствии Маргарет мой вопрос повис в воздухе. Она не отличалась особой щепетильностью и ее мало волновало то, что она могла кого-то перебить.
Ей было около двадцати лет. Светло-русая, с рыжеватым оттенком волос, стройная, привлекательная, Маргарет прославилась тем, что однажды подарила Стивену свой портрет, нарисованный кем-то в стиле ню. В конце концов ее карьера у Стивена закончилась тем, что она неудачно толкнула коляску Стивена в дверной проем и сломала ему ногу. У Стивена тем не менее не было к ней никаких претензий – похоже, он принял случившееся с тем же великодушным терпением, с каким он иногда относился к бессмысленным идеям своего аспиранта. Однако Маргарет уволилась, а через несколько лет, когда я упомянул в разговоре ее имя, Стивен сказал: «Я скучаю по ней».
В тот замечательный день, о котором я пишу, Маргарет, как всегда, выглядела прекрасно и была решительно настроена на то, чтобы познакомить меня с местными достопримечательностями. Когда я сказал ей, что хочу сегодня уйти пораньше, она объявила, что сейчас самое время для водного туризма. Почему бы мне не отправиться с ней на плоскодонке по реке Кам? Плоскодонка – это прямоугольная лодка с плоским днищем около двадцати футов длиной и трех футов шириной, с маленьким помостом – банкой – на корме. Борта плоскодонки едва выступают из воды. Шестовой стоит на задней банке и продвигает лодку, отталкиваясь от русла реки длинным шестом. Пассажиры сидят на подстилках и опираются спинами о специальные опоры. Маргарет предложила себя на должность шестового.
Стивен внезапно оживился. Он поднял свою бровь. Я почувствовал, что предложение его заинтересовало.
Это удивило меня. Тогда я еще не знал, что Стивен любил бывать на реке. Мне только позже стало известно об увлечении Стивена греблей в его бытность в Оксфорде. Однако я кое-что читал о плоскодонках и понимал, что путешествие на такой лодке может быть сопряжено с определенным риском. Если шестовой вдруг потеряет равновесие и упадет при попытке протолкнуть утлое суденышко, лодка может перевернуться. Я также читал, что иногда пассажиры выпадают из лодок при их столкновении с другими лодками или когда они не могут удержать равновесие при посадке или высадке.
Для нас такое злоключение, конечно, было бы неприятным, но грозило бы всего лишь купанием в холодной воде. А для Стивена оно было бы смертельно опасно. Отсутствие у него возможности управлять своими мышцами – а, следовательно, и пользоваться ими – имело много побочных эффектов: его кости были слабыми и хрупкими, потому что они были лишены повседневной работы. Вот почему его нога сломалась, когда Маргарет случайно стукнула его о дверь. И поэтому же не рекомендовалось перевозить его на большое расстояние, которое неминуемо пришлось бы преодолеть на пути к лодочной пристани.
Не менее важно то, что в отсутствие своего компьютера Стивен не мог печатать, то есть не мог общаться с нами и сообщать о своих неотложных потребностях. Например, у него время от времени возникали проблемы с дыханием, потому что его трахеостому надо было иногда прочищать, а без своего компьютерного голоса он не мог попросить нас об этом. Был также риск, что кто-то из нас мог поскользнуться во время посадки в лодку. В самом плохом случае Стивен мог упасть в воду, и тогда мы его не спасли бы. Конечно, он сам все это прекрасно понимал, но его это не останавливало. Когда я узнал его получше, я понял, что подобный риск, наоборот, привлекал его. Опасность, казалось, оживляла его. В своей жизни, как и в физике, он любил идти на риск.
Полчаса спустя фургон со Стивеном прибыл к верхнему пролету длинной каменной лестницы, спускающейся к реке. Подъемник фургона спустил Стивена в его моторизированной коляске на улицу, а Кэрол подхватила большую черную сумку и серебристую сумочку поменьше, где хранились медицинские инструменты. Маргарет выудила из своих запасов бутылку французского шампанского и достала клубнику – классический пикник на плоскодонке.
Кэрол и Маргарет достали Стивена из его кресла.
– Давайте, я его понесу, – предложил я.
В конце концов я был в два раза больше их, а нам предстоял длинный спуск по неровным ступеням. Позднее, когда мы познакомились ближе, я не раз помогал носить Стивена. Но в этот раз Кэрол фыркнула и сказала, что они не будут подвергать Стивена опасности, доверив его моим рукам. Затем она и Маргарет взяли Стивена и понесли его вниз по лестнице, а за ними шествовал я с инструментами и сумочками – Кэрол.
Никто из дам не поддерживал голову Стивена, и она качалась в такт их шагам. Именно тогда я понял, что уход за Стивеном – это вам не точная наука. Я вспомнил, как я случайно качнул голову Стивена и как сработала сигнализация, вспомнил свой ужас и недовольство Стивена. А сейчас его голова качалась как маятник, но все улыбались. Казалось бы, при таком качании у него должна заболеть шея. Я искал гримасу на лице Стивена, но ее не было. Конечно, я мог просто не заметить ее, потому что шел достаточно далеко, а его голова постоянно качалась. Я подумал, не высказаться ли мне по этому поводу, но рядом с ним были его доверенные сиделки. Они несколько лет работали с ним. И я решил хранить молчание. Я решил, пусть они делают свою работу, а я буду делать свою – нести ридикюль Кэрол.
Кам – это главная река, протекающая через Кембридж. Обрамленная пышной густо-зеленой растительностью и старинными университетскими зданиями, она довольно мелкая, но судоходная для маленьких шлюпок и гребных лодок. Путешествующие на плоскодонках наблюдают величественные корпуса и живописные парки восьми из тридцати одного колледжа Кембриджского университета. Конечно, все это очень здорово, но не очень комфортабельно. Ведь жесткие сиденья лодки возвышаются всего на несколько дюймов над палубой.
Сиделки со Стивеном первыми вступили на борт судна. Кэрол, скрестив ноги, уселась на носу лодки, прислонившись спиной к ее борту, напротив гребной банки, которая находилась на корме. Стивена они прислонили к Кэрол в полусидячем, полулежачем положении, лицом к корме. При этом Кэрол бережно обнимала его.
Хотя Стивен и не мог разговаривать, он не оставался равнодушным к этому процессу. Он вообще, как и сейчас, редко бывал равнодушен. С помощью глаз, устремляя их налево-направо, он показывал то направление, в которое его следует передвинуть. Если направление было выбрано неверно, лицо его искажала гримаса. А поднятые брови и улыбки означали, что дело идет на лад. Когда наконец занятая им позиция его устроила, я вступил на борт. Но лодка качалась, и я потерял равновесие. В этот момент мне стало страшно – я подумал, что упаду на Стивена. Но я согнул колени и сумел выпрямиться. Наблюдая за тем, как я шатаюсь, Стивен широко улыбался. Подъем на борт судна ему дался легче, чем мне. Я испытал легкий стыд, к сожалению, не в последний раз. Я то и дело переживал за Стивена по разным поводам, а он прекрасно справлялся с трудностями – пожалуй, лучше меня.
И вот наконец мы отчалили и пошли по реке. Кэрол поворачивала голову Стивена то влево, то вправо, давая ему возможность полюбоваться прекрасными видами на берегах, Маргарет приводила в движение наше судно, а я потчевал Стивена кусочками клубники и шампанским.
⁂
В то время, когда Стивен обучался в Оксфорде, занятия не требовали от учащихся слишком большого напряжения. Он рассказывал мне, что обычно он занимался всего час или два в день. Он поведал об этом с улыбкой, а я был потрясен. Студенты Оксфорда были не самыми способными, но привилегированными молодыми людьми. Они впустую тратили свое время, а также ресурсы, выделяемые на их образование. Их отношение к жизни и учебе было таким: если вам приходится много работать, значит, вы не принадлежите к избранным. Я тоже учился в хороших учебных заведениях. У нас тоже бывали вечеринки, но мы и работали много – упорно, и часами напролет.
Разгильдяйское отношение Стивена к учебе объяснялось тем, что он тогда еще ничем по-настоящему не увлекался. Он даже подумывал о государственной службе после окончания учебы. Несколько раз он ходил на собеседования, отдавая предпочтение министерству работ, которое в то время заведовало строительством общественных зданий. Он интересовался и должностью парламентского служащего в Палате общин, хотя имел слабое представление о том, чем занимается такой служащий. В конце концов, апатия Стивена спасла его от серьезной вероятности занять одну из этих должностей – когда наступил день сдачи экзамена на гражданскую службу, он забыл на него прийти.
Осенью 1962 года, после окончания учебы в Оксфорде, когда ему исполнилось двадцать лет, Стивен поехал в Кембридж, чтобы продолжить обучение в аспирантуре и получить степень доктора философии в области физики. Первый семестр для него оказался неудачным. Годы его предыдущей учебы были веселыми, но они остались в прошлом. Теперь он не мог без конца лежать на диване, уделяя занятиям всего один час перед обедом. Его халтурная подготовка в Оксфорде дала о себе знать – на лекциях, которые он слушал в Кембридже, он почти ничего не понимал. На рождественские каникулы в том году Стивен приехал домой в ранге почти отчисленного студента.
Блуждания Стивена по волнам житейского моря не могли не беспокоить его мать. Ее беспокойство касалось и его физического состояния – он становился все более неуклюжим. Она пошла с ним к семейному доктору, а он послал Стивена к специалисту. Тот перенаправил Стивена в госпиталь для полного обследования. Верный своим социалистическим принципам, Стивен отказался от отдельной палаты, которую семья сняла для него в госпитале. В течение двухнедельного обследования доктора взяли образец мышцы его руки, утыкали его электродами, вводили в него радиоактивную жидкость и проводили массу других измерений и анализов. Но, как и доктор в оксфордской клинике, эти врачи выписали его из госпиталя, не поставив конкретного диагноза. Единственное, что они сказали, было: «Это не рассеянный склероз». Они рекомендовали Стивену вернуться в Кембридж и продолжить учебу.
В Кембридже болезнь Стивена стала прогрессировать. Ему казалось, что он умирает; ему было трудно сосредоточиться на чем-либо. В конце концов, врачи из госпиталя, проанализировав результаты всех обследований, выдали окончательный диагноз: «Боковой амиотрофический склероз (БАС), прогрессирующее дегенеративное заболевание двигательных нейронов».
«Для меня это стало трагедией», – признался Стивен, описывая свою реакцию на диагноз. Это случилось в самом начале 1963 года. Стивену только исполнился двадцать один год.
Подобно плесневому грибку на стенах дома, раз начавшись – часто с нижних конечностей – БАС постепенно распространяется все выше и выше, пока не захватит весь организм. Он убивает, разрушая двигательные нейроны, соединяющие головной мозг со спинным, а спинной мозг – со всей мускулатурой тела. Двигательные нейроны отмирают, и мозг утрачивает способность контроля над мышечной системой человека. Могут происходить только отдельные произвольные сокращения мышц.
Болезнь Стивена, начавшись с ног, распространялась выше. В какой-то момент он потерял контроль над бедрами и не мог больше стоять. Затем ему отказали мышцы корпуса, и он не мог сидеть без опоры. Когда болезнь атаковала его грудную клетку, ему стало трудно дышать. В 1985 году – ему перевалило за сорок, а болезнь владела им уже двадцать лет – ему сделали трахеостомию, которая лишила его возможности говорить. Мозг его работал прекрасно, но хозяин мозга стал весьма малоподвижен.
Смерть от БАС наступает обычно в течение двух-пяти лет после постановки диагноза. В пяти процентах случаев пациент может прожить двадцать и более лет. Стивен прожил еще пятьдесят лет. Когда он впервые узнал о своем диагнозе, он думал, что ему осталось жить всего несколько лет. Он предполагал, что его ждет удушье и произойдет это скорее раньше, чем позже.
Под угрозой неизбежной смерти Стивен прошел через все степени отчаяния, которые неминуемы при смертельном заболевании. Временами он погружался в глубочайшую депрессию. Он запирался в темной комнате и на полную мощность включал Вагнера. Эту привычку он вынес из детства, когда его родители дома заводили проигрыватель на полную громкость.
Было даже время, когда Стивена во сне посещала смерть. Однажды ему приснился сон, в котором, рассказывал он, его должны были казнить; в другом – повторяющемся сне – он жертвовал своей жизнью для спасения других. Он задумывался о смысле этих сновидений. Имея смертный приговор, не подлежащий обжалованию, он начал спрашивать себя, на что он тратил отпущенные ему годы. Как ему со смыслом использовать оставшиеся годы или месяцы жизни? Стоило ли хоть что-нибудь начинать любить на этом свете?
В жизни бывает так: маленькая проблема перерастает в большую, а то, что кажется плохим, может оказаться хорошим. Так случилось, например, с физикой – айсберги, которые могли потопить корабль ньютоновской науки, проложили путь к новым направлениям в физике. Стивен рассказывал мне, что его болезнь открыла для него новые горизонты.
«Все мы знаем, что умрем. Для большинства людей это знание абстрактное. Но для меня оно не было абстракцией», – говорил он. Эта мысль вдохновляла его ценить каждый оставшийся день.
Особенно ярко это проявилось во время нашего путешествия на плоскодонке. Большинство людей довольно легко двигаются по жизни, не имея особой цели. Общепринятые ценности нашего общества – карьера, деньги, собственность. Мы беспокоимся о том, как выглядит наша одежда, нужно ли помыть машину, не пришло ли время заменить модель нашего смартфона на более престижную. Мы заполняем большую часть нашего времени вовсе не нужным содержанием. Считая, что смерть неизбежна, Стивен старался сделать оставшуюся ему жизнь как можно более насыщенной. Он начал обращать особое внимание на те вещи, которые другие люди воспринимают как само собой разумеющееся – кроме работы, к которой он почувствовал интерес, его стали интересовать близкие люди и окружающая его природа. Стивен глядел на проплывающие мимо берега, и я видел, какое это ему приносит удовольствие. Прогулка явно доставляла ему большую радость. Подобное выражение я замечал у него в глазах, когда он по ночам смотрел на звезды. Зная, что смерть подстерегает его на каждом шагу, он научился осознавать красоту каждого момента своей жизни.
Узнав о своем диагнозе, Стивен посвятил целый год эмоциональной схватке с судьбой. Очертив для Стивена постоянно растущий круг из тех сфер физической активности, которые становились для него недоступными, его болезнь усилила ценность умственной активности, которая была ему вполне по силам. Стивен мог бы махнуть на все рукой и дать болезни и дальше истощать свой дух и тело; но он мог найти для себя мир интеллектуальной деятельности, в котором постарался бы найти свое предназначение. Некоторые люди в его ситуации обрели бы Бога, а Стивен обрел физику. Он решил окончить аспирантуру и защитить диссертацию. И к своему удивлению он обнаружил, что ему нравится работать.
Древние философы и современные психологи в один голос утверждают, что счастье живет внутри нас. Можно быть счастливым, живя в пещере без всякого движимого и недвижимого имущества ровно в той же мере, как и разъезжая на «Феррари» и имея высокооплачиваемую работу. Может быть, в первом случае вы будете даже счастливее. Телесный недуг заставил Стивена искать внутренний смысл, обратившись к своему разуму. До сих пор его разум дремал. Иногда он оживал, когда его вынуждали внешние обстоятельства – например, при сдаче экзамена; но потом он снова впадал в спячку. И так было до тех пор, пока Стивен не узнал о своем диагнозе. Этот диагноз разбудил Стивена, стал его вдохновением. И в то время, как тело Стивена увядало, разум его расцветал. Он начал размышлять о том, что, собственно, важно в этой жизни. Он начал искать смысл, углубляться в экзистенциальные вопросы, касающиеся Вселенной и нашего места в ней. Его стали заботить мысли о создании семьи. А потом, когда он стал достаточно известным и получил некоторое влияние, он начал активно искать пути помощи страждущим, особенно людям с ограниченными возможностями.
За все время нашего общения Стивен никогда не жаловался на свою судьбу. Лучшие друзья Стивена, Кип Торн и астроном Мартин Рис, встречались с ним вскоре после того, как он узнал о своем диагнозе; оба говорили, что не замечали у Стивена жалости к самому себе. Пусть даже болезнь вероломно подтачивала Стивена изнутри, приближая его кончину, но он никогда не стал бы оплакивать свои лишения. Общение со Стивеном заставляло всех его друзей задаваться вопросом: а на что мы были бы способны в трудной ситуации?
Водная прогулка на плоскодонке длилась всего час или два, но за время этой обычной совместной прогулки я понял, какую жизнь избрал для себя Стивен. Мы вернулись к причалу с целым и невредимым Стивеном. Кажется, лишь я один беспокоился и думал, что все могло кончиться неблагоприятно.
Мы вернулись к фургону. Сиделки принялись спускать трап, сгружать коляску, усаживать и пристегивать к ней Стивена, вкатывать коляску обратно в фургон и закреплять ее там. Это был длительный процесс. У себя в кабинете, до поездки, Стивен выглядел бледным. А теперь краска появилась на его лице. Я же, в отличие от него, устал. Мне хотелось пойти к себе в комнату и вздремнуть, прежде чем засесть за интернет в поисках подходящего мифа, который мы решили включить в нашу вступительную статью. Но Стивен попросил меня пойти с ним к нему домой. Он сказал, что у нас есть часик-другой до обеда, и он не отказался бы еще поработать.
Глава 3
Стивен жил в доме на Вордсворт-гроув, тихой тенистой улочке в двух шагах от старого города и поблизости от места работы Стивена. Это было двухэтажное кирпичное строение под крышей из черной черепицы. Здание напоминало швейцарское шале. По сравнению с домом, в котором Стивен жил в детстве, это строение было большим шагом вперед. В том доме была поломанная мебель, облезлые обои. Центрального отопления не было. Его родители были люди небедные, но очень экономные. А это шале выглядело первоклассным – и снаружи, и внутри. Небольшие, но покрытые зеленью лужайки окружены деревянным забором, увитым густым плющом и скрытым за кустарниковыми насаждениями. С улицы прохожие видели только второй этаж. Меня удивило, что второй этаж вообще имелся в доме – ведь Стивен не мог забираться по ступенькам. Я слышал, что второй этаж захотела занять Элейн – женщина, на которой Стивен был женат в то время. Ее устраивало обладание пространством, параллельным миру Стивена, но недоступным ему. Может быть, она даже была дома в тот вечер, но не вышла к нам. Я слышал, что для нее это было обычным делом.
Хотя Стивен сказал, что пригласил меня к себе поработать, к работе мы приступили нескоро. Вначале он отправился в туалет. Затем последовало обсуждение меню предстоящего обеда. В этом обсуждении принимала участие Джоан Годвин, пожилая седовласая женщина, долгие годы работавшая со Стивеном в качестве сиделки, а теперь готовившая ему еду. Джоан знала о Стивене буквально все: что ему нужно и как угодить ему. Она была ему, как старшая сестра, и с удовольствием делилась со мной всеми своими мыслями о нем.
После разговора с Джоан для Стивена наступило время пить чай, а потом он принимал витамины – глотал целую дюжину, а то и больше. После этого началась беседа, которая включала в том числе приглашение меня на обед. За всем этим прошел целый час. Казалось, Стивен не обращал на время никакого внимания. У меня создалось впечатление, что он пригласил меня к себе только ради компании. И потом у меня не раз складывалось такое же впечатление. Иногда, если мы не планировали работать в субботу, я получал такое приглашение в последнюю минуту. Вначале я думал, что у него созревали новые идеи, требующие неотложного обсуждения; но когда я приходил к нему, мы просто разговаривали о том о сем или смотрели новости по телевидению. По будням, вскоре после первого совместного обеда, он стал приглашать меня на обед почти каждый вечер. Вскоре это стало нормой, и мы говорили про планы на обед только в том случае, если намеревались делать что-то другое в это время – например, пойти в какой-нибудь ресторан; или в том случае, когда либо он, либо я были заняты в этот вечер.
Я любил проводить время со Стивеном, но в тот первый вечер я был рад, когда мы наконец приступили к работе. У нас была пара тем для совместного обсуждения, а потом у меня появилась возможность задать ему вопрос, который я полагал важным. Я надеялся, что времени, пока Джоан готовит обед, нам для этого хватит. Или, паче чаяния, у нее вдруг что-то подгорит, и ей придется готовить заново. Мой вопрос касался того мифа, о котором говорил Стивен и которым он хотел начать вступительную главу книги. Если бы случилось так, что я его неправильно понял, мне пришлось бы потратить несколько часов, а в результате я поставил бы не на ту лошадку. Но едва Стивен начал печатать свой ответ, как вошла Джоан с большой тарелкой, полной мяса и картофельного пюре. Он не обратил на нее и на мясо никакого внимания и продолжал печатать. Джоан пошла за соусом. Когда Стивен закончил печатать, он взглянул на меня, а из компьютера прозвучала напечатанная им фраза:
– Пожалуйста, выберите вино.
Этим закончилась наша работа в тот вечер. До мифа дело так и не дошло.
Джоан показала мне, где хранилось вино, которого у Стивена был полный шкаф. В основном, красное. Думаю, основная часть бутылок была подарена. Некоторые выглядели весьма дорогими. Французское, с надписями типа «Гран Крю» на этикетках. Срок выдержки многих из них был больше возраста моих детей. Стивен всегда полагался на меня, как на сомелье. По-видимому, он полагал, что я хорошо разбираюсь в винах – может быть, потому, что я из Калифорнии. Но я вовсе не был знатоком вин и поэтому обычно брал первую попавшуюся бутылку. Или же вино урожая того года, который напоминал мне о том или ином событии. Бордо 1998 года? В этом году французы выиграли Кубок мира по футболу. Давайте попробуем его.
Обеды у Стивена всегда были приятными, но мы никогда не разговаривали во время еды о работе. Благодаря тому, что Стивену приходилось печатать слова с помощью мышцы щеки, он не мог много говорить за обедом. Некоторые реплики получались непроизвольно и были лишены смысла. Однако его сиделки всегда старались поддерживать разговор. В этот раз с нами была Белла, чешка, которая заступила на дежурство вскоре после нашего возвращения с водной прогулки. Белла выражала недовольство по поводу грибов в подливке. Белла не любила грибы. Стивен относил эту ее неприязнь за счет того, что она выросла в Восточной Европе. Он убеждал ее, что при коммунистах грибы не росли. Хотя когда Советского Союза не стало, Белла была еще маленькой девочкой, Стивен говорил одно и то же каждый раз, когда она отказывалась от грибов.
Стивен больше многих был увлечен своей работой, но при этом очень дорожил дружбой. Понятно, что из-за его болезни это было очень не просто. Мешало многое: физические ограничения, время, которое требовалось для ежедневного медицинского и личного ухода, вся сложность его положения. Он не мог, например, осмелиться заговорить с незнакомым человеком. Несмотря на все это, он имел довольно широкий круг общения. Раньше, пока его тело не отказало ему, он был неукротим в своем стремлении расширить этот круг.
⁂
Такой же судьбоносной для Стивена, как и болезнь, оказалась железнодорожная поездка, которую он предпринял в 1963 году, в том же году, когда узнал о своем диагнозе. Он ступил на железнодорожную платформу в Сент-Олбансе, чтобы совершить привычную короткую поездку в Лондон. В этот раз, однако, сплетение нитей судьбы отправило его в гораздо более знаменательное путешествие – с женщиной, которая стала его первой женой. Ее звали Джейн Уайлд.
Стивен познакомился с Джейн еще до их встречи на вокзале. Случилось это на новогоднем вечере, а сразу после него Стивен послал ей приглашение на празднование своего дня рождения – 8 января ему исполнялся двадцать один год. Ни на одной из этих встреч им не удалось толком поговорить. Вскоре она узнала о его диагнозе и о том, что жить ему осталось совсем недолго. Прошло больше месяца. Джейн не получала от Стивена никаких известий – казалось, их отношения закончились, так и не начавшись. Так, по-видимому, и произошло бы, если бы не их случайная встреча на вокзале.
В вагоне они сели рядом. Поездка была короткой, всего около получаса, но дала им наконец возможность поговорить. У худощавого Стивена были каштановые волосы, взъерошенные пряди падали ему на очки. Он только что приступил к своим занятиям по космологии в Кембридже. Джейн исполнилось восемнадцать лет, и она оканчивала школу в Сент-Олбансе. О космологии она ничего не слышала. Она сказала, что ей очень грустно было услышать о болезни Стивена. Он поморщился и сменил тему разговора. Всю поездку они болтали о том о сем. Когда они прибыли на конечную станцию, Стивен сказал, что часто по выходным приезжает в Лондон. Не хочет ли она сходить с ним в театр в одну из таких поездок?
Вечером, в день первого свидания, Стивен пригласил ее в фешенебельный итальянский ресторан в Сохо, а потом – на спектакль в театре «Олд-Вик». Вечер обошелся Стивену недешево – у него кончились все деньги, и Джейн пришлось заплатить за обратное путешествие в Сент-Олбанс. «Мне очень неудобно перед вами», – сказал он.
Вскоре Стивен вновь захотел встретиться с Джейн. На этот раз он пригласил ее на роскошный балл в колледже. Он прикатил к ней на старом папином «Форде Зефир». Это была большая машина, а вел он ее быстро и безрассудно. Таким же образом годы спустя он будет управлять своей коляской, пока у него будет хватать на это сил. Может быть, ему был неведом страх. Может быть, ему казалось, что терять ему почти нечего. А Джейн было, что терять, и страх ей был ведом. Она пришла в ужас. «Я не могла заставить себя посмотреть вперед, на дорогу, – вспоминала она. – Ну, а Стивен, казалось, смотрел куда угодно, только не на дорогу».
Такое начало вечера предвещало мало хорошего, но Джейн старалась думать только об удовольствии, которое ожидало ее впереди. Это был даже не один бал, а целое их созвездие – танцы проходили одновременно в разных комнатах и холлах во многих различных колледжах старого Кембриджа. Веселье продолжалось всю ночь. Из-за прогрессирующей болезни Стивен сказал, что не может составить Джейн хорошую пару в танцах. «Ничего страшного, – сказала она. – Это не имеет значения». Но она говорила неправду, для нее это имело значение.
Бал продолжался. Стивен с Джейн переходили из зала в зал. На лужайке играл ямайский оркестр ударных инструментов. Скрипичный квартет украшал своим присутствием комнату, обшитую деревом. Выступление кабаре разворачивалось на дальней сцене. Когда они переходили с места на место, звуки музыки смешивались для них в самых причудливых сочетаниях. Везде были развернуты прекрасные буфеты, и шампанское текло рекой. Наконец они набрели на погребок, освещенный только слабым голубоватым светом. Играл джаз, танцевальные пары теснились перед сценой. Джейн захотела присоединиться к ним, и на этот раз Стивен дал себя уговорить. Они двигались в такт музыке, пока оркестр не кончил играть. Утро застало их сидящими в уютных креслах в комнате Тринити-колледжа, где сейчас учился Стивен и где когда-то работал Ньютон. Они немного вздремнули.
Джейн провела замечательную ночь, но когда пришло время возвращаться домой, она вспомнила поездку со Стивеном на машине, и это воспоминание спустило ее на землю. Она не хотела вновь проходить через это тяжелое испытание и сказала, что поедет домой на поезде. Но Стивен, как джентльмен, не мог ей этого позволить. Поэтому разговор получился трудным. Стоило ли ей закатить сцену или, закрыв глаза, позволить ему увезти себя на машине? Она пожертвовала комфортом в угоду вежливости. К тому времени, когда они добрались до ворот ее дома, она чувствовала себя обломком кораблекрушения. Выбежав из машины, Джейн едва сумела вымолвить «До свидания».
