Leon Rain
Семь смертей доктора Марка
Ночью Марку снилась Ольга, они гуляли по берегу Волги, держась за руки, и брели по солнечному лугу, но каждый раз, когда Марк хотел её поцеловать, она прикрывала рот рукой и говорила ему:
– Маричек, я уже не твоя Ольга. Мы теперь не можем целоваться.
– Но почему же мы вместе гуляем, взявшись за руки?
– Просто мне так хочется.
– Ну можно хоть один маленький поцелуй?
– Забудь об этом, иначе ты погубишь и себя и меня. И гулять нам можно вместе только во сне.
И Ольга убежала от него прямо по воде. Марк пытался было броситься за ней, но понял, что он не может её догнать. Он вбежал в воду по колено, а она уже была на другом берегу. И Марк понял, что отныне их разделяет пропасть, такая же широкая и глубокая, как Волга под Саратовом.
Утром он проснулся в смешанных чувствах. Он не знал, что и думать про Ольгу. Он понимал, что, дав ему шанс, она не собирается его губить. Видимо, какие-то чувства у неё к нему оставались, а может, им просто нужен был врач, и его пока оставили. Но ведь были и другие врачи, а Ольга отправила их в другие места. Несомненно было одно – прошедшие с их расставания четыре года полностью изменили его бывшую любовь. Сегодня это была другая Ольга, не та, которую он знал молоденькой девушкой. Вчера за канцелярским столом сидела властная женщина, явно прошедшая хорошую жизненную школу. Она без всякого колебания сортировала стоящих перед ней мужчин, решая, кому жить, а кому нет. И делала это безо всякого стеснения, хотя о каком стеснении можно было говорить, если Ольга тоже была медиком? Правда, проучились они вместе совсем чуть-чуть, так что медиком она была несостоявшимся, но поскольку анатомию учат уже на первом курсе и анатомичку посещают тоже, то строение мужского тела не было для неё тайной за семью печатями. А сейчас его бывшая любовь может отправить его в расстрельный ров щелчком пальцев за небольшое анатомическое отличие, и никто не станет с ней спорить. Что же произошло с его Ольгой, юной и чистой любовью, которую он так быстро потерял не по собственной воле? А было ли у них будущее? Марк отгонял от себя эти мысли, стараясь переключиться на свою новую должность.
После завтрака их построили перед комендантом. Они стояли во влажных гимнастёрках и ёжились от утренней прохлады. Комендант стоял перед ними, тщательно выбритый, в начищенных сапогах и форме, он производил впечатление умного и требовательного человека. Майор Штейнбок уже имел опыт организации пересыльного лагеря Дулага ещё в Польше и точно знал, чего он хочет от своих людей. Этой четвёрке медиков предстояло навести порядок в лагере и избежать вспышки какой-нибудь эпидемии. В случае успеха он готов был облегчить (насколько возможно) их существование в его лагере. Он поручил им составить план работы и предоставить ему к обеду. Всей четвёрке повязали белые повязки, наделявшие их полномочиями по отношению к другим пленным, и разрешили заходить в любое место на территории лагеря. После того, как майор Штейнбок ушёл вместе с переводчиком, Марк решил провести рабочее совещание. Они вместе обсудили план действий и пришли к общим выводам. Прежде всего следовало выделить свободную область, куда могли бы помещать прошедших первичный осмотр, дезинфекцию и антисептическую обработку. Далее следовало прокипятить в мыльном растворе их одежду и обработать уксусом обувь. Возникала проблема, где взять одежду для раздетых догола людей. Оставить в таком состоянии – означало обречь их на простуду, и вся возможная работа по их отделению от уже больных пошла бы насмарку. Нужен был какой-то минимальный запас одежды. Продолжать размещать под открытым небом людей, прошедших осмотр и обработку, было нерационально. Как поняли медики из их разговора с майором Штейнбоком, люди нужны для выполнения различных работ, причём как можно скорее. Значит, нужно поставить вопрос о каком-то закрытом помещении, хотя бы с минимальной защитой от ветра и дождя.
С одеждой был единственный выход – снимать её с приговорённых к расстрелу, обрабатывать и выдавать тем, кто будет направлен для прохождения в чистую область. Это вызывало массу противоречивых чувств, медики чувствовали себя чуть ли не палачами. Но могли ли они сделать что-то ещё, чтобы помочь остальным? Ведь обречённые ложились бы в могилы в любом случае, в одежде или без неё. В конце концов было решено предоставить эту часть плана на усмотрение лагерного начальства. Как и ожидалось, возражений не последовало, вся одежда и обувь, поступающие на дезинфекцию, будут выдаваться прошедшим обработку, а их одежда точно так же поступит в обращение уже чистой.
Теперь следовало урегулировать вопрос с размещением пленных. Подыскали складское помещение, и нашедшиеся среди пленных плотники и каменщики приступили к работе. Каменщики обеспечили внешний ремонт помещения, пострадавшего после обстрелов. А плотники сооружали трёхъярусные нары. За несколько первых дней барак заполнился уже на треть.
Большой проблемой оказался отбор тех, кому предстояло пройти в чистую область. При всём сочувствии к отбираемым, медики должны были придерживаться чётко установленных критериев. Среди отобранных должны быть физически здоровые люди, которые в будущем могут быть использованы на различных работах. Пленные, чьё состояние вызывало вопросы, не могли перейти в чистую область без специального разрешения. Их не уничтожали, если лагерная администрация не видела в них угрозу возможного распространения заразных заболеваний. А всех подозрительно кашляющих и шмыгающих носом безжалостно подвергали уничтожению, не слушая никаких возражений Марка и его помощников. В конце концов, под угрозой расстрела им просто запретили спорить.
Получив от администрации несколько кусков брезента, обломки деревянных брусков и пару плотников, соорудили небольшую палатку, в которой производился досмотр. Длинная очередь из голых пленных стояла на открытом прохладном осеннем воздухе, никак не прикрытая от глаз, проходящих мимо гражданских, каковые двигались мимо Дулага по служебным делам. Марк и в дальнейшем не мог избавиться от этого неприятного чувства, сопровождавшего его годами. Он сидит за столом, к нему подводят очередного пленного, а он должен вынести ему приговор. Эти молящие о пощаде глаза голодных и измученных людей и то состояние безысходности, когда понимаешь, что не в состоянии помочь всем, когда и твоя собственная жизнь тоже висит на волоске. И ты тоже хочешь и должен выжить. И у тебя тоже есть на это право, потому что ты тоже такой же, как они, брошенный на поле боя солдат. Приходилось отодвигать в сторону все эмоции и просто делать своё дело. Откажись Марк и его коллеги от этой тяжёлой работы, сочтя более геройским гордо встать на краю расстрельного рва, то никто не оценил бы их благородства, история моментально бы вычеркнула их из своей записной книжки, а количество пленных, которые могли бы не дожить и до этого своего шанса перейти в чистую зону, возросло бы многократно. Приближающиеся холода и возможное распространение различных инфекций выкосили бы и без того ослабших обитателей Дулага.
Марк уже обнаружил несколько случаев рожистых воспалений на ногах и в промежностях. К сожалению, этим людям помочь уже никто не был в состоянии, сейчас он мог только уберечь остальных от заражения. Он провёл инструктаж остальных членов своей команды, наглядно показал, как и где искать признаки рожистых воспалений. Не смог Марк помочь и нескольким пленным с подозрениями на туберкулёз, лечить такие заболевания было непростым делом и в обычной больнице в мирное время. Здесь же медики были зажаты между требованиями администрации и полным отсутствием медикаментов. В таких условиях выбор просто отсутствовал.
Одежда проходящих осмотр собиралась в большие мешки и уносилась для проварки. Под несколькими большими чанами развели огонь, установив их на сооружённые из битого кирпича невысокие подставки, между которыми под днища чанов можно было подкладывать поленья. На тёрке натиралось хозяйственное мыло и в такой мыльной воде вываривались вещи, потом они выуживались в тазы, немного остывали, их отжимали как могли и мокрыми доставляли в барак, где одежда с драками и руганью расхватывалась голыми пленными. Обувь по-прежнему обрабатывали уксусом. Самих же проходящих через санпропускник обтирали раствором карболовой кислоты, или попросту карболки, с производством которой вполне справились несколько местных уцелевших аптек. Удалось также получить небольшое количества йода, которым смазывались открытые раны, а также тальк, которым часто обрабатывали промежности из-за возникших в них различных воспалений, а также натёртые ноги. Многие пленные, раздевшись перед осмотром, впервые за много дней сняли обувь и подставили своё тело свежему воздуху. Пленных стригли наголо и соскребали тупыми бритвами отросшие щетины и бороды. Обработанные и внесённые в списки шли голые босиком до барака, где вытирали ноги об огромную грязную мешковину, тоже пропитанную карболкой, после чего входили в помещение, где им приходилось терпеливо дожидаться корзины с мокрой одеждой, из которой после серии стычек удавалось выхватить какие-то с виду более-менее приличные вещи. Они не были в тот момент образцовыми советскими людьми, воспитанными родиной и Сталиным, а больше напоминали стадо, где каждый старался, руководствуясь животными инстинктами, урвать только для себя и побольше. Они ещё не успели толком познакомиться и во всех окружающих видели если не открытых врагов, то уж скрытых наверняка. Каждый такой же пленный, как и они сами, мог занять место получше на нарах, мог болеть чем-то заразным, и от него тем более следовало держаться подальше. А ещё могли встретиться сослуживцы, знающие о вашем офицерском звании или о принадлежности к высшей касте политработников. А ещё могли быть и нераскрытые при медосмотрах евреи, которых каким-то образом не выдал этот врач с абсолютно славянской внешностью. И тогда тоже следовало быть осторожным и избегать сослуживцев. А ещё каждый сосед по лагерю съедал каждый день свою скудную пайку, а если б сдох, то, глядишь, остальным бы пайку и увеличили. Будучи не особо отягощённым моральным кодексом строителя нового общества, можно было заложить кого-нибудь и выслужиться перед лагерным начальством, а там, возможно, и подняться на ступеньку в лагерной иерархии, став помощником с повязкой на рукаве, и получать двойную пайку, словно небожитель, да ещё и имея возможность ткнуть палкой вчерашнего соседа по нарам или кочке, которую вместе использовали как какое-то возвышение во время сна в безрадостные дни ожидания перемен. Кругом были враги, тем более, все они были пленными и неизвестно как в плен попавшими. Каждый знал за себя, что он не враг и не предатель, а попал в плен в силу особых обстоятельств, а вот те, кто рядом, могли и сами в плен сдаться. И хотя возвращения Красной армии не предвиделось и даже наоборот, следовало делать ставку на новую власть, пленные предпочитали держать языки за зубами, никто не хотел разделить судьбу расстрелянных товарищей. Да и не было больше никаких товарищей. Были, да все вышли, теперь учите новые правила обращения: герр комендант, герр офицер и даже к носящим повязки вчерашним своим товарищам следовало теперь обращаться осторожно, всячески проявляя доброжелательность и покорность, ибо подвести под расстрел такой герр помощник мог куда быстрее какого-нибудь немецкого охранника, хотя они и расстреливали за любую провинность всех подряд. Но теперь, переселившись в барак и пройдя отбор, человек попадал в некую касту, где он был менее прикасаем, поскольку на него уже имелись виды как на рабочую силу со стороны администрации. И действительно, людей из барака начали выводить на работы, разбирать завалы кирпича или восстанавливать тротуары, а то и плотничать или, предел мечтаний, работать водоносом и помощником на кухне. К самой еде не подпускали, но в конце рабочего дня можно было получить миску похлёбки с куском хлеба – чем не райская жизнь.
Иногда Марк задумывался, сколько из тех, кому он, возможно, спас жизнь на осмотре, не забраковав для будущих работ, не выдали бы его, зная о его еврействе. Этот вопрос постоянно мучал его. Он не знал, кому можно доверять. Пока он был с повязкой на руке и от него зависели их жизни, они заглядывали ему в рот, а выпади другой расклад, кто из них не преминул бы сдать своего вчерашнего спасителя ради ещё одной миски похлёбки и куска хлеба? Его медицинские коллеги не могли не видеть его секрет, но никто не сказал ни слова и не побежал докладывать. Мог ли он им доверять? В какой-то степени, конечно. Но что будет завтра, никто не мог предположить. Его спасением могла стать медицинская служба, и он старательно выполнял свои врачебные обязанности, в чём не находил ничего предосудительного. Питание на его должности тоже было лучше в сравнении с остальными, но он его не выпрашивал, а просто был поставлен на довольствие, от чего никто из пленных добровольно бы не отказался. В себе как во враче Марк был абсолютно уверен и вёл себя таким образом, что ни у кого вокруг не могло возникнуть сомнений в его компетенции. Через неделю напряжённой работы на сортировке медики свыклись со своими обязанностями и стали выполнять их с меньшими эмоциями, словно могильщик, который, перехоронив с десятка два своих клиентов, перестаёт их оплакивать вместе с родственниками и близкими, а просто копает и засыпает, чтобы заработать пропитание. Понемногу уходил страх пребывания рядом с лагерной охраной. На медиков они обращали меньше внимания, понимая, что сами выполнить их работу они не в состоянии. Комендант лагеря, появлявшийся раз в день, чтобы следить за ходом работ, никакого неудовольствия не выражал. Консультировать коменданта по поводу почечных колик его тоже не приглашали, вскоре Марк понял почему. В разросшийся лагерь прибыл штатный врач в звании гауптмана, что соответствовало капитану медицинской службы. Ему выделили один из одноэтажных домов, примыкавших к Дулагу, обнесли его колючей проволокой, таким образом, включив его в лагерную территорию.
Гауптман со всей серьёзностью отнёсся к поставленным перед ним задачам и много времени проводил, наблюдая за ходом сортировки пленных и изредка вмешиваясь и давая свои указания. Но в целом было видно, что он согласен с выводами Марка и со временем у них установились нормальные рабочие отношения. Однажды гауптман пригласил Марка посмотреть на оборудованную под его руководством амбулаторию. Прежде чем войти в святилище гауптмана, Марку пришлось как следует протереть руки спиртом. Он совсем не возражал, ведь, проверяя пациентов, ему приходилось дотрагиваться до них довольно часто, и хотя он постоянно дезинфицировал руки карболкой, это было совсем не то. Кожа постоянно пахла кислотой, сохла и начала шелушиться.
Мужчина гордо провёл Марка по небольшим комнаткам, где располагалось медицинское оборудование, по большей части закрытое в стеклянных шкафчиках. Было даже небольшое хирургическое отделение, но непонятно, для кого всё это предназначалось. Для лагерной охраны и администрации или для пленных тоже? В конце осмотра он пригласил Марка присесть за стол, достал склянку со спиртом, кусок колбасы и белую булку. Такую Марк помнил с довоенных времён. Спирт не разбавили водой, выпили за знакомство не чокаясь, а уж потом запили. Гауптман, назвавшийся Фридрихом Беббером, гостеприимно предложил угощаться. Марк еле сдержал себя, чтобы не наброситься на еду. Он дождался, пока гауптман сам нарежет колбасу и булку, и постарался брать всё аккуратно и в небольших количествах, чтобы не вызвать неудовольствие хозяина. Беббер знал несколько слов по-русски, что и продемонстрировал. Марк тоже помнил немного немецкий ещё со школьной скамьи. Несколькими словами он пополнил свой лексикон во время дружбы с Ольгой, но сама она стесняясь старалась говорить по-русски.
Марк вышел после встречи с Беббером слегка пошатываясь от выпитого спиртного. Беббер произвёл на него приятное впечатление, чистый и аккуратный, с умом старающийся оборудовать свою амбулаторию. Таким и должен быть настоящий врач. Если бы не обстоятельства, сведшие вместе Марка и Беббера, то Марк вполне мог бы гордиться дружбой с таким человеком.
На Беббера Марк тоже произвёл хорошее впечатление. Отмывшийся и немного окрепший на дополнительной пайке Марк выглядел намного лучше, чем те грязные и небритые пленные, которые стояли в очереди в ожидании осмотра. Беббер с удивлением отметил, что среди русских встречаются вполне достойные люди. Он уже успел убедиться, что Марк действительно достойный его коллега, во время инспекций в зону осмотра.
С этого дня у них установились если не дружеские, то вполне доброжелательные рабочие отношения, в которых Беббер был несомненно главным. Но и Марк, признавший в нём авторитетного грамотного врача, был согласен с дополнительными мерами дезинфекции в создаваемом для пленных бараке. Было ли виной Беббера его появление в СССР в столь неожиданном качестве? Марк не раз задавал себе этот вопрос. Ведь вполне могло быть и по-другому, Беббер мог быть пленным, а Марк как врач мог командовать таким лагерем, будучи в его должности. Как бы он сам тогда относился к Бебберу? Да, тот был врагом, и его следовало уничтожить, как и любого вражеского солдата, но ненависти именно к Бебберу Марк не испытывал, более того, представься случай его убить, Марк не стал бы этого делать. Врачи должны быть вне военных действий, ведь настоящий врач оказывает помощь не только своим бойцам, но и солдатам противника. Ещё куча философских вопросов сопровождали его по пути в свою комнату. Разумеется, все его соседи учуяли запах спиртного, исходящий от Марка. И для них это было неплохим знаком, Марк был их непосредственным начальником, а коль скоро у начальника хорошие отношения с вышестоящим начальством, то и они могли чувствовать себя более защищёнными. Правда, от любви до ненависти один шаг, но всё равно это давало хоть какую-то передышку. Никто из пленных на данном этапе не знал и не понимал, как ему следует себя вести. Нужно ли принять новую власть и новый порядок или пытаться найти в себе силы подняться на борьбу? Для начала следовало выжить, это понимали все. И каждый раз, когда расстреливали кого-то другого, даже не мысль о сочувствии мелькала в головах, а просто маленькая подленькая радость: пока я жив, хоть до завтра, но дотяну.
Но уже разные разговоры ходили по бараку, люди начинали кучковаться и сторониться чужаков. Да и откровенничали только с очень узким кругом, боялись шептунов и предателей, помня и собственный советский опыт доносительства. Люди, выходящие на работу, видели разбитый город, который им приходилось вычищать от обломков прошлой мирной жизни. Видели угрюмые лица прохожих, теперь уже не улыбнётся тебе встречная девушка, как бывало до войны. Она и сама опутана паутиной собственных страхов, да и сам ты кто такой? Ободранный, небритый пленный солдат, которого в любую минуту может лишить жизни и чести любой охранник, даже тот, кто ещё вчера мог считаться своим, сегодня, нацепив белую повязку, становился твоим личным врагом. Иногда более беспощадным, чем вражеские солдаты.
Шли однообразные дни. Марк со своими людьми по-прежнему занимался осмотром, только выделили для этой цели уже целый сарай, установив в нём вторую дверь и даже подведя электричество. Осенняя прохлада вносила свои коррективы. Люди втянулись в новую суровую жизнь, у прошедших первый отборочный уровень появились надежда и какая-то минимальная стабильность, пусть и состоящая из скудного рациона и голых нар в бараке. Но зато выстрелы, все также доносившиеся от расстрельного рва, уже не отзывались уколами в сердце, как это было в первые дни. Люди продолжали жить и выживать, они отчаянно боролись за лучшее место у нар, за право получить хлебную корочку, т. к. издавна считалось, что она больше обычного куска. Проснувшийся утром мог не обнаружить свои сапоги или ботинки, если они приглянулись кому-то. Разыскать их в утренней спешке перед выходом на работу было невозможно, и оставалось либо схватить то, что валялось бесхозным, либо опоздать на развод и перекличку, что сулило большие неприятности, вплоть до расстрела перед строем. Перепачканные за дневную смену ботинки становились неузнаваемыми, а если кто-то всё же был уверен, что нашёл именно свою обувь, в бараке немедленно возникала потасовка. Бились не на жизнь, а на смерть, словно и не были когда-то гражданами одной великой страны, где человек человеку товарищ, друг и брат. А ещё бились почти молча, т. к. нагрянувшая охрана могла поставить к стенке зачинщиков драки, а с ними заодно и тех, кто попал под горячую руку. Поэтому сильно шумящих драчунов могли придушить и свои. Иногда случались и словесные перепалки, грозящие вылиться в очередную драку. В непримиримом идеологическом споре сходились сторонники и противники советской власти.
– А где твой сука Сталин был, когда немцев проморгали? Я, что ли, Верховный главнокомандующий?
– Не смей, скотина, даже имени этого касаться! Ты и мизинца его не стоишь!
– А он и ногтя с моего мизинца не стоит!
– Ах ты гад!
– Вот вернутся наши, посмотрим, как ты запоёшь!
– А точно также, как и ты! Все мы здесь предатели советской власти и пособники врага!
– Верно! Коли не подохли, значит, враги!
– Да чтоб они сдохли, коммуняки эти! Из-за них все беды!
– Неправда! Если бы все вместе Сталину плечо подставили, ничего бы этого не было! Как он может за всем уследить, коли вокруг враги!
– А кто ему виноват, что его вокруг все ненавидят! Поубивал миллион да ещё миллион голодом сморил, кто ж его теперь любить должен!
– Он правильно поступал с врагами революции! Мы же тоже предателям в спину стреляли!
– Эка куда хватил! Стреляли, пока сами предателями не стали! И что теперь? Нужны мы советской власти?
– Нельзя сдаваться, товарищи! Нужно налаживать борьбу!
– Ты бы поостерёгся, вот так вот публично на борьбу призывать. Неровён час и на себя беду накличешь, да и остальные через тебя пострадать могут. Чай и так не на курорте!
Случалось и так, что после утренней поверки и развода несколько говорунов оставались на месте. Вернувшиеся после рабочего дня пленные больше никогда их не видели. А временами, когда раздавали пайку, некоторые из пленных не пытались протиснуться без очереди, чтоб наверняка хватило хлеба и побыстрей откусить кусочек от заветной порции. Они не спеша брали свой хлеб и меняли его на остатки табака или на ботинки получше. А глаза их совсем не напоминали глаза голодного человека.
На счастье Марка, ему не приходилось больше ночевать в общем бараке, и попадал он туда только для проверки санитарного состояния, да и то в основном в отсутствие его обитателей.
Поток новых пленных понемногу уменьшался, и в освободившееся время Марк принимал в одной из комнаток амбулатории тех пленных, кому требовалась помощь. Прослышав про возможность попасть к врачу на приём, в амбулаторию вытягивалась очередь. Несколько раз её даже разгоняли охрана и добровольные помощники. Поначалу Марк мало чем мог помочь, поскольку в его распоряжении не было ни медикаментов, ни возможности дать освобождение от тяжёлого труда. Но постепенно положение дел изменилось, и помог в этом Беббер. Марк объяснил ему через Ольгу, что те пленные, которые плохо себя чувствуют, иногда просто нуждаются в небольшой передышке. Он обратил внимание Беббера на рацион пленных и его количество. Как врач Беббер согласился, что при таком рационе долго и самые здоровые не протянут. Таким образом, после согласования с комендантом Беббер принёс ему весть, что отныне Марк может давать освобождения от работы на один-два дня без одобрения Беббера, а если возникнет более серьёзный случай, то необходимо получить его слово.
Переводившая Марку ответ коменданта Ольга в конце бросила ему фразу:
– Михаил Николаевич, – с подчёркнутым нажимом произнесла она, – вы бы не сильно увлекались выдачей больничных. Переусердствуете – и сами пойдёте вместо них работать Вы о них заботитесь, а они на вас доносы строчат. Будьте аккуратней, имейте ввиду, что я не смогу вам помочь, если за вас возьмутся наши офицеры безопасности.
После предупреждения Ольги Марк стал более осторожным, ведь его положение осложнялось по сравнению с любым пленным ещё и его национальностью. Возьмись за него офицеры безопасности, шансов выйти с допросов живым у него не будет.
