Лео Эфрон
Dies Irae. День Гнева
– Можете не сомневаться в этом, – Александра по-прежнему говорила тихо. Громкие звуки лишь усиливали головную боль, даже если это был ее собственный голос. – А затем я возьму Нот и Афелий. Тогда посмотрим, что они нам предложат еще.
– Вы уверены, что их стоит брать? – будто бы не доверяя планам маршала, спросил Воронцов.
– Абсолютно. Иначе им никак не показать, что им выгодней заключить мир, чем надеяться на свои военные силы, – Александра помассировала левый висок, куда боль отдавала сильнее всего, и зажмурила глаза.
– Вам нездоровиться? – участливо спросил Дмитрий Трофимов и поспешил аккуратно взять Александру за локоть поднятой руки.
– Все в порядке, – отвечала она, не открывая глаз. – Но я хочу вернуться к себе на корабль.
– Позвольте проводить, – вызывался Трофимов.
– Не стоит, – вежливо отмахнулась Александра. – Если у вас больше нет ко мне вопросов, я пойду.
– Конечно. Мы сообщим Вам, когда Вы нам понадобитесь для очередных переговоров, – Воронцов отвесил маршалу почтительный кивок, его примеру последовал и Трофимов.
Александра качнула больной головой им в ответ, и направилась вглубь коридора за тем, чтобы выйти на космодром, где ее ждал крейсер, собственный адъютант и привычная атмосфера боевого корабля.
С юности Морозова привыкла к ним – к этим металлическим громадам, бороздящим космос. Ей было четырнадцать, когда она поступила в военную Академию. Вернее сказать, ее туда отправили, но сама Александра ни за что в жизни не сказала бы, что это было несправедливое насилие над ее волей, ибо военное дело стало для нее чуть ли несмыслом жизни. В офицерские кадры отбирали одаренных. В военное время, конечно, не брезговали никем, однако частые поражения показали, что стоит быть внимательней с назначениями. Юнцов тренировали как положено, развивая в них логическое мышление и умение оперативно реагировать. Но даже сами преподаватели не ведали, что за столь короткий срок кто-то из их выпускников того года, когда из Академии выпустилась Александра Морозова, добьется столь высокого звания. На выходе все получали чин лейтенанта, и только Морозовой удавалось каждый год получать новые ранги.
Не обошлось и без покровительства.
Будучи под личным командованием вице-адмирала Игоря Климова, Александра как нельзя лучше проявила свои таланты отменного тактика. Хорошо давалась и стратегия. И Климов, вместо того, чтобы заревновать, что вероятнее всего и случилось бы, имей он хоть каплю надменности, решил помочь Морозовой с продвижением по карьерной лестнице. Не раз он ходатайствовал за нее перед высшими чинами. Дошло до того, что о Морозовой скоро узнал и сам император, что тоже сыграло не малую роль ее судьбе. И вот в двадцать четыре она уже получила чин контр-адмирала, а три года спустя, когда почил маршал, она заняла его должность, да так уверенно, что у императора, возведшего ее в этот чин, не возникло никаких сомнений в правильности сего действа. Республиканцы стали неминуемо проигрывать, стоило только Морозовой взяться за управление всем флотом. Впрочем, началось это немногим ранее, когда Александра, получив чин контр-адмирала, вошла в Совет высших офицеров.
Одни ее уважали, другие побаивались, третьи и вовсе ненавидели за быстрый карьерный рост, считая не иначе как выскочкой. Но Морозовой и дела не было до пересуд, что велись за ее спиной. Всегда холодная и отчужденная, она имела весьма узкий круг друзей. Вернее сказать, что таковой имелся лишь один, все остальные скорее были хорошими приятелями, нежели друзьями.
Добрые отношения сложились у Александры с собственным адъютантом. Полина Адашева, пребывающая в чине старшего лейтенанта, более чем устраивала Морозову и как секретарь, и как человек. До нее в адъютантах значился Илья Рогачев, ныне находящийся в чине капитана второго ранга, и с ним Александра сохранила весьма теплые отношения. В друзьях же у нее значился Андрей Лапиков, с которым она вместе окончила военную Академию. Андрей, как и Александра, добился немалых успехов, занимая ныне пост контр-адмирала. Дружба их была крепкой еще с поры Академии, однако чем выше становились их ранги, тем меньше времени для разговоров тет-а-тет у них оставалось. Больше они разговаривали по военным делам, чем о чем-то личном, однако же и так они нет-нет, да находили время для общения.
Однако теперь Андрея поблизости не было. Под его командованием Александра оставила крепость Аквилон. Но тем на борту крейсера было кому ее ждать. Полина Адашева с нетерпением ожидала новостей о прошедших переговорах, но Алексендре нечем было ее порадовать.
– Кажется, еще не все кончено, – лаконично ответила Морозова на ее расспросы. – Но нам есть чем ответить. Пусть же знают, что с нами лучше в игры не играть, а соглашаться с тем, что предлагают.
Война выматывала даже тех, кто ей жил. Александре хотелось длительного перемирия, несмотря на то, что она не представляла себе, чем будет заниматься в мирное время. Однако же физическое ее состояние сейчас было таково, что она с большей радостью бы опустила голову на подушку, чем отдавала бы приказы. Ужасная мигрень выматывала только больше. Однако стоило ей только отступить, как прежний настрой идти до конца возвращался. Но а пока Морозовой требовался отдых.
Испросив у Полины обезболивающее, Александра вернулась в свою каюту, скинула сапоги, мундир, да так и завалилась в кровать. Голова раскалывалась настолько, что уснуть удалось не сразу.
И вновь ее мучил кошмар, раз за разом возвращаясь в сновидениях, не давая забыть то, что когда-то произошло в реальности. Но последняя смешалась со сном настолько, что уже не представлялось возможным определить, где истинные воспоминания, а где ложные. Кругом снова кипел бой. Республиканские корабли подходили все ближе и ближе, и вновь засияла яркая вспышка, все затряслось, в глазах помутнело. Александра проснулась, подскакивая на кровати.
– До конца жизни меня мучить будешь? – обратилась она ни к кому, проводя руками по лицу.
Голова болела уже не так сильно, и Морозова, взглянув на часы, снова легла, погружаясь в неспокойный мир сна.
Глава 2. Contra
Андрей Лапиков сделал небольшой глоток и поставил чашку с дымящимся кофе на блюдце. Он сидел в темном кожаном кресле за белым массивным столом и внимательно изучал бумаги в раскрытой папке. Приподняв лист, Андрей еще раз вдумчиво прочел заключительную строчку и перевернул страницу. Папка была толстой и со стороны походила на увесистый фолиант. В ней заключалась вся информация о техническом оснащении планеты-крепости Аквилон. Полностью искусственная, она была создана на самой границе Республики в качестве форпоста. Лапиков еще в первый день поручил техникам разобраться в устройстве и «внутренностях» крепости, и те на совесть выполнили свою работу, скоро доложив о всех сильных и слабых сторонах Аквилона, но Андрей, будто бы пытался найти что-то такое, что его инженеры могли упустить из виду. Однако на бумаге по-прежнему встречалось ровно то, что находилось в докладах техников. Такое время препровождение можно было бы счесть скучным, но Лапиков отнесся крайне ответственно к приказу маршала осмотреть и изучить крепость, да так, чтобы в случае чего ее можно было удержать, зная о ней не меньше, чем ее прошлые хозяева.
Аквилон имел мощную защиту. «Щит Марса», расположенный по его периметру, гарантировал крепости неуязвимость. Однако, как выяснилось, имелись оговорки, и заключались они в том, что «Щит» по большей части реагировал на крупные корабли, но плохо обнаруживал легкие эсминцы вблизи своих границ. Имперские асы проникли за его пределы, а после, будто дразня, вынуждали вражеские эсминцы вылетать за пределы «Щита». Это привело к тому, что командование крепости приняло решение отключить «Щит Марса» и дать бой кораблями. Это была тактическая ошибка, но именно на нее и был расчет, когда Александра Морозова приказала пустить в бой эсминцы. Республиканцы до последнего были уверенны, что имперские войска совершают тем самым акт самоубийства, но по итогу все вышло иначе. Комендант крепости, пребывающий в чине контр-адмирала, был пленен, а вместе с ним еще несколько старших офицеров. Прочим удалось бежать, но немногие из них выжили. Внушительная часть гарнизона погибла; кто в бою, кто уже после, когда имперские войска, захватив крепость, вновь запустили «Щит Марса», который теперь уже сработал против самих республиканцев, пожелавших вновь навязать бой. И все же часть их флота, пусть и меньшая, успела ретироваться. Приказа преследовать их не было; имперские войска активно базировались во взятой крепости.
Лапикову было поручено командование гарнизоном. В его распоряжении оставили три сотни кораблей и тридцать тысяч людей, включая военных инженеров и медиков. Сам он отнесся к своему назначению со всей серьезностью. Уже как третий год будучи в чине контр-адмирала, Андрей не зазнавался, однако же осознавал все ответственность, какая взвалилась на его плечи вместе с новыми эполетами.
Что до портрета внешнего, то Лапиков был высоким, около двух метров ростом, хорошо сложенным молодым мужчиной в возрасте тридцати трех лет. Жгучие аспидно-черные кудрявые волосы придавали его светлой коже более бледный оттенок. Взгляд его всегда был серьезен, и большие голубые глаза, расположенные под густыми смоляными бровями, казалось, все время зрели в самую душу. Взгляд этот был проницательным, вдумчивым, свойственным скорее философу, нежели человеку при военном чине, однако эмоциональность Андрею была не чужда. Он прекрасно ощущал довольно широкий спектр эмоций, но направлял эти переживания, даже если они носили приятный характер, внутрь себя, от чего вел себя спокойно; лишь время от времени загорающийся взгляд давал понять, что Лапиков испытывает какую-то сильную эмоцию.
Неудивительно, что из всех своих однокурсников, Андрей больше всех сдружился с Александрой Морозовой. В ней самообладания было еще больше, чем в нем. Впрочем, имелось и другое мнение: Александра, во всем соответствуя своей фамилии, была просто безэмоциональной ледышкой, расценивающей войну, лишь как партию в шахматы, а все прочие сферы жизни, делящая на то, что может пригодиться и на то, от чего целесообразней отказаться, ибо оно требует тех ресурсов, которых у нее нет. Так считали многие, но Андрей предпочитал думать, что в Саше, как он сокращенно называл со времен Академии, вполне достаточно тех жизненных ресурсов, которые дозволяют испытывать различного рода чувства, просто обстоятельства к тому не располагали. Но как только кончится война, – и Лапиков был в том твердо уверен, – все они заживут другой жизнью, и Саша в том числе.
Андрей тяжело вздохнул. Ему уже давно грезилась родная Церера, являясь то во снах, то настигая в дни перемирия в качестве воспоминаний. Столичная планета являлась его домом, малой родиной, и ему до невыносимого хотелось в следующий раз сойти с корабля не на очередную приграничную планету, будь то то республиканская или имперская, а ступить на землю Цереры, вдохнуть терпкий аромат цветущих по весне деревьев, почувствовать ласку прохладного ветерка и, наконец, увидеть свою семью. Не в виде голограммы, а по-настоящему. Так, чтобы можно было прикоснуться, обнять мать и сестренку, которая на деле уже давно повзрослела, вышла замуж и даже родила ребенка, но для Андрея она по-прежнему оставалась его маленькой Анечкой.
Он невольно улыбнулся, вспоминая сестру. Вспомнил, как на следующий день после выпуска из Академии, уже готовый отправиться на военный космодром, пообещал сестре вернуться с победой, да так, будто сам ее факт зависел от него одного. Однако в его самоуверенности не имелось ничего предосудительного; он лишь верил в победу Империи, но словно предчувствовал, что и он сам, и Саша Морозова непременно войдут в число тех, чьими стараниями будет достигнут этот триумф. Предчувствовал и то, что непременно вернется домой, но едва ли задумывался над тем, как будет обустраивать свою жизнь после войны.
Лапиков точно решил, что должен жениться, и даже знал на ком. На адъютанте маршала. Полина Адашева давно ему нравилась. Стоило ей только заступить на должность адъютанта при Морозовой, – а случилось это три года назад, ровно тогда, когда сам Андрей получил чин контр-адмирала, – как Лапиков был пленен ее обворожительностью. Он был старше ее на восемь лет, но их обоих эта разница в возрасте не смущала, а Андрей был уверен, что Полина отвечает ему взаимностью. На то имелись основания, причем не вымышленные.
Стоило Андрею только на секунду отвлечься от технической документации и подумать о близких его сердцу людях, как экран на противоположной стене, где отображалась карта галактики, сменил завораживающее изображение созвездий на белый фон, где отображался номер канала, по которому совершалась связь. По периметру экран засветился неоновым зеленым светом, а из динамиков зазвучала спокойная мелодия. Лапиков, не долго думая, активировал нажатием пальца сенсорную панель, вделанную в крышку стола и нажал на значок «Принять». На экране появился маршал.
Андрей вновь тяжело вздохнул, видя что Морозова не в самом лучшем расположении духа. Видимо, мигрень снова не давала ей покоя: он понимал это по ее хмурому виду.
– Ты освоился в крепости? – вместо приветствия спросила Александра. Судя по панорамному окну на фоне, она находилась на капитанском мостике своей «Паллады» – флагмане восьмого флота, находящегося в ее личном распоряжении.
– Вполне. Как видишь, – Андрей приподнял папку так, чтобы маршал мог ее увидеть, – изучаю все, что мне здесь доступно.
– Прекрасно, – привычным тихим голосом произнесла Морозова. – Переговоры пошли немного не по плану. Мы будем брать Афелий. Оставь в крепости небольшой гарнизон. Думаю, одной трети от того, что есть, будет достаточно. Комендантом оставишь Рогачёва. Выступаем через два часа. В атаке участвуют первый, третий, четвертый, восьмой и девятый флот. Берем Афелий в два кольца. Ты во внутреннем.
– Так точно, – Лапиков поднялся и машинально отдал честь.
Какой бы крепкой не была дружба между ними, а правила военного общения стоило соблюдать. Впрочем, едва ли Андрей испытывал из-за этого какое-то неудобство, напротив, всеми силами стремился оказать подруге должное почтение, и по большей части делал это на подсознательном уровне. Куда сложнее ему было забыть, что перед ним маршал. И всякий раз при личных разговорах, не касающихся военного дела, он то и дело непроизвольно стремился отдать честь, настолько Морозова вызывала уважение.
***
Предзакатное небо было окрашено в лилово-желтые тона. Солнце игриво касалось лучами окон императорского дворца, но уже вскоре обещалось покинуть небосвод. Николай приказал лакею включить свет, но при этом ни на секунду не отвлекся от шахматной доски.
Это был молодой мужчина двадцати девяти лет с густой русой шевелюрой и глубокими серо-зелеными глазами. Высокий и осанистый, он был весьма субтильный, носил бородку эспаньолку и имел привычку во время размышлений касаться ее большим и указательным пальцем, тем самым массируя подбородок.
Цесаревич был по-своему глуп, и в том, что касалось управления страной, видел путь отличный от того, что избрал его августейший дед. Он больше тяготел к враждебной стороне, – к Эльмелону, – и потому даже своего отца, погибшего в бою, он не чтил героем, отказавшись от родителя. Сделал Николай это публично, на похоронах отца, за что получил от деда выволочку.
– Я все равно займу твое место. И вот тогда я сделаю так, как посчитаю нужным, – в сердцах бросил он тогда, раздраженно смотря на императора. Перед ним цесаревич был слаб, ибо не имел той власти, какая бы помогла ему противостоять царственному деду.
Но так было не всегда. Точнее сказать, положение дел изменилось.
Чем старее становился император, тем больше придворные при высоких чинах, да и не только они, задавались вопросом, кто займет место Евгения, когда тот издаст последний вздох.
Цесаревич виделся сомнительным претендентом на трон, однако у него нашлись сторонники. Вернее сказать, желающие прибрать власть к своим рукам, как только Евгений умрет. Даже им Николай виделся правителем слабым, но все же законным, а значит удобным, ибо его права не придется доказывать. Однако в соперницах у него оставалась сестра – Елизавета. И цесаревич прекрасно это сознавал. Сознавал и измышлял способы, как бы избавиться от нее до того, как дед испустит дух. Определенно он понимал, что тот может отписать трон внучке, а значит ему – Николаю – царского венца не видать; не поможет здесь и его старшинство, которое давно не имеет значения, а значит, нужно думать об устранении соперника получше. Было бы неплохо и деда раньше времени извести, да только дело это представлялось невозможным. Император всегда под чуткой охраной. Еду его пробуют прежде, чем он к ней прикоснется. И даже в спальне он не один, когда отходит ко сну.
Нет. Тут уж только ждать, когда сам прикажет долго жить. Вполне может статься, что произойдет это скоро. Тем более дед болен. Другое дело сестра. Вот с кем лучше разобраться, да побыстрее. Но как? Как сделать это так, чтобы не привлечь к себе подозрений? А то того и гляди, дед кому другому со злости престол отпишет: имеет на то право, при том законное, коль скоро давний закон позволял назначать своим приемником кого угодно.
Евгений даже женил своего внука на одной знатной девице, чтобы от этого союза поиметь правнука и взять под свое воспитание, но тщетно. Николай даже не посещал спальню жены, а дед никак не мог его принудить выполнить супружеский долг. У цесаревича имелась любовница, и он намеревался на ней жениться, как только взойдет на трон. К собственному несчастью, пока дед был у власти, он не мог развестись.
К Лизе же было совсем иное отношение. Евгений внучку всем сердцем любил, и даже не смог себя пересилить, чтобы со схожими целями выдать ее замуж, хоть в последнее время и стал делать ей намеки, мол, присмотрись к тому молодому человеку, быть может, он тебе понравится.
Николаю было бы все равно, если бы он не видел за тем возможность появления еще одного соперника. Ведь при таком раскладе, если нелюбимая сестрица выйдет замуж, он рискует получить противника не только в лице возможного племянника, но и в лице зятя. А уж последнего Лизе выберут такого, что он если не во всем, то во многом будет соответствовать ожиданиям деда. Уж в этом сомневаться не приходилось. Но сестра, к довольству нерадивого братца, не спешила связать себя матримониальными узами. Однако тот все так же был неспокоен.