Лена Сокол
Сердце на двоих. Теория поцелуя

17

Кирилл

Через пару часов я уже шел по направлению к трассе. Рев Илюхиного Зверя, покоряющего очередной поворот, ласкал мой слух, но впервые я ощущал пустоту. Сказать, что бросаю суперкросс, было минутной слабостью, очередной блажью. Нет – трусостью, и самое время было в этом сознаться. Хотя бы самому себе.

Трудно было сейчас отмотать назад и всё переиграть, но еще труднее было представить, что больше не будет того адреналина, который заполнял меня, давил и взрывался, выплескиваясь наружу на заездах. Скука, жажда новых ощущений – вот что толкало меня сейчас на погоню за адреналином еще большим, еще более концентрированным и острым. И за это я даже ненавидел себя.

– Хэй! – Махнул брату приветственно.

Илья, слетев с последней волны гребенки вниз, немного притормозил и показал пальцем жест, означавший, чтобы я подождал его у финиша. Он собирался проехать еще круг.

Я глянул на часы. Покрутил перед глазами коробку с купленными наушниками и тяжело вздохнул. Леманн младший меня точно убьет. Тут и к бабке не ходи – даже слушать не захочет.

Но к кому я мог еще обратиться, если не к человеку, похожему на меня, как две капли воды? Будет отказываться, но, в конце-то концов, все равно согласится. Он ведь такой – побесится, да уступит все равно. Всегда уступал мне.

Всего-то и нужно: прикинуться мной, поговорить с ней, вручить наушники, вызнать номер телефона или переназначить свидание на другой день. Ерунда. Вот просто как два пальца об асфальт.

Илья

Почему я согласился выступить под именем брата в финальном заезде? Да потому что хотел этого. Не обидно ли было мне, что все лавры достались ему? Конечно же, нет.

Ведь Он-то знал, что только Я мог в нем победить. И я победил. И тогда мне казалось, что это умерит его самолюбование, но вышло как раз наоборот. Кирилл с удовольствием принимал поздравления и гордо поднимал над головой заветный кубок. И единственным, что вызывало теперь его раздражение, был тот факт, что кто-то в мире знал о его обмане. И этим кто-то снова был я, что снова неумолимо отдаляло нас друг от друга.

Вот и сейчас он стоял, навалившись плечом на ограждение, не боясь запачкать белоснежную футболку, и смотрел на меня привычно хмуро – так смотрят утром на собственное отражение. Недовольно разглядывая каждую деталь лица, словно придираясь и ища недостатки, он вздохнул и натянул дежурную улыбку. Она должна была обозначать в его понимании что-то вроде искреннего радушия.

Я остановился подле него, заглушил мотор, слез, поставил байк на подножку и снял маску и шлем. Втянув жадно запах пыли, адреналина и выхлопных газов, я повернулся к брату и протянул руку.

Рукопожатие вышло крепким, но в нем явственно ощущался какой-то непривычный доселе холод. Мы больше не были сросшимися деревьями с переплетающимися ветвями, у нас не было одного на двоих сердца, и мы не дышали одновременно в такт друг другу. Нас что-то словно разъединило насильно. Что-то или кто-то.

Один из нас.

Или сразу оба.

И от понимания этого странно ухнуло в животе и незаживающей раной ковырнуло в самое сердце. Будто кто-то резко дал под дых. И это было так больно, точно я вдруг потерял часть себя.

Ведь мы были вместе всегда.

Рядом в мамином животе. Щека к щеке, как на том старом выцветшем снимке с УЗИ. Рядом на диване под толстым одеялом. Уставшие и отрубившиеся, едва только мама запела нам колыбельную. Спящие бок о бок, потому что так теплее, и держащие друг друга за пальцы – так привычнее и спокойнее.

И вместе у батареи на полу, плечом к плечу, позже, когда ее однажды вдруг не стало. Всхлипывающие, растерянные, отчаявшиеся. Рядом с ее холодным телом на кровати утром. Слушающие крики и топот смятенных соседей, пытающихся дозвониться в скорую. Напрасно – она была мертва уже давно, мы нашли ее окоченевшей.

Мама лежала, словно продолжала мирно спать, но не видела снов. Не дышала. Синяя. Умиротворенная. Будто пару секунд назад просто закрыла веки. Но они больше не дрожали. Грудь не вздымалась от ровного дыхания, и руки были ледяными. И сердце не билось. Просто остановилось, и все. Точно отработало свой положенный срок.

Все. Тишина. Ее больше не было.

А мы были рядом. И нам было всего восемь лет. Держались друг за друга, и не думали, что когда-то сможем отпустить. Были единым целым. Либо так, либо никак. Всегда вместе, во всем согласны друг с другом. Обо всем могли друг другу рассказать. Вся жизнь одна на двоих. Плечом к плечу. Точно приклеенные. Сросшиеся. Неделимые. Мы.

Которых больше почему-то не было.

Почему?

– Привет! – Он торопливо пожал и отпустил мою руку.

В воздухе повисла неловкость. Странная, сквозящая холодом и отчужденностью. Непривычная, но все чаще мелькающая меж нами.

– Привет.

Я с неудовольствием отметил, что он даже рад тому, что белая футболка спасла его от вынужденных объятий с грязным, вспотевшим мной.

– Соскучился по кроссу? Хочешь прокатиться? – Спросил его привычно, а выглядело, будто надавил ему на больную мозоль.

Кирилл посмотрел на меня так, словно это я его лишил любимого дела. Словно я заставил тогда отказаться от гонок. Хмыкнул, пряча за улыбкой раздражение и досаду.

– Не сегодня. – Опустил он взгляд и принялся постукивать по ноге какой-то коробкой. – Есть дела важнее.

Да уж точно. Это я, бесполезный лентяй: второй раз за день наматываю круги на трассе и пытаюсь привести себя в чувство. Которая уже ночь без сна. И полная решимость наделать глупостей от непреодолимого желания заговорить с девушкой, лишившей меня покоя и сна.

А ведь я о ней ничего не знаю. Да что там – совсем ничего, кроме того, как она выглядит. И того, что реально светится. Точно солнышко в дождливый день. Удивительная. Необыкновенная. Загадочная незнакомка.

– Какие дела? – Поинтересовался я, вздохнув. – Думал, мы с тобой будем вещи перевозить в новую квартиру.

Брат медленно поднял на меня глаза:

– Да… Никакие. Нужно немного денег заработать. – Он отмахнулся. – Не хочу в этой дыре жить. – И наморщил нос. – Ты хочешь – живи, я – не стану.

Вот и нет больше никакого «мы». Пора бы и мне повзрослеть.

– Все еще на Олеську злишься? – Усмехнулся я.

– Да. Ловко она папашу развела. – Брат тряхнул головой, и этот жест мне что-то напомнил. Точно. Совсем как Левицкий, еще и сплюнул смачно на землю. Начал перенимать потихоньку все его повадки. – И покупателей на дом быстро нашла. А нам теперь съезжать в эту…

Он сжал губы, чтоб не выругаться.

– Нормальную я нашел квартиру, не выеживайся.

Кир шумно выдохнул:

– Халупа! Самая настоящая!

Надежда, что мы проведем этот вечер вместе, таская коробки и непринужденно общаясь, как бывало когда-то раньше, окончательно растаяла.

– Да ну тебя. – Я снял перчатки и бросил их в шлем. – Сейчас помоюсь и сам поеду перевозить вещи.

– Погоди. – Он не дал мне развернуться и уйти.

Точно. Зачем-то же он приперся сюда?

Я обернулся.

– Что?

– Ты что сейчас делаешь? Часа через полтора? – Теперь брат казался чересчур возбужденным, будто задумал что-то.

Я поднял руку, чтобы взглянуть на часы, но рукав пыльной джерси моментально напомнил о том, что все личные вещи остались в фургоне.

– Перевезу свои шмотки. Завтра некогда будет, у меня…

Важное дело. Я пойду в кафе.

– Опять на ту девчонку будешь пялиться? – Заржал брат, но, заметив мой взгляд из-под нахмуренных бровей, тут же прикусил язык. Зря я ему все рассказал. – Ладно, прости. Просто считаю, что сейчас самое время вспомнить о том, что природа наградила тебя характером. Подойди к ней и скажи, как есть. Мужик ты или нет?

– Ха. Выходит, ты у нас мужик? – Усмехнулся я, указывая взглядом на трассу и намекая на его недавнюю «заслуженную победу».

– Это другое. – Отмахнулся Кирилл.

Он заметно напрягся.

– Тогда мне придется тебя огорчить. Ни черта не другое.

И поднял руки, типа сдается, а затем улыбнулся натужно. Явно что-то хотел от меня, поэтому терпел все едкие замечания.

– Короче, ладно. Не лезу в твои дела. – Брат шумно втянул носом воздух. – С девицами своими сам разберешься. Помощь мне нужна.

Интересно.

– Опять? – Не удержался я.

Кир закатил глаза, затем потряс головой и беззвучно рассмеялся.

– А к кому мне еще обращаться? Интересный ты.

Я пожал плечами:

– Не знаю. К Левицкому, например.

Его начинали бесить мои подколки. Брат стиснул зубы:

– Он будет занят. Мы с ним… Короче, не важно.

Как же.

– Говори. – Я дернул плечом, и оно в ту же секунду отозвалось неприятной болью. Зажмурился на секунду. – Заодно можешь поделиться, что за дела вы опять с ним мутите.

Не скажет. Потому что вряд ли мне это понравится. Вот и та самая пропасть, которая растет между нами.

– Завтра скажу. – Брат напустил на себя отстраненный вид. – Ты меня сегодня сможешь выручить?

Я вытер стекавший вниз со лба и противно щекочущий кожу пот.

– В чем?

– У меня встреча, а я пойти не смогу. – Кир зачем-то вытянул передо мной руку с зажатой в ней коробкой. – Свидание…

Прозвучало странно.

– Пф. – Выдохнул я. – Позвони своей Ниночке, скажи, чтобы не приходила.

Брат почесал висок, устало опустил плечи:

– У меня с другой девушкой свидание.

Я не удержался и даже присвистнул. На самом деле, мой брат даже словом таким никогда не пользовался – «свидание», и уж точно никогда не заботился о чьих-то чувствах. С чего бы вдруг начинать сейчас?

– А от меня-то ты что хочешь? – Губы сами расползлись в улыбке. Так жалко он сейчас выглядел, словно собирался попрошайничать или даже умолять меня.

Нет. Нее-е-ет!

Я вдруг понял все по его глазам и замотал головой.

– Нет. Ты, Леманн, вовсе с ума сошел? Позвони своей подружке и скажи, что не сможешь прийти. У меня нет никакого желания развлекать ее, пока ты не освободишься.

– Не выйдет. – Кирилл выглядел серьезным, как никогда. – Во-первых, я не знаю ее номера телефона. Не приду – больше ее не увижу. Во-вторых, не могу не прийти. Ну, кто не является на первое свидание, а? Только последний болван может так сделать.

– А ты и есть. – Усмехнулся я.

– Заткнись. – Кирилл взъерошил аккуратно уложенные волосы. – Сам знаю.

– От меня-то ты что хочешь?

Он набрал больше воздуха в легкие и словно пулемет выпалил:

– Притворись мной.

– Что? – Я чуть не упал. – Что за детский сад? Ты, Кир, давно себя в зеркало видел? А? А меня? – Я раскинул руки. Может, еще продефилировать перед ним, чтобы понял, что разница очевидна? – Мне в шлеме прийти? Или без? Может, еще волосы феном уложить? Или на гель? Или чем ты их с утра укладываешь по полчаса? Конской мочой какой-то. Или в твои невыносимо узкие брючки попробовать втиснуться? Часики надеть папины? – Я вытер потные ладони о мокрую грязную джерси. – Для тех, кто нас знает, никакого труда не составит отличить. Разве только он не слепой.

Брат замялся:

– Она видела меня всего один раз. Мельком.

Я замер.

– И?

– А, может, я влюбился? – Пожал плечами он.

Ему явно было сейчас не до смеха.

– Ага. – Хмыкнул я.

– А вдруг?

– Ладно. О’кей. – Я поднял руки, сдаваясь. – Поверю. Хоть мне и дико слышать от тебя такое. Так что ты хочешь? Давай, приеду, скажу, что Кирилл не смог прийти. Что-то еще нужно сказать?

Брат молчал. Буравил взглядом землю под ногами.

– Илюха, в последний раз. Обещаю.

Опять. У меня уже ощущение непроходящего дежавю. Как это все надоело!

– Да не буду я прикидываться тобой! Что за бред?!

– Брат. – Он чуть не зарычал, стиснув зубы. – Да у меня мало времени! Погоди! – Подошел ко мне вплотную. – Просто поверь мне, пожалуйста. С ней так нельзя. Не могу я так. Что тебе стоит прийти, выпить кофе и договориться о встрече на другой день? А? Просто представить, что ты – это я.

– Побыть козлом? – Подсказал я ему.

Тяжелая рука легла мне на плечо. За ней и вторая. Он приблизился и коснулся своим лбом моего.

– Брат. Пожалуйста. Пообещай, что не бросишь меня в беде. Я не могу разорваться, но должен быть сегодня одновременно в двух местах. Она… блин, ты не поймешь… Я не могу упустить ее. У нас с тобой столько раз этот номер прокатывал. Ничего же сложного. Прийти – поговорить – узнать номер телефона. Мне это очень важно. Очень!

Если бы я и хотел, то не смог бы отрицательно покачать головой. Так сильно он прижался лбом к моей голове.

– Я не собираюсь с ней там рассиживаться. Окей? Ничего обещать не буду. Если она поймет, что я не ты…

Кирилл улыбнулся и сжал сильнее мои плечи.

– Не поймет. – Выдохнул он радостно.

– Где встреча? – Проворчал я.

– На вокзальной площади, внизу у лесенок, ведущих к входу.

Во что я опять вляпался…

– И как я ее узнаю?

– Она… Она будет самой красивой девушкой в радиусе километра. Нет, во всем городе. На всей планете.

– Хм. Вряд ли. – Я все еще помнил о своей прекрасной незнакомке из кафе.

Кир закрыл глаза.

– Волосы темные, длиннющие такие, глазищи черные, жизнь из тебя вытягивают, если долго в них смотреть. Губы… Черт, не знаю. Застрели меня, но я не могу ее описать. Хаос, беспорядок, стихия. И гармония. Все одновременно… Она потрясающая!

Я прокашлялся, отстраняясь, чтобы посмотреть на него:

– Головой сегодня не ударялся? Температуры нет?

– Только не смотри ей в глаза. – Он будто сомневался, правильно ли делает. – И запомни: нужно просто узнать номер ее телефона.

– О… – Меня уже почти складывало пополам со смеху. – А если посмотрю? Что будет? Окаменею?

– И не вздумай лезть с поцелуями. – Добавил он, прищуриваясь.

Будто бы его взгляд мог меня напугать.

– Соблазнитель из меня так себе. Это по твоей части, так что…

– Спасибо, что согласился. – Брат хлопнул меня по плечам вместо объятия.

– Сам не знаю, зачем. – Пробормотал я.

Кирилл глянул на часы и нахмурился.

– А теперь идем. Нужно спешить. По дороге в душевую расскажу тебе все по порядку. – Он снова тряхнул перед моим лицом загадочной коробкой. – Оденься нормально, причешись, но так, как я обычно это делаю, а не как оболдуй колхозный. На тебе возлагается серьезная миссия.

Я подошел к мотоциклу и снял его с подножки.

– Вот это только не надо. Какая миссия? Если она мне не поверит или заподозрит неладное, не хочу оставаться виноватым. Это только твои проблемы, понял? Я и так себя чувствую идиотом от твоих выдумок. Лучше бы за голову взялся.

Кир снова бросил взгляд на часы и поторопил меня жестом.

– И не вздумай западать на мою девушку. Она моя. Помни про это. И про свою зазнобу из кафе.

– Да-да. И не смотреть ей в глаза. – Заржал я. – Вот же заладил.

Кирилл облегченно рассмеялся, но тень сомнения еще оставалась на его лице.

А мне вдруг стало хорошо просто оттого, что у нас было общее дело. Мы снова были связаны, снова нуждались друг в друге. И пусть это было всего лишь иллюзией, и он откровенно пользовался мной, разве не имел я права получать от этого хоть какое-то удовольствие?

– Денег я тебе дам. – Сообщил брат.

Вот. Тем более.

18

Нана

Какое свидание? Какие «в девять часов»?

Меня по-настоящему лихорадило. Хотелось убежать подальше и забиться в свою нору. Ощущение, будто по пятам ходили неприятности, преследовало меня и здесь. Я оглядывалась, проверяя, не следуют ли за мной этот сумасшедший нахал и его оборзевший хамоватый друг. Но никого не было.

Вздохнув облегченно, я ускорила шаг. Даже речи не могло идти о том, чтобы явиться сегодня к вокзалу в назначенный час. Да и чего ради? Чтобы забрать новые наушники? Да лучше я починю те, что подарила мне мама. И снова болезненно, до скрипа сжались челюсти. Как же обидно, что так вышло! Разбить самое ценное…

А тот мажор еще и пинал их ногами. Вот же гадкий тип.

Если бы не тот парень… Шатен с аккуратно уложенными волосами. Подтянутый, жилистый, высокий. Да, фигура у него была что надо. А как одет: простенькая белая футболка и явно дорогие голубые джинсы, обтягивающие там, где надо, и тем самым притягивающие ненужные взгляды к спортивной…

О, Боже, Нана! Ты что, и задницу его разглядеть успела?

Покрываясь краской, я ускорила шаг.

О чем я там? Ах, да.

Глубокий голос. Громкий и одновременно будто шепчущий тебе на ухо. Улыбка, полная свободы, безумия и бесшабашности. Яркая, делающая лицо приятным, открытым и с какой-то необыкновенной изюминкой. Нет, безуминкой – притягательной и соблазнительной.

Интересный парень. Даже чересчур.

Свалился на мою голову (так же внезапно, как и его дикий, опасный для общества друг). Материализовался буквально из воздуха. Нарисовался – фиг сотрешь. Я чуть дар речи не потеряла от всего произошедшего. И как только силы нашла в себе, чтобы отвечать ему в такой ситуации?

А он все улыбался… И так смутно напоминал мне что-то. Кого-то. Только не понимаю, кого. И смотрел на меня с таким любопытством, словно заморскую зверушку увидел.

Я тряхнула головой, пытаясь отогнать от себя его образ. Ни к чему мне сейчас все это. Девушка-призрак. Девушка-невидимка. Вот как нужно было себя вести. Быть незаметной. Постепенно встать на ноги. Не совершать глупостей, чтобы никто не нашел меня здесь.

«Все будет хорошо. Хорошо» – уговаривала я себя.

Только действовать нужно осторожно, стараться не совершать ошибок. Не светиться. Работа в людном кафе и так была большим риском. А вдруг меня однажды покажут по телевизору? «Разыскивается!» Нет. Нет. Не должны.

Я же умерла…

Для всех умерла. Окончательно и бесповоротно – мертвее не бывает.

Мелкие мурашки противными муравьями расползлись под футболкой. Еще раз оглядевшись, я убедилась, что слежки за мной не было, и свернула к трехэтажке, примыкавшей к складу за старым вокзалом. Все это уже напоминало паранойю, но в моей ситуации можно было радоваться уже хотя бы и тому, что осталась жива.

Звук поездов и здешней суеты понемногу, но успокаивал меня. Мерный гул, скрежет тяжелого металла по рельсам – просто музыка, особенно когда к ней привыкнешь. Во дворе, заваленном мусором по всей длине, окружавшего его забора, было тихо. Здесь жили в основном жили сотрудники вокзала и те, кому квартиры достались после сноса старого деревянного барака.

А еще там росла яблоня. Прямо посередине двора. Старая, с погнутыми ветками, покрытыми толстым слоем пыли, и крошечными серыми яблочками, которые никто и никогда не отваживался пробовать. Даже местные попрошайки.

Да и зачем им? Они и так не плохо зарабатывали. После длинной смены на вокзальной площади они убирали таблички в сумки, переодевались в приличные вещи и спускались в метро, где их ждала обычная жизнь вполне обеспеченных хотя бы минимальными благами людей.

Сегодня под яблоней сидела девчонка. Прямо на земле. Худющая, в рваных джинсах, закатанных до колен, и засаленной синей толстовке с изображением неприличного жеста. Навалившись спиной на дерево, она гладила по спинке ту самую трехногую дворнягу.

Они даже были чем-то похожи. Обе с огромными глазищами, тощие, осунувшиеся и сгорбленные под тяжестью жизни. На вид девочке было лет шестнадцать, может, чуть больше. Но висящая мешком одежда, выпирающие скулы и странная стрижка с выбритыми висками и рваными краями волос на макушке делали ее вылитым мальчишкой-подростком.

Только сигаретки не хватало.

А нет, ошибочка.

В эту секунду в ее руке появилась папироса. Настоящая толстенькая самокрутка. Она повертела ее в руке, понюхала, словно по-собачьи забавно шевеля носом, и снова спрятала за ухо. Затем продолжила теребить дворняжку за загривок, время от времени ласково поглаживая.

– Что встала?

А это уже мне. Видимо оттого, что замерла возле них и уставилась во все глаза.

– Прости… – Сглотнула я, спешно спустила лямки рюкзака и принялась в нем шарить. Нащупав среди спутанных проводов поломанных наушников пакет с бутербродами, извлекла его на свет. – Вот. – Протянула ей. – Хочешь? Бери, угощайся.

Мне показалось, что это будет милым жестом. Как в свое время помогли мне, так и я сейчас могу поделиться частичкой своего скромного ужина.

– Пф. – Скривилась вдруг девчонка, оглядывая меня своими большими глазищами с ног до головы. Усмехнулась и тут же натянула маску суровости: – Я тебе кто, бомжара, что ли?

– Ой… – У меня воздух в горле застрял.

Как же объяснить, что я всего лишь хотела помочь?

– Слышь, ты, катись отсюда, пока я не встала и не наподдавала тебе под зад! – Дальше хрупкая девчонка своим тоненьким голоском стала изрыгать такие ругательства, что бутерброды от страха сами бросились обратно в мой рюкзак. – Милостыню будешь в церкви подавать! Поняла?! – Насупившись, она склонила голову набок, точно воробей. – Вот же выдра! – И для пущего страху начала приподниматься с земли.

Я попятилась назад, развернулась и бросилась со всех ног к подъезду. Ненормальная какая-то! Злющая, как собака цепная. И слова выплевывает, точно пулемет.

– Эй, стой! – Донеслось вдруг в спину. – Слышь, может, деньги есть? А? Не подкинешь соточку?

Но я только прибавила ходу. Толкнув грязную металлическую дверь, вошла в подъезд. Почти наощупь, в полной темноте, нашла нужную дверь и вставила ключ в замочную скважину. Повернула. Раздался щелчок, и дверь отворилась.

В тесной прихожей рядком стояли мужские кроссовки и башмаки. Закрыв дверь, я сняла с ног стоптанные кеды и поставила их последними с краю, чтобы не нарушать обувную идиллию. Перешагнула и прошла дальше.

Слева в комнате было пусто. Кровать не застелена, скомканное одеяло петлей свисало до пола. На столе работал телевизор. В маленькой кухоньке тоже что-то шумело.

Через пару мгновений я уже знала, что именно. Гончар мыл посуду. Сполоснув кружку, переворачивал ее и ставил на ребристую поверхность сушки. Затем брал полотенце, поднимал кружку и промокал капли воды, успевшие стечь по ее стенкам вниз на металлическую поверхность мойки. Снова ставил кружку, снова поднимал и вытирал полотенцем пространство под ней. В это время вода в раковине текла из крана мощной струей.

– И опять без тапочек! – Не удержалась я. Подошла ближе, взяла со стула маленькое махровое полотенчико и прижала с силой к его рукам. – Дядь Вань. Ну, зачем? Мы же с тобой вчера говорили…

Мужчина поднял на меня измученное лицо. Красный нос, слезящиеся глаза, спутанные волосы. Он сжал губы, улыбнулся, а затем покосился на раковину, где с кружки, очевидно, уже стекла на поверхность мойки очередная капля воды. Он внутренне боролся, чтобы не дернуться и не вытереть ее полотенцем. Даже поздороваться со мной не мог прежде, чем это не сделает.

– Я сама. – Бросила отрывисто. Растерла его руки, отпустила и поспешила закрыть кран.

Гончар не отрывал взгляда от заветной кружки. Я тяжело выдохнула и подняла ее. Он тут же с облегчением приложил полотенце к влаге под ней. Вытер, и его взгляд моментально просветлел.

– Привет. – Произнес мужчина со свистом и тут же спрятал нос под свитером. Зажмурился и дважды чихнул.

– Здрасьте, приехали. Вот, видишь? Разболелся. А еще стоит тут, посуду моет. Нельзя тебе в воде плескаться, категорически запрещено!

«Особенно с твоими-то особенностями», – подумала я, но вслух не произнесла.

– Так я…

– Строгий постельный режим! – Взяла его под локти и мягко подтолкнула в сторону комнаты.

Гончар привычно замер в дверном проеме. Приложил руки к дверному косяку с обеих сторон. Опустил, снова поднял, опустил и только потом пошел дальше. Повторил ритуал и возле двери в спальню. Я послушно ждала, двигаясь следом. В голове прокручивались слова Маргариты, как будто снова и снова откладываясь в памяти: «Всего лишь особенность его организма».

– Завтра мне все равно выходить на смену. – Протянул дядя Ваня, недовольно усаживаясь на постель и подтягивая к себе край одеяла. – Болеть некогда.

– Бери выходной. Нельзя же так! – Я взяла одеяло, расправила и накрыла им его по плечи. – А теперь ложись. Давай-давай. Не спорь.

– Зря я тебя пустил. – Усмехнулся он и шмыгнул носом. – Знал бы, что будешь так командовать…

– Знала бы, что сегодня будешь так гундосить, еще вчера бы занялась твоим лечением. – Я нахмурила брови, давая понять, что не шучу.

Гончар послушно положил руки поверх одеяла.

– Видела ведь вчера, что тебе плохо. Веки красные, нос тоже, да еще озноб этот. – Взяла пульт, сделала телевизор тише. – Как ты, вообще, умудрился летом простудиться?

– Сквозняк все этот, – сжал зубы.

Рука его в прямом смысле слова заплясала. Дернулась вверх, взвилась в воздух. Еще раз.

Я села рядом на край кровати:

– Ты полежи, я тебе сейчас чай горячий сделаю. Хорошо?

– Да я сам… могу… – По напряжению на его лице поняла, что в попытке удержать руку, он ломает самого себя. Еще и бровь задергалась.

– Раньше мама при первых признаках простуды насыпала мне горчицу в носки. – Я увернулась, вовремя среагировав, когда его рука дернулась вверх. Иначе схлопотала бы по носу. Облизнула губы, стараясь не выдавать беспокойство за его состояние. – Насморк сразу проходил. У нас на стопах много нервных окончаний, горчица воздействует на них… Ох… – Осеклась. – Не знаю, можно ли тебе такое средство…

Я виновато опустила взгляд. И зря. Его рука тут же взлетела вверх и попала мне прямо в лоб. Зажмурив один глаз от боли, перехватила ее и тихонько рассмеялась.

Иван вскочил на постели, задыхаясь:

– Прости, прости! – Задергал головой.

– Ложись, дядь Вань. – Я мягко надавила ему на грудь. – Все нормально. – Открыла глаз, моргнула несколько раз. – Все хорошо. Видишь? Не больно попало.

Его рука все еще была зажата в моей. Она снова дернулась, дважды, и на лице Гончара вновь отразились боль и вина.

– Но если у тебя найдется горчица, мы можем попробовать. Почему бы и нет? – Взяла нежно его руку, затем вторую и сложила их у него на груди в замочек. Соединила, переплетя меж собой пальцы. Свою же ладонь оставила сверху. Легко, почти невесомо, точно перышко. Чтобы не придерживать, а просто успокоить.

Кажется, сработало.

Мы оба смотрели на его руки, сцепленные в замок и накрытые моей ладонью, и молчали. Я дышала медленно, тихо, не глубоко. Словно бы его болячка была всего лишь спящим зверем, которого мы боялись потревожить. Конечности больше не дергались, и это было прекрасно. Кажется, ключик к одному из тиков случайно был найден.

И еще неизвестно, как бы его организм отреагировал на раздражение нервных окончаний горчицей. Во я дала. Придумала тоже. Глупость несусветную. Лучше сбегать в магазин за лекарствами и сварить куриный бульон.

– Дядь Вань, – я заметила, как подрагивали его веки, когда он косился на телевизор.

Еще один раздражитель.

– А? – Его лицо прояснилось, морщинки разгладились.

– Ты не виноват. Не нужно стыдиться. – Перевела взгляд на руки, испугалась, что они снова задергаются от этих слов.

– Хорошо. – Ответил он и замолчал. Будто считал количество собственных вдохов и выдохов.

Мне стало стыдно, будто только что расковыряла его старую рану и залезла внутрь своими пальцами. Еще и наглый любопытный нос сунула туда же.

– Если я стараюсь сдерживаться на работе, – продолжил вдруг он, – к вечеру все только усиливается.

– Значит, все-таки ты ходил убирать утром территорию?

– Угу. – Мужчина поджал губы.

– Тебе ведь нужно поправиться. Беречь себя, чтобы не разболеться окончательно. Лежать в постели, надеть носки потеплее. Обещай мне, что будешь слушаться?

– Мне… нужно поклясться? – Улыбнулся он.

– Желательно. – Я покачала головой. – Я ведь кроме тебя здесь никого не знаю. У меня больше нет никого…

– Значит… – Его грудь поднялась от шумного вдоха. – Мне теперь и помереть без твоего разрешения нельзя?

– А помереть тем более.

Теперь дыхание Ивана выровнялось, взгляд окутал меня отеческим теплом.

– Скажи лучше, – сказал тихо, – как там в кафе? Нашла себе друзей?

– А зачем мне друзья? – Удивилась я искренне.

– Что, не познакомилась даже ни с кем?

– Все, что мне сейчас нужно, это удержаться на адской работе, чтобы со временем можно было решить вопрос с жильем. Весь этот вид из окна на чердаке… Красота умопомрачительная, не спорю. Но спать на матрасе, есть одни бутерброды, умываться утром из стаканчика, из него же пить и брать воду для чистки зубов…. Хм… Не самое веселое из моих приключений, если честно. А еще приходится беспокоить тебя вечерами, чтобы помыться… Прости, дядь Вань, но мне бы просто выжить для начала, какие уж тут друзья!

– Нет, пташка, – (он придумал это прозвище вчера, когда мы кормили вместе голубей вечером на площади), – тебе бы нужно как-то устроить здесь свою жизнь. А одной вряд ли выйдет. Ты молодая, красивая, смекалистая. С такими данными не по чердакам шарахаться, а пойти учиться нужно, получить образование. Двигаться вперед, понимаешь?

– Как же… понимаю… – Сказала печально, взяла со стола платок и подала ему.

Расцепив руки, он принял его из моих рук и шумно высморкался. Упал обратно на подушки без сил и закрыл глаза:

– Тебе Бог дал всё. Грех не воспользоваться. Меня вот по состоянию здоровья в армию не взяли, потом на нормальную работу не смог устроиться. А ведь было желание и учиться, и работать. Но шарахались все… И вот так всю жизнь – один да один.

Мне стало неуютно. Стыдно. Вот кому можно жаловаться на жизнь, только не мне. И как он жил все это время? Как справлялся с болью? Как терпел все это? Как учился не жалеть себя и не скулить о нелегкой судьбе?

– Так что борись, пташка. Никогда не вешай нос, слышишь? Всегда сражайся до последнего. Верь, что все будет хорошо. Что добьешься всего, чего пожелаешь. Надейся даже тогда, когда руки опускаются от бессилия. Надежда – это ведь последнее, что у нас могут отнять.

– Меня зовут Нана. – Сказала вдруг я и до боли закусила губы.

Иван медленно открыл веки и внимательно посмотрел на меня. Его глаза, очерченные красным, беспрестанно слезились.

– Так и думал, что будет что-то эдакое. – Улыбнулся он, разглядывая меня. – Ты ведь, как южное солнышко. Добрая, мягкая. Но чуть дашь слабину, и сожжешь дотла. – Мужчина качнул головой. – Тебе идет твое имя. Нана.

– Только не говори никому. – Попросила я.

Гончар снова сложил руки в замок:

– Если сделаешь мне чай. А то болтаешь слишком много.

– С удовольствием.

Иван закрыл глаза и протянул:

– Интересно, а я когда-нибудь узнаю, откуда ты такая взялась?

– Когда-нибудь. Возможно. – Я встала. – При условии, что будешь принимать все лекарства, которые скажу.

Ответом мне было лишь легкое подергивание головы.

А когда его кудряшки, осыпанные сединой, словно благородным серебром, качнулись и упали на лоб, мне почему-то в голову пришла мысль о том, что я никогда не знала своего отца. В положенном смысле. Что-то такое смутное, родом из далекого детства, проплывало иногда перед глазами. Сильные руки, теплый бархатистый голос, читающий красивые стихи, крепкие объятия перед сном… И карусели. Кажется, он обожал карусели. Или только кажется…

Еще бы знать, почему он ушел. Вот только если и был ответ на этот вопрос, то мама унесла его с собой в могилу.

Я взглянула еще раз на пытающегося успокоить нервы дядю Ваню и пошла на кухню. Сделала ему чай, отнесла. Вернулась, накормила рыбок, помыла посуду, провела ревизию в холодильнике. Долго думала, вспоминала, как варят куриный бульон, потом просто залила водой замороженную курицу и поставила на огонь.