Лена Сокол
Их женщина
Джеймс
В этом районе всегда шумно по вечерам. А еще темно, как в самой темной дыре на свете. Ни одного чертового фонаря – здесь о них как будто и не слышали. Единственное освещенное место – бар, в котором собираются все пьянчуги с округи. Сегодня, как и всегда, там будет не протолкнуться.
Подхожу ближе. Здание представляет собой одноэтажную хибару с покосившейся дверью и огромной вывеской «Бар у Эдди». Возле входа пританцовывают от холода местные шлюхи. Они жадно дымят и приглядывают себе клиентов. Не обходят взглядом и меня: я хоть и худой, но для своего возраста довольно рослый.
– Малыш, не хочешь развлечься? – Выдохнув струю дыма, мурлыкает старая шалава с лошадиным лицом. И, выставляя вперед ногу, обтянутую сетчатым чулком, зазывно гладит себя по бедру.
Но, стоит мне выйти из тени, как улыбка на ее густо покрытом косметикой морщинистом лице сменяется кислой миной:
– А, это ты…
– Как дела, Шелли? – Усмехаюсь.
Меня здесь все знают. А еще они все в курсе, что с меня нечего взять – мы бедны, как диванные клопы. И воняем также.
– Все нормально, Джимми. – Она затягивается, демонстрируя длинные ногти с облупившимся по краям маникюром. – Только вот с клиентами тухло, сам видишь.
– Ничего, – будто бы утешаю ее, – еще ведь только начало вечера.
И прячу руки в карманы.
– Кроме шерифова сынка сегодня еще и не было никого. – Вздыхает Шелли, небрежно приваливаясь к стене. Ее юбка шириной с мою ладонь задирается, обнажая край коралловых трусиков. – Парнишка пришел расставаться с девственностью. Большое дело. Видать специально копил, откладывал со школьных завтраков или карманных денег. – Шлюха смеется, отгоняя рукой сизый дым. – Мятые пятерки, замусоленные десятки. Умора! Вывалил все это передо мной и покраснел. – Она закатывает глаза. – Пришлось, как следует, поработать, чтобы расшевелить его дружка. Пока в рот не взяла, он и не проснулся. Забавный мальчишка.
– Ясно. – Прочищаю горло, старательно отгоняя от себя яркие картинки того, как Чарли Андерсон развлекается со старой проституткой на папины деньги. – Я ищу свою мать. Не видела ее?
Шелли тушит бычок о стену и швыряет прямо на землю.
– Малыш, не совался бы ты туда. – Кивает на бар. – Этот ублюдок Джо настоящий псих. Я начинаю переживать за тебя.
– Все будет нормально, Шелли. – Обещаю.
– Не уверена. – Она поправляет титьки, затянутые в блестящий розовый топик, и складывает руки на жирной талии.
– Я тебе говорю.
– В прошлый раз он вышвырнул тебя отсюда пинком под зад, малыш. И выбил твоей матери зуб.
При мысли о возможной встрече с хромым Джо у меня желудок начинает колотить нервной дрожью.
– Просто спрошу, не собирается ли она домой. Ее трое суток уже не было.
Шлюха цокает языком.
– Ну, о’кей. Мое-то какое дело? – Пожимает плечами. – Удачи тебе. – Делает несколько шагов по направлению к своим товаркам и оборачивается. – Если тоже надумаешь… ну, я насчет того, чтобы обкатать твоего жеребца в первый раз, приходи, сделаем в лучшем виде.
– О, спасибо… – Теряюсь я, еще раз оглядывая ее с ног до головы.
Она подмигивает.
– Всего за пол-цены, Джимми, ведь ты такой хороший и сладкий мальчик. Мне даже будет приятно сделать это для тебя.
Отворачивается и выходит под свет вывески. А я толкаю дверь в бар и окунаюсь в запах пота, мочи и чьей-то кислой отрыжки. В баре темно, как в уличном сортире. Свет идет только от барных полок и единственной лампы над потертым бильярдным столом. Посетителей не так много: трое доходяг отхлебывают пиво за столиками, двое трутся возле музыкального автомата, еще один спит, наклонившись на стену.
– Привет, Джимми, – прорывается сквозь музыку голос хозяина заведения.
У меня во рту пересыхает, потому что я боковым зрением уже вижу мою мать, развалившуюся в глубине зала на скамейке. Похоже, она в отключке. Пытаюсь взять себя в руки и дышать глубоко, но грудная клетка сжимается с такой силой, что не получается даже вдохнуть.
– Давно она в таком виде? – Спрашиваю у него.
Эдди наваливается на стойку и смеряет меня полным сочувствия взглядом:
– Пару часов, сынок.
– Я заберу ее.
– Джо просил ее не трогать. – Он выпрямляется и нервно поправляет закатанные до локтей рукава клетчатой рубашки.
– Мне плевать, что он просил. – Сжимаю зубы.
– Не получилось бы как в прошлый раз, Джимми.
– Не получится. Сколько она должна тебе, Эдди?
Он усмехается и качает головой.
– Нисколько, пацан. Это не твоя головная боль, в любом случае. – Хозяин заведения стучит пальцами по стойке. – Самому-то есть, что пожрать?
В этот момент у меня начинает громко урчать в пустом желудке, но в таком шуме никто бы этого и не услышал.
– Все нормально, Эдди.
– Не похоже. – Бросает взгляд на мою грязную футболку, затем на рваные кеды. – Ты ж тощий, как клюка моей бабки.
– Скажешь ему, что она сама ушла, ладно?
Неохотно кивает.
– Разумеется.
И я иду к лавке, на которой воронкой кверху, прислонившись к облезлой стене, дрыхнет моя мать.
– Мам… – Зову, присаживаясь на корточки, и тормошу ее.
Она выглядит настоящей старухой. Поседевшие волосы свалялись, по лицу протянулись сухие морщины, губы обветрились и сильно потрескались. Еще и бледная, как труп.
– Мам… – мне становится страшно.
Сердце сжимается и испуганно жмется к ребрам.
– Мам! – Трясу за плечи, глажу по щекам.
Наконец, ее веки шевелятся. Она щурится, будто от солнечного света. Открывает рот и беззубо улыбается:
– Джеймс…
Меня трясет. Оглядываюсь по сторонам. Если она не в состоянии идти сама, то мне придется туго. Пожалуй, утащить ее на себе будет не по силам.
– Мам, – кладу голову ей на грудь.
От нее пахнет бухлом, потом и травкой. Мне хочется реветь от отчаяния. Почему? За что мне это все? Я еще помню ее цветущей молодой женщиной. До того, как отец ушел. Да, мы жили бедно, но мы жили. А теперь… что это? Разве жизнь? Это настоящий ад. Она и прежде часто меняла приятелей, чтобы свести концы с концами, забыться или не чувствовать себя одинокой, но теперь… Она же скатилась совсем.
А главное – почему Джо? Почему этот мерзкий ублюдок?
– Мой Джеймс, – она проводит рукой по моим волосам, смотрит так нежно, с такой любовью, что у меня щемит в груди от боли, – я так соскучилась, сынок…
Ее пальцы мечутся по моему лицу суетливо и хаотично. В покрасневших глазах – смесь безумия, смятения и кайфа, поэтому я качаю головой, пытаясь сдержать слезы и рвущиеся наружу ругательства.
– Пойдем отсюда. – Прошу тихо.
В ее взгляде остатками сознания вспыхивает беспокойство.
– Нет. – Мотает головой, оглядываясь. – Я не могу.
– Можешь, пошли.
– Нет, сынок. – Упирается ладонями в мою грудь.
– Идем. – Прижимаю ее к себе.
– Но Джо…
– Плевать на Джо!
– Не говори так, – отстраняется она. – Он очень щедрый, он любит меня!
– Он бьет тебя! – Вцепляюсь пальцами в ее запястье.
Она уставляется на мои руки. Хлопает глазами непонимающе, и мне приходится разжать захват.
– Прости. Прости, сынок… – С ней вдруг приключается какая-то резкая перемена. Веки наполняются слезами, подбородок дрожит.
– Все хорошо, мам. – Морщусь я. Сглатываю свои обиды и переживания. Пытаюсь отдышаться. – Только пойдем отсюда, ладно?
Боязливо оглядываюсь по сторонам.
– Любимый мой мальчик, – шмыгает носом мама.
Гладит меня по лицу и волосам. Ее трясет. Она рыдает, затем улыбается. Утирает рукавом пузырящуюся под носом зеленую соплю.
– Мой Джеймс, моя радость, моя гордость.
– Прошу тебя, мама, пошли.
– Нельзя… – переходит на шепот она. – Джо сказал, чтобы я ждала его здесь. Надо остаться, иначе, он разозлится, и тебе тоже попадет…
– Господи… – Я оседаю на пол и громко вдыхаю, чтобы не разрыдаться вслед за ней.
Мне словно раскаленную магму пустили по венам, я горю изнутри, меня душат злость, обида, разочарование. Закрываю ладонями лицо, давлю пальцами на веки и бессильно рычу.
Нужно взять себя в руки. Успокоиться и действовать. Ну, же! Ты же мужчина, давай! Ну!
– Так. – Вскакиваю на ноги. – Пошли, я сказал.
– Нет, Джимми…
– Пошли! – Подхватываю ее подмышки. – Больше никаких Джо, понятно?
– Но…
– Мы с тобой и вдвоем справимся, ясно? Больше никакой дряни, никаких баров и попоек с твоим дружком. Это я тебе говорю, твой сын!
Она плачет и упирается. Я вижу, как Эдди отворачивается, но остальные смотрят прямо на нас, а, значит, дело худо. Тихо улизнуть уже не получилось.
– Сынок. – У матери подгибаются колени. – Лучше уйди. Прошу.
Взваливаю ее на свое плечо и сжимаю челюсти.
– Мы уйдем отсюда только вместе.
Мать рыдает, отбрыкивается, но я держу ее из последних сил. Будь, что будет. Я не могу оставить ее здесь подыхать. О ней нужно заботиться, мыть, кормить, оплачивать счета, наконец. Пусть этот урод убьет меня, но в обиду мать больше не дам.
Ногой открываю дверь, и мы вываливаемся на улицу. Шелли, садящаяся в машину к клиенту, качает головой, затем отводит глаза. Я расталкиваю шлюх и пробиваю нам дорогу к тропинке, ведущей через кусты к трейлерному парку.
– Все будет плохо… будет очень плохо… – всхлипывает мать, опираясь на меня.
Еле передвигает ногами.
– Все будет хорошо.
Она начинает смеяться. Мне хочется ее ударить, чтобы успокоилась, но вместо этого я до крови прикусываю свою губу.
«Долбаный Джо, на какую дурь ты ее посадил?»
– Обещаешь? – Мать утыкается носом в мою грудь.
Меня мотает из стороны в сторону, потому что больше нет сил, ее удерживать. Слезы разъедают глаза, руки и ноги трясутся, дыхание сбивается.
– Обещаю.
Майкл
Ладони потеют. Вечернее солнце обволакивает ласковым светом, но в городе стоит такая духота, что начинаю переживать, вдруг вот-вот у меня подмышками по ткани рубашки расплывутся позорные круги? Чувствую, как по позвоночнику медленно сползают две предательские капли, и начинаю нервничать еще сильнее.
Она сказала, что придет в семь. Уже десять минут восьмого, а ее все еще нет. Попросила подождать ее возле магазина. С обратной стороны. Где я и стою, переминаясь с ноги на ногу, ощущая себя полным дебилом, которого вероломно обманули.
Конечно, она не придет. Просто поиздевалась надо мной. А ведь вчера мне казалось, что мы поладили. Меньше нужно доверять людям, будет мне урок.
Надо признаться, после знакомства с Элис я всю ночь не мог уснуть, периодически вставал и подходил к окну, чтобы посмотреть, не спит ли она. Но за стеклами ее дома всякий раз стояла непроглядная темень. А я все вглядывался и вглядывался, пока не начинало казаться, что тень за ее шторкой шевелится.
Конечно, я все себе выдумал, но мне нужно было снова почувствовать это – безумное, почти нереальное ощущение свободы, которое эта девочка привнесла в мою жизнь. Настоящий ураган эмоций.
Мама тоже сразу поняла все по моему взгляду. Пыталась отчитывать, затем вела задушевные беседы, внушала, что главное для меня сейчас учеба, а дружба с хулиганкой только навредит.
Черт, да она смотрела на загнутые рукава моей рубашки, как на что-то неумолимое и страшное. Для нее это не было просто дурачеством, мама будто в один момент поняла, что теряет контроль над всей моей жизнью. Очень сильно испугалась. Она не стала делать мне замечаний или заставлять переодеться, даже не орала по поводу горы выброшенных вещей.
Матушка была просто в ужасе. Утирала слезы, ходила за мной по пятам, показывала, какой хорошей и ласковой может быть. А я видел в ее поведении лишь смену тактики. Видел в ее глазах страх потерять меня, своего мальчика, который был таким послушным звеном вгодами выстраиваемой ею модели идеальной жизни, а теперь решил проявить волю и подать голос.
Но с появлением в моей жизни Элис и Джимми я словно проснулся от долгого сна. Вдохнул свежего воздуха, размял кости, ожил. Я почувствовал силу, которая копилась во мне все эти годы. Сила, о существовании которой даже не подозревал.
– Эй, – раздается голос Эй Джей где-то рядом.
В груди перехватывает, мозг резко возвращается в состояние беспокойства, кожу покалывают тысячи мелких иголок. «Что это? Где она?» Оборачиваюсь. Возле здания пусто, на парковке всего с десяток машин, и ни одной живой души.
– Эй, пфс! – Свистит.
И я понимаю, что эти звуки раздаются откуда-то сверху. Задираю голову.
– Оглох? – Смеется Элис.
Меня словно с ног сбивают. В присутствии этой оторвы сложно оставаться вменяемым: мысли путаются, ноги предательски трясутся, кишки завязываются в узел, а желудок вообще колом встает. Меня плющит.
– Майки… – Рычит она, высовывая голову из маленького узкого оконца в метрах трех от земли.
Пытаюсь сфокусироваться на ее лице. В груди, как волна, вспыхивает смущение.
– А? – Моргаю, как последний придурок.
Щурюсь от солнца, невольно строя забавные рожи. Пальцы взъерошивают прическу, над которой я трудился не меньше часа, а затем сами находят убежище в карманах брюк. Это вызывает у Элис улыбку.
Я ошибался.
Ее улыбка – она не просто сияющая. Она живая, теплая, ласковая. К ней безумно тянет. В ней нет фальшивости, вымученности, наносной учтивости. Эта улыбка честнее всего на свете. Она лишает воли, но вместе с тем дарит и какое-то необыкновенное чувство легкости и уверенности, чего я раньше совершенно не знал.
А еще она предназначена мне.
И это убийственно нереально.
– Майки, лови скорее!
И я едва успеваю среагировать: сверху на меня летит что-то маленькое, прямоугольное и блестящее. Выбрасываю вперед руки и ловлю – это шоколадка в обертке из светло-коричневой фольги.
Поднимаю голову – снова ее улыбка, два ряда белоснежных ровных зубов из приоткрытых пухлых губ. Зрелище завораживает.
– Давай быстрее! – Зачем-то шепчет Элис. – Держи еще!
Я начинаю понимать, что происходит, и мои щеки пылают. Заталкиваю шоколад в карман брюк и на лету подхватываю летящее вниз печенье. Следом за ним девочка швыряет леденцы, орешки, упаковку чипсов, батончики с гранолой, какой-то кекс и пару драже в цветной шоколадной глазури.
У меня кончаются карманы. Я не успеваю все это распихивать. Кровь в венах бурлит, а мозг пытается переварить ситуацию: мы воруем! Воруем! Элис стоит в туалете супермаркета на подоконнике или прямо на толчке и вышвыривает в окно наворованное, а я… ее подельник.
Господи… Да в любую секунду могут увидеть и схватить любого из нас. И это… это… чертовски захватывающе…
Ничего подобного мне прежде никогда не доводилось испытывать. Панический страх, замешанный на остром удовольствии и адреналине. Очень-очень страшно! Но если бы не ее улыбка, я бы точно раскис и облажался. Присутствие рядом Эй Джей – вот, что держит меня на плаву и не дает обделаться прямо в штаны, пока я дрожащими и мокрыми от пота пальцами запихиваю сладости себе прямо за ворот рубашки.
– Всё? – Хрипло шепчет она.
Вижу в отверстие окна только ее глаза, затем появляются и руки.
– Да… – Боязливо оглядываюсь по сторонам.
Я выгляжу сейчас, как раздутый Бобби. Только он набит жиром, а у меня под одеждой сладкие драже и печеньки с кремом. Правда, Бобби сбежал бы, появись здесь копы, а я, скорее, бахнусь в обморок, чем попробую удрать.
– Тогда держи последнюю, сейчас я выйду.
– А?
Поднимаю глаза вверх и не успеваю среагировать. Прямо на меня летит большая бутылка газировки. Последняя мысль: «Как ее-то она смогла протащить в уборную?» И свет гаснет. Ненадолго, но этого хватает, чтобы я рухнул на задницу, а затем приложился затылком об асфальт.
– Эй, ты как? Пфс!
Ее голос приводит меня в чувство. Голова кружится, затылок гудит.
– Майки! – Зовет Эй Джей тревожно.
– А, да. – Кашляю, приподнимаясь. – Все. Хорошо.
– Лады.
Перед глазами все плывет. Дно тяжелой бутылки приземлилось точно в мою грудь, прямо в солнечное сплетение. Готов поспорить, если бы не напиханные под рубашку упаковки со сладостями, то меня вырубило бы надолго.
Сажусь, потираю ладонью ушибленное пространство на груди меж ребрами. Голова продолжает кружиться, но внимание привлекать нельзя, терплю, сжимая зубы. Осторожно подтягиваю к себе злосчастную бутылку за горлышко и встаю. Покачиваясь, отхожу за мусорные баки и прислоняюсь спиной к стене.
Нужно срочно прийти в себя. Нельзя быть дрищом, по крайней мере, рядом с Элли. Я мужик, мужик…
Элли…
Это имя идет ей больше, чем безликое Эй Джей. Оно мягкое, как и она сама. Потому что я вижу ее насквозь. Добрую, нежную, веселую. Свет, идущий от нее, пробьется через любую маску, которую бы она не надела. И через грубость, и через равнодушие, и через напускную безбашенность.
– Привет! – Она появляется неожиданно.
Немного угловатая и худая. Нет, тощая. В коротких шортах и просторной футболке Элли смотрится настоящей пацанкой. Ее волосы убраны в хвост, глаза подведены черным, в носу блестит серебряное колечко.
– Хэй, – выдыхаю я.
Она тянет ко мне руки, и мое дыхание перехватывает. Невидимая сила словно вырывает меня из тела и тут же возвращает обратно – это был всего лишь дружеский хлопок по плечу. Но по коже уже расползаются пьяные мурашки, а я воображаю, каково это – обнимать ее по-настоящему.
– Ты – молодец, – Элли кивает головой в сторону дороги. – Идем отсюда скорее.
Отрываюсь от стены и плетусь за ней, как на невидимом поводке.
– Неужели нельзя было просто купить это все?
Услышав это, она буквально подпрыгивает. Ее лицо удивленно вытягивается, рот приоткрывается, ресницы хлопают часто-часто.
– Но это же не весело! – Усмехается.
Да уж, весельице. К моему мокрому от пота телу прилипли все эти блестящие упаковки и скользкая фольга. Каждый мой шаг теперь отдается нелепым хрустом под рубашкой, а глаза то и дело лихорадочно рыщут по дороге, опасаясь погони.
– Да расслабься ты, Майки! – Она наваливается на мое плечо, тычется головой, как котенок, и сразу отпускает. – Мамка, видать, тебя совсем затюкала!
«Как же у нее все легко и просто». Мое сердце пропускает сразу несколько ударов.
– Предупредила бы хоть. – Вздыхаю.
– Не занудствуй, – смеется она.
Лезет в карман моих брюк и вытаскивает шоколадку. У меня в горле сохнет, а девчонка в этот момент спокойно отрывает хвостик от упаковки и швыряет в стоящую на обочине урну. Смачно откусывает батончик, а я, как ошалелый, пялюсь на прилипший к ее нижней губе кусочек мягкой вязкой карамели.
– Мы могли влипнуть по уши… – бормочу, мечтая слизнуть с ее губ эту сладость.
И жар приливает к голове от одной только этой мысли, а с телом творится совершенно непонятная ерунда. Живот каменеет, ниже все перехватывает почти до боли. В ушах начинает шуметь, дыхание учащается.
«Пожалуйста, только не сейчас. Не сейчас»…
Но, слава богу, Элли слишком сильно увлечена поеданием шоколадки, что не обращает на это внимания.
– Ерунда, – чавкает она.
– Нет, правда. – Неуклюже виляю по дороге, ступая осторожными мелкими шажками.
Она останавливается. Ее черные глаза впиваются в мое лицо.
– Да я взяла бы все на себя! Мы же братаны? Так? Не знаю, чего ты переживаешь… – Пожимает плечами. – И вообще, идея-то была моя!
Теперь она думает, что я трус, зануда и слабак. Вот же придурок! И надо было так облажаться?
«Нужно срочно исправлять ситуацию. Как?»
И чтобы отвлечь ее внимание от своего состояния, (а заодно и продемонстрировать силу), я ловким движением перехватываю из правой руки в левую тяжелую бутылку с газировкой и, приложив все усилия, кручу крышку.
Кххх-пшшшшш!!!
– Аа-а-а! – Визжит Элли, отскакивая назад.
Элли
Струя сладкой шипучки летит мне в лицо и на одежду, попадает в рот, в уши, залепляет глаза и оседает на волосах. Только и успеваю, что вскинуть в неожиданности руки и громко взвизгнуть, как липкая жидкость уже покрывает всю поверхность моего лица и тела.
Моргаю, плююсь, протираю тыльной стороной ладоней веки и, наконец, смотрю на виновника шипучего апокалипсиса: рыжий газировка-мэн стоит посреди дороги, выпучив глаза и вывалив челюсть. С его ресниц и мягких рыжих волос стекают пузыристые коричневые капли. Видок у парня такой, будто мамашка случайно застала его за неприличным занятием.
– П-прости… – бормочет, слизывая языком сладкие капли с поверхности над верхней губой.
А он милый. Жутко милый, неуклюжий и искренний в своей непосредственности.
– Ничего, – закусываю губу, глядя, как на его белой рубашке кляксами расползаются коричневые брызги, и понимаю, что больше не могу себя сдерживать.
Начинаю хохотать, как безумная. Показываю на него пальцем. И он тоже смеется. А потом я смотрю на свою испорченную одежду и тоже смеюсь. Мы не можем остановиться, ржем, цепляемся друг за друга и падаем от смеха прямо на дорогу.
Наконец, утерев слезы и успокоившись, идем прочь из жилого квартала через парк. Беру у него из рук бутылку и жадно выпиваю остатки приторной теплой газировки, которая никак не хочет лезть в горло, а затем говорю:
– Мать твоя тебя пришибет.
– А мне насрать, – хихикает он и, поймав мой взгляд, с серьезным видом прокашливается.
– Она тебя любит. – Говорю, поджав губы. Отхожу, швыряю пустую бутылку в мусорный бак, возвращаюсь и тяжело вздыхаю. – Хоть и двинутая, но любит. Сразу видно.
Мы сворачиваем на тропинку, ведущую к реке.
– А… твоя где? – Спрашивает парень.
– Моя… – Ускоряю шаг. – Где-то.
– Что это значит? – Звенит за спиной его голос.
И я решаюсь довериться. Все равно, у меня кроме этого мальчишки никого больше и нет.
– Папа отсудил у нее опеку. Это было много лет назад.
– И вы не видитесь?
Смотрю на него через плечо, впиваюсь глазами. Выражение лица у него такое наивное, детское, словно чувак живет и знать не знает ничего о боли.
– Нет.
Меня накрывает волной обиды, разочарования и тоски, что неизбежно несут с собой любые воспоминания о детстве.
– Это плохо. – Произносит Майкл.
И его это грустное «плохо» внезапно пробивается сквозь ярость, затуманившую мой разум, и заставляет довериться, смягчиться, спокойно выдохнуть.
– Наверное. – Соглашаюсь.
Мы идем сквозь высокую траву. С моих волос капает газировка, пальцы липнут друг к другу, верхние ресницы примерзают намертво к нижним. Но мне на удивление уютно и хорошо.
– Он не разрешает вам встречаться?
Горло сдавливают тиски огорчения.
– Раньше я так думала. – Дышать становится все труднее, словно кто-то выкачал весь кислород из воздуха, но я все равно это произношу: – Думаю, она сама не хочет меня видеть.
Всхлип рождается где-то глубоко в животе, поднимается вверх и чуть не продирается сквозь стиснутые зубы.
– Я долго винила отца. – Не узнаю собственный голос, таким он слышится сейчас писклявым и тонким. – Думала, что это он все испортил, разрушил семью и разлучил нас. Да я и сейчас продолжаю его в этом упрекать. Периодически. – Слезы раздирают глаза, жгут веки, щиплют в носу, но мне удается, наконец, сделать глубокий вдох. – Мне было девять или десять, когда я сбежала. Узнала адрес, пришла к ней.
На секунду у меня пропадает дар речи. Безумно тяжело переживать все это внутри себя снова и снова.
– Осторожнее, – Майкл подает мне руку.
Я хватаюсь за нее и перепрыгиваю через ручей. Вдали слышится шум реки, где-то в траве стрекочут сверчки. Ноги плывут по земле, не ощущая веса моего тела.
– Помню, мы тогда обнялись. Это как чувствовать, что ты вернулся туда, где слишком давно не был. Как вернуться домой. Я сказала, что останусь жить с ней. Плакала. Просила никому меня не отдавать. Ее руки… – у меня перехватывает дыхание, – они были такими теплыми, мягкими. Обнимали меня. Это были пять самых счастливых минут в моей жизни. А потом она усадила меня за стол, налила гребаного молока, дала печенье и ушла. Чтобы позвонить папочке и попросить забрать меня обратно, ведь у нее… новая жизнь. И новому мужу вряд ли понравится известие, что придется жить с чужим ребенком.
– Мне очень жаль, Элли. – Говорит Майкл, крепко стискивая мою руку.
И я понимаю, что дрожу всем телом. У меня зуб на зуб не попадает, глаза заволакивает слезами.
– Я помню каждое чертово слово, которое она сказала ему тогда по телефону. Так просила, так боялась, что он оставит меня с ней. – Мои губы трясутся, подбородок дергается в такт стучащей невпопад челюсти. – А потом она вернулась на кухню и улыбалась мне. Врала в глаза, что любит. Гладила по руке. Говорила, что все будет хорошо. А сама ждала, когда папа приедет и увезет меня.
– Элли…
– Все, что я вижу от нее, это открытка на рождество и пара сотен долларов в подарок на день рождения.
– Все хорошо, Элли. – Руки Майкла возвращают меня в реальность.
К своему стыду, я уже рыдаю. Осознав это, начинаю судорожно вытирать слезы с лица. Но его пальцы крепко держат меня за плечи, и это впервые в жизни, когда я чувствую чью-то поддержку.
– Никому из них я не нужна. – Вытираю нос и распухшие губы.
– У тебя есть отец.
– Двое суток в больнице на смене, а в остальное время отсыпается и старается меня не замечать. – Я усмехаюсь и смотрю в лицо Майкла. Он напуган моей истерикой. – Как ты меня назвал?
Его зеленые глаза вспыхивают смущением.
– Элли… – Произносит, опуская руки.
– Не называй меня так больше. – Смеюсь я, размазывая по лицу слезы. – Это мрак.
– Хорошо, Элли.
Толкаю его в плечо и смеюсь.
– Ладно, все, проехали. – Морщусь.
– Ты успокоилась? – Майкл подает мне печеньки, которые выуживает из-за ворота рубашки.
– Психанула, с кем не бывает. – До боли сжимаю пальцы на хрупкой упаковке. – Давай, забудем.
– Идем, покажу кое-что. – Он тянет меня за руку прямо к реке.
Послушно иду следом.
– Прямо в воду?
– Да!
– Утопить меня решил?
– Нет, здесь можно перейти вброд.
– Ты уверен?
Ширина реки пугает, да и рядом никого не видно, кто бы мог спасти в случае чего.
– Да, этот путь мне показал Джеймс. Мой друг. Помнишь, я про него говорил? – Майкл оглядывается на меня. В его глазах азарт. – Он бы страшно взбесился, узнав, что я рассказал девчонке про это место!
– Ну, и пошел он тогда! – Стараюсь не отставать.
– Иди за мной шаг в шаг.
– А ты тогда не замочи печеньки!
Через минуту мы оказываемся на песчаном островке, с которого открывается шикарный вид на лес и пригород вдали. Мы зарываемся в песок, смеемся, наедаемся сладостями до отвала, а потом возвращаемся в город, сытые и довольные. Одежда почти высохла, и я тащу Майкла в один из масс-маркетов.
Он упирается и привычно краснеет, когда под строгими взглядами продавцов я затаскиваю его в примерочную с горой футболок и джинсов.
– Отвернись, – заикается он, покрываясь пятнами от смущения.
– Что я там не видела? – Смеюсь. – Трусы твои? Дай угадаю – белые и бесформенные?
– Выйди, Элли, – Шепчет Майкл.
И я, хихикая, выползаю за шторку.
– Что поделать, – пожимаю плечами перед одной из консультантов, – братишка у меня очень стеснительный.
– Мы скоро закрываемся. – Напоминает она, не поведя и бровью.
– Да? А народу у вас тьма. – Указываю ей на блуждающих среди стендов с одеждой посетителей.
Пусть идет за ними присматривает. И она, словно послушавшись меня, топает прочь.
– Ну, как? – Заглядываю в примерочную.
Майкл, как ошпаренный, бросается застегивать ширинку.
– Не знаю.
Хмыкаю с видом знатока:
– Превосходно. Давай следующие.
Пока он натягивает штаны, прохожусь меж полок, подхватываю носки и мужские трусы приличного кроя. Забираюсь к нему в примерочную, бесцеремонно задираю футболку и сую украденное в лифчик – благо, места там навалом: то, что положено каждой девушке иметь в лифчике в этом возрасте у меня и не собирается расти.
Надсмехаясь над бледнеющим Майклом, оборачиваю вокруг талии джинсы, заправляю их концы в свои шорты. Беру самую красивую мужскую футболку, оборачиваю вокруг груди, а сверху закрываю своей футболкой.
– Иди и скажи, что тебе ничего не подошло.
И, оставив его ошарашенного, выбираюсь из-за шторки и со скучающим видом плетусь к выходу.
– Как? А-а! Зачем? – Спрашивает он меня уже на улице.
Кажется, его чуть удар не хватил. Представляю, с каким видом он возвращал одежду продавцам.
– А ты, что, реально собирался это купить? – Мы отходим подальше, и я выуживаю из-под одежды обновки для своего нового друга.
– Я… Я не знаю… – Теряется он.
– Иди и переоденься, чувак! – Смеюсь, толкая его в сторону кустов. – Видел бы ты сейчас себя! – Забираюсь рукой под свою футболку. – А, да, и носки не забудь! – Протягиваю ему свернутые вчетверо комочки ткани. «Хоть тут лифчик пригодился». – Осталось раздобыть для тебя нормальные человеческие кроссовки.
Когда Майкл выходит из укрытия, я сначала даже не узнаю его.
– Вау… – Сглатываю. – А ты ничего… Эдак мы тебе быстро невесту найдем. – Качаю головой. – Только постричь бы тебя. Покороче. – Подхожу ближе. – И торжественно сжечь старую одежду!
Выхватываю из его рук рубашки и брюки и пускаюсь наутек.
– Стой, жди! – Кричит он мне вслед.
А я бегу среди деревьев, не замечая вечерней прохлады и сумерек.
– Здесь живет мой друг, зайдем к нему? – Задыхается Майкл, когда мы останавливаемся. – Я вас познакомлю.
– А, этот женоненавистник?
Парень улыбается:
– Он не такой. Честно.
– Хорошо. – Отвечаю, потрясая в воздухе мятой и грязной одеждой. – Если у него есть спички, то вообще здорово! Сожжем твое старое шмотье!
И мы идем по тропинке в какое-то зловещее место. Весело болтаем, но я все больше и больше напрягаюсь, разглядывая ряды убогих трейлеров, вместо окон в которых торчат картонные вставки. С ужасом и интересом смотрю на разбросанный повсюду мусор, развешанное на веревках для сушки белье, покосившиеся самодельные качели. Жмусь к Майклу, видя пьяных людей, лающих собак и грязных плачущих детей.
Но чувство тревоги, нарастая, начинает душить меня, когда мы проходим это скопище ржавых коробок для жилья и оказываемся на самой окраине трейлерного парка.
– Что это? – Спрашиваю, чувствуя, как от страха давит в груди.
– Жди здесь. – Коротко обрывает меня Майкл и бросается в сторону покосившегося старого прицепа, из которого раздаются душераздирающие женские вопли и отборный мат.
– Щенок! – Доносится оттуда мужской голос.
Слышится глухой звук удара.
– Джо, пожалуйста, не надо! – Визжит женщина, заходясь в бессильном плаче.
