Эрик Ван Ластбадер
Черное сердце

Книга четвертая
Чет Кмау

Сентябрь, наши дни
Вашингтон – Даллас – Нью-Йорк

Самолет приземлился в международном аэропорту Вашингтона. Шел сильный дождь. Со стороны Атлантического побережья Флориды медленно и неумолимо, как перст судьбы, надвигалась буря.

Пять тридцать утра. В сером клочковатом тумане словно призраки двигались облаченные в желтые комбинезоны рабочие наземных служб. Трейси вспомнил изборожденное морщинами, осунувшееся лицо Золотого Дракона, его затуманенные слезами глаза, в которых засветилось счастье, едва он увидел бросившуюся ему навстречу дочь.

Он быстро обогнал неторопливых пассажиров со своего рейса и первым оказался в зале прилета. Надо было немедленно позвонить в отель Туэйту. В его номере никто не снимал трубку. Он позвонил в участок и попал на дежурного сержанта ночной смены: нет, сэр, он не знает, где в данный момент находится детектив-сержант Туэйт, да, сэр, он непременно передаст детективу, что ему звонил мистер Ричтер.

Трейси подозревал, что Туэйт околачивается у Мелоди, но не знал ни ее фамилии, ни адреса. Следовательно, этот вариант отпадал сам собой. Перед вылетом Трейси дал телеграмму в отель «Четыре времени года» в Джорджтауне, где заказал номер, и сейчас попросил сержанта, чтобы Туэйт звонил ему прямо туда.

После этого Трейси набрал местный номер. Взявшей трубку телефонистке на коммутаторе он назвал трехзначный добавочный.

– Слушаю.

– Это Мама.

– С возвращением, – чуть помолчав, произнес Директор.

– Все флаги подняты, – добавил Трейси, вспомнив, что лишь чудо позволило ему вернуться домой живым и невредимым, и звалось это чудо Пинг По: только благодаря ему и его большой радушной семье он выжил. Был ли он простым рыбаком? Трейси весьма сомневался, но все равно никогда не узнает этого наверняка.

– Заход через штормовую гавань, – сказал Директор, и связь тут же прервалась.

Трейси удовлетворенно повесил трубку. «Штормовая гавань» означала беспрепятственный проход в здание Фонда:

Директор лично встретит Трейси и проведет его таким образом, что ни одна живая душа не узнает об их встрече.

Именно так он и должен был отреагировать на условную фразу: «все флаги подняты» означало, что Трейси отчаянно нуждается в помощи всех оперативных служб Фонда. Обычно к этому прибегали на заключительных этапах грозящих провалом операций или же в самых экстренных случаях.

У Трейси не было багажа, и, тем не менее, поймать такси удалось только через двадцать минут. Кошмарнейшее сочетание мерзкой погоды и раннего утра, когда нормальные люди мирно сопят в своих постелях, подумал Трейси.

В густом утреннем тумане Вашингтон походил на город-призрак: из клубящейся серой мути внезапно выныривали величественные здания, которые мгновенно исчезали, стоило такси отъехать всего на несколько ярдов.

Он остановил машину на Семнадцатой улице, неподалеку от здания «Дочерей американской революции». Часы показывали 6.15, улицы были пусты. Он подождал, пока отъедет машина, перешел Семнадцатую улицу, оставляя за спиной штаб-квартиру законопослушных дамочек.

Трейси шел на север, в направлении Белого дома. Миновав Нью-Йорк-авеню, он оказался перед приемной президента – ее светящиеся окна были единственным признаком жизни во всем городе.

Пройдя насквозь Семнадцатую улицу, он свернул на Эйч-стрит, постоянно проверяя, нет ли слежки, хотя в данный момент это практически исключалось: никто, даже враги, не мог знать, что он покинул Гонконг. Но даже если бы кто-то и располагал этой информацией, он все равно не сумел бы вычислить, какой именно город Америки был пунктом назначения Трейси. На Эйч-стрит он снова свернул, вышел на Коннектикут-авеню и вновь двинулся на север, переходя с одной стороны улицы на другую, вглядываясь в витрины магазинов и правительственных зданий, в которых отражалась панорама улиц.

Никто и ничто не привлекало его внимания и не настораживало. Свернув на Ай-стрит, Трейси быстрым шагом вышел на Фаррагут-сквер, свернул налево и, продолжая контролировать улицу в боковых стеклах припаркованных машин, прошел почти до конца квартала.

Спрятавшись от дождя под козырьком какого-то подъезда, Трейси ждал зеленого сигнала светофора, боковым зрением отмечая чертыхающихся на бегу ранних прохожих, которых угораздило выйти в такую погоду без зонтов. Включился зеленый свет для замерших на «зебре» машин, Трейси вынырнул из своего убежища и, лавируя между набирающими скорость автомобилями, перебежал на противоположную сторону. Маневр занял не более десяти секунд и был предельно прост: если бы случилось невероятное и за ним все же пущена слежка, агенты просто-напросто упустили бы его. Но за ним никто не следил.

Трейси быстро подошел к кованым чугунным воротам, просунул через прутья решетки руку и отодвинул засов. Проскользнув в ворота, Трейси снова запер замок.

Он очутился в маленьком дворике. Даже самый ненаблюдательный человек, понял бы, что дворик представляет собой часть территории, принадлежащей расположенному поблизости собору Первой англиканской церкви. И в самом деле следил за двориком и прибирал его смотритель храма.

Принадлежал же он Фонду и попасть к запасному входу в его корпус можно было только через этот двор. Дождь монотонно шипел в листьях деревьев, пригибал стебли цветов на ухоженных клумбах. Трейси нырнул под широкие ветки лимонного дерева и вытер мокрое лицо.

Из неприметной двери, всего в десяти ярдах от Трейси, вышел человек под черным зонтом. Трейси невозмутимо наблюдал за тем, как он движется ему навстречу.

– Мама, – негромко окликнул человек. Трейси шагнул к нему и укрылся под зонтом.

– Так, – Директор пристально посмотрел ему в глаза, – я слышал, поездка у тебя получилась веселая.

Интересно, откуда он знает? – удивился про себя Трейси, но расспрашивать не стал: он уяснил очень давно, что говорить на такие темы с Директором бессмысленно.

Директор провел его через вертящиеся двери с матовыми стеклами. Все очень невинно: с таким же успехом они могли войти в здание публичной библиотеки. Вот только двери Фонда были пуленепробиваемые и могли выдержать взрыв средней авиабомбы.

Они оказались в вестибюле без окон, выложенном глазурованным кирпичом. Трейси заинтересовался помещением – его построили явно после того, как он покинул Фонд. Единственная дверь в вестибюле вела в небольшую, овальной формы комнату с выкрашенными ослепительно белой краской стенами. Освещение здесь было мягкое и приглушенное. Мебель в комнате отсутствовала, на стенах – ни одной картины или эстампа, только в небольшую нишу на высоте человеческого роста были вделаны великанские очки в толстой резиновой оправе. Директор направился прямо к нише.

– Взгляни-ка, – предложил он Трейси.

Трейси слегка наклонился и прижался лицом к мягкой резине. В темноте вдруг что-то сверкнуло, Трейси непроизвольно моргнул, и снова стало темно. Он выпрямился и сделал шаг в сторону, уступая место Директору.

– Мы пришли к выводу, – в голосе Директора можно было уловить нотки торжества, – что искусство обеспечения безопасности пасует, когда дело доходит до идентификации личности. Когда-то, не так давно – даже ты это должен помнить, – достаточно было снять отпечатки пальцев. Сегодня же есть множество специалистов по пластической хирургии, которые могут сделать человеку не очень сложную операцию и изменить его отпечатки пальцев. Путем микрохирургической операции, изменяющей рисунок папиллярных узоров. Аналогичным образом могут быть сдублированы тончайшие нюансы голоса каждого человека. Не так давно мы обнаружили, что имеется возможность фиксировать расположение кровеносных сосудов сетчатки – это позволило нам вновь обеспечить надлежащий уровень безопасности Фонда, равный ста процентам – он нажал на кнопку в верхней части ниши, и часть овальной стены отъехала назад. – Система кровеносных сосудов каждого человека уникальна. При помощи специальных линз и цифрового аналогового датчика камера фиксирует их рисунок в сетчатке глаза. Теперь ты тоже внесен в наш банк данных.

Из коридора они попали в лифт, который бесшумно вознес их в кабинет Директора. Открыв дверь примыкающей к кабинету ванной комнаты, Директор бросил Трейси махровое полотенце:

– Вытрись и переоденься в сухое. Одежду уже должны принести, – он махнул рукой в сторону ванной и подошел к рабочему столу. – У интендантской команды есть все параметры твоей фигуры. Отменно работают, черт бы их побрал! Во всяком случае, их досье отражают все происходящие с человеком изменения.

– Надо ли это понимать, – спросил Трейси, – что другие поступают иначе?

– Именно, – Директор сел за стол, поверхность которого украшал причудливый орнамент, соответствующий, на взгляд Трейси, неожиданным логическим ходам мысли хозяина стола и кабинета. Директор подпер руками голову и посмотрел на Трейси. – Например, ты. Ты давно не вспоминал о нас. Мама. Тебе вообще не следовало бы покидать нас.

– У меня не было выбора, – ответил Трейси, растираясь полотенцем. – Вы сами знаете.

– Ты убедил себя в этом, – фыркнул Директор. – Точнее говоря, разубедил. Ты поставил свои интересы выше наших, Мама. Ты воспринимал себя как существо особого порядка. Ты решил, что стал кем-то более значимым, не так ли?

Трейси пожал плечами:

– Я действительно стал другим. Теперь я уже почти человек.

Директор наконец-то, впервые за время их встречи, улыбнулся:

– И значит более уязвим. В машине они тебя едва не прикончили.

– Откуда вам это известно?

– Обработка информации о твоих похождениях в Колонии производилась круглосуточно. Я лично был на приеме в ту ночь, а помогали мне офицеры связи из Гонконга.

– Значит, вы все знали, но не помогли мне.

– А с какой стати мы должны были помогать тебе? Ты больше не член нашей семьи. А мы, в конце концов, не благотворительное заведение.

– Тогда почему же вы отслеживали все мои действия?

Раздался стук в дверь.

– Войдите, – чуть повысил голос Директор.

В дверях появился худощавый молодой человек с большой картонной коробкой. Директор кивнул, сотрудник поставил коробку на угол стола и исчез за дверью.

– Получите ваши вещички, – Директор хлопнул ладонью по коробке. – Не сиди раздетый – простудишься, заболеешь и умрешь.

Он повернулся в кресле и поглядел в окно: город тонул в тумане, на серую пелену которого накладывалась мелкая сетка дождя.

Трейси подошел к столу и открыл коробку: нижнее белье, серые брюки, черные носки, сверкающие черные ботинки ручной работы, узкий пояс крокодиловой кожи того же цвета, тщательно разглаженная светло-голубая сорочка, все еще хранящая тепло утюга. В коробке оказались также рожок для обуви, флакон дезодоранта и пластиковая бутылочка с тальком. Трейси приступил к переодеванию.

– Лишь бы это не ударило по бюджету будущего года, – ухмыльнулся он. – Ваши бухгалтеры сойдут с ума, увидев счет.

– Не переживай по поводу одежды, которую тебе пришлось бросить в отеле, – Директор намеренно игнорировал колкость, – все улажено. Твои вещи прибывают сегодня вечером рейсом «Пан-Американ».

– А как насчет полиции?

– Забудь гонконгскую полицию.

– Чем я могу вам отплатить? – переодевшись в новую одежду, Трейси теперь был похож на человека.

Скрипнуло кресло. Директор упер немигающий холодный взгляд в Трейси:

– Как прикажешь тебя понимать, черт возьми?

– Вы прекрасно знаете, – медленно произнес Трейси. – Я бы не заинтересовал вас, если бы Фонд не задумал что-то по принципу quid pro quo.

– Ты ошибаешься. Мама. Это и есть quid pro quo.

– За что же?

Директор откинулся в кресле и провел ладонью по гладко выбритой щеке:

– Как бы мне это не было неприятно, но должен признать, ты оказался прав в отношении Кима. Парень стал очень опасен, гораздо опаснее, чем я предполагал. Он предприимчив, и это сбило его с пути. По сути говоря, он уже не с нами – по крайней мере, духовно.

Трейси опустился на стул и вытянул ноги:

– Кое-что я вам говорил еще... когда же? Году в семидесятом, верно?

Директор кивнул:

– Да, примерно в то время. Но это не все. Когда мы ужинали в «Ше Франсуа», ты дал мне понять, что замышляет Ким: тебя почему-то интересовали его планы на отпуск, и я стал размышлять.

– С любым другим у меня этот номер не прошел бы, потребовался бы открытый текст, вы же по-прежнему рассуждаете как профессиональный сыщик.

Так вот почему Директор тогда так вспылил, подумал Трейси. Он терпеть не может ошибок, особенно своих. А ведь именно он сам дал Киму максимально возможную свободу в рамках Фонда.

– Я выяснил, что он уже давно работает на один европейский синдикат со штаб-квартирой в Эйндховене. В него входят весьма консервативные промышленники.

– Эйндховен?

– Голландия, – Директор порылся в своих бумагах. – Коммунистов среди них нет, наоборот – в целом это воинствующие крайние правые.

Трейси кивнул:

– Это укладывается в схему: вы отлично знаете, как Ким ненавидит коммунистов.

Холодный взгляд голубых глаз Директора сверлил Трейси:

– Тогда, будь добр, просвети меня: что, черт возьми, он для них делает?

Трейси встал и начал задумчиво мерять шагами кабинет:

– Я не уверен... пока, – он резко повернулся к своему бывшему шефу. – Вы знаете Макоумера?

– Который Делмар Дэвис? Конечно. Его военная продукция – одна из лучших в мире. Создал потрясающий вертолет «Вампир». Я присутствовал на демонстрационных полетах, которые он устраивал для руководства военно-промышленного комплекса Америки. Старики чуть не спятили от восторга.

– Он работал на меня, когда мы размещались в Бан Me Туоте.

Директор нахмурился:

– Не припомню, чтобы ты мне об этом рассказывал.

– Ничего удивительного. Он был назначен к нам из сил особого назначения. Хотел присоединиться к Фонду, но я отверг его кандидатуру. А вообще это был человек с блестящими способностями, по проникновению на территорию противника ему не было равных – верный ученик Макиавелли, одним словом.

– Почему же ты его забраковал?

– Он неуправляем. И обожал то, чем нам приходилось заниматься скрепя сердце.

– То же самое можно сказать и о Киме.

– Верно, но есть разница: Ким напичкан идеологией – она руководит его поступками и составляет его суть. Ким опасен, это так, но он поддается контролю, им можно управлять, потому что вы всегда имеете возможность вычислить его мотивацию. То есть он стабилен. В Макоумере такой стабильности не было. Возможно, он тоже руководствуется чем-то в своих действиях – если откровенно, я в этом убежден: если судить по тому, как он планировал и проводил операции, у него есть стержень, но какой – никогда не мог понять.

– Объясни, с чего вдруг ты упомянул Макоумера?

– Мне необходимы досье по «Операции Султан».

Некоторое время Директор молчал, потом нагнулся к переговорному устройству и нажал кнопку. Понизив голос почти до шепота, он что-то сказал секретарю и бросил взгляд на Трейси:

– Какое отношение «Операция Султан» имеет к Макоумеру?

– "Операция Султан" и Макоумер – это суть одно и то же, – ответил Трейси. – Мне рассказал об этом в Гонконге Мицо.

И Трейси поведал Директору обо всем, что говорил ему Мицо.

– О Боже! Ты хочешь сказать, что оружейная империя, которую он создавал двенадцать лет, фирма, у которой правительство Соединенных Штатов приобретает средства запугивания всего мира на сумму пятьсот миллионов долларов ежегодно, – эта самая империя создана на прибыли от «Операции Султан»?!

Трейси кивнул:

– По большому счету, да. Ну и, конечно, множество сложнейших капиталовложений, через всевозможные подставные компании, а также финансовые инъекции, которые Макоумеру были сделаны в период становления его фирмы. Но подавляющее большинство инвестиции шли по каналу, возникшему в ходе проведения «Операции Султан».

– Боже праведный. Мама! – Впервые за все годы общения Трейси видел Директора в состоянии, близком к шоку. Он бросил тревожный взгляд на Трейси. – Но нам действительно нужны и «Вампиры», и бомбардировщики дальнего радиуса действия «Дарксайд», и истребители «Летучая мышь» с компьютерно-лазерным наведением – нам нужно все, что разрабатывает и производит его фирма, я убежден в этом.

– Мы говорим о человеке, а не его продукции, – возразил Трейси.

Одно без другого невозможно.

– Ерунда, – убежденно проговорил Трейси, – в фирме Макоумера работают тысячи людей, среди них – инженеры, которые разработали все эти системы.

– Ты не понимаешь, – вздохнул Директор, – у Макоумера невероятное чутье на такого рода проекты, без этого его фирма просто сдохла бы. Совершенно верно, существуют люди, которые придумали концепцию «Вампира» и воплотили ее в жизнь, есть и другие, не менее талантливые, но все они – не более чем переводчики идей, которыми переполнен Макоумер, – в чертежи, приколотые к кульманам. Да, они преобразовали эти образы в стальную и алюминиевую реальность. Но возможным это сделал Макоумер.

– Давайте по порядку. Начнем с выдвижения кандидатуры Готтшалка на пост президента Америки: без него в роли президента правительство и пальцем не пошевелит, чтобы помочь «Метрониксу» выжить, а без этой помощи фирма окажется, как вы выразились, дохлой.

– Ты отстал от жизни, Мама, – Директор снова откинулся в кресле. – Готтшалк уже выдвинут на пост президента Америки. Сентябрь на дворе, дружок. А после покушения, считай, он уже практически президент.

– Кто-то пытался убить Атертона Готтшалка? – теперь настала очередь Трейси удивляться.

– Какой-то исламский фундаменталист, – Директор взял бронзовый нож для бумаг с выгравированной на рукоятке монограммой. – Произошло в точности то, о чем предупреждал и что предсказывал Готтшалк. Терракт на земле Америки: можешь расценивать это как попытку вторжения международного терроризма в нашу страну. Он неоднократно предупреждал о такой опасности, но очень многие считают, что слова – всего лишь слова. Реальная попытка покушения все изменила, люди стали мыслить и рассуждать иначе. И я не вижу силы, которая помешала бы его избранию на пост президента.

– Насколько серьезно он пострадал? Директор крутил в руках нож, блики света играли на его матовом лезвии:

– Не очень серьезно. Сильный удар в сердце, легкая царапина, – он взмахнул рукой. – Ничего серьезного. На его стороне сам Господь Бог: за несколько дней до покушения он заказал специальный, очень легкий бронежилет и в тот день был в нем.

Услышав стук в дверь. Директор раздраженно отбросил нож в сторону и поднялся из-за стола:

– Должен сказать, до инцидента я отнюдь не был уверен в Готтшалке. Слишком много он болтает, думал я, и задавал себе вопрос: хватит ли у него ума, а, главное, мужества заткнуться и просто делать свое дело, если он займет Овальный кабинет? Теперь я знаю ответ, и он получит мой голос на выборах, – он повернулся к двери. – Войдите.

На пороге возник секретарь, руку его оттягивал черный атташе-кейс. От стального наручника на запястье молодого человека к ручке кейса тянулась тонкая, но весьма прочная цепь. Атташе-кейс ничем не отличался от миллионов своих деловых собратьев, но Трейси знал, что под мягкой черной телячьей кожей проложен лист из молибденового сплава, а под ним – свинцовый экран, не пропускающий рентгеновские лучи и предохраняющий портфель-сейф от взрыва снаружи.

Секретарь поставил кейс на стол шефа и приготовил ключ. Второй Директор достал из кармана брюк. Они синхронно вставили ключи в сдвоенный замок и, повернув их, открыли крышку.

Директор извлек из кейса досье, секретарь закрыл замок и неслышно покинул кабинет. Досье представляло собой темно-красную папку, перехваченную закрепленной на верхней обложке черной тесьмой. Цвет папки свидетельствовал о том, что содержимое ее – оригиналы, черная тесьма означала: «только для высшего руководства».

Не открывая, Директор вручил папку Трейси:

– Досье по «Операции Султан».

Трейси вернулся на свой стул и начал перелистывать документы. Он снова читал свои сообщения: доклады, ежедневные сводки, шифротелеграммы. Тогда ему казалось, что это документальные свидетельства триумфа, торжествующий вопль победителя, первым влезшего на стену вражеской крепости. Но, как и в случае с Бобби Маршаллом, он был тогда слишком невежественен, высокомерен, излишне самоуверен. Как и сейчас, он сидел тогда на стуле у стены, в этом же самом кабинете, и не раздумывая дал согласие возглавить «Операцию Султан». За все в этой жизни приходится платить, подумал Трейси. Иногда дважды.

То, что он надеялся найти, в досье не было. «Операцию Султан» благополучно похоронили, от нее остались лишь обрывочные сведения, пыль времен – все это можно было считать не имеющим ни малейшей ценности, особенно учитывая информацию, полученную в Гонконге.

Он захлопнул папку и поднял глаза на Директора. Взгляды их встретились. Как две рапиры, мелькнула мысль. Трейси подошел к столу Директора и передал ему досье:

– Спасибо. К сожалению, этим не удастся воспользоваться.

– Хотел бы я знать, что ты задумал.

Трейси потер воспаленные глаза:

– Я тоже.

– Извини, но мне придется ненадолго выйти. Ты же знаешь, при сдаче досье в архив требуется присутствие офицера, который его заказывал, – он сделал жест рукой. – Отдохни пока меня не будет. Судя по твоей физиономии, тебе это не повредит.

Дверь плавно закрылась, Трейси остался один в огромном кабинете. Он медленно, без всякой цели обошел резной стол Директора и сел в вертящееся кожаное кресло. Закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Прана.

Макоумер. За всем этим стоял Макоумер. Да, но как же убийства? Джон и Мойра. Неужели, тоже он? Этого я не знаю. Я всего лишь почувствовал... что-то. Из подсознания мелкими прозрачными пузырьками всплывали слова Мойры: «Я не могу объяснить это словами».

Что «это»?

Может, она видела Макоумера? Трейси знал, что Макоумер способен на убийство: он сам был свидетелем, как тот проделывал это много раз, причем по-варварски, в джунглях Камбоджи. Неужели это он всадил иглу в шею Джону? Что знает Макоумер о японских способах тайного бесшумного убийства? А ведь Мойра была забита до смерти. Ну конечно же, жертв подобного рода убийств он видел часто, очень часто: красные кхмеры любили в назидание своим политическим противникам оставлять в местах своей дислокации изувеченные трупы пленных.

Нет, решил Трейси, я слишком большое внимание уделяю самим убийствам, а не методам, которыми они были совершены. Итак, в чем же дело? Что он упустил и продолжает упускать? Думай, черт побери, приказал он себе. И снова безрезультатно.

Повинуясь внутреннему импульсу, он сорвал трубку и набрал номер внутренней информационной службы.

– Оператор слушает.

– Это Мама.

– Мама! – возбужденный радостный голос звенел в трубке. – Это действительно ты? Вернулся в родное стойло?

– Стейн?

– Он самый.

– А почему ты здесь? Охраняешь крепость?

– От активной агентурной работы я отошел два года назад. Так что теперь я либо здесь, либо в Майнзе. Жаль было расставаться с оперативной работой.

– Рад слышать твой голос. Господи, сколько же лет прошло! Трейси отлично помнил Стейна: мощный, великолепно сложенный экземпляр, с отменной реакцией и безукоризненной логикой. В Майнзе он учился на том же курсе, что и Трейси, хотя и был на двенадцать лет старше. Их вместе направили в Бан Me Туот, они вместе участвовали в нескольких операциях на границе с Камбоджей. Стейн оказался одним из самых мужественных и смелых напарников, с которыми когда-либо Трейси приходилось работать.

– Надо бы как-нибудь встретиться и выпить, – мечтательно протянул Трейси.

– Это было бы здорово! Знаешь, я ведь хотел написать тебе в Нью-Йорк, и вот, пожалуйста, ты собственной персоной! Теперь я могу лично выразить тебе свои соболезнования. Мне правда очень жаль. Мама.

Трейси внутренне напрягся:

– Жаль что?

Трубка молчала, Трейси лишь слышал тяжелое дыхание собеседника.

– Стейн? О чем ты, черт побери, говоришь?

– Боже праведный. Мама! Я видел, как ты входил в корпус с Директором и подумал, что, ну в общем, что ты уже все знаешь.

– Что я знаю? – Трейси сел прямо, костяшки пальцев на трубке побелели. – Ради Бога, скажи наконец, что происходит?

– Мне очень жаль. Мама, – повторил Стейн. – Четыре дня назад был убит твой отец.

* * *

Негромкая трель телефона прорвалась через паутину воспоминаний, которым предавался Ким. Широкие, во всю стену занавески на окнах его номера были задернуты. Тихо, как вздох женщины, к креслу Кима подбиралась темнота. Он расслабил все мышцы тела и мечтал: что было бы, если бы он. Ту и вся семья сумели вырваться из Пномпеня. Но мечта обрывалась в одном и том же месте, она обрывалась здесь уже много лет: обреченная семья осталась там, где жила всю жизнь, и ночь превратилась в день. Он переживал это, наверное, миллион раз...

Он протянул руку и снял трубку:

– Да?

– Это «Валькирия».

– Я не знаю вас.

– Но вы знаете «Голубой Сычуань».

Ким сел прямо:

– Ресторан в Чайнатауне?

– Нет. В Эйндховене.

Кто же из них звонит? – соображал Ким. По телефону он пока не узнавал голос, а работавший на КГБ голландец не дал ни описания внешности, ни особых примет.

– Я ждал вас, – после паузы сказал он.

– Я только что прилетел. Мы должны немедленно переговорить.

Теперь это уже был нормальный живой диалог: до этого они лишь обменивались условными фразами.

– Если вы неподалеку, – забросил удочку Ким, – можно было бы встретиться у меня в номере.

– Нет, – после секундного колебания ответил «Валькирия», – не думаю, что это удачная мысль, – в трубке было слышно, как шуршит одежда его собеседника. – Встретимся внизу, в баре «Иль Сент-Мари». Знаете, где это?

Ким великолепно ориентировался в этом старомодном роскошном отеле. Как-то раз ему пришлось ликвидировать здесь одного корейца – кошмарного, иссеченного шрамами руководителя тайной полиции коммунистов, на совести которого были массовые убийства ни в чем не повинных людей.

– Слышал о таком, – солгал Ким: не имело смысла давать собеседнику информацию, которую можно не давать.

– Тогда через пятнадцать минут.

– А я успею добраться? – отрабатывая версию полного незнания местности, спросил Ким.

– Успеете, – картонным голосом ответила трубка. – Если начнете собираться прямо сейчас.

И связь прервалась.

* * *

«Валькирия» – рыжеволосый мужчина, возглавлявший операцию в Эйндховене – повесил трубку телефона-автомата в фойе гостиницы «Хилтон» и повернулся к двум своим спутникам, крепко сбитым брюнетам с немигающими холодными глазами:

– Он придет, – сообщил рыжеволосый по-русски.

– Ты, Петр, – продолжал он на родном языке, – останешься здесь и проследишь за ним. Я хочу знать, насколько точно он следует инструкциям.

Он сделал шаг вперед – это был высокий, очень крупный человек, фигурой напоминающий медведя-гризли:

– А ты, Греков, пойдешь со мной, – и быстрым шагом пересек фойе.

На улице было душно, накрапывал дождь. Чертыхаясь в потемках, Греков залез в машину у подъезда отеля, завел двигатель и, дождавшись, когда на заднее сидение сел «Валькирия», поехал в сторону бара «Иль Сент-Мари».

Члены Совета знали «Валькирию» как Хельмута Маннхайма – под этим псевдонимом он работал вот уже пятнадцать лет, – хотя настоящее имя его было Михаил Иванович Федоров. Еще совсем молодым человеком он великолепно зарекомендовал себя в армии, и его приметил один из дальновидных аналитиков КГБ. Вербовать в прямом смысле слова его не пришлось: Федоров едва не сошел с ума от счастья, когда понял, что ему выпал шанс послужить матери-России в элите военной разведки. Благодаря своим физическим данным, он попал в специальный тренировочный лагерь, один из многих на территории СССР, где его обучали приемам и методам ведения диверсионно-подрывной работы, а затем направили в Германию. Через три года начальство сочло его готовым к настоящей работе. И перебросило в Западный Берлин. Это было в 1968 году.

Кажется, в феврале, вспоминал «Валькирия». Запад оказался скучным и совершенно неинтересным, через несколько месяцев он уже тосковал о родном Урале, его бескрайних заснеженных равнинах и чистом прозрачном воздухе гор – он вспоминал, как ходил на охоту, перепоясанный ремнями, он без труда преодолевал горные склоны, только изо рта, словно острые стрелы, вырывалось горячее дыхание.

А в последние две недели перед назначением у него появилась девушка, молоденькая грузинка с пышными черными волосами и зелеными глазами. Такая юная, такая свежая, с тоской думал «Валькирия». Он до сих пор не знал, что она тоже была агентом КГБ, подставленным ему в качестве последнего испытания на лояльность и верность родине. Михаил Иванович Федоров выдержал его с честью.

Как же давно все это было! Так давно, что он даже забыл ее имя. Но не ночи, проведенные с ней, – их забыть было невозможно.

А потом начальство, следуя раз и навсегда установленному правилу, проверяло его – он, естественно, ничего об этом не подозревал – раз в два года, и это несмотря на то, что он исправно поставлял только первоклассную, надежнейшую информацию. В этом не было ничего личного: начальство и помыслить не могло, что «Валькирия» способен предать СССР. Однако оно свято верило в меры предосторожности и логику.

Сейчас рыжеволосый человек размышлял о своем чине: полковник КГБ. Он думал о том, что ему невероятно повезло, что он родился и вырос в России и был русским. Это во-первых. А, во-вторых, ему повезло с физическими данными: на протяжении всей жизни он всегда был в великолепной физической форме. Он непроизвольно положил ладонь на живот: не такой подтянутый как когда-то, но, в конце концов, он уже и не так молод. А шницели, сосиски с горохом и пиво «лагер» даже отдаленно не походили на борщ, пельмени и водку. Мчась через опустившуюся на Даллас ночь, он тяжело вздыхал. Так далеко! И так давно он был оторван от любимой родины. Но, глядя на здания и сооружения в промышленном центре Америки, он преисполнялся гордостью: задание по уничтожению Запада и его могущества было возложено на него, он, и только он был главной фигурой этого плана. Да, думал он в этот момент, нет такой жертвы, которую нельзя принести во имя родины. И, забыв о прошлом, он сосредоточился на поставленной перед ним задаче.

* * *

Ким вышел из лифта и оказался в залитом огнями холле «Хилтона». Сегодня Америка раздражала его: никогда раньше он не замечал, сколько же людей бесцельно шатается ночью по улицам. Так хотелось остаться одному, чтобы никто не дышал в затылок и не пихал локтем в бок. Далласская ночь напоминала Марди грас: торжества по случаю успешного прошедшего съезда республиканской партии грозили затянуться на неделю, весь город ликовал, на улицах танцевали и, невзирая на дождь, толпы бродили с национальными флагами и орали песни. Эйфория, экстаз, самолюбование и паранойя, думал Ким, пробираясь в толпе, в конце концов ведут к разжижению мозга. В воздухе летали разноцветные конфетти, на всех углах громыхали рок-группы, безуспешно пытающиеся перекричать ликующую публику. Казалось, еще до окончательного избрания здесь начали праздновать инаугурацию Готтшалка; новый день Америки поднимался пока только над Далласом.