Ларри Кинг
Путь журналиста
Другая точка зрения
Марти Зайгер
Я был шафером на свадьбе Ларри с Фрадой. Кажется, это было сто лет назад. Фрада была милой девушкой. У нее был звонкий смех. Странно, что эти вещи так запоминаются. Еще помню, что, кажется, все решилось как-то слишком поспешно.
Герб «Деляга» Коэн
Я вернулся из армии, а Ларри уже женат. Я спросил: «Зачем ты женился?» И он ответил: «Ну, все разъехались, никого рядом не осталось. А зимой было холодно. Вот я и женился». Так прямо и ответил.
Марти Зайгер
Не помню, из-за чего они расстались. Но я не удивился, когда это произошло.
Иногда я ездил в центр Нью-Йорка, подходил к зданию CBS или радио WNEW и… надеялся. То, чего я желал, находилось так близко и вместе с тем так далеко. Но те, кто знал меня, понимали, что у меня есть все, что нужно для успеха на радио. Это было заложено и моими родителями, и моим бруклинским детством. Я был веселым и приятным в общении, как мой отец. Я был открытым и спокойным, как моя мать. У меня было множество друзей. Было огромное желание делиться новостями со всеми, и, сколько я себя помню, людям всегда нравился мой голос. Я научился, благодаря бейсболу, обращать внимание на мелочи и знал, что надо, чтобы победить в споре. Более того, Бруклин научил меня задавать правильные вопросы. Например, можно ли называть ресторан знаменитым, если он только что открылся?
Однажды я встретил Джеймса Сермонса, штатного комментатора CBS.
«Мистер Сермонс, – обратился я к нему, – мне двадцать четыре. Я всегда хотел работать на радио. Но никогда не пробовал. Что бы вы мне посоветовали?»
«Поезжай в Майами, парень, и попробуй устроиться там, – сказал он. – Там полно станций. В Майами легче начинать, потому что там нет никакого профсоюза. В Майами можно либо прогореть, либо подняться».
В Майами-Бич жил мой дядя Джек.
Было пора отправляться в путь.
Глава 6
Привет, Майами, прощай, Ямайка
Я сел на поезд в Майами, а когда сошел с него, у меня оставалось что-то около 18 долларов. До сих пор помню первое, что я увидел: два фонтанчика с питьевой водой. На одном было написано: «Для цветных». На другом: «Для белых». Я подошел к фонтанчику для цветных и напился.
Потом я отправился к дяде Джеку в Майами-Бич. Я был в таком воодушевлении, что пошел обивать пороги уже на следующий день. Я набрел на маленькую радиостанцию WAHR на Первой улице. Парню, к которому я обратился, очень понравился мой голос. «К нам приходит куча народу, но многие уходят, – сказал он мне. – Пооколачивайся тут какое-то время и получишь первую вакансию, что освободится».
В течение нескольких недель я ходил и смотрел на все, открыв рот. Затаив дыхание, я смотрел, как из телетайпа ползут ленты новостей агентств UPI и AP, и возникало ощущение, что я присутствую при чем-то очень значительном. Майами-Бич был похож на сон. Пальмы, океан… Я помню, как ходил мимо ресторана Joe’s Stone Crab. Это был не просто ресторан, это была главная местная достопримечательность. Когда я приехал туда в 1957-м, он всегда был полон, и люди занимали очередь, чтобы заказать столик на следующий вечер. Я нередко останавливался под окнами, имея лишь несколько долларов в кармане, без всякой надежды поужинать здесь, смотрел на счастливые лица и совершенно не знал, что нужно, чтобы хоть раз попасть туда.
А потом пришел мой звездный час. Утренний эфир вел Том Баэр. Он получал 60 долларов в неделю, но при этом должен был платить 65 долларов алиментов. Он утверждал, что питается кокосами, что падают с деревьев. В конце концов как-то в пятницу он уволился, и директор заявил, что с понедельника я могу приступать к работе.
Мне кажется, все выходные я репетировал. И даже не спал. В понедельник утром я пришел на радиостанцию с записью, которая должна была стать музыкальной заставкой моей передачи: «Swingin’ Down the Lane» («Вразвалочку по дорожке»).
Директор пригласил меня в кабинет и пожелал удачи.
«Кстати, – сказал он, – под каким именем ты будешь работать?»
«В каком смысле?»
«Ну, ты не можешь быть Ларри Зайгером, – объяснил он. – Это слишком сложно. Люди не смогут ни написать, ни запомнить твое имя. Надо что-то поярче».
У меня не было времени, чтобы понять, плохо это или хорошо и что сказала бы на это моя мать. Эфир начинался через несколько минут. На столе у шефа лежал последний выпуск Miami Herald. На открытой странице была реклама оптовой продажи алкоголя на складе Кинга. Директор бросил на нее взгляд и сказал:
«Кинг! Как тебе Ларри Кинг?»
«Нормально», – ответил я. Я получил шанс, которого не имел права упускать.
«Значит, решили. Назовем “Шоу Ларри Кинга”».
Было почти девять. В девять начинались новости. А через несколько минут должен был состояться дебют «Шоу Ларри Кинга». Я прошел в студию, сел и поставил запись. Новости кончились. Я включил песню, потом сделал музыку тише, чтобы представиться. Открыл рот и… первый раз в жизни не смог выговорить ни слова.
Я вновь прибавил звук… и снова убавил его. Но рот пересох, и с моих губ опять не слетело ни звука.
Не знаю, слышали ли радиослушатели, как стучит мое сердце. Этого момента я ждал всю свою жизнь. И что же? Я снова убавил звук. И вновь не смог выговорить ни слова.
Тут в студию ворвался директор.
«Тут надо говорить!» – прорычал он так, как умеют это делать только начальники. Повернулся, вышел и захлопнул за собой дверь.
Весь дрожа, я склонился к микрофону и проговорил:
«Доброе утро. Это мой самый первый день на радио. Я всегда мечтал попасть в эфир. Я тренировался все выходные. Несколько минут назад я получил свое новое имя. Я заготовил все, но от волнения у меня пересохло в горле. Я очень переживаю. А директор только что ворвался сюда и заявил, что тут надо говорить!»
Вот так 1 мая 1957 года и началась моя карьера. Много лет спустя Артур Годфри сказал мне:
«Единственный секрет в этом деле… что никакого секрета нет!»
И он был прав. В тот первый день я получил серьезный урок. Нет никакой хитрости в том, чтобы просто быть самим собой. Кажется, с тех пор я больше никогда не нервничал, выходя в эфир.
Не помню, слышал ли меня тогда дядя Джек и встречался ли я хоть с кем-нибудь, кто слышал мою первую передачу. Это, в общем-то, и неважно. Я был в полном восторге. Мои мечты воплощались. Я не мог дождаться следующего дня, чтобы вернуться в студию, и так продолжалось день ото дня. Я так полюбил эфир, что был готов на всё. И все на станции об этом знали. Что бы ни потребовалось – спорт, новости, все что угодно, – кто-нибудь всегда говорил: «Ларри справится».
Как-то раз заболел ведущий ночного шоу.
«Хочешь поработать всю ночь?» – спросил директор.
«Конечно. С удовольствием».
«Ну ладно, тогда твое время с полуночи до шести утра. Тебе нужно будет проигрывать музыку, немножко поболтать и сказать, что ведущий вернется завтра».
Я заступил на ночную работу. WAHR была маленькой радиостанцией. Ночью здесь никого, кроме меня, не было. Я начал крутить записи, и тут зазвонил телефон.
«WAHR».
Послышался женский голос. Я помню его, как сейчас. Она проговорила:
«Я хочу тебя».
«Простите, что вы сказали?»
«Я хочу тебя!»
Прошло уже много времени с тех пор, как я проиграл Гербу пари, когда не смог выйти с Айрис Зигель из школы Лафайета. Так что в тот момент я подумал: «Вот и парочка дополнительных плюсов, которые дает этот бизнес». И сказал ей: «Я освобождаюсь в шесть!»
Но она заявила: «Нет, так не пойдет. Мне с утра на работу. Ты должен приехать сейчас».
«Но я в эфире!»
«Я живу в одиннадцати кварталах от радиостанции, – она назвала свой адрес. – И я действительно хочу тебя прямо сейчас!»
И не было никакой миссис Горовиц в дверях. Поэтому мои слушатели услышали следующее:
«Ребята, я здесь только на сегодняшнюю ночь. И у меня для вас есть кое-что действительно интересное. Сейчас вы услышите полностью концерт Гарри Белафонте из Карнеги-Холла».
Я поставил пластинку, вскочил в свой потрепанный «Плимут» выпуска 1955 года и помчался к ее дому. У нее горел свет. Она сказала, что дверь будет открыта, и дверь действительно была открыта. Она сидела в комнате в белом белье. Была включена маленькая настольная лампа, так что я с трудом мог различить ее лицо. Радио передавало концерт Гарри Белафонте из Карнеги-Холла. Она распахнула мне свои объятья. Я бросился к ней и прижался к ее щеке, а Белафонте пел «Прощай, Ямайка».
«Туда, где ночи… где ночи… где ночи… где ночи… где ночи…» – Пластинку заело.
Я оттолкнул женщину, вскочил в машину и помчался на станцию. И – это было явно проявление еврейского мазохизма – всю дорогу держал радио включенным. «Где ночи… где ночи… где ночи… где ночи…»
Я был в ужасе. Я ворвался в студию и остановил пластинку. Телефон разрывался от звонков. Я извинялся перед людьми беспрестанно. Но последний звонок мне не забыть никогда. Это был какой-то старый еврей.
«Это WAHR. Я вас слушаю».
Он заорал:
«Где ночи! Где ночи! Где ночи! Я чуть с ума не сошел! Я чуть с ума не сошел! Я чуть с ума не сошел!»
Я сказал:
«Сэр, прошу прощения. Но разве вы не могли просто переключить станцию?»
И он ответил:
«Я инвалид. Они поставили эту станцию, а сам я не могу дотянуться до ручки».
Может быть, теперь это и смешно, но тогда мне было не до смеха. Когда я на следующий день пришел на работу, то думал, что мне конец. Но иногда в жизни случаются чудеса.
Сам не знаю, почему мне тогда повезло. Наверное, никто из начальства просто не слушал радио. Я очень на это надеялся, но все-таки не мог поверить до конца. Но наша станция была совсем маленькой. И сигнал у нее был не слишком сильный. Может быть, управляющий жил слишком далеко, и у него дома нашу станцию не принимало. К тому же было три часа ночи. Никто не сказал мне ни слова насчет «Прощания с Ямайкой». Мне показалось, что солнце сразу засияло ярче. И действительно с того дня все пошло как по маслу. Я получил вторую работу, стал комментировать по вечерам собачьи бега. И завел интрижку с настоящей красоткой лет на десять старше меня. И вообще, что может быть лучше, чем оказаться во Флориде в начале бейсбольного сезона?!
В 1958 году Dodgers приезжали в Майами на показательный матч, и меня вызвал к себе директор спортивных программ нашей станции. Он спросил, не хочу ли я отправиться на стадион и взять интервью у одного из игроков Dodgers. Хочу ли я?! Все детство я с упоением носил майку с номером 2 и теперь звонил своему кумиру Лео Дюроше, чтобы договориться об интервью!
Лео тогда вновь стал работать с Dodgers. Конечно, обо мне он ничего не знал. И когда я позвонил, его поблизости не оказалось. Поэтому я оставил ему сообщение, что звонил Ларри Кинг, и пошел вести передачу. Когда я закончил эфир, меня ждало ответное сообщение о звонке Лео Дюроше. Мой герой перезвонил мне! Я долгие годы хранил бумажку с этим сообщением. Я снова позвонил Лео и вновь его не застал. Потом он перезвонил и тоже не застал меня. Так мы перезванивались все утро, но никак не могли состыковаться. У меня было целых пять бумажек с сообщениями о звонках Лео Дюроше.
В конце концов я отправился на стадион с огромным переносным магнитофоном, которыми все пользовались в те дни. Он был тяжеленный, и его нужно было носить на ремне через плечо. Хотя я храню тот образ в памяти, я не отказался бы посмотреть на себя в видеозаписи. На стадионе в тот момент находились тысячи людей, пришедших посмотреть на разминку спортсменов. Я вышел на поле, и там был он, мой герой со вторым номером, отрабатывающий удары по земле.
Я подошел к нему и произнес:
«Мистер Дюроше?»
«Чего тебе, пацан?»
«Меня зовут Ларри Кинг».
Он поднял на меня глаза и заорал так громко, что его, наверное, было слышно на самой верхней трибуне:
«Какого черта тебе тут надо?»
Я отлетел, кажется, футов на десять, вместе со своим магнитофоном и прочей техникой.
«Ларри Кинг! – возмущенно орал он. – Да кто ты вообще такой?! И зачем ты мне названивал?»
Не забывайте, что я был еще очень молод и это было мое первое интервью, так что я волновался. Но если бы Лео обратился ко мне со словами: «Чем могу быть вам полезен, сэр?», – это бы было более странно. И я наверняка удивился бы не меньше. Но никому не нравится, когда на него кричат перед глазами у кучи народу.
Я не сказал ему: «Простите, до свидания». Я умудрился как-то его успокоить, и мы пошли поговорить на скамейку запасных. Это была первая из многих бесед, которые были у нас впоследствии. У Лео всегда приятно брать интервью, потому что он очень эмоционален и прекрасно выражает свои мысли. Спустя годы после того первого разговора он вел репортаж об игре недели на NBC и был настолько искренен, что руководство телекомпании не знало, что с ним делать. Он, например, мог заявить: «Видите того питчера? Я и сейчас легко с ним справлюсь, а мне уже шестьдесят».
Нельзя было и представить себе лучшего героя первого интервью. Некоторые люди испытывают разочарование, встречаясь со своими кумирами, поскольку те не соответствуют их ожиданиям. Но тот Лео, с которым я познакомился, оказался тем самым Лео, которого я обожал. В конце интервью я сказал: «Лео, я только одного не понимаю. Вы меня не знали. Если вы не хотели со мной разговаривать, зачем вы мне перезванивали?»
И Лео ответил: «Ваше имя звучало так, будто это кто-то важный».
Нет смысла рассуждать о том, стал бы я тем, кто я есть, если бы остался Зайгером. Стал бы Тони Кертис[15] столь широко известен, если бы остался Бернардом Шварцем? Висели бы всюду афиши с Фредериком Аустерлицем и Вирджинией Макмасс, если бы они не стали Фредом Астером[16] и Джинджер Роджерс[17]? Нам никогда этого не узнать. Только одно могу вам сказать. Если бы я был афроамериканцем или выходцем из Латинской Америки, вряд ли я смог в то время сделать карьеру.
И еще кое о чем стоит сказать, хотя объяснить я этого не могу. Я всегда умудрялся каким-то образом оказываться рядом со знаменитыми людьми или сталкиваться с чем-то интересным. Так было всегда, даже если это не имело ни малейшего отношения к моей работе. Вот вам пример. Вскоре после того, как я переехал в Майами, мы с тремя диджеями нашей станции отправились посмотреть на Палм-Бич. У нас была старая тачка с откидным верхом. Я сидел за рулем. Мы ехали по дороге А1А вдоль побережья, мимо прекрасных вилл, замечательным воскресным утром. Воздух был прозрачен, как хрусталь. Машин почти не было; мы повернули на Уорт-авеню и ехали очень медленно, разглядывая витрины. Когда мы подъехали к светофору, я не успел вовремя затормозить, засмотревшись на что-то. И врезался в другой автомобиль, тоже с откидным верхом, остановившийся перед нами. Удар был не сильным, но водителя той машины все же тряхнуло. Он вышел из машины, и тут я узнал Джона Кеннеди[18].
Это точно был он. Всего два года назад Эдлай Стивенсон[19] оставил на съезде демократов открытую вакансию на пост вице-президента, за которую боролись Кеннеди и Эстес Кефовер[20]. Кефовер победил, что, как потом оказалось, стало для Кеннеди большой удачей. Потому что он не вытащил проигрышный билет и оказался в лучшем положении, и это позволило ему выставить свою кандидатуру на президентских выборах 1960 года.
Я никогда не забуду того дня. Кеннеди подошел к нам и спросил:
«Ну и как вы умудрились в меня врезаться? Сейчас десять утра. Дорога свободна! Видимость прекрасная! Машин вообще нет, кроме моей. И вы в меня врезались!»
Я ответил:
«Простите, сенатор, может быть, хотите взглянуть на наши права?»
А он ответил:
«Вот что я вам скажу. Давайте-ка поднимите правую руку и скажите: “Обещаю два следующих года голосовать за Джона Кеннеди”».
Мы подчинились, и он с улыбкой уехал прочь. Но прежде, чем уехать, сказал:
«Только держитесь от меня подальше».
Не могу сказать, догадался ли владелец одного местного ресторанчика о моей способности привлекать знаменитостей, или ему просто нравилась моя программа, но у Чарли Букбайндера родилась мысль, которая резко изменила мою жизнь. Чарли держал еврейский ресторанчик под называнием Pumpernik’s. Он был открыт круглосуточно. Но после завтрака, приблизительно между десятью и одиннадцатью, посетителей, как правило, не было. И Чарли придумал устроить прямой эфир из ресторана. Я заканчивал свою утреннюю программу на студии WKAT в девять часов и во время передачи рекламировал живое шоу в Pumpernik’s, которое шло там с десяти до одиннадцати.
Не знаю, насколько смена радиостанции улучшила мой стиль. Меня лично в тот момент привлекала лишь разница в зарплате. WKAT предложила мне сотню долларов в неделю!
Когда я в первый день появился в Pumpernik’s, то увидел в витрине афишу: «Шоу Ларри Кинга», а в зале – сцену. Это было нечто! Никаких продюсеров. Только я один. Как оказалось, задумка была плодотворной. Но кто тогда мог это знать? Я никогда толком не брал ни одного интервью, кроме как у Лео Дюроше. А теперь я беседовал с любым, кто подходил ко мне, – с официантками, с праздными посетителями, с участниками различных съездов, проходивших в Майами. Беседовал обо всем. Могло случиться все что угодно, и не было никакой возможности хоть как-то подготовиться заранее, потому что я понятия не имел, кто будет моим следующим собеседником. Это заставляло соображать на ходу.
Ну сами посудите, когда вы последний раз слышали интервью с сантехником? А я до сих пор помню, как расспрашивал одного из них в течение сорока пяти минут. Он сказал мне буквально следующее: «Люди обычно об этом не думают, но главное в доме – это сантехника. Без нее ваш дом не будет функционировать. Если у вас сломается кровать, вы сможете спать на полу. Но если у вас что-то не в порядке с трубами, вы тут же броситесь звонить мне. Это благодаря мне ваш дом становится пригодным для жилья».
«Есть ли в сантехнических работах элемент высокого искусства?» – спросил я.
«Конечно. Почему один хомут лучше другого? Все должно четко подходить одно к другому. Знаете, почему в Нью-Йорке лучшая в мире вода? Потому что давным-давно, проводя водопровод, здесь использовали медные трубы. Медь – лучший материал для труб. Она не ржавеет. Вода всегда остается чистой. Если у вас в ванной медь, то проблем будет значительно меньше…»
Главная хитрость такого интервью – именно в отсутствии конкретности задачи. Это вообще смысл всей моей работы. Я – обычный человек, и мои интервью должны привлекать обычных людей. Но, кроме того, они привлекают часть души и тех людей, которые чем-то отличаются от прочих.
Примерно через две недели, после того как я начал работать в Pumpernik’s, туда зашел певец Бобби Дарин[21]. Он плохо спал этой ночью, и с шести утра слушал мою программу, где я рекламировал свое «ресторанное» шоу. Мне нравилась «Mack the Knife» («Мекки Нож») и другие песни Бобби, но у меня, как всегда, не было никакой возможности подготовиться. Я разговаривал с ним четыре часа, и все прошло просто великолепно. Он сказал, что ему стыдно за то, что он написал «Splish Splash» («Шлеп-шлеп»)[22]. После программы мы долго бродили с ним по Коллинз-авеню. Для меня это был действительно ценный опыт. Ларри Зайгер из Бруклина гулял по Коллинз-авеню с певцом, занимавшим первые места в хит-парадах, и он поверял мне свои сердечные тайны! Бобби родился с пороком сердца. Он сказал, что всегда знал, что должен умереть молодым. Поэтому он так упорно работает и старается успеть сделать в жизни как можно больше. Он знал, что его срок скоро наступит. И хотел все сделать, как говорится, вчера.
В одной из газет написали, что Бобби Дарин был у Ларри Кинга в Pumpernik’s. А вскоре ко мне зашел Джимми Хоффа[23]. Когда беседуешь с сантехниками, заводишь друзей и среди водителей грузовиков. В это время их профсоюз проводил в городе собрание. И вот мои знакомые из профсоюза привели ко мне в гости Хоффу. Едва он начал говорить, как ресторан стал заполняться людьми. Это был особенный человек. Именно таких называют людьми с железным характером.
Я спросил Хоффу о его работе водителем, но оказалось, что он вообще никогда не был водителем. Он был грузчиком. Вот поэтому-то, сказал он, когда он собирается заключать с кем-то контракт, то первым делом выясняет, будут ли подогреваться погрузочные платформы. Работая грузчиком в Детройте, он достаточно поморозил задницу на ночных работах.
«Если у вас погрузочные площадки без подогрева, – говорил он, – мы с вами дел иметь не будем».
Вот что можно узнать, когда у тебя нет времени на подготовку к разговору.
Хоффа сказал, что он никогда не мечтал ездить на заднем сиденье лимузина. Он считал, что те профсоюзные лидеры, которые только ходят вокруг да около и дергают за веревочки, ничем не лучше тех, кто управляет корпорациями. А вот он, например, всегда ездит на переднем сиденье «Шевроле». У него была забавная привычка говорить о себе в третьем лице. Это звучало так: «Хоффа говорит». И я отвечал ему: «Кинг понимает». У него было превосходное чувство юмора. Когда шоу закончилось, я обратил внимание, что Pumpernik’s забит народом.
Вскоре между десятью и одиннадцатью к нам стали захаживать знаменитости, в их числе был и Дэнни Томас[24]. Суббота была детским днем. Люди специально приводили детей, чтобы я говорил с ними.
Pumpernik’s стал модным местечком, а я превратился в Мистера Майами. Я не рассчитывал на это. У меня не было агента. Я просто нравился людям. Ко мне на шоу любили заходить Ленни Брюс[25] и Дон Риклс[26]. Как-то Ленни заявился в униформе заключенного тюрьмы штата.
Майами было одним из немногих мест, где у Ленни не было неприятностей с полицией. Я спросил:
«Ленни, зачем ты это надел?»
Он ответил:
«Мне нравится ходить в тюремной одежде».
«Почему?»
«Мне интересно подходить к полицейским на улице и спрашивать у них дорогу».
«Зачем?»
«Чтобы поглядеть на их реакцию. Потому что понятно, что происходит у них в голове. Первое, о чем они думают: “Может быть, этот тип – сбежавший зэк?” Но потом им приходит в голову, что этого не может быть. Ну не стал бы сбежавший зэк спрашивать у них дорогу. А потом: “А вдруг это такой хитрый зэк, который решил, что я не подумаю, что он такое придумал специально?”»
А Риклс заметил:
«Ну, Ленни, нашел ты себе работу».
Часовое шоу в Pumpernik’s было веселым и свободным, и такое же настроение начало проникать и в мое утреннее шоу, которое шло с шести до девяти. Если бы я продолжал в том же духе, то в конце концов стал бы знаменитым утренним диджеем, как Аймас[27].
Однажды в своем утреннем шоу я слушал сообщение о пробках на дорогах. Парень, передававший сообщение, советовал водителям избегать трассы I-95, а вместо этого воспользоваться Седьмой авеню. Я подумал: ну допустим, благодаря этому сообщению I-95 освободится, но зато будет пробка на Седьмой авеню. И тут же придумал нового персонажа, капитана Вейнрайта, чтобы прояснить ситуацию.
Для этого персонажа я использовал специальный фильтр, чтобы голос звучал смешно. Капитан Вейнрайт вступал в разговор и начинал:
«Ларри, я только что прослушал сообщение о пробках. Уважаемые слушатели, я хочу сказать вам, что I-95 свободно. Возвращайтесь на него спокойно».
И хихикал.
Спустя пять минут он снова возвращался в эфир с тем же хихиканьем и говорил:
«Ну вот, я заставил их пятиться задним ходом до округа Броуард».
Капитан Вейнрайт был моим альтер эго и воплощением того, чего не должно быть в полицейском. Когда открылся ипподром в Гольфстрим-парке, капитан Вейнрайт заявил:
«Не надо ездить в Гольфcтрим. Лучше побейтесь об заклад с любым полицейским округа Дейд. Они с удовольствием примут ваши ставки. Оставляйте свои денежки там, где вы живете».
Когда мне звонил в эфир прокурор Майами Дик Герштейн, капитан Вейнрайт мог сказать что-нибудь вроде:
«Дики, душка, ну куда ты пропал? Сегодня день зарплаты, и, если ты не появишься в конторе через пять минут, я призову парней к забастовке».
Каждый раз когда я проезжал мимо знака объезда там, где велись дорожные работы, у меня появлялся свежий материал для капитана Вейнрайта.
«Если вы едете по I-95 и поворачиваете на Майами-Бич, вы увидите знак объезда, – заявлял капитан Вейнрайт. – Не обращайте на него внимания. Мы как раз собираемся убрать его».
Как-то мне позвонил кто-то из городских чиновников и сказал:
«Ларри, если бы мы тебя так не любили, мы бы тебя прикончили».
Теперь я понимаю, что, наверное, мной руководило то же чувство, что и в те времена, когда мы с Гербом устроили затор перед школой. Только меня за это теперь не вызывали к директору. Теперь по городу ездили автомобили с наклейками на бамперах: «Не останавливайте меня, я знаком с капитаном Вейнрайтом».
Мне предложили выступить в Ротари-клубе[28]. Я был диджеем на открытии каждого нового кинотеатра. Небольшая телекомпания выделила мне время для еженедельного ток-шоу, а Miami Herald – колонку. Теперь я мог зайти в Joe’s Stone Crab и встать у конца стойки в толпе посетителей, будто давно жду очереди на столик. Обычно приходилось ждать часа два с половиной. Но не проходило и пяти минут, как я слышал: «Это мистер Кинг. Ларри Кинг».
Но на следующий уровень я вышел благодаря водителю автобуса.