Лариса Соболева
Она всегда с тобой
– Но здесь поцелуй двух влюбленных, он еще не состоялся, кстати, – возразила Галина, рассматривая картину по-новому, в некоторой степени пристрастно. – А Смерть ждет их поцелуя, точнее, она ждет какой-то ошибки, роковой оплошности. Любящие люди часто беспечны, не подозревают, сколько за их спинами таится зла… Не думаю, что мое название точное, но я назвала бы эту работу… «Она всегда с тобой».
– Мне нравится, – обрадовался художник.
Станислав не дружил с метафорами и прочими изысками из области искусств, не гонялся за смыслом в произведениях, он откровенно скучал и тайком позевывал. Дождался, когда наступила пауза, и тронул Майю за локоть:
– Поехали домой? Я что-то устал.
– Стас, купи работу мальчика, пока дешево продает, – предложила Галина. – Через десять лет на ней заработаешь раз в двадцать больше.
Он знал, что престарелой подруге жены можно верить – нюх у нее как у собаки-ищейки, а перспектива заработать, даже такая призрачная, мгновенно мобилизовала ресурсы и прогнала сонливость. Станислав прошелся вдоль стены с работами этого художника, покивал одобрительно, наверное, чтобы не выглядеть дураком, но:
– Я подумаю.
– А ты, Аркадий? – не поворачивая головы к Трухану, спросила Галина. – Это наш Босх, ей-богу. Ну, с Босхом ты вряд ли знаком… Валехо! Его еще зовут Валеджио. Современный живописец и очень популярный.
– А я, пожалуй, склонен… Да! – ответил тот и повторил: – Да. Но сначала познакомлюсь с остальными картинами.
– Идем, дорогая? – потянул жену Стас.
Рановато муж решил уехать, тусовка в самом разгаре, до конца далеко, а ему домой захотелось. Майя, не ожидавшая увидеть в галерее Галину, не прочь еще побыть с ней, они не успели ни поболтать толком, ни договориться о встрече. Вероятно, свои дела Стас завершил или сегодня не нашел интересных для себя людей, в этих двух случаях он спешит домой к дивану и телику. Имеет право. Это Майя склонна к притворству, как любая женщина, а он – нет. Она будет мило улыбаться там, где требуется, умеет быть терпимой к занудищам и покорной (иногда), в общем, она… почти святая!
– Галина правду говорила? – спросил Стас по дороге к выходу. – Этот пацан действительно талантлив?
– Стасик, ты, случайно, не собираешься стать коллекционером?
– Не язви. Я просто интересуюсь.
– Купить хочешь, – уличила Майя. – Предупреждаю, если ты приобретешь его картину, я тебя закопаю.
– Так талант же! Твоя Галка сказала, а она не ошибается.
– В нашем доме нет места этому… этому «апофеозу смерти», – рассердилась Майя на упрямого мужа. – У меня мороз по коже от его работ.
– Нарисовано классно…
– Написано, милый. Картины пишут. Но содержание… Все такое страшное, везде смерть, смерть… или ее прообраз. И ты хочешь повесить этот «ужас на крыльях ночи» в доме? Чтоб мы свихнулись все хором?
– Мы можем поставить в гардеробе. До лучших времен. Трухан Аркашка купит, а я нет?
Надо же, как его разобрало! Но у Майи один ответ:
– Нет!
3
Все же странно устроен человек: стоит немного пройти времени – и уже страшное послание, которое едва не довело до инфаркта, чудится чьей-то глупой шуткой. И постепенно ослаблялся ремень, сдавливающий грудь, и дышалось полегче, и думалось свободней, а то ведь в голове сидело «Я знаю про тебя все». Итак, за субботу и воскресенье эти слова слегка отдалились, расплылись, тем более папа Майи привез детей – двенадцатилетнего Никиту и десятилетнего Данилу, а они мгновенно превращают дом в поле битвы.
Утром Станислав пообещал доставить не только мальчишек в школу, но и жену на работу, в ее машине застучал мотор. Всей семьей спустились вниз…
– В нашем ящике корреспонденция, – заметил муж, доставая ключи. – Наверное, газеты, которые еще в пятницу должны были принести… Ну, вот! Я же говорил! Жалобу накатаю. Я им покажу задерживать почту… А это тебе. Странное письмо, – вертел он длинный конверт, – адреса нет, штампов нет, только твое имя. Держи. Опять шизанутый поклонник!
Под кожей Майи забегали мурашки, она сразу поняла, что это за письмо. Собрав всю свою волю, чтобы не выдать волнения, Майя с видимым равнодушием забрала конверт и сунула в сумочку, удивив мужа.
– Даже не прочтешь? – бросил он, идя к выходу.
– Конечно, прочту. В перерыве между эфирами за чашкой кофе, сейчас некогда, – застегивая молнию на сумочке, сказала Майя, улыбаясь. – А что там может быть нового, чего я не знаю?
Улыбка – прием обезоруживающий и маскирующий при условии, если этим приемом умеют пользоваться, а она умеет.
– Никогда не понимал придурков, влюбляющихся в голос.
– Голос, Стасик, будит воображение, которое очень богато, оно рисует картинку, точнее – идеал в понимании человека. Конечно, за приятным тембром может скрываться дикая образина, но кто сказал, что образина не может стать идеалом? К примеру, алкаш не будет мечтать о роскошной диве, у него планка попроще. И мой поклонник по натуре мечтатель, полагаю, юн…
Черт-те что несла! И была безупречна притом – Майя видела себя со стороны, данная привычка свойственна многим публичным людям. Потом, когда мальчишки побежали в школу, награждая друг друга тумаками, она здорово разыграла заботливую мать, хотя голова была занята письмом в сумочке:
– Ты бы поговорил с ними, Стас! Растут какими-то дикарями. Займись, в конце концов, воспитанием! Выпори обоих, что ли!
– Это не метод, – бесстрастно крутил руль Станислав.
– А я для них уже не авторитет. Я мама, просто мама. Им сейчас нужен отец – строгий и справедливый.
– Я не могу с ними строго, я лучше с тобой поругаюсь.
И подмигнул. Станислав в своем репертуаре: дом и семья святое, но заниматься ни тем ни другим желания не обнаруживает. Он зарабатывает. Создает условия, обеспечивает и считает, что свою миссию выполняет сполна. Раньше Майя страшно злилась на него из-за позиции отстранения, позже смирилась, понимая, что не всем дано успевать тут и там. А сейчас… сейчас конверт главное, больше ничего. У высотки, отражающей в стеклах серое небо, Станислав остановился и, когда жена открыла дверцу, сказал:
– Предупреди своего поклонника: если встречу, оторву ему руки-ноги. Твой муж в гневе страшен.
– Обязательно! – со смешком пообещала Майя, чмокнула мужа в щеку и побежала к зданию, где на девятом этаже находился радиоцентр.
В лифте был народ, открывать конверт она не рискнула, хотя никому нет дела, кто и что ей пишет, просто боялась выдать себя, боялась своего состояния после прочтения. По длинному коридору бежала, словно опаздывала на эфир, примчалась в кабинет, к счастью, Снежана еще не пришла. Плюхнувшись на стул, Майя разорвала конверт, развернула лист…
Ну, а чего она ожидала? Извинений за прошлое послание? Ха-ха! Достав телефон, позвонила… Галина долго не отвечала, она дама тусовочная, наверняка вчерашний воскресный вечер крутилась в каком-нибудь бомонде, теперь спит без задних ног. Пришлось позвонить еще раз.
– Да… – словно в подтверждение ее мыслям раздался сонно-тягучий голос Галины. – Ну, говори, Майка…
– Галя… – буквально выдавила она. – Галя, мне… мне нужно срочно с тобой увидеться. Пожалуйста…
– Срочно – это как?
– У меня эфир в девять, потом буду свободна и сбегу… Где мы можем увидеться?
– Ко мне приезжай.
– Много времени уйдет, пока доеду…
– Не мне же ехать к тебе! В мои «тридцать девять» привести себя в надлежащий вид – полдня нужно. Ты же знаешь, я даже за хлебом не выхожу ненакрашенной, чтобы народ не пугать.
Досадно! Да ничего не попишешь, Майя сдалась:
– Ладно. Я возьму такси. Просто жалко, что времени будет меньше, а проблема у меня крупная… кажется.
– Кажется? Уже интересно. А ты наври, что едешь к больной тете, у которой приступ… э… гипертонии. Могут мне позвонить, я подтвержу.
– Тетя… тетя… Эта причина у меня была миллион раз.
– Значит, прокатит и миллион первый. Давай, родная, жду.
Эфир прошел без сучка и задоринки, по-другому и не могло быть, как ни тяжело, а профессионализм вытащит из любого состояния. Но заартачилась координатор, набычилась, ее грузинские глаза заволокло туманом негодования, когда Майя попросила на десятичасовых новостях заменить ее Снежаной:
– Смолина, ты надоела со своими инвалидами. (А Майя ни словом не обмолвилась по поводу «приступа тети».) Тети, дяди, дедушки… Перед новостями авторская Снежаны идет, нехорошо, когда в эфире две программы одним голосом подаются, шеф этого не любит и мне мозг потом вынесет.
– Нана, вали все на меня, – попробовала уговорить ее Майя. – Шеф пусть мне мозг выносит, я стерплю. Ну, очень надо. С меня шампанское. М?
– Иди к шефу и договаривайся с ним сама.
– Нана!..
Нет, координатор топала офицерским шагом, удаляясь вдаль по коридору, ее толстая задница пружинила вверх-вниз, словно прощально махала расстроенной Майе, оставшейся с носом. К директору идти на адовы муки не хотелось, он занудливей Стаса, а говорит – словно балладу сочиняет, а потом в конце (где-то через часик) заявит, что не разрешает замену. Решила самостоятельно договориться со Снежаной, коллеги обязаны выручать друг друга, но не ждала сюрприза с ее стороны:
– Ну, конечно, ты у нас в привилегированном положении, только тебе позволено исполнять свои обязанности, когда этого хочешь ты.
Майя обалдела. Нет, к тону не придерешься, тон почти нежный, но именно он подчеркнул отношение Снежаны к коллеге. Она девушка красивая, даже очень. И талантливая. О, еще молодая! Ей всего двадцать пять, а она уже умная, известная, успешная. Сочетание крайне редкое, наверняка подружки завидуют ей со страшной силой, тем более непонятно, с какого перепугу она нежно, почти лаская, нахамила Майе.
– Не поняла, – произнесла Майя. – Я тебя обидела? Когда?
– Я просто констатирую факт, – с едва заметным вызовом ответила Снежана, в ее кошачьих глазах сверкнуло маленькое торжество.
Майя и не подозревала, что эта девушка, сидевшая в одном с ней кабинете два года, так не любит ее. И почему это открылось только сейчас? В сущности, проблема не первостепенная, опускаться до выяснения отношений дело недостойное, Майя сняла сумку со спинки стула, подхватила плащ и попрощалась без какой-либо интонационной окраски:
– Спасибо за помощь.
А через пару минут она трясла Антона буквально, схватив за джинсовый жилет и притянув к себе:
– Антоша, умоляю, спаси. Мне срочно нужно уехать часа на три… Это очень важно… вопрос жизни и смерти!
– А…
– С Наной я говорила. Ты же знаешь ее, она любит, чтобы мы устраивали свои дела сами, чтоб никакой ответственности.
– А…
– Снежана не может. Не хочет. Здесь у меня один друг – ты. И ты мне поможешь, прочтешь эти дурацкие новости. Вот текст, подводки к рекламным паузам… Пока. Я тебя обожаю. С меня шампанское.
– Я пью пиво…
– Значит, пиво с меня. Самое лучшее. Упаковка.
Сунув текст ему в руки, она помчалась по коридору, про себя радуясь удаче, ее догнал голос парня:
– Я никогда не сидел на новостях!
– Когда-то надо начинать, – бросила она, развернувшись лицом к парню на секунду, а после скрылась за поворотом.
* * *
Забрав багаж, всего одну сумку, Борис вышел из здания аэропорта, огляделся… увидел: Миша бежит. Еще бы не увидеть – эдакую каланчу, недаром его баскетболисты звали в команду, но Михаил предпочитает участвовать в баскетбольной игре со стороны зрителей, активно болея, и вкалывать на заводе в качестве рядового сталевара. А чтобы бегать с мячом или поднимать штангу по многу раз в тренажерах, питая надежду, что когда-то (может быть) попадешь в сборную России… нет-нет, синица лучше журавля. Михаил широко улыбался, собственно, как и Борис, оба были рады встрече, ведь не виделись целых три недели. Они поздоровались, обнялись, похлопывая друг друга по спине, и отправились к автомобилю на стоянке.
– Ну, брат, порадовал ты меня, – сказал Борис. – А то думал, неужели придется тащиться в автобусе?
– Ты бы еще позже сообщил, что прилетаешь, – фыркнул Михаил. – Тебе повезло, что у меня третья смена. Машина там, на углу. Новенькая! Красивейшая! Я люблю ее, как женщину, и даже больше.
С женщинами у него не очень, правда, Миша по этому поводу не парится, мужчин-то все равно меньше, на его долю женщин тоже хватает. У него простое лицо работяги, ничем не примечательное, разве что крупный и широкий нос привлечет внимание, но ненадолго. При таком росте иметь меньше по размеру нос даже несолидно. И как большой человек, Миша добр по натуре, немножко наивен, некоторые недобросовестные люди пользуются этим.
Другое дело Борис, он идеально пропорциональный, высокий (до Миши, конечно, ему далеко), спортивный. Но это не все, у него масса других плюсов. В тридцать один год мало успешных мужчин, а Боря успешный, IQ максимум, красив – вот уж боженька постарался так постарался. Естественно, женщины не обходят его вниманием, мало того, сами вешаются на Борю, забывая, что навязчивость отталкивает. А он – увы и ах! – не бабник, старается быть незаметным, короче, скромный. Да как же не заметить эти густые ореховые волосы, зачесанные назад, и такие же ореховые глаза, теплые, заглядывающие в самую душу, отчего наступает временная амнезия?
– Дела-то как? – поинтересовался Михаил.
– Более чем, – почему-то с грустью вздохнул Борис. – Не на улице же хвастать, в машине расскажу.
– В машине?.. Борь, ты это… – застопорился ни с того ни с сего Михаил, почесывая за ухом. – Короче… я не смог… В общем, там в машине… эта… хм…
Услышав, что «там в машине ЭТА…», Борис сразу остановился, повернулся к другу и, ткнув пальцем в его грудь, сказал:
– Нет. Нет!
– Да, – развел руками Миша.
– Ты не мог мне такую подлянку подсунуть.
– Но подсунул. Так получилось! Я оказался бессилен, клянусь… Ну, что делать будешь, а? На автобусе поедешь? Или на такси?..
– Нет уж, идем! Все равно достанет. Спасибо тебе за «сюрпрайз»!
Борис решительно подошел к внедорожнику, не восхитившись дивной красотой новенького автомобиля, открыл заднюю дверцу и кинул на сиденье сумку, в упор не видя Лялю! Потом уселся на первое пассажирское место и ни слова. Миша завел мотор и выехал с места стоянки, он то поглядывал в зеркало на Лялю, то на друга, гадая, у кого первого сдадут нервы.
Лялька хитрющая (зря про блондинок говорят: дуры, дуры и еще раз дуры), сначала она выведала у простодушного Миши, когда приезжает Борис, он сам не понял, как продал друга. А сегодня примчалась с коварным планом к дому (он живет в частном секторе), спряталась в кустах и ждала, когда Мишка выедет со двора, потом выйдет, чтобы закрыть ворота. Миша длинный и тощий, наверное, потому и неуклюжий немножко, реакция у него слегка замедленная, видимо, недаром говорят – доходит, как до жирафа. Только он вышел из джипа и еще не захлопнул дверцу, Ляля спокойно проскользнула под его руками в салон со стороны водителя, перелезла на заднее сиденье и – вуаля! Ему осталось лишь смириться с данным фактом. А что было делать? Выкинуть ее? Обращаться грубо с женщиной, зная, что ты сильнее раз в десять, – на это Миша не способен. Но теперь его мучила совесть, он же подвел друга, который вовсе не жаждал встретиться с Лялькой.
Ехали молча: Михаил с совестью, Борис с досадой, Ляля с надеждой, что все же кто-то из мужчин подкинет темку, в которую она легко вклинится как ни в чем не бывало. А они ни слова! Сговорились, поняла Ляля, и, несмотря на подкатывающее бешенство из-за двух болванов, вынужденно начала сама акт примирения:
– Боря, закрой, пожалуйста, окно, дует прямо на меня.
Он, не обернувшись, нажал на клавишу, окно поднялось. И снова один мотор ровно и тихо урчал, а люди, как совершенно чужие, не издавали ни звука. Это злило Лялю. Злость неузнаваемо искажает лицо, даже такое красивое, взамен выступает маска хищной бабы, заурядной и меркантильной, коварной и мстительной. Вдобавок Лялю отличает несдержанность, но в тех случаях, когда она уверена, что подомнет под себя всех, не встретив серьезного противостояния. Нынче ситуация другая, Борис окружил себя непробиваемой стеной, стало быть, шкурку тигрицы следует сменить на кроличью.
– Боря, ты долго будешь сердиться на меня? – спросила она смиренным тоном, который обоим парням показался лицемерным, так как смирение – нет, это не ее конек.
– Все точки я расставил, – сухо отозвался Борис после короткой паузы, понимая, что выяснения отношений не избежать. – Что тебе не ясно?
– А все не ясно, все! – вскипела она. Ну, вот, теперь это настоящая Ляля, вспыхивающая, как спичка, не упускающая случая самоутвердиться. – Я не понимаю, как можно разрушить семь лет. Вот так сразу! У нас, между прочим, сын. Ему нужен отец, он скучает и все время спрашивает, когда приедет папа. Твой сын ждет тебя.
Борис саркастически расхохотался, вдруг оборвал смех и:
– Ты классный манипулятор, Лялька. Даже фразы выстраиваешь так, чтобы вызвать у меня комплекс вины. Через сына воздействовать, надавить на больные точки – пуля в десятку, но… Говоришь, сын скучает? Почему же ты одна сидишь в Мишкиной машине, почему не взяла его с собой?
– Если бы я взяла Болека, Мишка не пустил бы меня в машину! – огрызнулась бывшая, что и подтверждает: она далеко не кролик, ее смирения хватает на один воробьиный «чик-чирик».
– Тебя не пустил бы, тебя?! – Борис, наконец, посмотрел назад, ухмыльнулся. – Если ты решишь попасть к самому президенту, никто тебя не остановит, ты же броневик, несмотря на стройность, а тут всего лишь наш Мишель. Он же для тебя так, мошка.
Михаил хохотнул, мол, ничего себе – мошка аж два метра, но, взглянув мельком на мрачного друга, вздохнул:
– Ребята, глядя на вас, жениться раздумаешь.
– Ты хоть помолчи! – рявкнула Ляля в его сторону, она терпеть не могла проигрывать, а ведь терпела поражение, к тому же при свидетеле. И снова переключилась на мужа, не стесняясь его друга: – Боря, я хочу все вернуть, давай начнем сначала…
– Опять: ты хочешь! Ты! А я, представь себе, не хочу. Твои капризы на первом месте, даже в мелочах никогда не уступишь, будь ты двести раз не права. И никогда не считаешься с теми, кто рядом, – ни со мной, ни с родителями, ни с сыном. У тебя есть ты, а все остальные бесплатное приложение, которым ты пользуешься, когда надо, но опять же – тебе. С меня твоей любви к тебе достаточно.
Он повернулся лицом к лобовому стеклу, нахмурился, ему очередные выяснения отношений в тягость, тем более что поворачивать коней вспять не собирался. Выбор был сделан давно, последний шаг – перед отъездом, когда собрал Борис вещи и ушел к Мишке.
– У нас семья, ребенок, – не унималась Ляля.
– От ребенка я не отказываюсь, – подхватил Борис. – Я готов его взять к себе, тебе же Болек не нужен, но ты…
– Не отдам тебе Болека! – выкрикнула Ляля, нервы сдали.
– Кто бы сомневался! – хмыкнул Борис.
– Короче, так: либо ты возвращаешься, мы устаканиваем наши отношения и воспитываем нашего Болека вместе, либо не увидишь сына! Никогда. Я не разрешу тебе с ним видеться, чтобы не травмировать ребенка.
– Вот! – на абсолютно спокойной ноте сказал Борис, подняв вверх указательный палец. – В этом ты вся. Тебе сын нужен, чтобы шантажировать меня, не более. Не важно, что ему будет плохо, что Болек будет скучать, страдать. Но ты запретишь ему страдать! Ты всегда знаешь, как надо жить, любить, работать. Я разочаровался в тебе сразу после свадьбы, когда ты начала перевоспитывать меня под свой идеал. Да ведь предела совершенству нет, твоя паранойя всех подстраивать под себя грозила превратить мою жизнь в ад, я решил еще тогда уйти. Но! Ты забеременела. И я остался. Думал, ребенок заберет хотя бы половину твоей неуемной энергии, но ошибся. Тебя на всех хватает, портишь жизнь и даже не замечаешь. Из-за Болека я не бросал тебя, а ты наглела, стала показывать раздражение при посторонних, и это было последней каплей. Я предупреждал тебя, что если уйду, то навсегда?
– Выходит, – процедила Ляля, – я чудовище, а ты у нас…
– Я чудовище, я, – заверил Борис. – А ты конфета.
Осталось последнее средство: Ляля зарыдала. Слезы не были театральщиной, скорее, они вызваны бессилием, отчаянием, невозможностью повернуть вспять время, хотя ничего не изменилось бы, прежде всего она осталась бы прежней. Но людям кажется, стоит вернуться назад и, зная будущее, легко миновать подводные камни, а не приходит в голову, что и в себе нужно что-то изменить. И только совсем немного в слезах заложена надежда на жалость: вдруг муж дрогнет и вернется. Прием тоже неэффективный, обычно слезы не действуют, мало того, сильно раздражают.
– Перестань, – сказал безжалостный Борис, что и было подтверждением: ее слезы для него водичка. – На этот раз номер не прокатит. Все, Ляля, все. Я согласен на твои условия… почти на все. Квартиру хочешь забрать со всем скарбом, машину, на которой не умеешь ездить, – да ради бога, я согласен в шалаше пожить, пешком ходить, но без тебя. А встречи с сыном… извини, суд решит, видеться нам или нет. Можешь не переживать, частыми наши встречи не будут, я уезжаю. А когда Болек подрастет, сам сбежит от тебя ко мне, даю гарантию.
– Уезжаешь? – вскинулась она. – Куда?
– Не скажу. Не хочу случайно встретить тебя там.
– Мишка, останови машину! – рассвирепела Ляля.
Тот послушно съехал на обочину и затормозил, в душе радуясь, что сейчас оба избавятся от Ляльки, а он – так еще и от укоров совести. Да, она спрыгнула на тротуар и, прежде чем захлопнуть дверцу, рявкнула бывшему мужу:
– Скотина! Катись хоть к черту! Ты еще плохо меня знаешь…
– Поехали, Мишка, – бросил другу Борис. – Это уже город, она спокойно доберется сама.
– До свидания, Ляля, – трогаясь с места, сказал Миша.
– Да пошел ты!.. – огрызнулась она, хлопнув дверцей.
– Я пошел, – и газанул прочь, а то вдруг Борькина жена передумает, через пару минут отер пот со лба. – Уф… Не женюсь, не-не. Чуть дверцу не оторвала! А машина новая, отец с матерью последние бабки за нее отдали. Эй, чего задумался?
– Настроение испортила, – доставая телефон, проворчал Борис. – Она чего бесится? Что я ее бросил, а не она, понимаешь?
– Еще бы не понимать. Лялькины перепады настроения до дурдома доведут, она же непредсказуемая. Только что мяукала, как кошечка, тут же огрызается, как зверюга. Ты сказал, уезжаешь… а куда?
– Откуда прилетел – в Германию. Поехал проконсультировать и решил воспользоваться случаем, показал свои разработки. Ими заинтересовались и предложили поработать там. Я дал согласие только потому, что здесь внедрить их не светит, шеф так и сказал: не надо парить мне мозг, не до тебя. Ему не до новых идей! Старый осел. Если бы он был специалист, уловил бы будущую выгоду, мир-то вперед несется, а он так… руководитель, ни хрена не понимающий в том, чем руководит, потому отстает от передовых тенденций. Да, Мишка, не вздумай проболтаться Ляльке, что я еду работать в Германию.
– Да ты что! Я могила! – заверил Михаил.
– Ага, могила, – хохотнул Борис. – Общедоступная.
– Борь, я не виноват, это она обвела меня…
– А я про что! Она способна тебя на ленты порезать, а ты этого не заметишь. Прошу как друга… лучше не встречайся с ней, иначе она залезет ко мне в чемодан и контрабандой переберется в Германию, а мне наступит конец.
– Сказал же…
– Тише! – шикнул Борис. – Алло!.. Привет, я приехал…
Михаил покосился на него и не мог сдержать улыбки, видя счастливую физиономию друга.
* * *
Пауза была долгой, но после нее Галина ничего нового не сказала, только то, что Майя без нее поняла:
– М-да… Это нехорошее послание.
Все это время, забравшись с ногами на диван, она держала лист и, кутаясь в теплый халат небесного цвета, смотрела на пять слов, которые были написаны и в первом письме.
Галина снова задумалась, потирая длинным пальцем с аккуратным маникюром под нижней губой, а гостье не сиделось. Гостья двинулась бесцельно ходить по огромной гостиной, обставленной мебелью в стиле Людовика XV, Майя предпочитала минимализм и конструктивизм. Все эти шкафчики белого цвета с золотыми финтифлюшками и на витиеватых ножках, диванчики в цветочек, статуэтки рококо, по мнению Майи, бесполезная пыль столетий. Каждому веку соответствует свой стиль, отражающий время и нравы людей, он и должен главенствовать. Вот и чашка с кофе в руке Майи такая же витиеватая, как ножки шкафчиков, хотя чашки пусть будут, они тонкие и невесомые, приятные на ощупь.
– Кто-то все знает, – сделала вывод Галина.
– Никто, – живо отозвалась Майя, резко развернувшись к подруге, и потупилась. – Никто, кроме тебя…
– Надеюсь, ты не думаешь, что я кому-то разболтала?
Галина задала свой вопрос с интонацией, исключающей положительный ответ. Разумеется, у Майи и в мыслях не было заподозрить подругу в нечистоплотности, поэтому она ответила, глядя ей прямо в глаза:
– Нет, конечно. Значит, еще кто-то узнал… других грехов за мной не водится… Как думаешь, зачем мне это присылают?
Наконец Галина отложила письмо, кинув его на столик у дивана, взяла тонкую длинную сигарету и зажигалку. Когда она не разыгрывает светскую львицу, а становится собой, по ней легко прочесть, что она думает, правда, это происходит при условии, если Галина доверяет собеседнику. Майе она доверяла, но лучше бы оставалась непроницаемой, потому что сейчас выражение ее лица пугало.
– Молчишь?.. – проговорила Майя уныло. – Что, все так плохо?
– Хм, старомодный способ – конверт, письмо, – вымолвила Галина, отведя взгляд в сторону. – Только раньше вырезали буквы из газет и наклеивали на лист бумаги, сейчас это дело упростилось, отпечатывают на принтере, выбрав ударный шрифт. (Действительно, буквы крупные и выделены жирным шрифтом.) Зачем подбрасывают, а тебе именно подбрасывают эту гнусь, вопрос риторический. Пока тебя доводят до кондиции: чтобы ты переживала, всех боялась и подозревала, а в перспективе – выполнила условия, которые выставят, когда ты станешь комком оголенных нервов и будешь послушной телкой.
– Условия? А какие? Хотя бы примерно?
– Милая, ты как маленькая! Неужели думаешь, что подобное послание ты получила единственная? Шантаж известен, полагаю, с каменного века, с тех пор ничего не изменилось. Какие условия ставят в подобных случаях… Элементарно: деньги.
– Деньги… – повторила Майя, вслушиваясь в слово, будто оно незнакомо ей. – Но у меня нет денег.
– У мужа есть. Детка, тебя заставят украсть у него. Вся эта писанина имеет одну из двух целей: либо развести тебя на деньги, либо через тебя скрутить твоего мужа. Да, милая, да. И не смотри с таким ужасом, я просто проигрываю ситуацию, к которой ты должна быть готова психологически.
Раздалась мелодия телефонного звонка. Майя вынула из кармана смартфон и, взглянув на дисплей, мгновенно переменилась, вся засветилась, как фонарь на столбе.
– Да?.. – И голос переменился, она как будто забыла о грозящей беде. – Хорошо, я еду… Жди…
Опустив руку, она кусала губы и улыбалась, счастье лилось из Майи рекой, а наблюдающая за ней Галина мрачно курила. Она прекрасно поняла, кто звонил и куда сейчас сломя голову помчится дуреха, а ведь не обсудили, как ей быть.
– Извини, Галочка, мне надо… я… я побежала…
– Стой! – властно приказала Галина, встав у нее на дороге. – Майка, у тебя серьезное положение, вот-вот к чертовой матери полетит твоя жизнь, и не только твоя. Что-то нужно решать, на двух стульях усидеть больше не получится – кому-то уже известны твои похождения. Лучше сейчас выбор сделай, чтоб не случилось большой беды.
– Какой, какой выбор? – нетерпеливо простонала Майя. – У меня нет выбора, в том-то и дело…
– Очнись! – рассердилась Галина, схватив ее за плечи. – У тебя крышу снесло? Расскажи все Стасу…
– Нет!
Майя убрала руки старшей подруги и обошла ее, двинув к выходу, заодно давая понять, что сейчас она не способна слышать. Галина сделала последнюю попытку задержать ее:
– Майя! У тебя шоры!
Та обернулась, но! Отступала спиной, умоляя Галину:
– Завтра встретимся, ладно? Пожалуйста… Ты должна меня понять.
Хлопнула входная дверь. Галина только развела руками и заходила, разговаривая сама с собой:
– Вот дура! Нет, это просто маразм какой-то!.. Совсем девка рехнулась… Нет, я ее достану. Достану, достану! Завтра же! Своих мозгов нет, пусть моими попользуется.
