Лариса Соболева
Желтые розы для актрисы
– А тебе не приходило в голову…
И внезапно замолчала. То, что едва не слетело с языка, – ложь, а лгать сегодня не хотелось, но и вспоминать прошлое тоже не было охоты. Когда сознательно отрезаешь от себя часть жизни, надеешься туда больше не возвращаться никогда. Но разве кому-то удается расстаться с прошлым? Тем более когда в нем много черных и белых пятен…
* * *
Разумеется, с детства Саша видела себя актрисой, и не только на подмостках сцены, на экране в первую очередь. О, кино! Настоящее, сильное, способное захватить полностью, унести в страну фантазии, вызвать смех или слезы, красивое кино о человеческих терзаниях манило юную мечтательницу со страшной силой. Саша запоем читала Шекспира и Лопе де Вега, учила монологи из пьес Островского, а ночью, засыпая, уносилась в шквал страстей Достоевского, короче, девочка образовывалась.
Первой восстала против карьеры актрисы мама, доводы приводила вполне разумные, мол, связей в богемном мире нет, а без них – никуда; Саша не дочь, не жена, не сестра знаменитого артиста или режиссера, а там другие не ходят! Да и вообще, от слова «богема» на ее замечательном лице появлялось брезгливое выражение. Но мама… о, она исключительная в своем роде: английский, японский, китайский языки – на этот подвиг, извините, среднестатистический человек не способен. Дедушка с бабушкой, конечно же, поддерживали дочь и тоже были против выбора Саши, дед с высоты своего величия (он до сих пор капитан дальнего плавания) фыркал в усы:
– Богема всегда лезла в привилегированный класс, но потолок этой прослойки – горничные и бармены. Включи телевизор и посмотри на них, это же убожества: пьянчужки, развратные, глупые приматы, не могут толково выразить мысль, впрочем, мыслей в их головах не водится. И ты, Сашка, туда же лезешь!
– Дед! Ты серьезно так думаешь? – сопротивлялась внучка. – Негодяи и дураки везде встречаются, это же не повод огульно всех мазать одной краской!
– Ай, – отмахивался тот в своем любимом кресле на даче, отворачивался от единственной внучки и бурчал: – Все одинаковые, все!
Бабуля не была столь категоричной:
– Саша! Среди артистов, разумеется, встречаются и вполне сносные люди, даже умные, но мало. И потом, милая, красота и талант не самое главное в искусстве, дедушка прав: в основной массе это ничтожные люди, из-за ролей способны на все, а ты… ты у нас другая.
Понять их было можно: они всеми способами пытались удержать Сашу дома, где ее любят, всегда позаботятся, защитят. Поэтому и со всех сторон неслось: у тебя столько способностей и столько возможностей проявить себя вне театра-кино, не имеет смысла гнаться за призрачными иллюзиями, тем более тратить годы на то, что в девяноста процентах случаев не осуществится.
Но ведь десять процентов остается, это огромный запас вероятности, что удача поджидает Сашу, стоит только сделать первый шаг. Впрочем, если б осталось даже полпроцента, юная и самонадеянная девушка отважилась бы на поездку в Москву, сосредоточившую в себе абсолютно все пути к мечте. Мама сдалась, дед не разговаривал с внучкой и даже не простился перед отъездом, бабушка вздыхала и утирала слезы, давая понять, как она страдает. Наверное, они втайне были уверены, что дочь/внучка, провалившись на вступительных экзаменах, вернется домой и забудет навсегда о глупой затее, только поэтому отпустили.
Настал миг, когда Саша полетела через всю страну завоевывать благосклонность Мельпомены. Надо сказать, если б никого не нашлось в Москве, кто пустил бы к себе девочку, поездка не состоялась бы, но тут выручила бабушкина подруга, у которой в столице жила двоюродная сестра, тоже бабуля. Изабелла Дмитриевна тосковала по… черт ее знает, чего ей не хватало, но она охотно приютила хорошенькую провинциалку с противоположного конца планеты, радуясь гостье, словно девушка близкая родственница. Зато соседки по площадке запилили старушку:
– Белла, ты с ума сошла. Она тебя обманет! Обворует! Заставит написать завещание и убьет из-за квартиры! Ты разве не смотришь телевизор? Сколько мошенников, внушающих доверие, прикончило стариков…
А говорят, в Москве соседи по площадке даже не знают друг друга! Еще как знают. Но, может быть, это в своем роде исключительный дом? Старая пятиэтажка в центре, жильцы здесь жили с давних пор, вырастив детей и внуков, не удивительно, что все общались, они же срослись с этим домом и друг с другом.
Саша слышала высказывания старых и не очень женщин, боялась, что Изабелла Дмитриевна вежливо попросит ее уйти куда-нибудь, но та оказалась стойкой бабулей. Малюсенькая, худенькая – в чем там душа держится, с живыми глазенками и детской улыбкой, а несгибаемая.
И вдруг то, о чем грезила Саша, случилось: она поступила в театральный вуз! Это было… м-да, больше подобного градуса эйфории она не испытывала. Ей казалось, она уже запрыгнула на вершину и теперь останется там навсегда. И второй раз выручила Изабелла Дмитриевна:
– Зачем тебе, Саша, уходить в общежитие? Там не будет покоя, не будет возможности нормально учиться. Смотри, три комнаты! Для меня это слишком много. И фактически центр города! Метро рядом! Если уйдешь, мне будет очень одиноко. Я быстрее дуба дам без живой души рядом. Ты юна и еще не знаешь, что это такое одинокая старость…
* * *
Зато сейчас Саша узнала, что такое одинокая молодость – тоже не кайф, но компенсируется любимым делом, многие и этого не имеют.
– Так что мне должно было прийти в голову?
Саша настолько погрузилась в то чудесное время, когда надежды порхали вокруг нее, как бабочки – разнообразные и красочные, что забыла про Инока. И вдруг: она в машине едет, на коленях лежит сноп из цветов, на улице ночь, Инок крутит руль своего дорогого автомобиля. А бабочки-надежды… их осталось мало-мало, не всегда они показываются, больше прячутся, от этого как-то грустно…
– Почему уехала из Москвы? – наконец произнесла она, вспомнив, о чем шла речь совсем недавно. – Тебя не посещала мысль, что мне хотелось играть? Играть роли, о которых мечтают все-все актеры. И вот теперь я их играю.
– Но ты же снималась в кино…
– Угу. В малюсеньких эпизодах, в которых невозможно раскрыть свои способности. Знаешь, меня утверждали и на главные роли…
– Да ну! – почему-то хихикнул Инок, наверное, не поверил.
– Честно, честно! В сериале. Уже и костюмы начали шить, но… однажды позвонила ассистент режиссера и сообщила, что больше на примерку мне приезжать не нужно, другая актриса будет сниматься. Чья-то там дочка… Так что я ничего не потеряла. Нельзя потерять то, чего никогда не имел.
Было, что терять, было. Но так уж случилось, теперь глупо лить слезы по утраченным иллюзиям, тем более жаловаться на судьбу Иноку.
– А здесь, – продолжила она, – за полтора года я столько сыграла, что иногда думаю: не со мной это. И я… я просто счастлива.
– Понятно, – глуша мотор, сказал Инок, так как подъехал к ее дому. – Подожди, не торопись выходить, хочу в твою бочку счастья бросить ложку дегтя.
Уставшая Саша нехотя захлопнула дверцу, «ложка дегтя», честно говоря, не вдохновила, поэтому лишь после паузы она повернула лицо к Иноку, недоверчиво глядя на него.
– Да, да, – закивал тот. А выражение на физиономии… будто знал про Сашу нечто постыдное! – Мне не хотелось тебя расстраивать, особенно сегодня, в такой день, но… ты же сама просила, чтоб я выложил свои предположения, так?
– А-а-а… – вспомнила она. – Я и забыла. А что, все так серьезно?
– Более чем. Короче, софит упал не случайно: кто-то отвинтил болты, а также отрезал его от кабеля. Это факт, а не предположение. А предположение такое: софит сбросили конкретно на тебя.
– На меня… – повторила Саша, еще не вникая в смысл сказанного. – То есть кто-то хотел, чтобы софит упал мне на голову, мне?!
Иннокентий выпятил нижнюю губу, вот что не предполагал, так это наличие тормоза в голове девушки, которую считал схватывающей на лету. И шутить по этому поводу не было охоты, слишком уж опасная ситуация, как ему виделось. Но Саша и во время паузы не догнала, что к чему, смотрела удивленно, пришлось ему проблему разжевать:
– Ну, вообще-то, в кресле не я сижу каждый раз на первой сцене, причем на всех репетициях. Моя задача вынести кресло и вазон на английские картины, потом занести за кулисы, поэтому я всегда встречаюсь с тобой в этом месте сцены. А ты сидишь там постоянно, понимаешь? С первых репетиций. Заметь: тебе крупно повезло, что я оказался рядом.
– Заметила, – задумчиво произнесла Саша, находясь в своих мыслях. – Хм… мне на голову сбросили… Так получается, меня хотели у… – И вдруг у нее вытянулось лицо. – Убить?!! Да? Сбросили софит, чтобы меня…
Вот оно слово, наиболее подходящее к тому, что произошло, – убить. Отчего же раньше оно не приходило на ум? Да просто Саша убегала от него, потому что слово чуждое и, как ни странно, преследует ее, но об этом необязательно знать Иноку. Однако в театре, где добро и зло, любовь и ненависть, глупость и остроумие находятся в относительном равновесии, ибо это вечные темы постановок, убить человека в реальности… такого быть не может! Потому что… а вот потому! Как же поверить в чью-то злую волю?
– Нет, это… – Саша вяло обвела рукой круг в воздухе, что он означал, она и сама не знала, а больше-то и слов не нашлось.
Она опустила глаза, между ее бровей пролегла глубокая складка, рука нервно мяла бутон цветка. Только сейчас Саша поняла природу своего страха: не только тонны над сценой ее пугали, прежде всего бояться следует тех, кто этими тоннами способен распорядиться. И душа угадала, а также подсказала, что есть кто-то рядом, воплощающий собой абсолютное зло, действующее против Саши.
– Понимаю, – с сочувствием вздохнул Инок. – Тебе не верится, что это произошло с тобой и против тебя. Да, убийство в театре кажется выдумкой, глупостью. В сущности, это хороший сюжетец для криминальной драмы, ничего не имеющий с действительностью, ведь артисты на самом деле трусливые и гнилые по натуре, они как бы не способны…
– Не стоит огульно обо всех…
– Ладно, не буду. Но учти, всякий трус не способен на преступление до определенного момента, пока не зацепят его кровные интересы. Вот тут он развернется, и вся дрянь вылезет из его нутра, как дерьмо из общественного сортира, когда туда бросают дрожжи.
– Дрожжи? – рассеянно спросила Саша. – Как это?
– Не знаешь? Рассказываю. Родная тетка моей мамы в начале девяностых решила подзаработать и поехала куда-то на Кавказ за страшным дефицитом – дрожжами. Набрали тетки прессованных дрожжей на какой-то фабрике, приехали на вокзал и ждали поезда. Но ливень прошел, вода попала в сумки, дрожжи слиплись, обертка размокла… Короче, товару хана, не стоило тащить на себе тяжелые сумки. Тетеньки не нашли ничего лучшего, как выбросить все в общественный сортир. А туалеты тогда были… ну, как на дачах спецдомики, только из камня. Но стояла жара вдобавок. И вот оттуда, из самых недр, полезло наружу дерьмо, оно на дрожжах поднялось, как тесто.
Представив картину во всей туалетной «красе», Саша рассмеялась – вот и разрядилась атмосфера. Ненадолго, правда, минуту спустя она снова повесила нос, но все равно в салоне слегка потеплело, и тон Иннокентия стал мягче:
– Саш, у кого ты тут отняла кусок хлеба с маслом, а?
– Ты настаиваешь, что это было покушение?
– Наверху мелькнул человек, я успел его увидеть…
– Мужчина или женщина? – встрепенулась она.
– Не разобрал. Слишком высоко и темно там было, а софиты расположены ниже и прямо в глаза били светом. Я только заметил вверху движение – тень мелькнула… не бесформенная тень, это был человек, а не кошка. Бежать ловить его бессмысленно, с колосников целых три выхода – в карман сцены, на сцену с двух сторон по порталам можно спуститься и на внешнюю пожарную лестницу. По пожарке удобней всего, там тупик, прохожих нет, никто не увидит… разве что из окон многоэтажек… Но они далеко.
И снова пауза. Следовало обдумать услышанное, обдумать и понять, что происходит, откуда пришла опасность и почему. Паузу Инок считал по-своему:
– Значит, ты не знаешь, кого довела до покушения на тебя. А дела минувших дней? У тебя там все было… гладко?
– Как у всех, – резко бросила Саша. – Я пойду, ладно? Все, что ты наговорил, меня пугает… пока я знаю только это.
– Ладно, спокойной ночи.
Саша открыла дверцу, ступила одной ногой на землю… с ее колен посыпались букеты, распадаясь на отдельные стебли с бутонами и противно шурша целлофаном. Среди них не было роз, перевязанных траурной лентой – сегодня она не получила желтого подарка, но и эти упавшие на каменные плиты цветы отдавали похоронным духом, поднимать их не тянуло. Однако мы чаще делаем то, чего делать нам не хочется, вот и Саша кое-как собрала ворох цветов. Прежде чем попрощаться и захлопнуть дверцу, она вдруг озадачилась вслух:
– У тебя шикарная машина, а ты работаешь монтировщиком…
– Ммм… – ухмыльнулся Инок. – Значит, у работяг шикарных тачек быть не может? Странная у вас, деятели культуры, позиция. А если мама с папой купили сыну тачку? А если я заработал честным трудом на эти колеса? А сейчас приехал получать наследство, дело это долгое, от скуки решил поработать хоть кем-то?
– Обиделся? Зря. Я без задней мысли…
Она уже хотела захлопнуть дверцу, но:
– В театре я за тобой присмотрю, а в других местах будь осторожна.
Опять напугал. И странный какой-то этот Инок, интересно, он просто так принимает в ней участие или за его заботой кроется нечто меркантильное?
– Почему тебя волнует моя персона? – задала Саша закономерный вопрос, его давно следовало задать. – Мы едва знакомы, но ты так переживаешь за меня, будто… родной брат.
– Все люди братья, – отделался он тривиальной фразой. – Меня учили папа с мамой не проходить мимо чужой беды. Вот такой хороший человек я, поняла?
– Угу, – буркнула Саша и захлопнула дверцу.
Она не оглянулась, когда взревел мотор, но приостановилась перед калиткой, слыша удаляющийся звук кроссовера. У железного забора стояла узкая скамья, на нее Саша присела и задумалась: кто рискнул покуситься на ее жизнь? Конечно, у нее была жизнь до этого городка, правда, сложились обстоятельства, когда пришлось обрубить все концы одним махом. Оттуда мог тянуться хвост? Каким образом? Никто-никто не знает, куда она слиняла. Кроме мамы, конечно, еще дедушки и бабушки, а они и под страхом смертной казни никому не скажут. Впрочем, вряд ли к ним кто-либо поедет, чтобы узнать, где находится беглянка, слишком далеко ехать надо – оно того не стоит. А Изабелла Дмитриевна? Именно она устроила Сашу в этот театр через свою подругу-актрису. Хм, Изабеллушка стала родной, а родные не предают. Стоп! Кто сказал, что Сашу непременно ищут? Исчезла и исчезла – этот вариант, судя по всему, многих устраивал. Ладно, допустим, ищут и нашли… чтобы сбросить софит ей на голову? Абсурд!
В кустах раздался шорох! Саша вздрогнула, огляделась. Кошка, наверное, гоняется за мышами, испугала негодяйка. Но сидеть на улице расхотелось, ночи-то холодные и вокруг ни души. Район мало чем отличается от деревни, а может, вообще не отличается, иногда именно здесь, на улице, приходят мысли: что она делает в этой дыре? Правда, Саша быстренько возвращается в норму, и дыра следом кажется лучшим местом в мире, только не сегодня. Сегодня дыра стала не безопасной. К сожалению. Что с этим делать, Саша пока не знала.
Дома было тепло, на кухонном столе стоял ужин, накрытый салфеткой, и цветы в вазе. Милые старики, Саше повезло с ними. Но она даже не приподняла салфетки и не поинтересовалась, что там в тарелках, а прямиком направилась в душ. Вода сняла усталость, подняла настроение, пробудила аппетит. Завернувшись в полотенце, Саша вернулась на кухню. О, котлетки и какой-то сложный гарнир из овощей, а запах… мертвого поднимет. Наколов на вилку котлетку, Саша ела ее без хлеба и гарнира, мимоходом взглянула в окно и… чуть не подавилась, а сердце панически заколотилось в бешеном ритме.
Свет от матовых фонарей, разбросанных по двору и саду, тусклый, рассеянный, но темнота не казалась пугающе беспросветной, она неплохо просматривалась до ограды в глубине. И там, в саду, почти сливаясь с деревьями, стояла фигура. Ее трудно заметить, еще труднее разглядеть, кто же это. Пульсирующий хаос в голове, перемешанный с ужасом, заволок пеленой глаза. Понятно, что за стенами флигеля посторонний, проблема другая: какого черта человек стоит в чужом саду, что ему нужно? И не спросишь. Вдруг это маньяк? Стоит открыть дверь, он ворвется, растерзает… Кстати, человек стоял не спиной, не в профиль, а анфас, значит, смотрел конкретно на флигель. А в окне Саша, как в телевизоре!
Вот когда крошечная кухня бывает подарком, потому что на ватных ногах не удалось бы дойти до выключателя, а здесь – всего лишь стоит протянуть руку. Выключив свет, Саша снова повернулась к окну. Стоит! И вдруг кровь ударила в голову: а закрыла ли она дверь? Саша нащупала нож на столе, судорожно сжимая рукоятку (для самообороны взяла), двинулась на цыпочках к выходу, не подумав, что человек в саду слышать шагов не мог. Дверь, к счастью, она заперла. Но Саша накинула еще и крючок, затем вернулась на кухню, подкралась к окну… человека в саду не было.
Не спала она до самого рассвета, все прислушивалась к малейшим звукам, тайком в окна смотрела и сжимала в руках телефон, чтобы в случае опасности позвонить в полицию.
* * *
А утром сказка, обычная сказка по субботам и воскресеньям для маленьких зрителей, в этом спектакле Саша играла не главную роль, но очень значимую и симпатичную – Злую Колдунью. Так бывает только в театре: вечером королева, утром ведьма. Она едва не опоздала на спектакль, ведь забылась тяжелым сном на рассвете, потому что с дневным светом приходит и кажущаяся безопасность. Еле проснулась, да и то при помощи хозяйки, прибежавшей ее будить.
Разрисовав ярко лицо, приклеив ресницы и блестки, Саша переодевалась со скоростью метеора, слыша по трансляции гомон в зале – детки уже на местах. В гримерку пришла Алиса, это ее главреж вытащил из самодеятельности, она, прошествовав к столику Сашиной соседки, игравшей Добрую Фею, ядовито бросила:
– Из-за тебя задерживают спектакль.
– Извини, так получилось, – сказал в ответ Саша.
– На вечерний спектакль ты приходишь за полтора-два часа, а на утренний опаздываешь. Выходит, сказка для тебя отстой?
– Вовсе нет, мне нравится роль. Я банально проспала…
Саша не стала рефлексировать на тон гадюки, которой наступили на хвост, хотя бы потому, что не хотела подарить море удовольствия Алисе, когда та узрит раздражение. Раздражаешься – значит, тебя легко достать, а троллей полно не только в социальных сетях интернета, к тому же в жизни тролли – волонтеры, за свои пакости денег не получают. Алиса из породы волонтеров, у нее всегда найдется «доброе» словцо:
– Пить надо меньше.
Это она Саше! Которая вообще не пьет, на банкете только держала бокал и пригубливала – все. Вот что сказать хорошенькой дуре с нутром стервы, чтобы научить элементарным правилам общения и при этом не скатиться в свару? А играет положительную героиню, потому что беленькая, как Снегурочка, синеокая, круглолицая, ну, прям царевна священных вод. И терпение постепенно иссякало, потому как Саша далеко не железная леди, единственное, что ее выручало в подобных случаях, напутствие мамы, о котором она всегда помнила:
– Если тебе хамят и очень хочется ответить, сначала успокойся, поставь эмоции на ноль, так ты освободишь мозг и он подберет выгодный для тебя ответ или манеру поведения. После можешь открывать рот, но не крась фразы интонацией, дай понять, что тебя не задеть злобой. Срабатывает закон сохранения энергии: чужую, злую, ты не взяла, она осталась с хамом, а свою сохранила. Если же подключаешься к отрицательным биотокам, забираешь чужую злую энергию и отдаешь свою, в результате целый день болеешь. По моим наблюдениям, хамит либо дурак, либо враг, к сожалению, оба этих типа явление распространенное.
Саша не всегда следовала маминым правилам, иной раз невозможно сдержаться, тем не менее, когда получалось укротить себя, убеждалась: тактика работает. Сейчас, взглянув на Алису, копавшуюся в сумке, она про себя усмехнулась: на это «счастье», которое кому-то достанется за грехи, не стоит тратиться, но и без ответа нельзя оставлять:
– Я, Алиса, человек мирный, но ты преступила границы. В следующий раз, если я что-то подобное услышу, тебе придется предоставить доказательства, что я была пьяной.
– Ты мне угрожаешь? – фыркнула «Снегурочка».
– Ты правильно меня поняла… Почему роешься в чужой сумке?
– Мне… – вдруг потерялась Алиса, – разрешила Лада взять сигарету… а пачка в сумке.
– Пачка лежит на столе у зеркала с краю.
– Нашла! – подняла пачку Алиса, вынула сигарету и двинулась к выходу, но… судя по всему, девочка не привыкла к чужому превосходству. – Не надо мне угрожать. Ты не знаешь, кто мой отец…
– И знать не хочу. Ты ведь не знаешь, как и твой отец, кто мой любовник? Вот видишь…
Красивый ротик Алисы открылся сам собой, вероятно, ее ушки такое откровение никогда не слышали, она выпорхнула из гримерки, а Саша, нахмурившись, продолжила переодеваться в костюм. Теперь по театру поползут слухи о распутном поведении Бояровой, а с другой стороны… плевать. Пусть думают, что у Сашки есть покровитель и он сотрет всех в мелкий-мелкий порошок, в пудру, в тальк… нет, на молекулы разложит.
Отыграв первый акт, она побежала к костюмерам зашить порвавшийся костюм, а после – в гримерку. Еще не доходя до дверей, услышала взрыв хохота, а когда вошла – хохот резко оборвался. Ага! Обе соседки по гримерке на местах, с ними Алиса, занявшая стул Саши. Любому, кто попадал на резко оборвавшийся хохот, понятно, что речь шла о нем, ненаглядном и любимом предмете для насмешек (за спиной, конечно).
– Разреши… – взявшись за спинку стула, на котором умостила свой костлявый зад Алиса, сказала Саша. Та безоговорочно встала, закон места – это святое. И тут Саша забыла про баб, их дегенеративный смех и вообще все.
На ее гримировальном столе лежал… нет, не букет, лежал сноп из множества желтых роз. Все как обычно: концы обернуты в целлофан, черные ленты. Саша не притронулась к цветам, присаживаясь на законное место, довольно ровным голосом спросила:
– Откуда роскошь? И от кого?
Визитка лежала на столе, а не между бутонов, стало быть, три девицы изучили каждую буковку.
– С вахты принесли, – сообщила Олеся, тоже актриса лет тридцати пяти, мать-жена, с лицом стареющего лилипута и фигурой одиннадцатилетнего подростка. – Ты должна знать, от кого.
Намек на любовника. А Саша успела о нем, несуществующем, позабыть. Что ж, пусть будет так. Не взяв визитку, она подправляла грим, в зеркало видела, что за ней наблюдают, как в зоопарке, и переглядываются. Почему-то люди за спиной полагают, будто их переглядывания и ухмылки не видны, они забывают про зеркала. В гримерке реальные зеркала, но есть еще внутренние, в них мир отражается уж точно без камуфляжа, эти внутренние зеркала имеются у каждого, но люди почему-то об этом забывают. К ее радости, раздался третий звонок, и артистки убежали на второй акт, у Саши до выхода много времени. Оставшись одна, она сразу как-то обмякла, но взяла в руки визитку.
«С премьерой», – написано печатными буквами. М-да… цветов много, слишком много. Саша взяла сноп, он оказался тяжеленьким, потрогала ленточки. Нет, есть и второе отличие: букет перевязан двойной траурной лентой. Короче, двойной намек. А сколько роз прислали на этот раз? Пересчитала – двадцать восемь. Что значит сие число?
– Двадцать восемь… – повторяла она. И вспомнила только одно число, связанное лично с ней. – Через неделю мне двадцать восемь… Четное!
Безусловно, все это что-то означает, Саша пока не понимала – что. Где искать концы намеков? Паникует она не зря, нет-нет, не зря! Для начала нужно выяснить точно значение желтого цвета, значение цветов и цифр. Прекрасное время наступило: можно совершенно спокойно, не затрачивая лишней энергии узнать практически все! Где? В интернете, разумеется, а смартфон с собой…
– Желтый… – открыв сайт, читала вслух Саша. – Используют для накопления физической силы, для увеличения прибыли, также желтый цвет является цветом Бога-Отца. Ух, ты! Отлично…
Однако взгляд упал на похоронные ленты – как-то вот не связываются они с приятными ассоциациями, одна чернуха приходит на ум. Нужно искать все, что касается желтого цвета, обязательно противоположные значения, они тоже должны быть, как разные оттиски на сторонах монет.
– Угу, вот тоже: желтый – застывший солнечный свет, золото… Хм, поэтично. Дальше… Иуду Искариота в желтом плаще изображали… Получается, это еще и цвет предательства. Я как будто никого не предавала, а вот меня… Так, еретиков одевали в желтые одежды перед сожжением на костре… Брр! Значит, это цвет мучительной смерти. Что еще?.. Желтая звезда обозначала евреев во время Второй мировой, в средневековой Европе желтыми лентами отмечали людей второго сорта… И вот: «Цвет осени, зрелых колосьев и увядающих листьев, но также и цвет болезни, смерти, потустороннего мира»…
Да, не все так однозначно, вон сколько значений, причем диаметрально противоположных, половина абсолютно не внушает оптимизма. Какое из них относится к Саше – поди догадайся.
– У славянских народов желтый цвет – цвет измены и ревности, а у некоторых народов Средней Азии это… цвет скорби и траура…
Цвет скорби и траура… Именно о смерти подумала Саша, но примерить ее на себя как-то не получалось, молодость видит себя только в формате жизни. Снова взгляд упал на ленточки… Они были шире прежних раза в два, длиннее прежних, к тому же ленты две, четыре конца завиваются в спирали… Но и букет огромный – двадцать восемь роз! А раньше было семь… В науке о числах «семь» символизирует тягу к неизвестному, желание познать некие тайны, получить знания. А «двадцать восемь» означает… что от нас ничего не зависит в этой жизни!
– Намек, что меня скоро грохнут?
– Боярова! – раздался истеричный вопль Люси, влетевшей в гримуборную. – Ты давно на сцене!
Бросив смартфон на гримировочный столик, Саша взлетела со стула и ринулась вниз, слыша сзади:
– Все, Боярова, ты меня достала. Я обеспечу тебе выговор!
Тем временем на сцене Принц метался, хватаясь за голову:
– Я чувствую, чувствую ее… Злая Колдунья здесь!
Ему подыгрывал Верный Конь:
– Где? Где, ваше высочество? Не вижу! Но боюсь ее! Аж дрожу!
– Она вокруг нас! – опять Принц. – Она растворилась… Она невидима…
Бедняги тянули время, как могли, несли отсебятину, импровизировали с мизансценами. Верный Конь выписывал па, словно фигурист на льду (типа от страха) – лишь бы удержать внимание детей, которые громко смеялись над его гарцеванием.
Бежавшая Саша в полутьме в последний момент заметила преграду из части «дворца», обогнула удачно, но зацепилась за декорацию длиннющей мантией, свешивающейся с плеч до пят. Она вылетела на сцену вместе с куском декорации и сопровождающим ее грохотом:
– Принц!.. Я здесь!.. Что вижу, ваше… черт… высочество… блин…
Теперь Саше надо бы выручать их, потому что оба актера, повернувшись спиной к зрителям, закатились от беззвучного смеха и не могли произнести ни одной реплики. Но они-то находились лицом к ней! Почему-то на сцене палец покажи – и это кажется смешно до коликов с икотой. А тут Саша никак не могла отцепиться от прицепа, который, в свою очередь, потянул за собой еще одну часть декораций, раздался грохот падения деревянных конструкций за кулисами. Ей было не до смеха, а нужно провести сцену, выговорить текст, ко всему прочему, Люся грозила кулаком из-за кулис:
– Ну, погодите! Все получите у меня…
Снова ночь. Ночные прогулки когда-то были любимым занятием, но, приехав сюда, в одиночку Саша бродить не рисковала – улицы пустынны и плохо освещены. Возвращаясь из театра поздними вечерами, она уже не прогуливалась, а стремительно шагала, сжимая в кармане на непредвиденный случай газовый баллончик. Идти до дома скорым шагом примерно сорок минут, это недалеко, но после зловещей тени в саду не воодушевляла идея ни шагать, ни бежать по безлюдным улицам, наслаждаясь холодным воздухом, а на такси не наездишься.
Саша искренне обрадовалась, когда после вечернего спектакля Инок вызвался отвезти ее домой, мол, все равно ему по пути. Одно настораживало: похоже, скоро он начнет предлагать «дружбу» и все такое, на что она совсем не рассчитывала. Инок ехал медленно, что и подтверждало его намерения, впрочем, голова Саши занята другим: ей страшно одной, предстоящая ночь пугала.
– Ух, ты, сколько роз, – выразил восторг Инок. Правда, не высокопарно, скорее вяло. – Щедрый у тебя поклонник.
И вдруг Саша как кинет букет на заднее сиденье, как рыкнет:
– Никому не пожелаю таких поклонников!
– Ого… – опешил он. – Первый раз вижу злую радость. Слышь, Саша, с тобой что-то не так? Нет, я не лезу в душу, ради бога, но, может, могу чем-то помочь? Посмотри на меня: я большой и сильный, я все могу.
Так и попалась на участие, как рыба на удочку. При всей любви к уединению бывают моменты, когда становится душно и тесно в ограниченном мирке, нужен еще кто-то, с кем можно обсудить возникшую проблему, которой имя – опасность. Нет, больше ничего не случилось, так ведь достаточно полученных «подарков», чтобы перепугаться насмерть. Собственно, Саша не собиралась выкладывать совершенно постороннему человеку, что приводит ее в ужас, получилось это нечаянно.
– Двадцать восемь… – повторил Инок до смешного озабоченно, а как раз подъехали к дому Саши, он остановил кроссовер. – Круто. Что ты сама думаешь по этому поводу?
– Намек, наверное, – неуверенно произнесла Саша. – Ну, когда мне исполнится двадцать восемь лет, меня в срочном порядке отнесут на кладбище.
– Так радикально?
Она отвернулась, рассердившись на саму себя – распустила язык, дура! И понесло же ее выкладывать то, чего сама не понимала! У Инока сразу ирония в интонации послышалась, он не поверил! И Саша не поверила бы, расскажи ей кто-то другой про цветочки с ленточками и про человека из ниоткуда в ночном саду – слишком неправдоподобно, как-то по-книжному. Но Инок и не думал продолжать в ироничной тональности, у него даже свои версии появились:
– А такой вариант: тебя вынуждают уехать из города, м?
– Уехать? – подняла брови Саша, слегка обрадовавшись, ведь «вынуждают уехать» звучит мирно, в отличие от «угрожают расправой». – Мне не приходило в голову… То есть я мешаю кому-то, да?
– Видишь, как просто найти отправную точку, и никакой мистики. Идем дальше в логику: кому ты мешаешь? Это еще проще: твой недруг в театре.
– Думаешь?
– Конечно, я могу ошибаться… – дал задний ход он.
