Лариса Соболева
Дежавю с того света
Сергей не стал дальше разглядывать товар, а остановил взгляд на девушке, невольно представив ее во всем этом многообразном великолепии. Она все ниже опускала голову, а он облокотился о прилавок и, заглянув ей в лицо, хитро прищурился. Настенька смущалась, это было очевидно и забавляло Сергея, на самом деле она находилась в отчаянном поиске, каким образом выпроводить его и не обидеть, он же не за покупками пришел. Ах, как кстати вспомнила про покупки…
– Что угодно, сударь? – пролепетала она с тем же отчаянием, с каким только что искала выход из положения. – Вам помочь… в выборе?..
– А я на тебя пришел поглядеть при свете дня.
Нескромное признание, да что там – наглое, и вел себя Сергей так, будто купить собрался Настеньку. Набравшись смелости, краснея и бледнея, она все же решилась обидеть его и – будь что будет, пускай жалуется мадам:
– В таком случае, сударь, вам лучше покинуть магазин…
– Чего это ради? – развеселился Сергей.
– Наш магазин женский… и… и… сюда могут войти!
– А ежели ты мне понравилась?
Покойная бабушка твердила, что мужчинам верят только глупые девицы, а потом горько рыдают, если же намерения кавалера серьезны, то и ведет он себя подобающе, со всем уважением. Как раз уважения Настенька не увидела, разволновалась, впервые столкнувшись с подобным напором и не зная, что с этим делать. Если Сергей солжет мадам, будто она отказалась его обслужить, страшно подумать, что будет. У хозяйки заповедь: ни одного клиента не упускать, на этот счет она строга, а к ним захаживали и мужчины, многие неплохо разбирались в женском белье.
– Прошу вас, сударь… – начала было Настенька срывающимся голосом, но вдруг его ладонь накрыла ее кисть, лежавшую на прилавке.
Слыханное ли дело: взять незнакомую девушку за руку без ее позволения на то! Настенька испуганно выдернула руку, отпрянув назад, к счастью, их разделял прилавок, на нем не только удобно раскладывать изделия, показывая их покупателю, он еще служил и заграждением от таких вот наглецов.
– Вы испортите мою репутацию, – выпалила она. – Ежели сделаете скандал, меня уволят, а я дорожу местом. Мой дедушка… он болен, мне нужна эта работа… Прошу вас, сударь…
Сергей выпрямился, раскатисто рассмеявшись. Для белошвейки Настенька слишком неподатлива, а всем известно: яблоко слаще то, что висит высоко, в этом смысле недотрога только разжигает кровь, она еще желанней. С другой стороны, непонятно, чего она кочевряжится? Молодец он удалой, сам из себя хорош, девки его любят, а тут отпор дали. С чего это вдруг? Цену себе набивает?
– Уходите, – выдавила девушка и убежала в угол к юбкам и ночным одеяниям, раззадорив парня.
Он перепрыгнул через прилавок, хотя можно было обойти, и не успела Настенька глазом моргнуть, как очутилась в его руках, задрожав от ужаса.
– Неужто я так страшен, что ты трепещешь?
Да припечатал ее поцелуем прямо в красные губы, одной рукой прижимая к себе, другой держа за подбородок, чтобы не вырвалась. Девушка лишь глухо вскрикнула, упершись в его грудь ладонями, потом разом обмякла, значит, растаяла, не устояла. Сергею понравилось целовать недотрогу, он и выдерживал паузу в поцелуе как можно дольше, чтобы Настенька запомнила силу и сладость его губ. Оторвавшись, он удовлетворенно заулыбался, глядя на лицо девушки в расслабленном покое, закрытые глаза, полоску белых зубов между губами – хороша, ничего не скажешь, но бледновата. Сергей погладил ее по щеке и тихо позвал:
– Настенька…
А она – ни гугу. Он чуть встряхнул ее, повторив имя, но девушка была как мертвая, что и подтвердила ее рука, упавшая вниз, словно плеть. Тут-то Сергей и всполошился, не понимая, что стряслось. Подхватив ее на руки, поискал, куда бы уложить, да не нашел. Вышел с ней за прилавок, вертелся, окончательно растерявшись и бормоча:
– Что же это?.. Настя… Вот так дикарка. И куда мне теперь ее?..
– А! – вскрикнула женщина, войдя в магазин.
– Спокойно, мадам, спокойно! – прорычал он, боясь, что та поднимет вой, потом разбирайся ему с полицией.
Но мадам – стройная блондинка средних лет и по одежде аристократка – оказалась не из робких. Она направила в Сергея дуло крошечного пистолета, заговорив с иностранным акцентом:
– Пан бандит?
– Да какай я бандит, госпожа хорошая! Зашел, спросил эту… – Сергей приподнял выше девушку. – А она… она упала! Уберите пистолет, не ровен час – выстрелит.
– У меня есть умение в стрельбе. Хотите вороват мою Анастаси?
– Воровать? А, не-ет! Бог с вами. Да поглядите же, что с ней!
– Вон стул, несите ее туда. Но смотрите, пан, коль дурно сделать захотите, башку вам снесу, клянусь Езусом Христосом.
Действительно, возле окна-витрины стоял круглый стол и три стула, Сергей усадил девушку и не отходил от нее, иначе бедняжка упала бы. Мадам Беата осматривала Настеньку с докторской педантичностью, поворачивая лицо девушки, приподнимая веки. Сергей не выдержал:
– Живая хоть?
– Пан сомневаться будет? – усмехнулась она. – Анастаси лишенная чувств, не страшно. Держите ей голову, я принесу соль.
Вот так попал! Сергей вытер пот со лба рукавом и едва не уронил девушку, поспешно прижал ее к себе, чувствуя, что сам сейчас будет «лишенным чувств». На его счастье, прибежала мадам, сунула Настеньке под нос флакон, та вздрогнула, беспомощно захлопала глазами, ничего не понимая.
– Пан, несите ее на кушетка, – указывая на дверь, велела мадам Беата. Сергей тотчас поднял девушку, которая слабо запротестовала:
– Нет-нет, я сама… могу…
– Что ты кричишь, будто тебя горят на костре инквизиции? – мурлыкала хозяйка, идя впереди. – Пан не ест тебя. Ложите сюда…
Она заботливо укрыла клетчатым пледом Настеньку и приказала ей спать, не принимая возражений, после указала Сергею на дверь, а он и рад был удрать. Но когда выходил из магазина весь в липком поту, его остановил голос мадам Беаты:
– А что пан хотел у нас?
– Да так… потом как-нибудь… – буркнул он смущенно и выбежал.
– Бедный, – глядя вслед ему, произнесла мадам Беата со вздохом. – Он так напуган, а это всего лишь обморок.
Зыбин стоял над трупом не шевелясь и будто принюхивался, затем умостил толстый зад на поваленное дерево, уступив место Чиркуну. Тот осматривал труп, сокрушаясь, что столь молодая и прелестная особа так рано ушла из жизни. Выводов он не делал, поэтому Марго то и дело ерзала от нетерпения на том же бревне, где сидел гений сыска, ее любопытство требовало немедленного удовлетворения: что же случилось с девушкой, почему она оказалась в этом месте, сама или с чьей-то помощью ушла в загробный мир?
А Зыбин проявлял абсолютную незаинтересованность к находке, как показалось подполковнику. Он подставлял круглое лицо солнечному лучу, прорывавшемуся сквозь густые кроны, щурился и чмокал губами, словно луч ему вливал по каплям небесный нектар. Или смотрел налево, потом направо, опустив одну бровь, вторую подняв, а то и попросту дремал! Суров засомневался в его способностях, не может же квашня и сонная рохля в одном обличье шевелить мозгами!
– А ведь прохладно-с, господа, – наконец изрек гений сыска, поправляя шинель и ежась. – Кажись, я замерз.
– Это потому, что вы сидите, – сказала Марго, не отрывая глаз от анатома, который ее интересовал в данную минуту больше.
– Да я не к тому, – лениво промямлил Зыбин. – Девица-то легко одетая, в одном платьице-с.
– И что? – повернулась к нему теперь уже заинтересованная Марго. – Ну, Виссарион Фомич! Отчего вы молчите?
– Рассуждаю, ваше сиятельство. Про себя.
– Вы лучше рассуждайте вслух, – потребовала она.
– Да вот я и думаю, место сие далече от города, а коли девица сюда шла, то что ж она не одета в теплую одежку? Ни шарфика, ни платочка, ни шляпки…
– Ни телогрейки, ни салопа, – перебила Марго, дополнив список вещей, которые должны бы быть на девице. – Дальше-то что?
Но тут Чиркун подозвал полицейских, те взяли труп за ноги-плечи и переместили на другое место. Федор Ильич осмотрел примятую траву и с недоумением сообщил:
– Орудия убийства нет. Любезные, – обратился он к полицейским, – поищите-ка здесь, в траве.
– Убийства? – переспросила Марго. – Полагаете, девушку убили здесь?
– Самоубийство я исключаю, прекраснейшая, по причине того, что нет ни ножа, ни бритвы, коими эта особа могла разрезать себе руку. Но и когда бы мы нашли орудие, я бы настаивал на убийстве. Однако, ежели бы ее убили здесь, вы повсюду видели бы кровь, а крови-то нет.
– Да, крови нет, мы тоже заметили, – проговорила Марго.
– А кровоподтеки на руке есть, будто ее держали крепко. Точнее скажу, когда осмотрю тело.
Зыбин с трудом поднялся, заодно высказав мысли вслух, как немногим ранее требовала ее сиятельство:
– Потому и одета она легко, что девицу привезли мертвой и бросили тут, надеясь, что зверь подберет. Зверье опосля зимы изголодалось, но труп не тронуло. Почему-с?
– Девушку перевезли сегодняшней ночью, – догадался Мишель. – А то и под утро, когда город спит. Она же из города, не так ли?
– Все так, крестьянки иначе одеты, – закивал Зыбин. – На утренней зорьке зверь бежит подальше в лес, это ведь зимой мало кто в чащобы заглядывает, а весной люди зверя прогоняют. Потому и не добрались клыки до девицы.
Труп завернули в полотно – его привезли полицейские, – обвязали веревкой, потом погрузили на лошадь и отправились туда, где оставили коляску с кучером, а также телегу, которую захватили благодаря Мишелю, толково объяснившему о находке.
Зыбин и Чиркун ехали в коляске, остальные верхом. Виссарион Фомич, казалось, вновь дремал, несмотря на неудобства бездорожья, из-за чего коляска подпрыгивала и сотрясалась, издавая жалобное скрипение. Как она не развалилась на ухабах под тяжестью трех человек, включая кучера? Но личная безопасность в ветхой коляске не волновала ни Зыбина, ни Чиркуна, похожего на мясника сложением и на мечтателя лицом; он набивал в курительную трубку табак и вдруг легонько ткнул ею в выступающий живот Зыбина:
– Такой же случай у нас уже был: тоже девица, найденная на прошлой неделе, тоже юная и тоже резаная вена. Помните, Виссарион Фомич?
– Помню, помню.
– Как! – вмешалась в диалог Марго, ведя свою Ласточку вровень с коляской. – Еще одна девушка? С такой же раной? И вы молчали?
Тот, кто умолчал о предыдущей несчастной, понял, к кому обращается ее сиятельство, посему приоткрыл один глаз и скосил его на наездницу, промямлив:
– Недосуг было, сударыня, мы занимались живыми покойниками с чародеями – весьма занимательными историями, вам, как никому, это известно.
Его совиное веко опустилось, Зыбин снова впал в дрему, изредка шевеля и причмокивая толстыми губами. Чиркун раскурил трубку и, устроившись поудобней, несколько минут любовался пейзажами, тем не менее мысли его крутились вокруг находки, о чем он задумчиво проговорился:
– Сдается мне, и та девица, и эта – одних лихих рук дело.
– Одних, батенька, одних, – согласился с ним Зыбин, на этот раз не соизволив приоткрыть хотя бы один глаз.
Марго стегнула Ласточку, догнала брата и Сурова, которые ехали впереди, поставила лошадь между ними и углубилась в мысли.
3
Начало лета отличалось стабильно-ветреной погодой и частыми осадками, народ до сих пор облачался в плащи и куртки, некоторые еще не сняли сапожки. Но это как раз неплохо, Камилла не любила жару, от которой никуда не спрячешься, – только в помещении с кондиционером, да и то! Небольшое это счастье – искусственный холод, кстати, натуральный холод сохраняет кожу, поэтому она предпочитала его из чисто практических соображений.
Когда Эрик остановился неподалеку от ресторана «Нэпман», не на парковке, откуда выехать и влиться в общий поток автомобилей бывает чрезвычайно сложно, а на углу квартала, Камилла стащила с себя плащ, вызвав у добровольного (и бесплатного) водителя удивление:
– В одном платье пойдешь? Не замерзнешь?
– Переживу, – кидая плащ на заднее сиденье, ответила она. – Возможно, мне придется лететь оттуда… э… стрелой. Не оставлять же плащ в гардеробе.
– Согласен: при опасности получить кулаком по личику времени на гардероб не будет. Поражаюсь тебе, ты не боишься?
– Нет. Видишь ли, фактор неожиданности обескураживает человека, в первый момент он не соображает, как ему быть и поступать. Тут важно не дать ему опомниться и вовремя сделать ноги. Не выходи из машины и, как заметишь меня, заводи мотор. Ну, пока.
«Нэпман», один из самых крутых ресторанов в городе, был весьма своеобразен: громоздкие комоды и буфеты, круглые столики с белыми скатертями до пола, венские стулья, патефоны и прочий антиквариат времен нэпа – таков его антураж. Официантки с прическами каре двигались между столиками в мешковатых платьях с длинными бусами на шее. Похоже, они были в париках. По клавишам пианино била таперша, наигрывая непритязательные мелодии, в таком же одеянии, но еще с лисой на плечах и павлиньими перьями в волосах. Тут не подадут борщ по простой причине: его не готовят, блюда только с изюминкой и те, что предпочитали в соответствующие времена. Попсу здесь не услышишь, если пожелаешь смотреть телевизор и петь в караоке, топай по лестнице в другой зал, попроще.
Шагая к заказанному столику, Камилла ловила на себе плотоядные взгляды мужчин и завистливые женщин, ей нравилось чувство превосходства, посему она не торопилась, несла себя как фирменное блюдо. Пришла первой, ничуть не огорчилась: есть время присмотреться, кто решил, на свою беду, здесь поужинать. Простаки с тощими кошельками в «Нэпман» не захаживают, да и ведут они себя иначе, так, будто только что ограбили банк, после чего надумали немножко кутнуть, а представление о шике все равно осталось у них нищенским. В принципе Камилла относилась к деньгам легко, но с ними вольготней себя чувствовала.
Рядом сидела пара, о чем-то увлеченно беседуя, не супруги – это Камилла определяла с ходу, а ей интересны были семейные пары. И чем больше между ними любви, взаимопонимания, доверительности, тем лучше, забавнее.
Она уже собиралась переключить свое внимание на следующий столик, как вдруг молодой мужчина возмутил ее. Мельком взглянув на Камиллу, он проигнорировал томный взгляд и улыбку, провокационно направленные в его сторону, и переключился на спутницу. Это что такое?! Хотя бы для пристойности, в угоду женщине, хоть как-нибудь отреагировал.
– Добрый вечер, давно ждешь? – отвлек ее баритон.
А вот и он… Покровский уселся за стол, на соседний стул водрузил кожаный портфель (Камилла заметила: молодые мужчины предпочитают кейсы, а тем, кому за сорок, – портфели), взял ее руку и приложился к ладони влажными губами. Нежно и трепетно приложился, а лицо-то потное, сальное…
– Привет, – сказала она, высвобождая руку. – Как дела?
– Все, Кама! – Покровский откинулся на спинку стула, приподнял ладони и в порыве торжества стукнул пальцами по столу, будто ставя окончательную точку. – Я свободен. Ты сделала заказ? Не мешает отметить завершение тяжелейшего этапа в моей жизни.
– Закажи сам, – лениво отмахнулась она, покосившись на молодого мужчину, который к ее персоне отнесся как к пустому месту. Но он в ее сторону больше не смотрел ни случайно, ни намеренно, просто напрашиваясь на месть.
Тем временем Покровский подозвал официантку и, поскольку он здесь бывал часто, заказ сделал без изучения меню, после чего обожающе уставился на скучающую Камиллу, а может, обиженную, посему поторопился загладить свою вину:
– Прости, не всегда удается попасть вовремя на встречу…
– О чем ты? – не поняла Камилла.
– Ну, я же опоздал… Ты меня не слушаешь?
– Ах, об этом? Не бери в голову. Итак, ты развелся.
– Да. Вышло по-моему, правда, адвокату пришлось ужом вертеться, да и судье кинули, но я доволен, а ты?
Ответа он не удостоился – помешала официантка, поставившая на стол вино, минеральную воду, холодные закуски. Во время вынужденной паузы Камилла снова скосила глаза на пару за соседним столиком – ах, ах, молодой человек протянул бархатную коробочку спутнице, та всплеснула руками, схватилась за щеки и взяла.
– Я сам, вы свободны, – бросил официантке Покровский, забирая бутылку, когда та вознамерилась разлить вино по бокалам. – Кама, давай выпьем не за то, что прошло, я имею в виду мой развод, а за то, что светит. Светишь ты, значит, за тебя.
Что ж, она выпила, раз этому кретину не терпится обмыть свою катастрофу, тем более вино супер. Нет, может, оно и из дерьма сделано, но цена такова, что и уксус покажется нектаром. Изголодавшийся Покровский забрасывал в рот пластины холодного мяса со скоростью пылесоса, намазывал на хлеб горчицу, которая оставалась на губах, он утирал ее салфеткой, не переставая торопливо жевать. «И это обрюзглое, свиноподобное ЧМО считает, что оно с маркировкой «экстра-класс»? – думала Камилла.
– Кама… – запивая горчичное жжение, произнес Покровский, кривясь. – После ужина поедем ко мне, а завтра заберем твои вещи.
Вот и настал миг остудить пыл в его рыхлом теле и худой голове, а для Камы это – все равно что идти по лезвию бритвы, не зная, чем закончится следующий шаг. Риск, непредсказуемость момента, в какой-то мере опасность, скандал – разве это не способ разнообразить застой в тихом омуте? Она выпила вина, поставила бокал и, сложив на столе руки, печально сказала:
– Я много думала… Это была ошибка с нашей стороны.
– Что именно? – Покровский еще не догадывался, в какую он попал западню.
– Развод, – ответила Камилла. – Мы забыли, что на чужом горе счастья не построишь. Семью не надо было разрушать…
Еще одного изменщика ждала дома обманутая жена, дымя сигаретами, словно проснувшийся вулкан. Собственно, в адовых муках Антонина провела несколько часов, но и этого достаточно, чтобы сдохнуть от инфаркта. М-да, узнать об измене – это все равно что яду выпить с просроченным сроком годности и потом мучиться от чудовищных болей, долго не умирая.
Но Антонина была крепка, как гранитная плита, которой она непременно придавит мужа насмерть. Это ничего, что она мала ростом, кое-кто (муж, в частности) шутки шутит, мол, ее параметры: метр на метр, а талия сползла на щиколотки, но постоять за себя, за свое оскорбленное достоинство она в состоянии. Правда, все это отнюдь не означает, что просроченный яд не проник в мозг и душу, которая ой как болела…
Щелкнул замок. Антонина загасила сигарету, запила ее рюмкой коньяка для расширения сосудов, чтобы они не лопнули, и, подперев щеку кулаком, ждала появления благоверного. Дверь распахнулась…
Евгений Богданович в сорок пять выглядел моложе жены на добрый десяток лет, а ей недавно исполнилось сорок два. Надо полагать, это благодаря увлечению спортом он так строен и подтянут, резв и оптимистичен, да и морда у него привлекательная. А зачем Антонине, заурядной во всех отношениях, кроме карьеры, держать рядом с собой среднестатистическое ничто? Она дала ему все, чем богата, но муж оказался неблагодарной свиньей.
Насвистывая, он бросил кейс в кресло, после чего его взгляд попал на бутылку коньяка. Жена – любительница выпить, у них в администрации попойки часто устраиваются, он же не баловал себя излишествами. И накурено прямо в гостиной.
– По какому поводу? – поинтересовался он.
– По твоему, – процедила она, опершись пухлыми ладонями о колени и оттопырив в стороны локти.
В течение трех часов София слушала монолог-презентацию, журналистка по имени Вита соловьем заливалась, какая она крутая, как ее все боятся – от властей до фээсбэшников, в кабинеты которых она заходит, открывая ногой дверь. Ее принцип – распространять инфу (сплетню, если перевести на русский) так, чтобы потерялись концы первоисточника, далее кропай статейки и улыбки недовольным посылай, мол, это не я, народец базарит. Острые репортажи приглянулись Би-би-си, Виту бомбят звонками и зовут поработать на них в Москве с годик, потом для нее будут открыты все дороги: от Лондона до Рио-де-Жанейро. Уехать она пока не может, школьник сын на плечах (сын, разумеется, акселерат и вундеркинд, о чем мать распространялась добрых полчаса). Отдельная песня – мужчины, которые с ума сходят по Вите, забрасывают ее подарками, тащат в постель. Наконец добрались до интервью, уделив ему… пятнадцать минут. София недоумевала, почему Вита не записывает ее ответы, видимо, и память у нее выше средней.
К счастью, пришел Борис. Вита стреляла в него глазками, вероятно, проверяла, сможет ли очаровать мужа писательницы. Не вышло, и она отчалила.
– Что за страхолюдина была у нас? – мрачно поинтересовался Боря, весьма точно охарактеризовав облик Виты.
– Журналистка, – сказала София. – Брала у меня интервью. Да, внешность у нее скромная, зато мужчины от нее без ума, как она рассказала.
– И я могу рассказать, будто занял первое место в Штатах по бодибилдингу, да кто мне поверит? София, от убогих, ущербных людей держись подальше, они обделены природой и, как следствие, мстительны.
Настроение у Борьки хромает, причина в Софии. Но выправить отношения у нее нет желания, хотя он старается добить ее своим терпением, наступая на собственное самолюбие, а ведь не привык ущемлять себя ни в чем. В сущности, оба терпят друг друга, он добровольно, она – вынужденно. До сих пор ему не приходит в голову, что у нее есть другой мужчина, нет-нет, Боря уверовал: у жены временная блажь, корона писательницы сдавила ей голову, отчего пострадал рассудок, это пройдет. Если бы все вернулось на круги своя, что уже невозможно даже теоретически, он стал бы прежним – доморощенным деспотом, изводящим жену детскими капризами и претензиями. Все равно жалко его, а вначале ей казалось, что проще простого уйти хотя бы к отцу, раз обстоятельства не позволяют пока быть вместе с Артемом.
– Ты голоден? – осведомилась она.
– Поел в кабаке, – задумчиво произнес он и тут же внес уточнение, чтобы она не подумала плохого: – С компаньоном. У нас был деловой ужин.
– Тогда пойду к компьютеру, Вита забрала у меня много времени.
– М-да, ты идешь мочить своих персонажей, я иду спать… ну, «ящик» посмотрю. Ты у меня как квартирантка, – не удержался от упрека Борис. – Живешь в кабинете с компьютером, мне это надоело.
– И мне, – подхватила она, вернувшись. – Борь, лучший выход…
– Не, не, не! – Он поднял руки вверх, заходил по комнате. – Не надо, а то поссоримся.
Пожав плечами, София ушла в кабинет, включила компьютер, но за время загрузки улетела Муза, а без этой невидимой леди вдохновение спит мертвецким сном. Причина нерабочего состояния – мысли, мысли… То в голове крутился Артем, впрочем, он из нее и не уходил, но с дурацкой проблемой, которая мало-помалу стала допекать и ее. То папа с немым укором, неловко перед ним за двойную жизнь, а просвета пока не видно. То Борька… Ну, этот на ее совести полностью, сама из него слепила эгоцентрика, оберегая от быта и сдувая пылинки. Теперь он панически боится привести в дом другую женщину, которая наверняка воспротивится статусу его няньки и захочет установить свои порядки. Парадокс: с Софией дружит удача, но при этом в качестве испытаний выставляет барьеры, а с какого бока перемахнуть их, неясно. Нет, в таком состоянии лучше потратить время на прочтение написанного, заодно подправить…
Свой детектив
Весь день только и говорили о несчастной девице, Марго усмотрела в происшествии таинственную историю, которая непременно должна быть разгадана, на что Мишель отреагировал скептически:
– Неужели этот мешок лени с бакенбардами способен к разгадкам такого рода?
– Виссарион Фомич? – Марго не могла не вступиться за Зыбина, она любила справедливость. – Ты не знаешь его. Накануне вашего приезда он покончил с загадкой, которая весь город приводила в трепет. Да-да-да! Живые мертвецы – как тебе это нравится?
– Мертвецы действительно были живыми? – не поверил Суров.
– Живее не бывает.
И не удержалась от длинного рассказа, надо признать, весьма заинтересовавшего брата и подполковника. Собственно, она все время возвращалась к убитой девушке, поэтому, когда Марго засобиралась к венгру, Мишель возликовал, иначе этому не было бы конца.
Когда они с Суровым появились в особняке Ростовцевых при полном параде, Марго еще была не готова к выходу. Это офицерам достаточно мундир с аксельбантами надеть – и дамы у их ног, а как из безумного количества нарядов выбрать одно платье, отвечающее многим требованиям? Марго никогда не числилась в первых красавицах, но сегодня она жаждала быть если не первой, то единственной, неповторимой. Ехала не на бал, следовательно, пышность и сверкающие украшения неуместны, в то же время не в духе Медьери устраивать заурядные вечера. Вычислив, что поздней весной и летом предпочтение отдается пастельным тонам, она остановилась на выходном платье темно-фиалкового цвета с умеренным декольте и шлейфом, но с обилием плиссированных оборок сходных цветов, рюшами, атласными лентами и драпировкой, которая шла от с бедер и крепилась высоко сзади. Горничная Анфиса затянула корсет, дышать стало просто невозможно, ни рук не поднять, ни наклониться, но чего не вытерпишь ради красоты! На шею она надела золотую цепочку с цветной эмалевой подвеской, и такой же браслет с серьгами. Скромно, неброско, в то же время яркий акцент в наряде.
– Марго! – застонал Мишель, когда она сбежала по лестнице.
– Прошу простить меня, я заставила вас ждать, – затрещала она, – но мне совершенно нечего надеть!
– Не верь ей, Саша! – прорычал брат.
А Саша дар речи потерял, увидев ее, для него-то Марго и старалась.
Дом венгра был поистине огромен, такой и подобает иметь человеку, у которого есть средства не только на причуды, а Медьери ими прославился, но и на бросающуюся в глаза роскошь. Лакей оповестил, что прибыла ее сиятельство графиня Ростовцева с братом его сиятельством графом Уваровым, ему вторил другой лакей, затем третий.
– Перекличка напоминает дворец Его Императорского Величества, – насмешливо произнес Мишель.
– Не придирайся, дорогой, – мягко осадила его Марго. – Месье необыкновенно умен и галантен, он большой ученый…
– Он еще и ученый? – усмехнулся тот.
– И путешественник. Долгое время изучал медицину, побывал для этих целей в разных странах. Владеет гипнозом, если ты знаешь, что это такое. Может внушить тебе, будто ты птица, и ты будешь вести себя как птица. Я сама видела.
– Полагаю, Марго, ты, как всегда, преувеличиваешь его достоинства. Какова же его цель? Согласись, изучение медицины – дело хлопотное и требует много времени, а также практики, которая не всегда чиста и приятна. Зачем же обеспеченному человеку столько неудобств?
– Цель есть… но об этом позже.
Навстречу вышел сам хозяин в безупречном костюме оливкового цвета, высокий и сухощавый. В его восточной привлекательности просматривалась и таинственность, но искусственная, как полагала Марго. Ничто так не притягивает к человеку, как тайна и загадка, хочется разобраться, что за этим кроется.
– Маргарита Аристарховна, – обрадованно произнес хозяин дома, – я рад, что наконец и вы почтили меня своим…
– Полно, друг мой, – перебила она, подавая руку для поцелуя. – Мы же друзья, к чему церемонии? Я не одна. Позвольте вам представить: подполковник Суров Александр Иванович, а это мой старший брат Михаил Аристархович Уваров, он служит в полку подполковника ротмистром, оба близкие друзья.
Офицеры лихо щелкнули каблуками, в этот момент Марго залюбовалась обоими и прослушала фразы, которыми обменялся хозяин с ее спутниками. Очнулась, когда Медьери предложил ей руку, поторапливая:
– Прошу, господа, в залу, сейчас моя сестра будет играть, я очень горжусь ею.
– У вас так много живых цветов, – восхищалась по дороге Марго. – Где вы их взяли?
– В моей оранжерее, сударыня, – ответил Медьери. – Если пожелаете, я стану присылать вам по букету каждое утро.
– Не желаю. Ваши букеты взбесят моего мужа, а я не люблю кипящих страстей.
Медьери расхохотался, было очевидно, что общение с графиней доставляет ему огромное удовольствие, чего нельзя сказать о ее брате, который шепнул подполковнику:
– Марго до неприличия откровенна.
– Ты слишком строг, Мишель, – встал на ее защиту Суров, впрочем, как всегда. – Твоя сестра непосредственна, словно ребенок, к тому же этот господин удачно подыгрывает ей.
Их встретили тишина и звуки рояля, Медьери хотел подвести гостью к свободному креслу, но та жестом отказалась. Музыка – это то, что завораживает с первых нот, что возвышает и укрощает дух, этой своей страсти Марго отдавалась полностью, тем более при таком исполнении.
Играла темноволосая юная особа, пленительная, как звуки, что рождались под ее пальцами. В Урсуле не было выспренности, позы, о чем говорило ее светлое платье из шелка, прическа – волнистые волосы рассыпались по плечам и спине. Чарующая простота отличала девушку от тех, кто находился в зале. Играла она легко и свободно, улыбалась и казалась счастливой, передавая настроение гостям не потому, что стремилась к этому, нет, она играла для себя…
Как только Марго сформулировала впечатление, тотчас взглянула на брата, ведь «для себя» однажды уже было, только тогда очаровало пение, сейчас – музыка. Хотя обе девушки были разными, как земля и небо, нечто общее их объединяло, потому интуиция Марго подала сигнал опасности.
Мишель стоял, обхватив ладонью острый подбородок, а этот его взгляд, обращенный и на исполнительницу, и внутрь себя, сестре был хорошо знаком, и по ее спине пробежал холодок. Она лишь молилась Богу, чтобы на сей раз обошлось без драмы, не говоря уже о трагедии.
Закончилась музыкальная пьеса, гости аплодировали и наперебой хвалили Урсулу, а та смеялась, как смеются дети. Медьери не скрывал гордости за сестру, обнял ее и поцеловал в висок, что делать в свете не принято. Смущенная девушка отскочила к матери, сидевшей возле инструмента, тем временем хозяин пригласил гостей отужинать…
Со стороны Илларион напоминал солдата, идущего на штурм бастиона, – ему не хватало лишь винтовки со штыком, он шагал решительно и бубнил под нос, будто с кем-то ссорился:
– Да как ты посмел, как! Ежели ты, друг любезный, уверился, что тебе все дозволено, я тебя проучу! Научу обращению с порядочными девушками, раз твои мамаша с папашей не дали тебе должного воспитания…
От него шарахались прохожие, видя, что дороги он не разбирает, идет напролом и не замечает, как толкнул кого-то. Пришел Илларион на улицу, где жил, но двинул не к своему дому с высоким покосившимся забором, а к зажиточному Сережиному. Обычно он побаивался цепных псов на большом подворье, а тут мимо них прошел под рычание и лай, а также броски, к счастью, волкодавы не достали до его ног.
Илларион вытер башмаки о коврик у порога и в первой же комнате встретил Сережкину мамашу, которую не обхватишь и вдвоем, и осведомился у нее:
– Сережка где?
– Знамо где: у себя в кибинете, – отвечала она сладким высоким голосом.
