Лариса Романовская
Брат дракона
Нууля и разные там огни
В лицейском классе всегда насыщенно: экскурсии и факультативы, подготовка к олимпиадам и репетиции ко дню лицея. И проекты. Аркаша домой приходил иногда уже после Валеры, потому что тот в простом десятом и факультативов у него нет. Валерка вместо этого дома играл в кроссаут[5].
Сегодня Аркаша и Валера вместе из школы вышли. Валерка – после восьмого урока, Аркаша – после репетиции. Оба домой сразу не пошли, у обоих дела были во дворе напротив школы.
Аркаша к своим друзьям из лицейского пятого побежал. Они с первого сентября постоянно на стадион ходят. Их издали всех слышно: и Лёшу Васина, и Артура Беззубова, и особенно Марата Шамраева.
Орали – значит, бегали! Отдыхали после уроков!
Но не в футбол играли, а просто в догонялки, мяча-то нет. Зато у всех лицейских теперь были фонарики. С одного края эти фонарики светили узким белым лучом, с другого – широким цветным: кнопкой щелкаешь – и в фонарике стеклышко меняется, как в калейдоскопе. Луч из красного становится зеленым, потом желтым, потом синим. Потом снова красным.
Это были хорошие фонарики, удобные. Их лицейскому классу подарили в честь начала нового модуля. И чтобы утром в темноте в школу ходить было не так грустно. Аркаша свой фонарик в рюкзак положил, про него и не вспоминал. Светло еще на улице, неинтересно.
А Марат сегодня на всех переменах фонариком щелкал. Не светил, а людей раскрашивал. Щелкал фонариком – и руку подставлял в луч. Рука сперва становилась красная, потом зеленая, потом желтая, потом синяя. Марат узнал: если на одного человека с двух сторон светить, то у такого человека уши и щеки будут разного цвета. В общем, хорошо иногда в лицейском классе учиться, с подарками. А еще лучше по стадиону бегать, с фонариком! Это они уже с Аркашей вдвоем обсудили и решили.
Аркаша на Марата синим светил, Марат на Аркашу зеленым отстреливался. Васин свой фонарик на белую стадионную стену наставил и будто картину там рисовал, всеми цветами по очереди. А Беззубов в эту картинку разные тени вставлял. Зайца, чертика и лося (которого двумя ладонями показывают). В общем, хорошо было даже без темноты. Аркаша потом обратно в школу сбегал, на первый этаж, воды попить из кулера, вернулся, а на стадионе ни Васина, ни Беззубова. Марат в одиночку от девчонок цветными лучами отстреливается. Девчонок было всего две, но мощные – Соня и Нууля.
Марат Аркашу увидел, обрадовался:
– Подмога идет, берегись!
И засадил узким белым лучом Нууле в оба глаза.
Лучом совсем не больно, он же не ядовитый, не лазерный. Но Нууля так завизжала!
Та-а-ак!
Даже вот ТА-А-А-АК!
Все бабушки и мамы детской площадки были ее. Аркаша и Марат помчались спасаться бегством. Марат быстрее бегал, он выбился вперед и задавал маршрут. Он к своему дому мчался, а Аркаша за ним, не думая, куда бежит. Даже фонарик не выключил. Аркаша так и летел по тротуару, размахивая синим лучом, будто мигалка на полицейской машине. Здорово!
Никакие мамы и бабушки за ними не гнались, поэтому Марат и Аркаша просто так еще немного вокруг Маратова дома побегали, помигали синими огнями. Сирен в фонариках не было, самим выть пришлось. А потом мама Марата их с балкона увидела и закричала, чтобы они не кричали. У Марата на балконе сестренка спит. И вообще, Марату домой пора, потому что в бассейн скоро. Марат и пошел. Он умный – к дому сразу с рюкзаком помчался.
Аркаше пришлось обратно за своими вещами одному идти.
На стадионе было пусто и грустно. Аркашины рюкзак и сменка в луже лежали. Он сразу понял, что это Нууля сделала. Кто ж еще-то?
Нуулю на самом деле Улей зовут. Ульяной. Она в лицейский класс из другой школы попала. И сразу с Соней подружилась. А у Сони привычка – она, когда говорит, всё время «ну» прибавляет: «Ну Марат, ну Шамраев, ну отстань ты от меня, ну?»
С Улей Соня сильнее всего дружила. Ну и звала ее всё время, и спрашивала, и предлагала: «Ну, Уля, ну пойдем вместе в туалет, ну мне одной скучно». Уля еще не запомнила, как кого в лицейском классе зовут, а лицейский класс уже называл ее «Нуулей». Ну правда же! Нууля ведь немного ну… нудная.
И вредная. Сменку в лужу – это точно она.
Аркаша шел через стадион, нес в одной руке мокрый мешок со сменкой, в другой мокрый рюкзак, с них вода капала, будто это вёдра, как на коромысле в учебнике по литературе. А в кармане куртки фонарик нетерпеливо мигал. Хочется фонарику, чтобы с ним поиграли. А не получается – руки-то заняты, всё из-за Нуули.
И тут, значит, как раз за стеной стадиона послышался Нуулин голос.
– Соня, я прямо не знаю, чего Шамраев мне в глаза всё время светит. И так, и вот так… Думает, мне приятно, что ли?
– Ну, Уля, ну он в тебя влюбился, наверное, – подсказала Соня.
– Ой, а почему? В меня никогда в жизни никто не влюблялся.
– Ну, Уля, ну ты же красивая!
Нууля сразу засмеялась, и Соня тоже засмеялась, без всяких своих «ну». И они под этот смех свернули в сторону и ушли с этим своим смехом.
Вообще у Нуули голос хороший, особенно когда она визжит. Нууля здорово визжит – не пронзительно, и не противно, и не тоненько, и не очень долго. Поэтому в нее было приятно фонариком светить. Только теперь стало нельзя. Если Аркаша тоже Нууле засветит, она решит, что и он в нее влюбился, а он не хотел с лучшим другом за одну принцессу, как принц Персии, сражаться – да и больно надо.
Аркаша мокрую сменку повесил на мокрый рюкзак и вынул наконец из кармана фонарик. Тот был теплый и даже чуть гудел – от радости.
Аркаша побежал домой и всё мигал зеленым, будто одновременно был гоночной машиной и всеми светофорами на ее пути.
Бесконечный вечер
Над улицей висела зеленая луна светофора. Под ней догоняли друг друга мокрые машины. Машины брызгались водой из грязных луж. В Аркашу тоже брызнули, хотя он сейчас был вне игры.
Аркаша стоял на светофоре. Ему светила другая светофорная луна – красная. Сердитая и усталая. И все полоски на «зебре» сейчас были не белыми, а красноватыми – будто они тоже ободрались до крови.
Это Аркаша сегодня после второго урока упал на лестнице. Кровь давно присохла к рубашке и локоть не сильно болел, но Аркаша увидел красные отсветы, и ему стало больнее.
И обидно тоже стало. Светофор всё не переключался, не давал пройти.
По ту сторону «зебры» как раз стоял Аркашин дом. Ему отсюда было видно, как свет горит в Валеркиной комнате. Дома тепло. Тихо. Ни ветра, ни дождя, ни воды из грязной лужи.
Вот бы промотать сейчас несколько минут Аркашиной жизни – вперед, как сцену в скучном фильме. Чтобы раз – и Аркаша из этой секунды перешел в ту, где он уже в коридоре стоит и снимает один мокрый ботинок о другой.
Вот в фильмах это нормально. Героя показывают в машине или в вагоне, как он едет и нервничает. А потом раз – он уже на месте. Стреляет или разговаривает. А настоящую жизнь никто не монтирует. Стой себе у светофора, жди…
Хотя, если бы Аркаша мог свою жизнь перематывать и монтировать, он бы, например, всю сегодняшнюю школу перемотал бы. На первом кадре Аркаша бы из подъезда вышел, а на втором обратно бы вошел. И всё. Никакой англичанки с дурацкой контрольной, никаких ободранных локтей. Никаких догонялок в раздевалке – когда они с Маратом случайно Беззубова уронили на коробку, в которую использованные батарейки надо складывать.
Догонялки ладно, пусть будут. А как они с Беззубовым дрались – перемотать. И репетицию ко дню лицея тоже перемотать. На репетиции у всех мобильники отбирают, стой себе, скучай.
Весь сегодняшний день перемотать можно.
Аркаша не обратил внимания, какой там свет горит. А белые полоски «зебры» теперь зеленый цвет отражали. Там такой зеленый был, очень-очень зеленый, как маркер на электронной доске. Школьный какой-то цвет.
Зеленая луна светила теперь для Аркаши, а он стоял, мешал другим пешеходам. Светофор уже мигал, давай, торопись, еще успеешь. А у Аркаши сил не было торопиться. Он стоял и мечтал, чтобы его в коридор перемонтировали.
Или чтобы домой запрыгнуть можно было. Окна квартиры – вот же они! Вот если бы кто-нибудь прицелился из огромного нерфа и выстрелил Аркашей прямо в их окно!
Аркаша бы тогда летел – над «зеброй», над черным асфальтом, над машинами.
Просто летел. И руками бы даже не взмахивал. Он бы ветер поймал, как на море волну ловят, и на нем бы вверх поднялся, да. И ногами бы болтал. А за спиной рюкзак бы болтался и капюшон надувался бы от скорости. Хорошо бы так домой было попасть, быстро.
Аркашу наконец в спину толкнули – потому что для него опять зеленый горел, а он опять стоял и всем мешал. Но пришлось идти по «зебре», по зеленым пятнам. Теперь, когда Аркаша немного полетал, ему хорошо было идти… Легко даже. И локоть не болел. И ботинки были уже какие-то не очень мокрые.
И вечер стал нормальный – черный, красный и зеленый, с желтыми огнями и белыми витринами. Красивый вечер, не надо его перематывать.
Аркаша шел и теперь жалел, что от «зебры» до дома совсем немного. Вот бы наоборот: идешь себе, идешь, а дорога не кончается, и вечер не кончается тоже, до тех пор пока Аркаша всё интересное не придумает и не успеет сделать. Аркаше теперь не хотелось с этим вечером расставаться, они как будто сроднились, пока вместе на светофоре стояли, наверное.
Вечер стал частью Аркаши. Или Аркаша сам превратился в вечер. Можно же, наверное, превратиться в вечер. И никому об этом не говорить.
Аркаша пришел домой. Снял один мокрый ботинок о другой. Дождался, когда мама придет с работы, и с ней поужинал. Потом стрелял в Валерку пулями из нерфа, потом уроки делал, потом мама позвала «Доктора Кто» смотреть. И Аркаша пошел, конечно.
А Аркаша-вечер тем временем летал… Над дорогами, над домами, над машинами, над людьми. В окна заглядывал и фонарям в лица. И светофоры гладил, чтобы они не вредничали, переключались побыстрее.
Потом Аркаша-вечер качался на деревьях. Оттягивал ветки и взлетал с них. Как из катапульты. До звезд. И возвращался обратно, спускался медленно на землю. На город. И никуда не торопился, потому что осенью все вечера именно такие – медленные… Почти бесконечные.
А потом вечер уснул. Снилась ему школа, лестница на втором этаже. На этой лестнице все ступеньки были покрашены в белый цвет, как на «зебре». Еще на лестнице мигали светофоры. Можно было бегать вниз и вверх, никого не спихивать и никуда не падать.
