Лариса Бутырина
Априори Life 2

– Это то, что я подумала?

– И это тоже.

– Что ж…

Я жестом позвала официанта и в очередной раз заказала американо.

«Dietro ogni donna di successo c'è … una notevole quantità di caffè», как сказал один из великих. За каждой преуспевающей женщиной… значительный объем выпитого кофе.

«Что умерло, пусть остается мертвым, – думала я, поднимая чашку для скрепления договора. И я надеюсь, что «прах, в прах возвратившись», даст плодородную почву живущему ныне….»

***

Я медленно повернула ключ. В квартире было так тихо, что любой звук казался гораздо громче, чем был на самом деле. Стук каблуков и хлопок закрывшейся двери гулким эхом отскочил от стен.

Пахло кальянным дымом и цитрусами. Я на цыпочках прокралась в ванну и открыла кран. Мне доставляет некое удовольствие смотреть на льющуюся воду, бесконечность этого процесса сродни движению жизни, – напористо, переменно и может прекратиться одним поворотом чьей-то руки.

Дверь резко отворилась, и, опираясь руками в проемы, на пороге стоял Максим. Он как-то встревожено смотрит на меня и открывает рот, в явном порыве сказать что-то важное, но в итоге произносит лишь: «Прости, что я без приглашения».

Я несколько теряюсь, делаю шаг в его сторону и, смущенно улыбаясь, осторожно беру его за руку и сплетаю свои ледяные пальцы с его обжигающе горячими. Блестящие глаза спокойно и ласково смотрят на меня. Я чуть поворачиваю голову, прижимаясь еще ближе и дышу в маленькую ложбинку между его ключицами.

– У тебя такие красивые волосы, – низко заговорил он вибрациями в груди. – Так и тянет накрутить их на палец… Сколько получится оборотов? Давай попробуем… Пять с половиной, почти шесть… Как у сложного замка, дополнительные пол-оборота – для блокировки. И медленно опустив кончик локона вниз по плечу, он чуть наклонил голову и прижался щекой к моему лицу. Сразу стало тепло и уютно, стало невероятно трогательно. Я приподнялась на цыпочки, как балерина, и, чувствуя, что теряю баланс равновесия, успела обхватить его руками за торс.

– Что за предпосылки неустойчивости? – удивился он, подхватывая меня под локти.

– У меня от тебя не то, что голова кружится, – стрелки на чулках сами собой разъезжаются и помада размазывается … – улыбнулась я и слегка прикусила нижняя губу.

Превосходно физически сложенный, незаурядный, как Джонни Депп и такой же нужный в хозяйстве он перешел мою жизнь в опасном месте. Рост средний, брюнет, глаза глубокие, не женат. Я даже боялась прикасаться к нему по первости, а когда это произошло, думала, сойду с ума от желания. Он занял большую часть мыслей в моей голове, и мне не хотелось говорить ему "прочь". Он стал для меня особенным, не таким, как все. Я много наблюдала за ним и с каждым разом убеждалась все больше, что мы, женщины, оказывается, очень мало знаем, а чаще и совсем не знаем любовный строй утонченной мужской души. Неоспоримым фактом оставалось лишь то, что только тот, кто достаточно мужчина, способен освободить в женщине женщину.

Это ведь была обычная среда. С утра я успела уладить некоторые текущие дела, посетовать в кофейне с чрезмерно общительной пожилой дамой о непогоде, поработать с текстом, постоять в пробке, прослушать новую музыкальную подборку, снова выпить кофе и так дотянуть до времени вечера, в которое записалась на тренировочную площадку. Мысль об освоение двухколесного транспортного средства возникла спонтанно, как и много в моей жизни, и буквально вчера. Час изучения в сети образовательных учреждений по данному направлению, пара удобных по месторасположению, один телефонный звонок и старые кеды в багажнике тут же привели мою мысль в исполнение.

Нет, та среда не была обычной, как могу я смело заверить теперь. В том красивом и наглом лице, представившимся моим инструктором, было что-то загадочное и привлекательное. У него были крепкие ладони, карие глаза, и пахло от него каким-то знакомым ароматом. И он был необычайно внимательным и на удивление доходчиво объяснял. Не вспомню, когда в последний раз мне было настолько интересно слушать, и тем более, – хотелось понимать. Я внимала, как губка.

– Отжимать нужно еще медленнее, тогда глохнуть не будешь, – прокомментировал он и накрыл мою руку своей, чтобы продемонстрировать.

Меня пробрало будто током, но понимание пришло мгновенно. После удачной попытки, я на радостях чуть не снесла разделительный конус и, снова заглохнув, разложилась прямо по центру площадки.

Я, наверное, слишком люблю боль – свою или чужую, – размышляла я, пока мне заботливо перематывали вывихнутое запястье эластичным бинтом. Маленькие инъекции боли – они же, как укол эндорфина прямо в сердце, действуют быстро и безотказно. В этом и была наша с ним неоспоримая схожесть, как выяснилось позднее. Макс то и дело загонял себя физическими тренировками, пытаясь заглушить постоянную душевную боль кратковременной физической. В движке сгорает не только топливо. Человеческие эмоции горят не хуже…

*

«Любовь нельзя ни искусственно вызвать, ни развить, ни убедительно изобразить. Она возникает по воле судьбы, а не по воле разума…»

Я осторожно взяла лежавшую поверх остальных изданий книгу и раскрыла ее на произвольной странице. Я любила рассматривать по утрам его книги, пока он спал. Книги. Только подумать, – в наше время электронных библиотек и онлайн публикаций еще кто-то предпочитает бумажные. Я листала потрепанный томик в мягком переплете, выхватывая оттуда отдельные фразы, и время от времени бросала виновато-шкодливый взгляд в сторону спящего Макса. Для меня это сродни вторжению в интимный мир – пролистывать чужие книги, – они могут сказать о человеке гораздо больше, чем его биография. И как выяснилось, мы с Максом были близки не только в постели. С каждым разом, листая его книги, я все больше задумывалась о том, как можно описать нашу связь. У нас было что-то вроде договора. Да. Это, видимо, самое подходящее слово. Я встретила его, мне было с ним интересно, я чувствовала себя в безопасности. Мы обнимались, целовались, занимались любовью. Я посещала его тренировки время от времени. У нас была физическая близость, которая ни к чему не обязывает. Связь без привязанности. Я вряд ли смогла бы ранить его своим уходом, он ничего мне не обещал, и уходя, я не испытывала чувства вины. Это был не союз, а договор, не предполагающий взаимной ответственности. И доверия. Хотя во многих трюках я доверяла ему свою жизнь. Но во всей парадоксальности ситуации к союзу с ним я все же никогда не стремилась.

«Счастье делает нас уязвимыми…», – я стояла под душем, закрыв глаза, и будто слышала тихий голос из прошлого, настырно шепчущей мне на ухо: «Тебе сразу становится есть, что терять».

Меня вдруг отчаянно затрясло. Я оперлась вытянутыми руками о стену и, низко опустив голову, глубоко задышала. Капли монотонно долбили в затылок, скатываясь по волосам. Я втягивала в себя воздух как загнанный скакун, открывала и закрывала рот, вздыхая и балансируя на гране безмолвного крика. Но не заплакала. Ни разу…

Я не знаю, существует ли предел выносливости, приходящийся на долю одного человека, но говорят, нам отпущено ровно столько, насколько достаточно сил.

– Мне сегодня приснилось, что ты станешь скучным, – заговорила я, когда что-то прохладное и нежное прикоснулось к моему плечу. Лишь после того, как всем телом я ощутила его присутствие, а его горячая рука обхватила меня за живот, я открыла глаза и увидела перед собой красную орхидею. – Ты бросишь спорт, купишь дом, посадишь дерево. Я рожу тебе сына. А ты вдруг приносишь мне цветок… – я прижималась к нему спиной, а он держал меня в крепких руках и осыпал поцелуями мои мокрые плечи, будто вкладывая в каждый из них некий потаенный смысл, который я никак не могла ухватить.

Все это его чертовы наркотические губы. – Не делай этого, прошу тебя, Макс. Не надо. Я все равно не смогу полюбить тебя сильнее.

Хотя он об этом и не просил…

***

Огромный зал московского Шереметьево-2 встретил меня длинной очередью на паспортный контроль. Там-то я и ощутила сначала волнение, а потом беспокойство. Оно пришло внезапно и не оставляло, как докучливая икота в ожидание момента, когда мне предстояло предъявить паспорт человеку в форме. Симпатичная женщина в форме – круглолицая, как на иллюстрации к русской сказке (без кокошника разве что), дружелюбно улыбнулась и незаметно поправила прическу, когда я посмотрела ей в глаза, а потом положила мой раскрытый паспорт на какое-то считывающее устройство. Она не собиралась снимать у меня отпечатки пальцев, не сканировала сетчатку глаза и не расспрашивала с пристрастием, «почему и с какой целью я прилетела». Она лишь пожелала мне «всего доброго» и вернула паспорт. Как это ни странно, но именно эта женщина-пограничник за пуленепробиваемым стеклом дала мне понять, что я для нее не только номер паспорта и визы, пусть и не совсем подлинный, и что, невзирая на ряд предстоящих сложностей, я все же вернулась домой.

– Бумажная волокита немного затянулась, Лер, но переоформление уже на финальной стадии, – Рамир встретил меня как всегда радушно и тут же усадил в кресло в своем новом офисе, окна которого, как легко можно было догадаться, выходили на главный вход в здание. Он непременно наблюдал за приездом тех или иных лиц, как с обзорного пункта, – тактика, привычка, старая школа – (называй, как хочешь) вторая натура. Не был и исключением Rolls-Royce Phantom неизменно черного цвета, из которого менее десяти минут назад в сопровождение его доверенных лиц, почти синхронно открывающих дверцу, подающих руку, распахивающих над головой зонт и прикрывающих спину вышла молодая особа в удлиненном бежевом пальто менее суток назад прибывшая в столицу.

– Рад, что ты все же уложилась в кратчайшие сроки и прилетела заявленным рейсом, – радушно приветствовал он. – Я не прогадал, кстати, с предоставленным транспортом?

Я мягко улыбнулась: – Ты же знаешь, есть вещи, которым приятно хранить верность. Вневременное исполнение стиля класса люкс современного автомобилестроения – одно из них.

– Я рад, – довольно отозвался он и расположился в кресле, напротив. – Честное слово, рад.

– Тогда мы можем перейти к делам, – тактично перебила его я. – Ты серьезно полагаешь, что юрист, ходатайствующий это дело, скончался в самом пике действующего процесса от сердечного приступа? И это на сорок первом году его жизни?

– Ты считаешь иначе? – он посмотрел на меня с неким подозрением. – Процесс в любом случае продолжает двигаться в заданном и единственно возможном для него направление, лишь в чуть замедленном темпе в свете последних событий и передачи бумаг.

– Я ничего не утверждаю, но подобная задержка может играть кому-то на руку и совсем не слабо играть. Тебе ли не знать цену времени.

– Ты кого-то подозреваешь?

– Пока никого, – я безразлично пожала плечами. – Я не совсем еще в курсе дела. Хотя один из твоих сопровождающих вызвал у меня не двусмысленную реакцию.

– Ребята из охраны? – с нескрываемым волнением встрепенулся он. – Кто там что натворил?

– Ничего особенного. Просто один из них был явно больше других рад меня видеть, а ты знаешь, что я не доверяю людям, способным искренне улыбаться в восемь утра, тем более с подобной профессией.

– Пашка! – Рамир засмеялся в голос. – Я почему-то не сомневался, что он поедет собственнолично. В свете последних событий мы с ним полностью сменили состав персональщиков, он же остался, несмотря ни на что. Сама знаешь, более компетентного и доверенного человека в данном вопросе вряд ли можно еще найти.

– Приятно осознавать, что старая гвардия все еще жива, – снова улыбнулась я. – И пашет по-прежнему не по поверхности, как я полагаю.

– Без тебя все равно должной глубины не получается, – продолжал он увеличивать дозу ванили в общении.

«Мужчины, как правило, возводят женщину на пьедестал, чтобы потом пнуть ее оттуда. Без пьедестала эффект был бы уже не тот…», – вспомнилось мне, как ни кстати. «Но раз уж кто-то выстраивает игровую стратегию, то кому-то определенно необходимо вести счет. Почему бы и нет, собственно говоря. Почему бы…»

– Все это очень мило и трогательно, Рам, – выдержав паузу, заговорила я и глубоко посмотрела ему в глаза. – Однако хватит уже любезностей на сегодняшнее утро. Введи меня, пожалуйста, в курс дела. Мне нужен полный объем информации.

*

– Ты все же постарайся без кардинальных методов, ладно? – подытожил Рамир под конец своей речи.

Шел четвертый час нашей беседы. Голова дымилась, но просила не останавливаться. Сколько же я упустила за это время, сколько теперь предстоит наверстать. Это как изголодавшиеся по нагрузкам мышцы, – деревянные, но память осталась. Возвращаются в форму лишь благодаря четкому комплексу упражнений. Мозг – та же мышца, и не надо уповать на природные данные.

– Какие кардинальные методы? – искренне изумилась я. – После того, как полностью подготовят пакет документов, и они будут подписаны, начнётся «война». Тебе лучше меня это известно. И после этого юриста, так некстати докопавшегося до истины, они будут искать других козлов отпущения, и подобных, не совладавших с собственным сердцем или другим каким-то своим внутренним органом, может стать очень и очень немало.

Про подставные летящие крахом компании можно вообще умолчать, не так ли?

– Так-то оно так, – с тяжестью выдохнул он. – И поверь, мне эти отсрочки тоже на руку не играют. Но у меня к тому же еще и руки связаны, – я не смогу сейчас влезать в это пекло, стоит только раз засветить там свою фамилию и, вся предвыборка полетит к чертовой матери. Я полностью полагаюсь на тебя. Мне больше некому это доверить. Более того, я не сомневаюсь, что ты справишься, несмотря даже на достаточно длительное отстранение, только у меня к тебе единственная просьба, Лерочка, – не руби с плеча.

«Как удобно, черт возьми. Как же удобно… Принимайте с почестью ношу, возложенную на вас государством, и оно будет помнить о вас, когда вы снова ему понадобитесь».

– Разве я когда-нибудь рубила с плеча? – усмехнулась я, гася в позе нарастающие нотки сарказма. – Я рубила голову с плеч. А с подобными пиндосами иные методы не работают.

И в знак восприятия замечания и законченности его обсуждения, я пустила блуждающий взгляд по столу. Рукописная бумага отчего-то бросилась мне на глаза. Кто был ее автором, не оставляло сомнений. Я смотрела на его почерк – равномерный, округлый, совершенно без наклона – явный признак гармонии ума, эмоций и не принятия опрометчивых поступков. Чего о себе я с уверенностью пока сказать не могу, хотя с некоторых пор почерк мой тоже несколько изменился.

– А отношусь я ко всем уважительно и хорошо, ты же знаешь, – продолжила я тем временем, выжидая момента для поднятия глаз. – Так ведь проще понимать, кого не жаль потом уничтожить…

… ведь иногда довериться кому-то в очередной раз, – это все равно, что дать вторую пулю тому, кто первый раз в вас не попал, лишь потому, что промахнулся. И не существует большего сожаления о поступках, чем о тех, которые совершаешь во благо других.

***

 
«Ваши трусливые глаза неприятны богам.
Ваши рты раскрываются некстати.
Ваши носы не знают вибрирующих запахов.
Ешьте суп – это ваше занятие»
 

Серый рассвет разбавил густую мглу. Я стояла на открытом балконе в безразмерном махровом халате и, упираясь руками на парапет, медленно перелистывала карманный сборник стихов. Каким образом он оказался в этом люксовом номере, снятом далеко не с целями духовного окультуривания, для меня оставалось загадкой. И, не скрою, приятной утренней неожиданностью.

Гостиница постепенно пробуждалась. В коридоре захлопали двери, зазвучали обрывками разговоры, зажужжали пылесосы, послышались шаги. Я вдруг почувствовала голод, – впервые за последние дни. Упускать такой момент было бы жутчайшим вероломством. Я положила на столик недочитанное издание раскрытыми страницами вниз и вернулась обратно в комнату. Подхватив свое платье со спинки кресла, я прошла мимо распростертого тела на гостевом диване, переступила через пустую бутылку из-под джина и прочий бардак на полу. Там же рядом, на мятом пиджаке, нашла свои туфли и отправилась в ресторан. Проходя мимо стойки рецепции, легким кивком я поприветствовала администраторов, обе девушки мне улыбнулись мне в ответ.

Ресторан был полон. Официантки звонко стучали каблучками по паркету, проворно обслуживая посетителей. Я села за столик неподалеку от белого рояля. Молодая девушка в черном вечернем платье играла на нем песни из репертуара Синатры. Живая, не в записи, фортепьянная музыка за завтраком, – что может быть восхитительнее! А потом я медленно наслаждалась будничностью: ароматом кофе, вкусом ржаного хлеба с творогом, статьей в газете. После третьей чашки я вдруг заскучала. Неожиданно так и сильно. По Максу. Он, как воздух, которым дышишь, – его нехватку ощущаешь, наверное, только в безвоздушном пространстве. А благодаря ему, наверное, мне было до сих пор, чем дышать…

В мое отсутствие в номере побывала горничная: на столике под зеркалом снова появилось блюдо с фруктами и бутылка красного вина, в вазе – свежие тюльпаны, а вещи были собраны с пола и отправлены не иначе, – в химчистку. Тело по-прежнему находилось на диване все в той же не совсем естественной позе, и лишь редкое прерывистое дыхание выдавало еще причастность его к физиологическому существованию. На деле же это был уже полутруп.

Я расположилась в кресле напротив и не без должного отвращения принялась рассматривать типичный с виду субъект мужского пола. Средний рост, не редеющая пока растительность местами пепельного света, просматриваемый еще мышечный каркас, сквозь нарастающую трудовыми буднями солидность, счета в известных банках (под чужими именами, разумеется) позволяющие прокутить за вечер годовой бюджет Камбоджи, в меру орущий, безмерно пьющий и выращивающий в доме два биологических вида: жену-человека и трясущийся выкидыш кинологии. Впрочем, тряслись они обе, причем синхронно и гармонично, когда генерал-майор семьи само утверждался на особенно высоких частотах, потому как орать считал долгом чести, искренне веря, что, если начальство не орёт, уйдет страх, а вслед за ним и уважение. И тогда добру нипочём не победить. Одним словом, посмотришь, – так добродетель во плоти, миллионы восторгов, а заглянешь в душу – обыкновенная мразь.

«Я купил эту шлюху только потому, что я шопоголик, дорогая», – так и вставала перед глазами картина фронтовых столкновений на почве разоблачения (об этом мы между делом позаботились тоже). Хотя ни для кого не секрет, что любой «семьянин» в тайне или же прямым текстом мечтает напиться, сесть не в тот самолёт и чтоб наутро грудастая мулатка гладила его пальцем по щеке.

Мулатку не сдюжили, – уж простите, габариты подкачали, а вот официантка из разъездного кабаре получилась фактурная. Черный лифчик, тесно обхватывающий загорелую грудь, туфли на высоких каблуках, на бедрах короткая черная юбка с маленьким белым кружевным фартучком. Красная кружевная подвязка, шелковые ленточки, сердечки, цветочки и тому подобные «милые штучки», черные или даже белые. Для оформления фасада лица для пущей убедительности и в чрезвычайно быстром темпе пришлось применить технику широкого мазка. В живописной манере представили обобщенный контурный рисунок, условная упрощенность символов, яркая звучность отдельных цветовых пятен и базовый принцип модернизма «Много туши не бывает!»

– Господин директор прислал меня спросить, не нужно ли вам чего-нибудь, – пролепетала эта улыбающаяся девушка на ломанном английском и кокетливо облизнула губы, когда дверь отворилась и по ту сторону номера возникла фигура, едва стоявшая на ногах. Для осведомленных людей не новость, что в рамках мировых соглашений «господа – директора» берут на себя обязательства в предоставление постоянным и почетным гостям помимо номера, еды, напитков и лимузина, дополнительный бонус в виде столь специфического понимания законов гостеприимства.

– Нужно, и еще как, – ответил он, улыбнувшись, и отметив в ее обеих руках по бутылке шампанского, широко распахнул дверь.

Входя, она чрезмерно вульгарно завиляла задом, передвигаясь на чудовищно высоких шпильках как на котурнах. Он сразу же сел на диван, а она, забросив ногу на ногу – на столешницу дубового письменного стола у окна. Посмотрела на него недоверчиво, затем соскользнула со стола, демонстрируя  под юбкой нижнее белье, и открыв одну из принесенных бутылок, сделала пенный глоток прямо из горла и переместилась к нему на колени. Далее ей потребовалось пара секунд, чтоб всадить ему в шею иглу и отшвырнуть от себя обмякшее тело. Затем она неспешно открыла мини-бар, извлекла оттуда все бутылки с минеральной водой и позвонила на ресепшн. Трубку на той стороне провода сняли незамедлительно.

Сейчас она сидела по-прежнему молча и все с тем же выраженным отвращением смотрела уже куда-то сквозь тело, напевая внутри себя мелодию, услышанную за завтраком. До отправного времени оставалось еще минут десять. Вполне достаточно, чтобы обратиться к себе. И запрокинув голову на спинку кресла, она прикрыла глаза, и понизив голос на несколько октав, добавляя ему тем самым легкой джазовой хрипотцы, замурлыкала «summer time». В четко отведенное время, она резко открыла глаза, прерывая себя на полуслове, и, стремительно встав, вышла из номера. Удалялась она, не оглядываясь. Пожалела лишь об одном, – что не успела прихватить с собой недочитанный томик стихов.

***

– Я больше не люблю тебя. Что в этом странного? Ничего не случилось, – жизнь случилась. Такое часто случается, – я ухмыльнулась краешком губ и безразлично пожала плечами. – Я больше не думаю о тебе ни утром, ни ночью, не просыпаясь, не засыпая, ни в тишине, ни даже под музыку, – никогда. Если бы ты сообщил мне сейчас, что полюбил другую женщину, если бы набрался на это смелости, я бы просто улыбнулась и задумалась о вас с ней. Только нет никакой смелости, как и нет никаких вас с ней, и нет никакой женщины. Дело не в этом, – в жизни есть вещи гораздо больнее измен. Но теперь даже это не важно. Теперь я вышла из игры. Все, что я чувствую к тебе, – легкое волнение от голоса. Твое лицо мне по-прежнему нравится. Оно все так же неповторимо и удивительно для меня. Почему тогда я не люблю тебя больше? Да, все просто: пять лет подряд я таскала тебя в своей душе, по дорогам, залам, квартирам, вагонам. Я не расставалась с тобой ни на секунду. Считала часы, ждала звонка, лежала, как мертвая, если звонка не было и, подрывалась ошпаренной, когда слышала твой голос в трубке. Всё, как все. Но все-таки не всё. Ты ведь первым перестал меня любить. Если бы этого не случилось, я бы до сих пор, наверное, тебя любила, потому что всегда люблю до самой последней возможности. Сначала ты оставлял меня на недели, потом на месяцы, потом на годы, а потом и вовсе исчез. Так случилось, ты первый забыл, кто я. Но я тебя не виню, и не осуждаю, – ты просто не справился, – я вновь ухмыльнулась. – Так просто случилось…

О, сколько же раз я мысленно прогоняла этот монолог про себя в надежде, что однажды он таки дойдёт до своего оппонента. Но всему свое время, как известно. К тому моменту, когда это время настало, продукт был уже не то, что холодным, он был явно перемороженным. Тот самый момент, когда есть столько всего сказать, а говорить уже не о чем. Или не за чем…

Только у времени всегда свои планы на подобного рода счеты, – координатные графики наших жизней снова пересеклись, как всегда в самой неожиданной точке. Я пребывала в секундной растерянности, он – в замешательстве. Нервозные улыбки, кроткие кивки. Его анфас все так же приятен для глаз, а рукопожатие на ощупь. Голос бархатными нотками одурманивал восприятие, а глаза выдавали вселенскую потерянность.

– Гармония – это, прежде всего, соответствие амбиций и достижений, в том числе и личностного характера.

– А может все дело в характере? – предположила я, когда мы, наконец, смогли уделить друг другу личное время, после внезапного столкновения в приемной аппарата президента и медленно прогуливались вниз по городским улицам. – Ты не задумывался? Или снова сведешь все на то, что звезды не сложились?

– Я, кстати, давно подумываю спросить у Альфы Центавра, почему в мире нет гармонии. Особенно в отношении меня, – напуская задумчивости, проговорил он.

– Потому что ты – говно! – ответила я галактическим басом.

– Это прекрасный ответ, – без тени улыбки среагировал он, – многое объясняет.

– Искренность всегда умела творить чудеса, – чуть улыбнулась я в попытке подавить накрывающую тоску. – Ты разве не знаешь?

– Знаю, – ответил он в том же тоне. – Убивать ты тоже всегда умела искренне – с размахом и от всей души.

– Но никогда не нападала первая, – проговорила я тихо-тихо, почти самой себе, и заметно сбавила темп. Он не остановился, будто и не замечал, что я остаюсь позади. Все как в жизни, черт возьми. Я полностью остановилась, обхватила себя руками, и, подняв голову на пестрящие вывески фасадов зданий, снова заулыбалась. От любви до ненависти один шаг, говорите? Я вас умоляю, нет там никаких шагов. Есть привязанность, отпустить которую невозможно. Она проходит сама, когда ты перестаешь искать себя в ком-то.

– Так уж во мне ничего и не было? – спросил он, когда обнаружил мое отсутствие и нашел меня голосующей на тротуаре дороги. – Почему тогда ты столько времени была рядом?

Основная прелесть перенаселенного мегаполиса – в скорости восприятия. Некогда серебристый, а теперь весьма потрепанный «Форд Фокус» тут же переместился ко мне со среднего ряда, стоило только поднять руку.

– Самым интересным в тебе была моя любовь, – проговорила я, рывком открывая помятую дверцу. – А теперь и вовсе ничего не осталось.

Он потупил на меня взгляд и заговорил лишь, когда я водрузилась на засаленное тряпочное сидение: – Артемка про тебя все время спрашивает…

– Я тоже по нему сильно скучаю, – ответила я, сжимая рукоятку, но, все еще не закрывая дверь.

– Лер…

– Нет, Игорь, – я сжала ручку еще сильнее и чуть заметно покачала головой. – Мы свой выбор уже сделали. И любовь к стране у нас у обоих оказалась куда сильнее, чем друг к другу. До встречи на передовой.

Дверь ни без усилия и с жутким грохотом захлопнулась. В том числе и между нами. Дверям свойственно закрываться. Им даже свойственно срываться с петель при неосторожном использовании. Но как гласит восточная мудрость: если одна дверь захлопнулась, то в этот момент определенно где-то открылась другая.

***

Первый этап соревнований был назначен на апрель. Заявки, страховка, регистрация, – как всегда все в режиме аврал и натянутых нервов. Помимо непосредственно подготовки к выступлению требовалось урегулировать массу бумажных вопросов, некорректностей в выставленном регламенте и спорных моментов по классу квалификация. Неофициальность любого вида спорта всегда подразумевает под собой тонкости организации и шероховатости судейства. На сегодняшний день ФИМ так и не удосужилось открыть данному виду мотоциклетной езды зеленый свет, оставляя его не более чем прикладной дисциплиной, в то время как по зрелищности он уступит разве что каскадерским постановочным трюкам.

Специфика подготовки у Макса всегда была импровизационная. Изматывающие тренировки по пять часов в день, абсолютно не зависящие от времени суток, постоянные синяки и ссадины и дороги общественного пользования, как площадки для отработки и получения пристальной дозы внимания. Езда на переднем колесе, стойки, вращение, контролируемый занос, – весь этот стандартный набор, несомненно, вызывает массу эмоций и восхищения, тем более в свойственной ему легкости и почти танцующей манере исполнения. Однако на этот раз он припас для зрителей нечто поистине фееричное, придав выступлению еще большей акробатичности, и расширив тем самым границы себя, а вместе с тем и любимого спорта. Подлинное соревнование – это, прежде всего, соревнование с самим собой, а самый опасный соперник – та личность, которой ты был еще сегодня с утра. В этом и кроется единственный закон развития, и не надо здесь проникновенный речей о таланте и возможностях. Так было и так будет всегда. Именно поэтому победителей не судят.

Победу данного характера Макс одержал еще задолго до чемпионата.

*

В то воскресенье я не полетела в Берлин. Я отменила все свои договоренности и солгала компаньонам, ожидавшим моего прибытия, что серьезно заболела. В некотором смысле это была не искаженная правда. Чем еще, если не болезнью, можно объяснить тот факт, что я вдруг ослепла, оглохла и разучилась рационально мыслить? А еще потеряла ощущение времени и была безмерно счастлива. Так ведут себя только больные люди, не иначе.

Я пробиралась сквозь толпу восторженных фанатов к самой трибуне. Его фамилия прозвучала под номером одиннадцать, и неизменного его боевого товарища кислотно зеленого цвета я вряд ли бы спутала с кем-то еще. Оба взвинченные и перегретые они стояли по центру площадки, прекрасно понимая, что сулит им выступление и реакция непритязательной публики, еще до того, как будет озвучено суммарное количество очков. Адреналин, как известно, обостряет все виды чувств, – восприятие спинным мозгом, видимо, входит в их число. Как только я достигаю первого ряда глазеющих, он резко оборачивается и смотрит на меня в упор. Я замираю как вкопанная, чувствуя, что сердце забухало теперь где-то у горла, и будто под гипнозом не могу отвести с него глаз. Он смотрит. Он выжидает. Нет сомнения, что он узнал меня с первой же секунды, как увидел, однако я не решаюсь ступить. А он продолжает смотреть. И выжидать. Затем дважды вскидывает вытянутыми руками в стороны (сколько раз я видела этот жест на площадке во время наших с ним тренировок) и призывно кивает головой. Не знаю насколько это позволительно правилами, хотя дисквалификация мне явно не грозит, поэтому, немедля ни секундой больше, я перескакиваю через ограждение трибуны и бегу в его сторону. Еще каких-то пара метров, пара недосказанных фраз и несколько месяцев разлуки и, я запрыгиваю на него, сильно обхватив ногами жесткий каркас черепахи. Он крепко прижимает меня неопреновыми перчатками и улыбается пока что одними глазами. Я снимаю с него как всегда не застегнутый шлем. Мокрые всклокоченные волосы, струи пота по вискам, синяки под глазами от кислородной недостаточности и безграничное блаженство усталости на лице, – что еще может настолько преобразить мужчину, как не последствия полученной одержимости. Я жадно целую его: – Чемпион! Мой чемпион! Я всегда это знала. Теперь об этом знают другие.

Мы вернулись к Максу далеко после полуночи и нетерпеливо занялись любовью прямо на полу возле дивана. Он даже не успел снять с меня большую часть одежды, как часто любил это делать. А потом на балконе мы пили шампанское за его триумф прямо из бутылки и смотрели на звезды. А потом, в одних наушниках, согревали друг друга на диване ладонями и губами и слушали музыку, которую выбирал непременно он. А в кровати лежали, обнявшись, и никак не могли наговориться.