Лариса Агафонова
Надо только выучиться ждать

В первую же субботу Нина отправилась в пятьдесят вторую больницу. На всякий случай приготовила домашнюю еду, по своему опыту зная, как «вкусно» кормят в больницах. Нашла отделение гастроэнтерологии, убедилась, что есть такой пациент Рябцев и, дождавшись приёмных часов, пошла в палату. На кровати возле окошка лежал, закрыв глаза, скелет, обтянутый кожей, мало напоминающий того бойкого старичка, который приветливо улыбался, раздавая газеты в метро. Если бы Нина не была уверена, что это он, никогда бы не узнала.

Она подошла к кровати и тихонько позвала «Пётр Иванович». Мужчина открыл глаза. Сначала он долго вглядывался в Нинино лицо, потом на лице его появилась слабая улыбка, больше удивлённая, чем радостная.

– А ты откуда здесь? Тоже лежишь, что ли? – спросил он, чуть приподнявшись на кровати.

– Нет, не лежу. Пришла вас проведать, – улыбнулась в ответ Нина.

– Шутишь, – уверенно сказал Пётр Иванович и откинулся обратно на серую наволочку.

Нина присела на стул рядом с кроватью.

– Я пришла к вам, принесла вам супчик домашний и яблоки печёные. Врач сказал, что такую еду вам можно есть.

Пётр Иванович прикрыл глаза, затем снова открыл, словно проверяя, сидит ли Нина на стуле или исчезла. Потом с трудом сел на кровати.

– А откуда ты узнала, что я здесь? – по-детски недоверчиво спросил он.

– А мне Павел Митрохин сказал. И привет вам передал.

– Митрохин… А, Пашка. Так, а зачем тебе было узнавать? – он склонил голову набок и с нетерпением ждал ответа.

– Вас долго не было на работе, а я уже привыкла у вас газеты брать. Вот и стала узнавать, где вы.

– А тебе так газеты нужны бесплатные?

– Газеты мне не нужны, а без встречи с вами день казался неправильным.

Пётр Иванович вдруг сморщил лицо и заплакал. Без всхлипов и рыданий, просто слёзы текли по его сморщенному, измождённому болезнью лицу, а он вытирал их сухоньким кулачком, не стесняясь того, что плачет перед посторонним человеком.

Нина молча протянула ему бумажные платочки и неловко погладила по плечу этого, в общем-то постороннего человека, так непосредственно выражавшего свои эмоции. Постепенно Пётр Иванович успокоился, шумно высморкался:

– Давно я не плакал, – покачал он головой. – Ты прости меня, старого. Как звать-то тебя, я даже не спросил, вот ведь дурак какой.

– Нина я. А давайте вы супчик съедите, а то остынет он, а потом мы поговорим.

– Да я уж почти не ем, от всего больно, и таблетки, и уколы здесь, и капельницы разные – ничего не помогает. Но супчик попробую, давно я домашнюю еду не кушал.

Пётр Иванович ел, а сам поглядывал на Нину, словно проверяя её реальность.

– Вкусно-то как, – он не заметил, как съел всю тарелку и даже ложку облизал. – Спасибо тебе, дочка, за то, что на минутку почувствовал себя кому-то нужным.

– Почему же на минутку? Я к вам ещё приеду, вкусненького привезу. Только вы уж не курите, Пётр Иванович. Мне санитарка пожаловалась, что вы тайком от врачей курите. Вам нельзя, лечение насмарку пойдёт. А вам выздороветь нужно. И жить долго-долго.

– Не буду, дочка, вот возьму и брошу на старости лет, – смешно затряс головой старик. – Я ведь никому не нужный был, как жена умерла. Детей не нажили, племянник есть, так он в Мурманске живёт. Редко приезжает. Я ему даже не сообщил, что болею. Зачем тревожить занятого человека? А так он у меня добрый, внимательный, посылки шлёт к праздникам.

Всеми правдами и неправдами Нина добыла адрес племянника Петра Ивановича, написала ему о болезни дяди, попросила приехать. И оказалось, что он, действительно, тепло относится к единственному старшему родственнику. Мужчина приехал в Москву, перевёл дядю в платное отделение, а после лечения забрал к себе в Мурманск.

– Ты, дочка, спасла меня, век буду тебя благодарить, – говорил Нине на прощание Пётр Иванович. – Если б не пришла ко мне со своим супчиком, уже б давно схоронили меня. Дай Бог тебе счастья и мужа хорошего.

Побывав в больнице, посмотрев на несчастных, никому не нужных стариков, Нина поняла, что может сделать для них хоть немного: дать капельку тепла и заботы, помочь искупаться, переодеться, побриться да просто выслушать. Нина нашла сайт волонтёров, присоединилась к группе таких же энтузиастов и начала работать в больницах на постоянной основе. Забота о других стала необходимой, помогала жить полной жизнью. Это не было подвигом, насилием над собой, это был осознанный путь, по которому хотелось идти вперёд.

Старики радовались приходу помощников, у них загорались глаза, появлялось желание жить, а уж когда кто-то из волонтёров придумал отмечать дни рождения прямо в отделениях, собирать всех именинников за месяц и поздравлять их, устраивая небольшой концерт, процент выздоравливающих сразу увеличился. Старики под руководством добровольных организаторов разучивали стихи, а кто не мог запомнить, читал по бумажке. Пожилые люди пели надтреснутыми голосами, волонтёры разыгрывали сценки, порой даже свободные врачи и медсёстры принимали участие в праздниках.

– Они как дети, – делилась Нина с подругой Аней, – радуются конфетке, обижаются, если им слов не досталось или шарик получили не того цвета, что у соседки.

– Как у тебя терпения хватает? У меня порой даже на домашних времени и сил не остаётся, а тут – чужие.

– А их не надо терпеть, их любить нужно, тогда всё в радость.

С таким насыщенным графиком Нина чуть не пропустила собственный юбилей – двадцать пять лет. Нина с детства не любила отмечать свой день рожденья, кажется, лет с семи. Ей не нравилось, что она, именинница, никогда, даже в самом нарядном платьице и бантах, не бывает не то чтобы красивой, но даже хорошенькой. На праздниках у подружек девочка то и дело слышала комплименты в адрес виновниц торжества, а на своих – только пожелания и поздравления. И в первом классе решительно заявила бабуле (маме, как обычно, не было никакого дела до Нины), что не желает приглашать гостей.

– Как же так, Нинуша? Как без праздника? А как же свечи на торте?

– Бабуль, я не люблю свечи, от них запах противный, – схитрила Нина. – Давай пойдём в цирк, потом на пони покатаемся. Возьмём Никитку, может быть, мама сможет с нами пойти, – с затаённой надеждой добавила Нина.

Алёна, конечно же, не пошла. Нашлись у неё дела поважнее дочкиного дня рожденья. А Нина с бабушкой и братишкой отлично провели время: посмотрели представление, сфотографировались с обезьянкой, наелись сладкой ваты и мороженого.

– Вот так я буду праздновать свой день рожденья всегда, – твёрдо сказала Нина.

И долгие годы не изменяла традиции. Разными оказывались только места: это могли быть карусели, кукольный театр, потом музыкальный театр или представление гастролирующего цирка. Постоянным оставалось правило: не собирать гостей и не выслушивать дежурные пожелания. Когда бабуля постарела, а Никита вырос, компанию Нине составляла школьная подружка Аня, с которой Нина как села во втором классе за одну парту, так и не расставалась больше никогда.

Свои двадцать пять лет Нина решила встретить в Калининградской области, забронировав экскурсию на Куршскую косу. По традиции она уехала из дома, чтобы не отмечать день рожденья. Отсутствие компании её не смущало. Конечно, если бы рядом была Анюта, было бы гораздо веселей. Но Анютин муж Пашка и сынок Алёшенька, которого Анюта родила через год после свадьбы, не поддерживали идею раздельного отдыха с женой и мамой, а другой подходящей компании у Нины не было. Да и не хотелось ей делить свой день с кем-то, кроме Ани.

Но Нина ни капельки не грустила, она научилась радоваться жизни и в одиночестве. Утренний комплимент в виде круассанов и кофе в номер от гостиницы, где она остановилась в Калининграде, задал отличный настрой на целый день. Стоял солнечный мартовский день. Конечно, балтийский холодный ветер не давал забывать о том, что весна ещё только началась, но что этот холод по сравнению с неописуемыми впечатлениями от природы Куршской косы, от запаха Балтийского моря, от одновременного созерцания залива и бескрайних морских просторов! Нина чувствовала себя абсолютно счастливой. Море, пусть холодное и пока ещё неприветливое, завораживало своей глубиной и мощью, обманчивыми мягкими волнами и ленивыми белыми барашками у берега. На него можно было смотреть снова и снова, не отрывая взгляда от казавшейся бескрайней глади, всматриваясь в редкие пятнышки судов на горизонте.

После экскурсии девушка забрела в один из крупных торговых центров и порадовала себя симпатичными серебряными серёжками со знаменитым на весь мир янтарём. Походив по магазинам, Нина зашла в уютный рыбный ресторанчик и провела там пару часов, наслаждаясь вкусной едой, неплохим шампанским и наблюдая за посетителями и официантами. Она вообще любила смотреть на людей. Со своей внешностью Нина оказывалась незаметной, на неё никто не обращал внимания, и девушке удавалось подмечать настоящие эмоции на лицах, которые появляются только если человек уверен, что его никто не видит.

Уже в гостинице Нина открыла планшет и вошла в сеть. Странички в социальных сетях пестрели записями на стене, всевозможными подарками, поздравительными картинками и сообщениями с пожеланиями. Поздравили даже люди, которые давно исчезли из её жизни. И это, безусловно, доставило массу приятных эмоций.

Приняв подарки, прочитав пожелания, Нина ответила на поздравления, поблагодарила и вдруг чётко осознала, что самыми важными всё же оказались те слова, которые прозвучали лично, по телефону или скайпу. «Никакие виртуальные подарки не заменят тепло и тембр голоса, никакие кем-то написанные дежурные стихи не заменят простых слов, сказанных лично», – подумала Нина. Звонков было не так уж много: от любимой бабули, вечно занятого, но от этого не менее любимого братца, Анютки, тёти Ташеньки и ещё одной подружки из колледжа. Неожиданно позвонила институтская приятельница, с которой во время учёбы Нина просто общалась на парах, да ещё мамина бывшая подруга Света, по совместительству Нинина крестная. Она долго рассказывала Нине, какой та была маленькой, как смешно говорила и как рано научилась ходить. Крёстная Света давно не общалась с Алёной, несколько лет назад между женщинами произошла ссора, причин которой никто, кроме них двоих, не знал. Но после этого лучшие подруги стали злейшими врагами и ничего не хотели слышать друг о друге. Нина была очень тронута этим звонком и попросила крёстную больше не пропадать из её жизни. Наконец, уже вечером, прозвучал самый важный звонок – от мамы, равнодушие которой Нина так и не научилась принимать и понимать.

– С днём рожденья тебя, дочь, – Алёна никогда не называла Нину ласковыми словами – ни в детстве, ни тем более теперь. – Двадцать пять лет – хороший возраст, нужно только правильно его использовать. Вот я и желаю тебе жить на полную катушку, раз уж личная жизнь у тебя хромает на обе ноги, так хоть мир посмотри. Ладно, не буду долго говорить, отдыхай, дыши воздухом, а то ты бледная, как поганка, в последнее время, – Алёна, как всегда, не могла не съязвить.

Конечно, Нина не этих слов ждала от матери. Ей, как и в детстве, хотелось ласковых и нежных пожеланий, тёплых и искренних поздравлений, да что там, ей просто хотелось, чтобы мама её любила… Но на безрыбье, как говорится, и рак – рыба. Спасибо, что вообще вспомнила и позвонила. Да и мечтать о том, что Алёна вдруг проявит нежность к дочери, не приходилось.

В последнее время Алёна изменилась: полгода как перестала уезжать, устроилась на работу в нелюбимой Истре, сделала ремонт в пустующей квартирке, стала чаще забегать к матери и дочери.

– Постарела, наверное, Алёнка моя, – буркнула как-то баба Катя. – Кавалерам, поди, молоденьких подавай, а она, чай, не девочка давно. Может, образумится на старости лет.

– Бабуль, да какая старость? Мама до сих пор красавица. Мне бы хоть капельку на неё быть похожей!

– А не надо тебе на неё походить, Нинок. Ты у меня и сама по себе девка хоть куда.

– Бабуль, – Нина с укором посмотрела на бабу Катю, – ты ж сама говорила в детстве и про внешность, и про замужество. Я всё-всё помню.

– Так то в детстве было, а то сейчас. Ты уж прости меня, бабку-дуру, за те слова обидные, не подумавши ляпала, а ты, малявка, взяла и запомнила. Неправда всё это. У тебя, Ниночка, из души красота идёт, добрая ты, жалостливая, оттого и снаружи красивая. А мама твоя… она только физиономией удалась, а внутри – тьфу, с гнильцой, хоть и дочка моя.

Однажды Нина вернулась домой и застала на кухне непривычную картину: мама сидела на стуле и плакала навзрыд, а бабуля гладила её по голове и тихонько приговаривала: «Всё образуется, Алёнушка, всё образуется». Нина очень хорошо знала свою бабушку и безошибочно угадала по голосу, что происходит что-то на самом деле страшное, и бабушка сама не верит в то, что говорит.

– У мамы нашли опухоль, – предваряя Нинины вопросы, сказала бабушка. – Нужно делать операцию на груди, и чем быстрее, тем лучше.

– Мне отрежут грудь, – рыдала Алёна, – как я буду жить без неё? Кому я буду нужна? Почему я? Почему не какая-нибудь Маша, на которую и так никто не смотрит?

Мать была в своём репертуаре. Нине на мгновение стало неприятно, потом она одёрнула себя и обняла маму.

– Мам, не переживай, сейчас имплантаты делают, вон даже Анджелине Джоли обе груди удалили, и ничего, как была красавица, так и осталась.

– Так у неё денег куры не клюют, а я что? С каких таких доходов я буду грудь обратно присобачивать?

– Не о том думаешь, Алёнка! – перебила баба Катя. – Нужно собраться и думать о главном, а не о глупостях.

Через две недели Алёне сделали операцию. Опухоль оказалась очень большая, и спасти грудь не удалось. Как положено, взяли анализ на онкологию. Нина ухаживала за матерью в послеоперационной палате, кормила с ложечки, выносила судно. Алёна всё время лежала, отвернувшись к стене, не реагируя на вопросы, вяло съедала то, что давали, молча подставляла руку для бесконечных капельниц и давала себя перевязывать. Все ждали результатов анализов. Бабушка Катя тихо молилась, и даже Нина, которая никогда не надеялась на помощь высших сил, однажды опустилась на колени в своей комнате и, давясь слезами, просила кого-то там, наверху, помочь её непутёвой матери.

Наверное, слишком много было просящих о своих близких, или просто на долю Алёны не выпал счастливый лотерейный билет. В назначенный день Нина зашла в кабинет врача за анализами.

– Нечем мне тебя обрадовать, девочка. Слишком большая опухоль была, поздно обратились. Рак у твоей мамы, третья стадия. Будем бороться, конечно. Химия ей предстоит, облучение. Только нужен положительный настрой пациента, иначе ничего не поможет, – мягко говорил пожилой доктор и снова сочувственно повторил: – Слишком уж крупная опухоль была…

Нина сидела, оглушённая горькой вестью, чувствуя себя как под колпаком, куда едва проникают звуки.

Она не помнила, как вышла из кабинета врача, как спустилась по лестнице. Только, выйдя на улицу, старалась идти прямо, помня, что окна маминой палаты выходят во двор, и она совершенно случайно может выглянуть в окно. Нине некуда было идти со своим горем. Старенькая бабушка и без того держалась из последних сил, брат был далеко, да и вряд ли смог бы утешить Нину.

Девушка опустилась на лавочку в парке и плакала до тех пор, пока не закончились слёзы. Кто-то из прохожих подходил, что-то спрашивал, но Нина не реагировала, просто плакала, не вытирая слёз, выплёскивая боль, страх, отчаяние и горечь. Но всё когда-нибудь заканчивается. Так и Нинины слёзы иссякли. Нужно было быть сильной, возвращаться к маме в палату и начинать новый этап – борьбу за её жизнь. И никто, кроме Нины, не мог этого сделать.

Нина вернулась в больницу, выдохнув перед дверью, зашла в палату. Алёна уже знала свой диагноз, теперь врачи не скрывали правду от пациентов, оставляя за ними право знать, что их ждёт. На удивление, мать не плакала, не было истерики и заламывания рук. Выдавали глаза, тусклые и мечущиеся, в них плескалось отчаяние и страх. Нина молча обняла маму, прижала её похудевшее тело к себе и прошептала:

– Мы справимся, мамочка. Мы обязательно справимся.

Она поймала себя на мысли, что не обращалась так к матери уже очень давно, наверное, с детства, когда ещё верила в то, что Алёна её любит. Но сейчас это было неважно. Нужно было настраиваться на долгое, трудное лечение, нужны были силы и огромное терпение.

На первом этапе Алёне предстояло облучение, после которого женщину выписали отдохнуть и прийти в себя. Облучение Алёна перенесла спокойно, даже с юмором рассказывала, как её запускали в «бункер» и оставляли там поджариваться. С подругами по несчастью, женщинами в послеоперационной палате, Алёна сдружилась: общая беда объединяет.

– Не так страшно, когда понимаешь, что ты не одна, что есть люди, которые чувствуют то же, что и ты, – говорила она матери. – Я хотя бы не одинокая, а есть бабы, у которых совсем никого нет: ни родителей, ни детей. У нас лежит Маринка, вот ей даже бульон некому сварить. Есть подружки, они поначалу ходили, проведывали, но чужая боль надоедает, да и свои дела всегда есть. Вот и лежит она, уткнувшись в стенку. Мы её подкармливаем из своих запасов. Жалко же её, бедолагу.

– А ты изменилась, Алёнушка, – удивилась баба Катя. – Тебе никогда ни до кого не было дела. А тут переживаешь за постороннего человека.

– Да какая ж она теперь посторонняя? – усмехнулась Алёна. – Будем живы, будет подругой.

– Обязательно будете живы, доченька. Ты у меня сильная, хоть и глупая. Выдюжишь!

На неделю прилетел Никита, вызванный бабой Катей. Алёна воспряла духом, повеселела, не в силах наглядеться на своего любимого сыночка. Никита привёз деньги, почти силой заставил мать принять их от него, накупил нужных лекарств, витаминов и вкусностей: красной икры, дорогих конфет, фруктов и ягод. Долго задерживаться он не мог, уходил в рейс (он работал механиком на судне в Северном Ледовитом океане), но Алёне и этих нескольких дней хватило, чтобы набраться сил для нового этапа «лечения-мучения».

Химиотерапию Алёна перенесла сложно, впрочем, не было в отделении маммологии женщины, легко прошедшей через этот ад. Нина приезжала на каждую процедуру вместе с матерью. Поначалу Алёна сопротивлялась, не хотела, чтобы близкие её видели в таком состоянии, даже дочка. Но после первого сеанса женщине было так плохо, не было сил дойти до раковины, не говоря уже о том, чтобы привести себя в порядок. И она смирилась с Нининым присутствием в палате.

После химии у Алёны стали выпадать волосы. Она, наверное, готовилась к этому, настраиваясь на изменения во внешности. Но когда женщина увидела, что вместо её шикарных каштановых волос образовались непонятные колтуны, которые стремительно редели, она проревела полдня, а потом решительно обрила голову наголо.

– Всё, – сказала она Нине, – буду экономить на шампунях, бальзамах и масках.

– Мама, не переживай, отрастут твои волосы, ещё лучше будут.

– Да уж, куда лучше, чем сейчас, – горько усмехнулась Алёна. – Будут расти седые сухие палки, мне девчонки рассказывали, да и видела я эту отрастающую красоту. Я лучше в зеркало не буду смотреться, чтоб не видеть, какой безобразной и старой я стала.

– Мама, ты у меня всё равно самая красивая. У тебя душа обнажилась, и красота изнутри идёт. Бабушка наша так и говорит, что не та красота, что снаружи, а та, что внутри.

– Доченька, какая ты у меня добрая. Спасибо тебе, – Алёна пыталась скрыть слёзы, но они лились по щекам, смывая боль и грусть.

После химиотерапии Алёна начала стремительно терять вес. Она почти не ела, организм не принимал пищу, аппетит пропал совсем. Нина с бабушкой с ног сбились, пытаясь приготовить что-то вкусненькое, чтобы хоть немного накормить больную.

После каждого сеанса химии Алёна неделю лежала на кровати, почти не вставая, лишённая всяких желаний. Её не интересовал телевизор, не привлекали книжки, не отвлекал Интернет. Лечение высасывало жизненные соки, отнимало силы. Потом Алёна начинала потихоньку вставать, выходить на улицу. Нина и бабушка вздыхали с облегчением, и так до следующей процедуры. Наконец, Алёнины мучения окончились. Анализы показали, что болезнь отступила, давая передышку, срок которой никто не мог гарантировать.

– Живите и радуйтесь, – сказал врач, выписывая Алёну, – вы везунчик, судьба к вам благосклонна, цените это и благодарите своих родных: таких заботливых близких ещё поискать.

– Да, я насмотрелась на всяких родственников, – грустно усмехнулась Алёна. – А мне, доктор, действительно повезло, я раньше и не думала, как это важно – семья. Порхала по жизни, ни о ком не думала, кроме себя. Вот меня жизнь и шандарахнула.

– Ну, это вам виднее, – улыбнулся врач, – идите и живите полной жизнью!

После больницы Алёна не захотела возвращаться к себе в пустую квартиру.

– Что мне там одной делать? Поживу пока с вами, если вы не против, – сказала она матери и дочке. – Буду надоедать – прогоните.

– Мам, ну что ты такое говоришь! – Нина даже обиделась. – Кто тебя выгонит? Мы очень рады, что ты будешь с нами.

Нине вдруг вспомнилось, как она, маленькая, лежит в своей кроватке, зажмурив глаза, и мечтает о том, что мама будет каждый день приходить домой, а не наведываться в гости время от времени и, может быть, когда-нибудь даже почитает сказку перед сном.

– Что задумалась, дочка? Вспоминаешь, какой плохой матерью я была? И не возражай, я сама только теперь понимаю, как больно делала тебе в детстве, да и вообще всю жизнь. И то, что ты меня простила, ухаживаешь за мной, терпишь мои капризы, – это счастье и незаслуженный подарок для меня.

– Я просто люблю тебя, мама.

Нина и сама не поняла, как вырвались у неё эти слова, слова, которые она не произносила лет с семи. Если только иногда мысленно, да и то редко. Алёна расплакалась:

– Я тоже тебя люблю, девочка моя. Спасибо тебе за науку, за любовь, за терпение. Прости, что не была настоящей мамой, а так, кукушкой. Прости, что обижала своими придирками к твоей внешности. Я была такой глупой, ценила только внешнюю красоту. А теперь, когда с меня самой красота-то и сошла, как талая вода, я вдруг увидела всех остальных людей по-другому, по-настоящему. Вот если бы Никитушка ещё рядом был, я бы совсем счастливой стала. Только он такое же перекати-поле, как я. Носит его по жизни.

Никита как уехал после учёбы на Север – сначала завербовался на стройку в Ханты-Мансийск, потом и вовсе стал ходить на судах дальнего следования, по полгода не ступая на твёрдую землю, – так и не возвращался, приехав на родину всего однажды – проведать мать. Такая жизнь ему нравилась, возвращаться он не собирался. Изредка писал Нине в социальных сетях, давая о себе знать, справляясь, как здоровье Алёны, да изредка переводил на Нинину карточку деньги «на витаминки», как он писал.

Нина обняла маму, а бабушка Катя, глядя на своих девчонок, смахнула слёзы с глаз, перекрестила дочь и внучку и выдохнула с облегчением.

Около года всё было спокойно. Три поколения женщин мирно уживались в одной квартире. Нина работала. Баба Катя, которая сильно сдала после болезни дочери, с удовольствием отдала Алёне часть своих обязанностей по дому. Женщина, словно навёрстывая упущенное, радовала дочку и маму различными деликатесами. Она изобретала новые блюда, пекла пироги, готовила десерты.

– Какое это, оказывается, счастье, когда твою стряпню съедают с удовольствием да ещё добавки просят, – с улыбкой говорила она, глядя по вечерам, как уставшая за день Нина ужинает.

– Если б ты знала, мамочка, какое это счастье, когда приходишь домой, а мама тебя встречает и кормит вкусным ужином. А утренний завтрак из свежих оладушек или сырничков на столе – м-м-м, это просто сказка.

– Я что – тебя завтраком не кормила? – обиженно вмешалась в разговор баба Катя.

– Кормила, бабуль, – Нина обняла бабушку. – Только мне всегда хотелось, чтобы мама…

– Доченька моя, девочка, – Алёна расплакалась, – я так много упустила в этой жизни. Ты прости меня, я сама себя казню всё время. Какая же я была глупая и злая.

– Мамочка, это ты прости, что я об этом заговорила. Ты сейчас со мной, самая лучшая мама на свете, а прошлое… оно ушло и не вернётся!

Две женщины, обнявшись, тихо плакали на маленькой кухне, а старенькая бабушка, уткнувшись в клетчатый фартук, трясла седой головой, стараясь не всхлипывать.

В этот спокойный год Нина с мамой очень много говорили. Алёна за всю жизнь столько не уделила дочери внимания, как за год после операции. Она как будто спешила наверстать упущенное, отдать старшей дочке хоть толику тепла и любви. А Нина… Нина купалась в маминой заботе, как ребёнок в ванночке, подставляя то один, то второй бочок под ласковые материнские руки.

– Ты, доченька, на моём опыте учись, не совершай моих ошибок, они очень больно бьют потом, бумерангом возвращаются, когда не ждёшь совсем. Мужчин выбирай осторожно, а не иди за первым встречным, в моём случае – обязательно богатым.

– Мам, да какие мужики? Ты меня с собой не сравнивай. Ты ж у нас красавица, а я – так, замарашка.

– Не добивай меня, девочка. Не повторяй мои слова глупые и обидные. Ты симпатичная… – начала Алёна, но Нина перебила мать:

– Мам, не надо. Я всё про себя знаю. При хорошем макияже я становлюсь хотя бы не страшной, а уж до симпатичной мне не дорасти.

– Неправда, Нина, – остановила её Алёна, – мне со стороны виднее. Ты сейчас расцвела, похорошела. Причёску подобрала верно. И глазки светятся. Так что перестань на себя наговаривать. Верь в себя, доченька, и все остальные поверят. А главное – не ищи в жизни кого-то, кто тебя золотом осыплет, а ищи того, кто тепло даст и заботу. Я вот дура была, доила мужиков, и казалось, что это и есть счастье: побрякушки, брюлики, шубы и Эмираты всякие. Были в моей жизни подарки дорогие. Был один кадр, так он сюрпризы любил: утром то и дело на тумбочке коробочки оставлял – по поводу и без. Открою, а там то колечко, то подвеска и иногда и комплект. Вон они все в шкатулке валяются, приданое твоё. Часть я продала, когда без денег сидела, остальное тебе достанется.

– Мам, да зачем они мне, я серебро больше люблю.

– Пусть лежат, есть не просят. Это живые деньги, в любой момент продашь. Так вот, толстосум этот любил, чтобы я от радости скакала при виде побрякушек да благодарила его, расцеловывала, в пояс кланяясь. Я и радовалась первое время, а потом приелось мне. Что я, новогодняя ёлка, обвешиваться с ног до головы? Сказала ему, что не могу я больше радость изображать, он и бросил меня: ему обожание нужно было, а не равнодушие.

Ещё один на курорты меня таскал. Обаятельный был негодяй, девки к его ногам штабелями падали. Любил показаться с красивой любовницей на людях. Жена, как я потом узнала, дома сидела, детей воспитывала, а он развлекался. Яхты, тусовки, алкоголь… Пару лет мы с ним так куролесили, и я для него старая стала, бросил, причём прямо в Турции променял на новую игрушку, которую там же и подцепил. Купил мне билет на дешёвый чартер и пинка под зад дал. Братец твой – его сын. Красивый получился и такой же циничный по отношению к женщинам, – грустно усмехнулась Алёна. – Он сына не признал, даже слушать меня не стал, сказал, что дети у него только от законной жены, а остальные «щенки» не его проблема и забота. Так вот и жила, прыгала, как стрекоза, о зиме не думала. Тепла мужского ни разу не нашла, шишек набила, а ума, как говорит твоя бабка, так и не нажила.

– Мам, а про отца моего… Про него расскажешь? – решилась Нина задать мучивший её вопрос.

– Расскажу, – помолчав, ответила Алёна, – только не сейчас. Наберусь мужества и расскажу. Не простишь ты меня, наверное, вот я и тяну время.

Нина больше не возвращалась к вопросу об отце, а Алёна не начинала разговор. Так бы и жили бок о бок три женщины, взрослея, мудрея, старея, но судьба распорядилась по-своему. Через год матери стало хуже. Поначалу она списывала всё на плохую погоду, начавшуюся менопаузу, низкое давление, не желая думать о самом страшном. Но однажды Алёна упала в обморок прямо в ванной. Нина вызвала скорую, женщину привели в чувство, а утром дочка повезла мать в страшное место – в онкологический центр. Снова обследование, анализы, томительное ожидание.

– Крепитесь, – врач развёл руками. – У вашей мамы метастазы по всему телу. Как у неё до сих пор не болело ничего, непонятно.

– Что нас ждёт? – сцепив руки на коленях, изо всех сил вжавшись в стул, Нина с мольбой смотрела на врача.

– Пара месяцев у вас есть, не больше. Мы, конечно, назначим опять химиотерапию, но, скажу вам честно, шансов практически нет, ну, только если на чудо. Очень быстро развились метастазы.

Алёна, которая запретила скрывать от неё правду, отреагировала, на удивление, спокойно.

– Нет, доктор, на химию я больше не соглашусь. Значит, пришёл мой срок. Зачем оттягивать агонию? Устала я… Бог дал мне этот год, я за него прожила больше, чем за всю мою прошлую непутёвую жизнь, – сказала Алёна и как отрезала. Пресекла все Нинины попытки убедить её пройти курс лечения, запретила матери рыдать над ней. И вернулась домой… умирать…

Как ни странно, боли Алёну не мучили, была только слабость и отсутствие аппетита. Уж как старалась бабуля, какие только блюда ни готовила, не ела Алёна, худела и слабела. Однажды вечером она позвала Нину:

– Доченька, – в слабом голосе Алёны слышалась решимость, – я хочу тебе кое в чём признаться. Это трудно, – помолчав, продолжила она. – После этого я вряд ли услышу от тебя «мамочка», а это слово так греет меня. Но я всё равно расскажу. Покаюсь, – горько усмехнулась она. – Никому другому, даже маме, не могла открыться – не простила бы она меня, непутёвую. А ты, может, и простишь и точно поможешь. Ты про своего отца спрашивала.

Пришло время, расскажу о нём. Сволочь он, но я сама виновата, что связалась с ним. Денежный мешок, не жадный был, но страшный, как… ну да ладно, не главное это. Он меня по-своему любил, жалел даже. Но вот детей не хотел совсем. Я тобой когда забеременела, он прочно женат был. Я беременность пропустила, рожать не собиралась, но в четыре месяца кто ж аборт сделает. Так ты и родилась, нежеланная моя девочка. Ещё раз прости меня, доченька. Я уж покаялась перед тобой, но знаю, что нет мне прощения.

– Я давно простила тебя, мамочка.

– Не спеши, Нинуся, не спеши, после сегодняшнего моего признания ты и смотреть на меня не сможешь. Помнишь, когда ты на четвёртом курсе была, я уезжала на несколько месяцев, говорила, что в Сочи?

– Помню. Ты вернулась похудевшая и опустошённая какая-то. Мы с бабулей тебя и не спрашивали ни о чём. К тебе не подойти было, ты взрывалась от любого вопроса: то плакала, то кричала на всех.