Ландыш Ахметшина
Ты просто был частицею меня… Памяти Юрия Шатунова и Сергея Кузнецова
В зимнем городе незнакомом
Власть взяла в свои руки вьюга,
Стал хозяином снег.
Вьюга бродит от дома к дому,
Отделяя их друг от друга.
Нет дороги к ним, нет…
Тут я понял, что сложился и мотив! 5 января 1987 года прожит не зря… Вот бы еще Юрку найти… Только я вспомнил о Шатунове, как откуда-то из-за угла послышались голоса мальчишек, мальчишек надо спрашивать, дошло до меня: «Где Шатунов живет?» – «А вам на что?» – с недоверием спросил один. Я им все объяснил и уже через несколько минут шагал по указанному адресу. Шел, а в голове крутилось:
К ночи улицы, как в пустыне.
Все безлюднее с каждым часом.
Снег, он этому рад
Белый город от вьюги стынет,
отдавая ей свет и краски,
Чтоб дожить до утра…
Подходя к обыкновенной совковой двухэтажке, к которой меня направили Юркины друзья, я решил, что в песне вьюга должна покинуть город, несмотря на то что она, как мне казалось, даже набирала обороты.
Я позвонил в указанную мне квартиру. Дверь открыли две девочки, по всей видимости, двоюродные сестренки Васильича. Спрашивать, здесь ли Юра, не было смысла. Из комнаты доносился звук гармошки. Шатунов мне рассказывал, что еще с очень маленького возраста полюбил гармошку и научился на ней играть. Я поздоровался с сестричками, и на мой голос выглянул из комнаты Васильевич:
«О, Кузька, привет!» – по голосу я понял, что он очень рад меня видеть, и даже следующая фраза «ты че?» не показалась мне бесцеремонной. Мне так и хотелось сказать: «Да, вот вьюгу над Тюльганом решил разогнать!» – но побоялся вспугнуть песню и сказал просто: «Собирайся, поехали… Надо отработать дискотеку…»
Мы поехали. Автобус был наполовину пустой, но в салоне было тепло и уютно, хотя метель за окнами ни капли не успокоилась. Я еще раз взглянул на небольшой городок. Несмотря на свой не очень доброжелательный прием, он уже не казался мне таким негостеприимным. А в голове вновь понеслась вереница слов. Похоже рождаются очередные строчки будущей песни.
Но закончится ночь, и вьюга
Незнакомый оставит город,
Зло истратив сполна.
И увидят дома друг друга…
Вернувшись в интернат, мы отработали дискотеку для интернатских гостей. Через день после этого Юрка очень сильно заболел. Высоченная температура, ужасная слабость уложили его в постель.
Из дома для него я привез мед, варенья, лимоны. Всем этим его вскормил. Дал лекарства, чтобы сбить температуру. Васильевичу стало полегче, и он уснул. И только после этого сел и дописал «Метель в чужом городе». Много репетировали с Юркой. Кстати, теперь он это уже делал с большим удовольствием. Когда заканчивались репетиции, я пытался вытащить Васильевича куда-нибудь в центр. В театр, кино. Это тоже было проблемой. С удивлением я обнаружил, что Юра очень домашний. Примерно через два с половиной месяца песня была полностью готова. Очень домашним, теплым оказался и сам Сергей Борисович. От него исходили такой уют и гармония, что тебя окутывало некое спокойствие и ощущение какого-то необъяснимого счастья.
Поскольку на завтра был запланирован визит в клинику на обследование, мы оставили на время работу над книгой, и каждый, немного позанимавшись своими делами, чуть раньше обычно отправился отдыхать.
Щебет птиц на моем будильнике известил меня о начале нового дня.
Я открыла глаза. В доме стояла тишина. Быстро поднявшись, прошла к Сергею Борисовичу. Обычно в это время он уже на ногах. Сейчас он находился в своей комнате и даже не поднялся с кровати.
Увидев меня, Кузя подозвал к себе и попросил помочь ему. Оказывается, у него начались сильные боли в спине, и каждое движение давалось ему с трудом.
– Давай вызовем врача, мало ли, что это может быть, – предложила я ему.
– Какой врач! Такое у меня бывает, – пояснил Сергей. – Ничего страшного, пройдет.
– Кузя, нам через час надо быть на обследовании, что же делать, – спросила я. Он только пожал плечами.
Я позвонила в клинику и попросила перенести все приемы на послеобеденное время в надежде, что ему полегчает и мы все же сможем пройти так необходимое ему обследование.
В этот момент открылась входная дверь, и в квартиру вошла миловидная женщина лет сорока. Блондинка с невероятно добрыми глазами и очаровательной улыбкой.
– А, Оксана, привет. Проходи, – поприветствовал ее Сергей.
Оксана приветливо улыбнулась, поздоровалась с Сергей Борисовичем, со мной, быстрым движением сняла куртку и поспешила к Валентине Алексеевне, которая уже ожидала свою помощницу. Оксана приходит утром, готовит семье, помогает по дому и после обеда уезжает заниматься своими детьми. Их у нее четверо. И каждому нужно уделить время.
Пообщавшись с Валентиной Алексеевной, она прошла на кухню, где и состоялось наше с ней знакомство.
– Вам кофе сделать? – спросила она.
– Да, спасибо, – сказала я и присела за стол.
На тот момент мы заочно уже с ней были знакомы. Я знала о ней как о помощнице, а она знала обо мне. Мы часто общались с Кузей по скайпу, Оксана нередко была свидетелем этих разговоров.
Поскольку второй целью моего визита было здоровье Сергея Борисовича, мы подробно с ней обсудили этот момент, в том числе и его сегодняшнее состояние. Я передала результаты анализов, которые мы успели к этому времени сделать, и рекомендации докторов по обследованию, необходимых для поиска причины очень плохих показателей. Далее перешли к обычной беседе. Естественно, я завалила ее вопросами. Ангелом-хранителем Кузнецовых Оксана является уже больше трех лет. Именно Ангелом-Хранителем! Ведь на ней лежат все хлопоты о благополучии и здоровье этой семьи. Как она сама говорит, стала ухаживать за престарелой мамой Сергея Борисовича, а Сережа достался ей в придачу и стал практически ее пятым ребенком. По зову сердца, душевной доброте эта женщина в любой час дня и ночи готова прийти к ним на помощь, порой даже в ущерб своей семье. Все самые важные и ответственные дела здесь доверяют исключительно Оксане. Настроение своих подопечных она улавливает еще с порога. Каждый жест, мимика, каждое сказанное слово указывают на настрой домочадцев. Оксане важно, чтобы в доме всегда было гармонично и спокойно, и она делает все для этого. В ход идут разговоры и вкусная еда. Кузнецовы любят вкусно покушать и поговорить по душам.
– Я уже привыкла, – говорит она. – И Сергей, и Валентина Алексеевна мне уже родными стали.
И сами Кузнецовы без нее свою жизнь уже тоже не представляют. Для Сергея Борисовича Оксана настоящая отдушина. Ведь он ведет достаточно замкнутый образ жизни. Почти никуда не выходит. Мало с кем общается. Престарелая мама требует к себе большого внимания, Сергей постоянно находится с ней рядом. Поэтому прихода Оксаны Сергей ожидает с нетерпением. С ней он может поговорить на любые темы, обсудить любую свою проблему. Вообще ей достается многое, в т. ч. и оберегать Маэстро от назойливых поклонниц, которые, узнав его адрес, пытаются пробраться к нему в дом под любым предлогом, без приглашения и предупреждения.
– Ох, сколько их тут было, – смеется Оксана, – и по-хорошему пыталась отвадить, особо непонятливых и по лестнице спускать приходилось. Всякое было.
Тут Оксана встала, и со словами: – Ой, Лана, я чуть не забыла – вышла в коридор. – Ринат (прим. автора – адвокат С. Кузнецова) передал Договор по книгам. Нужно его подписать и один экземпляр оставить Сергею.
Вернулась она с Договором в руках и ручкой. Я его подписала и один экземпляр вернула ей.
Пока мы с ней общались, она успела сварить суп и приготовить второе. С приготовленным завтраком Оксана пошла к Валентине Алексеевне, а я к Сергею Борисовичу.
– Ну, раз у нас обследование пока отложилось, вернемся к работе над книгой? – поинтересовалась я.
– Да, давай, на чем мы там остановились? – спросил Сергей.
– Давай поговорим немного про ваш репертуар, проблем не возникало? Все-таки Юра пел необычные для того времени и его возраста песни?
– Возникали, конечно, и еще какие… – Кузя смеется. – Помню, на дворе стоял март 1987 года. Перед районным смотром художественной самодеятельности Тазикенова говорит: «Кузя, от вас нужна песня». Ну хорошо, сделаем. С Васильевичем решили исполнить «Лето», «Тающий снег» и впервые хотели отработать «Метель». Приехали. А смотр, как выяснилось, посвящен очередной годовщине отца пролетариата – Ленину. Опаньки! Где наши песни и где Ленин! «Лето» и «Тающий снег» мы еще исполнили.
«Метель» исполнить нам уже не дали. Тазикенова вызвала к себе и буквально на меня обрушилась: «Сережа, что за ерунду вы спели? Есть столько хороших песен, задорных, пионерских. Почему вы только свое поете? Не послушались… Теперь уже на себя пеняйте! Завтра на работу можете не приходить. Вы уволены». Ну так и так! Я точно знал, что без работы не останусь. Предложений было много. Да и Юрка всегда будет со мной. Почему-то это я знал наверняка. Ну вот, так получилось, что 31 марта 1987 года «Ласковый май» распался в первый раз. Получается, виной репертуар. И пошел я работать в ДК «Орбита». Славка Пономарев и Юрка все так же приходили ко мне на репетиции.
Сергей Борисович все еще улыбался от воспоминаний:
– Потом, через какое-то время, меня снова пригласили работать в интернат, но теперь я уже работал по полставки и там, и там. Так мне было удобнее. Я снова был с Юркой на одной территории. В блокнотике у меня до сих пор есть запись «12.09.87 – Второй день рождения ЛМ». Мы репетировали новые песни. Как-то Юрка у меня спросил: «Кузя, а почему ты про технику песен не пишешь? Например, про картинг… Вжжих, вжжих, резкий поворот… Крепче за баранку держись… А?» Юрка очень любил картинги, даже больше, чем хоккей. У него был свой, и рассекал он на нем классно… «Я не люблю эту тему, – ответил я. – Техника развивается, через несколько лет она будет совершенно другой. А то, о чем я пишу, останется надолго, навечно. Я не хочу, чтобы через десятки лет мои песни выглядели так, как сейчас выглядят песни 50-х годов…» – «Ты думаешь, твои песни будут и через десятки лет?» – «Вряд ли. Но очень хочется… И все зависит от нас». Я по-прежнему проводил дискотеки для ребятишек.
И какое-то время Тазикенова будто меня не замечала. Относительно спокойный период длился аж до февраля 1988 года. А в феврале произошло два заметных события в судьбе «Ласкового мая».
Я все мечтал выпустить свой альбом. Ведь песни-то уже были? Были! Мы их сделали для того, чтобы провести новогодние дискотеки в интернате. И какие-то заготовки уже были. Была готова фонограмма с песнями «Белые розы», «Я откровенен только лишь с луною», «Пусть будет ночь», «Снова седая ночь», «Лето». Оставалось только наложить голос.
Проблема была в аппаратуре. Все надеялся на обновление. Ну, чтобы качество было лучше. А когда Новый год прошел, когда отработали мероприятия – я решился. Вопрос обновления аппаратуры так и висел в воздухе. Поэтому я решил, что ждать не буду. Спрашиваю у Шатунова: «Ну что, будем делать из тебя звезду? Попробуем?»
Улыбается: «Попробуем».
И мы попробовали!
И вот 16 февраля 1988 г.
Аппаратура, на которой я планировал делать запись, находилась в Доме пионеров Промышленного района, куда только что перешел работать из ДК «Орбита».
Аппаратура – это два магнитофона: «Эльфа» и «Комета». В девять часов утра там появляется Васильич с серьезным настроем на работу, и мы начинаем запись. С Юркой просто работалось. У него был отменный слух. И если его ничего не отвлекало – шайба, картинг или еще что, то работа шла быстро и легко. Почти без дублей. К вечеру того же дня альбом был готов.
На другой день, 17 февраля 1988 года, я прошелся по киоскам «Звукозаписи». К одному подхожу и голосом обладателя дефицита: ««Ласковый май» надо?» – «Ласковый май»? Чето мы про такое слышали… Про какие-то дискотеки…» А в городе тогда первые записи наших дискотек, не обладающие особым качеством, уже погуливали.
«Да, – говорят, – в принципе знаем, но не надо». В общем, поход в звукозапись не увенчался успехом, и я решил испытать удачу на вокзале: «Надо?» И вдруг: «Надо!»
Он очень быстро разлетелся по всей стране и словно стал спусковым крючком разрушительной активности Валентины Николаевны, ее новых атак против меня. Если прежние тазикеновские претензии ко мне я мог еще как-то объяснить, то все, что сделала она после выхода альбома, объяснению не поддается.
Меня обвинили, что я развращаю мальчика ранней славой… Что он зазнался… Нет! Юра попросту даже не осознавал, что произошло с ним. Понимание того, что он значим, пришло к нему лишь в Москве, когда мы уже перебрались под крыло Разина. Но даже тогда это проявлялось не в звездной болезни, не в эгоизме, а в виде требований того, что он действительно заслужил, заработал: компьютер, видак, мотоцикл.
Весной Шатунов чаще стал сбегать из интерната, и надолго. Совсем запустил учебу. Это все сразу же было связано с деятельностью «Ласкового мая». А дальше посыпалась череда обвинений и необоснованных претензий. 31 марта я появился в интернате и услышал от Тазикеновой: «Чеши отсюда, Кузнецов! Я сделаю все, чтобы вы с Шатуновым не работали вместе».
Но надежда что «Ласковый май» жив, еще оставалась. Что одумается Валентина Николаевна… И по-прежнему надеялся, что Шатунов тоже хочет работать. Со мной. 31 марта 1988 года мой «Ласковый май» распался во второй раз.
Тут Сергей Борисович заметно взгрустнул. Его лицо стало серьезным. Он попросил стакан воды и помочь ему выйти в зал. Я посмотрела на часы. Приближалось время приема, а боль его так и не отпускала. Стало понятно, что никакого обследования в мой этот приезд провести не получится. Еще раз обговорив этот момент с Сергеем и взяв с него клятвенное обещание, что он пройдет эти обследования после моего отъезда, но уже с Оксаной, я позвонила в клинику и с тяжелейшим сердцем отменила визит. Сергей подошел к компьютеру и включил в очередной раз видео Юры Шатунова, с того самого концерта 15 февраля 2022 года. Он молча слушал, как Юра сначала пел, потом общался со зрителем и снова пел.
– А ты помнишь ваш первый концерт? Какие впечатления были у Юрки от первой большой работы? – спросила я в продолжение нашей беседы.
– Первый концерт был в Барнауле. Перед выходом на сцену он говорит: «Кузя, я боюсь!» Ну что он, совсем маленький еще. Я говорю: «А чего тебе бояться, просто выходи и работай, и все. Это твоя должность, твоя работа, ты за это деньги получаешь». Ничего. Нормально все… отработал, но после сказал: «Меня за@бало!» Он не любит или не любил… наверное, не любит, потому что он для меня живой сейчас, публичности. Он не любит то, что на него смотрит столько тысяч человек. Ему было в напряг, снова работать, снова на сцену, ему это было не в кайф, не любил он работать на сцене. Почему – не знаю. Он, Юрка, вообще как-то, стеснялся, что ли, себя, как-то показывать себя на сцене, ему это не нравилось. Ему не нравилось, что него смотрят. Но потом это прошло, он к этому стал относиться спокойно. Ну люди приходят на концерт и приходят, хорошо. А вначале очень боялся этого. Все концерты проходили с аншлагом. Люди стояли в проходах. Так было. Нормально все было. Я помню, в Йошкар-Оле первый концерт в десять утра, а последний – в восемь вечера. Итого получалось семь концертов в сутки. Везде зал набит до отказа. И так мы работали неделю! Вытягивал все это один Юрка.
Он очень уставал от концертов.
А то, что он был еще ребенком, никто на это внимания не обращал. Просто Разин заказывал по семь концертов в день, поэтому так и работали. Работали целую неделю.
– А когда в вашей жизни появился Разин, как он узнал о «Ласковом Мае»?
– Разин ко мне приехал в июне 1988 г., я только с гастролей вернулся. Отработали фестиваль «Русское поле» по области. Мне звонит мама и говорит: «Приехал творческий человек из Москвы, из комитета культуры, по твою душу». Ну, когда приехал я в город, встретились. Человек показал командировочное удостоверение на бумаге, от Министерства культуры, а также корочки, что Разин А. А. работает в студии «Рекорд» в Москве. Надо сказать, что в это время Юрка был в бегах, и тяга к этому делу у него была непреодолимая. Он убежал из интерната, потому что его ничего не интересовало. Встретились мы с Разиным, поговорили. Он сказал, что услышал Юркину запись где-то на вокзале – ему понравилось, хотя Кудряшов позже скажет, что именно он дал Разину послушать записи Юрки. Тогда было сложное время. Разин сказал: «Юрку я обязательно заберу из интерната в Москву, но ты сделай мне, пожалуйста, альбом, где я буду петь». А я же тогда, дурак-то, не задумывался, какой у него вокал, оказался очень плохой, но согласился, для того чтобы Юрку ждало лучшее будущее. И вместе с Разиным я улетел в Москву. Там мы записали ему альбом.
А за Юркой он возвращаться не спешил. В то время он мне говорил, что вот ездил за Юркой, он сбежал куда-то из детдома.
Несколько раз так повторялось, а потом третьего сентября 1988 года я сам в Оренбург приехал. Поговорить с Шатуновым, в детский дом. Васильича мне позвали. Встретил меня Юрка как ни в чем не бывало. Как будто не было недомолвок, недопонимания. Я ему все рассказал, что за него работает другой пацан, Мишка Сухомлинов. Что работает под его фонограмму. Что дает много концертов. Он говорит: «Кузя, я еду с тобой». А я ему: «Ну как же так, получается, что я тебя спи@дил из детдома, это статья!» А сам подумал, что если его сейчас тут оставить, то потом уже никак не вытащишь. Юрка говорит: «Нет, я сейчас пойду к Николаевне, напишу заявление, что я не хочу больше здесь оставаться, в детском доме, и уезжаю в Москву». На следующий день Юрка сам прибежал к Кузнецову и умолял забрать его с собой.
«Ну вот мы и поехали: Кузя, мама, Рафаэль и Васильевич. Причем три билета было уже куплено. Юрка с нами оказался неожиданно, и билет ему пришлось докупать. Место было только в другом вагоне. Взяли. Куда деваться. Но ехал он, конечно же, с нами. Это был вечерний поезд, 5 сентября 1988 г.
Ты знаешь, когда приехали в Москву, нас Разин, то есть Криворотов, встречал. У него было такое обиженное лицо. Он же хотел быть именно главным солистом в «Ласковом Мае», исполнять все его песни и пользоваться бешеной популярностью. А тут раз, надо же, Кузя пригласил Юрку. И к тому же весь СССР уже слушал Юркины песни. Ему некуда деваться было, пришлось его принять. Ну ничего, через министерство культуры мы его оформили в 24-й интернат. И он официально получил статус артиста-вокалиста группы «Ласковый май».
И уже 10 сентября подробно, нормально записали альбом в студии «Рекорд» за Загородном шоссе. Самый первый альбом «Белые Розы» переписали, уже в качественном формате. Миша Анатольев писал, это классический звукорежиссер. Сделал все хорошо. Сделали минусы и поехали работать. Первый концерт был, если не ошибаюсь, дней через десять после записи первого альбома, в Барнауле. Потом был Северодонецк, где сейчас идет СВО. И так дальше – пошли концерты. Юрка работал живьем, он не любит фонограмму. И репетиций у нас перед концертами практически не было. Разве что аппаратуру проверить. Я Юрке сказал: «Пой как хочешь, дело твое». Все сводилось к тому, что он выходил на сцену, отрабатывал программу и уходил до следующего концерта, – на этих словах Сергей Борисович решил устроить очередной перекур. К тому времени состояние Сергея заметно улучшилось, Оксана уже давно ушла, закончив свои дела по дому. И мы остались дома втроем.
Надо сказать, курил Сергей много и исключительно хорошие сигареты. Его любимые «SOBRANIE» всегда были с запасом в доме, несмотря на то что они были совсем недешевые. Отмечу, что так у Кузи было во всем. У него была хорошая одежда, обувь, напитки. Пусть всего этого было немного, но хорошее и любимое. Чтоб для души, не для понтов. Запах сигаретного дыма я не переношу и поэтому решила уединиться на кухне и пообщаться с девчатами из чатов, разобрать уже накопившиеся заявки на книги, в общем, заняться решением своих дел. Сергей остался у компьютера и решил поотвечать на сообщения поклонников.
Через какое-то время меня окликнула Валентина Алексеевна. Проходя мимо зала, я заметила, что Сергей перебрался на диван и уже тихо посапывал. Я подошла к маме, и она, увидев меня, спросила:
– Лана, а где Сережа, что он делает?
– Отдыхает он, – сказала я – отдохните и вы.
Помогла Валенитине Алексеевне поудобнее устроиться на кровати. Сама прошла в зал, где мирно спал Сергей. Села на кресло и начала вбивать в ноутбук заявки на книги под его спокойное посапывание.
Минут через десять краем глаза заметила странное движение Сергея головой и одним махом оказалась у него. Я поняла, что он перестал дышать и начал синеть. Первая мысль была, что он как-то поперхнулся во сне. Я его перевернула на бок и что есть силы стала бить по спине в районе грудины. Я кричала:
– Кузя, дыши, ты чего, дыши! Стала бить его то в район солнечного сплетения, то по спине. Не знаю, сколько времени все это продолжалось. Мне показалось, что целую вечностью. Вдруг я услышала его вдох. И он закашлял. Легонько стала постукивать по щекам, растирать уши, чтобы привести в сознание. Еще через долю минуты он открыл глаза. Лицо стало приобретать розовый оттенок. Я его крепко обняла и прижала к себе. Боже мой, ты живой!!! Живой!!! Слава богу, слава богу. По щекам текли слезы. Я посмотрела на Кузю.
На меня смотрели два голубых озерца, в которых стоял немой вопрос.
– Кузь, прошептала я, – ты понимаешь, что я тебя только что с того света вытащила? Ты чуть не умер, Кузя… – я все еще плакала.
Кузя посмотрел на меня и как ни в чем не бывало выдал:
– Ну… бывает, Лана!
Бывает, Лана?! Серьезно?
– Кузя, я вызываю скорую, тебя должен осмотреть врач. Я не знаю, что это было, возможно, тебе нужно в больницу!
– Нет! Даже не вздумай, – достаточно жестко сказал Сергей, – со мной уже все хорошо, ничего не болит, не нужно никаких врачей!
– Кузяяя!
– Нет!!!
Все еще не выпуская Кузю с рук, пытаюсь оценить его состояние. Пульс нормальный, аритмии нет. Тихонько отпустила его на подушку, сходила за аппаратом для измерения давления. Оно в норме. Цвет лица уже тоже нормальный. Настаивать больше на скорой не стала, но стала пристально за ним наблюдать.
Весь вечер и всю ночь практически не сводила с него глаз. Но, слава богу, он спокойно проспал.
Под утро вздремнула и я.
Проснулась от звука открывающейся двери. Пришла Оксана. Рассказала ей о ночном происшествии. Она молча меня выслушала. Подошла к нему, оценила его состояние. Оно было как обычно. Несмотря на это, пристальное внимание к нему с нашей стороны не прекратилось.
Оксана пошла заниматься Валентиной Алексеевной. Сергей все еще отдыхал.
После завтрака решила воспользоваться отдыхом Сергея и завершить начатый с мамой разговор.
Валентина Алексеевна была в своей комнате.
– Лана, проходи, – сказала она, увидев меня в дверях.
– Продолжим разговор? – спросила я у нее.
Она кивнула.
– Сережа рассказал, как с Разиным начал работать. А вы знакомы с ним? – поинтересовалась я.
– Ой, ну как не знакома. Он же когда приехал в Оренбург, сначала пришел к Тазикеновой в интернат, потом пошел в управление культуры. Там он возмущался, что это такое, дети поют про любовь, это надо запретить, прекратить. И уже после этого пришел ко мне, на квартиру к нам приехал. Сережа был на гастролях тогда с 3 июня. Разин представился как от Министерства культуры, а я поверила. Был представительный такой, со студии «Рекорд». Говорит: «Валентина Алексеевна, ваш сын – талант. Мы его в Москву заберем. Оставлю вам телефон, когда он приедет, пусть мне позвонит. Я приеду за ним, у него все будет. Зарплату будет получать 9000 рублей», – это были очень большие деньги для 1988 года. В это верилось с трудом. Я подумала, что, может, таких денег и не будет, конечно, но даже если и раза в три меньше будет, все равно хорошие деньги. А что ему тут, в Оренбурге светит? Сергей вернулся в Москву и уехал к Разину.
Конечно я ему тогда поверила, но сомнения все равно были. Из-за этого один раз я даже поехала с Сергеем вместе, чтобы увидеть обстановку своими глазами. Когда я приехала в Москву, была не в восторге. Офис Разина находился в здании, где раньше комсомольская организация размещалась. Она переехала, и это здание подлежало ремонту. И в этом здании у него были две маленькие комнаты, запыленные, никто никогда не убирался там, и небольшой актовый зал. Крыша протекала, и вода лилась прямо на пол. Я сама протирала пыль и убирала полы. В комнате все было завалено всякими афишами. Я подсчитывала афиши и пригласительные. Несколько дней была у него, поработала. Даже запись в трудовой книжке есть. Условий для проживания никаких не было. Мальчишки все находились в двухкомнатной квартире. В одной комнате стояли кресла продавленные и просиженный диван. Ребята спали на полу от стенки до стенки без простыней. Просто матрасы и кинутые подушки под голову. Директором тогда у них был Кудряшов. Все было очень грязно. Ночевала я в комнате, где все размещались, спала на трех стульях и клала сумку под голову. Разин меня даже нигде не устроил.