Лана Ланитова
Флорентийская блудница
„От скульптуры мы вправе требовать как минимум одного – чтоб она не шевелилась».
Сальвадор Дали
«Я беру камень и отсекаю всё лишнее».
Микеланджело Буонарроти
«Лунный свет – это скульптура».
Натаниэль Готорн
Глава 1
Варнавинский уезд Костромской губернии. Имение отставного майора Мельникова.
Остаток ночи прошёл без сновидений. Когда она открыла глаза, за окном уже светало. Тусклое зимнее солнце, словно далёкая лампада, скупо подсвечивало разрисованное узорами стекло. Лиловый свет, струящийся от окна, таял за сеткой голландского тюля. Она зевнула. Из детской доносились приглушенные голоса мальчиков. Пахло пшенной кашей, кипяченым молоком и свежей сдобой.
– Мама! Я хочу к маме, – услышала она из-за неплотно прикрытой двери.
– Тише, Сашенька. Не кричите, вы разбудите маменьку. Она еще почивает, – тихий голос няни испуганно вразумлял её среднего сына. – Пойдемте, я лучше почитаю вам книжку.
– Не хочу! – настырничал малыш. – Я хочу к маме.
– Наташа, я уже проснулась, – отозвалась Глафира.
В дверном проеме показалась гладко причесанная, глянцевая голова няни.
– Вы проснулись, Глафира Сергеевна? – с улыбкой поинтересовалась Наташа. – Я не пускаю Сашеньку, а он не слушает, балуется. Просится к вам.
Черноволосая и румяная Наташа служила у Мельниковых горничной. Она неплохо знала грамоту, и потому была допущена до воспитания детей, как няня.
– Пусти его, – отвечала Глаша. – Я сейчас встану. А где Сергей Юрьевич?
– Они уехали с утра по каким-то делам.
– Ах, да. Он что-то говорил о встрече со старостой из Смирновки, – рассеяно вспоминала Глаша.
– Да, они позавтракали и велели мне вас не будить. Я забрала детей. Мы уже все умылись, оделись и покушали. Даже Юрочка съел всю кашу. А теперь мы играем в детской и читаем книжки.
– Молодцы, – улыбнулась Глафира. – А Ольга Александровна еще не приехала?
– Нет пока, – смущенно отвечала Наташа.
Из-за широкой няниной юбки выскочил радостный Саша и пулей подлетел к матери. Маленькие ладошки ухватились за кружевную простыню. Малыш подтянулся и вскарабкался на постель Глафиры. Словно котенок, он юркнул под теплое одеяло. Тонкие ручки обвили мать за шею.
– Маменька, я так соскучился, – ласкался сын.
– Когда же ты успел? – Глаша нежно чмокала Сашеньку в упругие щечки, от которых всё еще пахло кашей. Пальцы путались в русых колечках, покрывающих мальчишескую макушку. – Да, ты мой воробышек, – сладко шептала она.
Через пару минут входные двери распахнулись, и в спальню вбежал старший сын и тоже бросился на кровать. Вслед за ним в комнату смущенно вошла и сама Наташа, держа на руках младшего.
– Ах, вы мои котята, – Глашины глаза лучились в потоке материнской любви. – Идите все ко мне.
Она целовала своих вихрастых русоголовых мальчишек, тискала их и прижимала к себе. После всех этих нежных объятий и милых сердцу сюсюканий, первым ускользал старший Юрочка. Он вдруг вспоминал, что в детской его ждет целая гвардия лихих оловянных солдатиков во главе с одноногим генералом. Вторым срывался средний Александр. Он торопился к рисункам и книжкам. И только маленький Пётр, отстранившись от Глафиры, долго и пронзительно всматривался в синие материнские глаза. Она не выдерживала этого взрослого взгляда и, притянув малыша к себе, говорила:
– Не смотри так, Петенька, на свою маму. Ты такой у меня большой и серьезный. Когда вырастешь, то верно будешь каким-то важным начальником.
В ответ малыш хохотал и опускал большелобую головенку.
Через четверть часа она вновь лежала одна и смотрела на просветлевшее морозное окно. За белым пологом тихо падал снег.
«А что же мне сегодня снилось?» – рассеянно думала она.
Вставать вовсе не хотелось. Начинающийся день казался вполне себе привычным, если бы не одно «но». Было нечто такое, что непонятным образом тревожило её душу. Да, этот день начался, как обычно. Со знакомых звуков и запахов, с нежных объятий детей, с голосов прислуги в коридоре. И все же – что-то было не так. Но что? Она не понимала. Может, ей приснилось что-то страшное. А под утро она заспалась и забыла ночной кошмар. Но нет, то, что вызывало тревогу, не помнилось ею, словно кошмар.
Ей смутно казалось, что то, что случилось этой ночью, вовсе не походило на сон. И это НЕЧТО было столь ярким, прекрасным и вместе с тем тревожным, что в груди стало горячее, а все предметы в комнате вдруг превратились в нечто зыбкое, утратив чёткие очертания. Внезапно растаял шкаф, стол и большое трюмо. Исчез и теплый ковер с пола. И сам пол вдруг стал гладким и блестящим, похожим на белый мрамор. Она испуганно взирала на эти метаморфозы. Белый, глянцевый, словно чистый лед на реке, мраморный пол озарился всполохами мерцающих огней. Сонмище огненных брызг засияло и запрыгало перед глазами. Она посмотрела на потолок собственной спальни, но вместо него увидела массивную люстру, украшенную тысячами хрустальных цветов. Глафира опустила ноги на пол. Ногам стало прохладно. Кровать осталась позади. Вдалеке послышались чарующие звуки знакомой мелодии. А небольшая спальня казалась теперь огромным залом. Она качалась посередине этого зала, словно маленькая песчинка в бескрайнем световом пространстве. Сквозь музыку она услышала стук твердых мужских шагов. Она всмотрелась в зыбкую и блистающую огнями даль и увидела темный силуэт.
Музыка стала громче, а звуки прекрасной Шопеновской мелодии стали множиться гулким и прерывистым эхом. Стройная гармония ноктюрна разлетелась на отдельные фрагменты. Глафира ощутила внезапную слабость. Тело окутало теплое облако, и она ухнулась в него, словно в мягкую пуховую перину.
Сколько её не было в этой реальности, она не помнила. Среди осколков пустоты появилось нечто незримое, коснувшееся пальцев ее руки. Она вздрогнула и проснулась.
И вновь очутилась в своей комнате. Сияющее белое пространство исчезло. Вместе с ним пропала и музыка Шопена и яркие всполохи огня на беломраморном полу.
– Что это было? – прошептала она. – Я снова уснула?
Какое-то время она лежала неподвижно, глядя в белый потолок. Надо было вставать. Глафира медленно поднялась. Поверх тонкой сорочки она накинула шелковый пеньюар.
В коридоре раздались шаги. В дверь постучали.
– Войдите, – отозвалась Глафира.
– Барышня, вам принести завтрак в спальню? – поинтересовалась вторая горничная.
– Не надо, Руся. Я сейчас умоюсь и приду в столовую. Минут через десять накрывай.
– Хорошо, – улыбнулась девушка.
«Детей не слышно. Наверное, Ольга Александровна уже подъехала и занимается с ними», – подумала Глафира.
Ольга Александровна была новой гувернанткой, нанятой Сергеем для воспитания мальчиков. Она вслух читала им иностранные книги и разговаривала на трёх языках, а так же музицировала и пела детские песни.
Глафира зашла в уборную и посмотрела на собственное отражение в зеркале. Густые русые волосы небрежными прядями падали на мягкие плечи, лицо немного розовело ото сна. Она провела ладонями по волосам и стала их расчесывать черепаховым гребнем. Привычным движением пальцы заплели мягкую косу. Теперь она пристально рассматривала свою высокую и пышную грудь. В зеркале отражался тонкий батист кружевной сорочки, из-под которого проступали торчащие соски, нежная талия, голый живот и темный мысок над сомкнутыми ногами.
– Боже, как стыдно, – вдруг прошептала она. – Сквозь эту сорочку видно всё. Я в ней, словно голая. Зря я пошла у него на поводу и не надела платье.
И тут у неё вновь закружилась голова. Она схватилась за умывальный столик.
– О чём это я?
Глаша инстинктивно прикрыла грудь руками и крепко зажмурила глаза. А когда открыла их, то вместо собственного отражения, она увидела в зеркале хоровод свечных огней, беломраморный зал и темную фигуру мужчины, одетого во фрак. Мужчина не шел, а летел навстречу к ней. В этот самый миг уборная вновь наполнилась звуками Шопеновской мелодии. Теперь она видела не только его высокий силуэт. Вместо собственного отражения зеркало показало ЕГО лицо. Оно было прекрасно. Она вспомнила свой сон. И тут же, схватившись за сердце, вскрикнула. Вскрикнула и проснулась. Она вновь лежала на собственной кровати, одетая в пеньюар, с заплетенными в косу волосами.
– Что со мной? Мне всё это снится? Я всё еще сплю?
В теле ощущалась непривычная лёгкость. Через пару минут она была уже в просторной и светлой столовой. За окном всё так же шёл снег. В камине уютно потрескивали дрова. Детей не было слышно. По-видимому, они были на утренних занятиях. Горничная подала Глафире чашечку кофе и соломенную хлебницу, полную теплых булок. Рядом с выпечкой стояла маслёнка, в которой томились желтоватые, покрытые испариной, шарики свежего масла.
– Глафира Сергеевна, сегодня Малаша сварила вкусную пшенную кашу на топленом молоке. Принести?
– Неси, Русенька. Есть ужасно хочется, – рассмеялась Глафира.
Пока горничная, мелькнув синим форменным платьем, унеслась на кухню, Глафира взяла в руки серебряный нож и, ухватив теплую маковую булочку, надрезала ее сбоку. А после желтый лепесток свежего масла лег в хрустящее ложе и стал медленно и сладко таять. Глафира надкусила булку и зажмурилась от удовольствия. Ароматный кофе приятно согревал губы.
«Какой необычный запах у сегодняшнего кофе, – вдруг подумала она. – Он отчего-то пахнет лавандой…»
Взгляд скользнул от белоснежной чашки к середине стола. И в этот момент Глафира выронила из рук булку. Со звоном упал и серебряный нож.
Что это? Откуда?
Посередине обеденного стола красовалась старая китайская ваза, полная свежих цветов лаванды.
– Откуда это? – прошептала Глафира. – Может, это Сережа купил?
Она уставилась на роскошные лиловые соцветия, источающие неземной аромат. Центральные стебли выглядели темно-синими, почти кобальтового оттенка, а те, что расходились от середины великолепным веером, казались слегка бирюзовыми и аквамариновыми. Но были здесь и ветки абсолютно белой лаванды. Все цветы этого странного букета переливались и горели легкими искрами. А может, это пламя камина делало их такими волшебными. Несколько бирюзовых лепестков упали на белоснежную скатерть и походили на драгоценные камни.
Забыв о кофе и теплой булочке, Глафира соскочила со стула и, обогнув стол, приблизилась к букету. Она посмотрела на него сверху, нагнулась и понюхала. Летний аромат оказался слишком ярким и живым.
– Руся, откуда здесь лаванда?! – крикнула она горничной.
Ей никто не отвечал.
– Руся, ты слышишь меня? Когда Сережа его принес?
«Как же это странно, – голове стало жарко. От волнения задрожали пальцы. – Но где он взял этот букет? Где купил, здесь, в нашей сельской глуши? Зимой? И такие свежие… Кажется, что их только что срезали».
Пальцы вновь прикоснулись к прохладным соцветиям. От каждого её касания хрупкие цветы опадали на скатерть. Она присела на стул и притянула букет ближе. И вновь к ней прямо в ладони посыпались лиловые и белые цветы. В этот момент ей почудилось, что свет в комнате померк, а звуки стали длиннее и глуше. Где-то вновь заиграла музыка. Теперь это был Бетховен. Во все глаза она смотрела на лаванду. Ладони вспотели. Казалось, что пальцы теперь сжимают не мягкие бутоны, а что-то твёрдое и острое. Она с трудом разжала кулачки…
Вместо лепестков в ладонях искрились россыпи драгоценных камней. Такие же камни были щедро разбросаны и по крахмальной скатерти. Здесь были синие сапфиры, лиловые александриты, голубые топазы, бирюза, небесные турмалины, аметисты и огромные и чистые диаманты.
– Руся! – вновь крикнула она, но даже сама не услышала собственного голоса.
Она зажмурила глаза, а когда открыла их, то на столе уже ничего не было. Ни камней, ни цветов, ни вазы. А в комнату входила раскрасневшаяся Руся с глиняным горшочком, от которого вкусно пахло кашей.
– Вот, Глафира Сергеевна. Она еще горячая. Садитесь, я вам положу, – тараторила горничная.
– Спасибо, Русенька, – медленно произнесла Глафира. – Я, вроде, уже и не хочу.
– Ни за что, барышня, не потерплю отказа, – расстроилась прислуга. – Да и Малаша обидится, если вы даже не попробуете.
– Ну, хорошо, положи немного.
Заботливая горничная накладывала Глафире вкусную, чуть желтоватую кашу, от которой шел теплый сливочный аромат топленого в печи молока.
– Русенька, скажи, – Глаша на миг запнулась. – А лаванда тут стояла?
– Какая, барышня, лаванда?
– Это цветы такие. Они во Франции растут.
– Да, нет, – удивленно отвечала горничная. – Отродясь у нас здесь лаванды не было. Мы же не Франция. У нас здесь свои цветы – ромашки, васильки, маки. Да и в саду у вас розы летом растут. И георгины славные. А лаванду я не знаю. А какая она?
– Скажи, здесь с утра вообще не было на столе цветов?
– Не было, барышня. Сейчас зима. Какие уж цветы. Летом будут цветы. А у нас скоро ёлка здесь будет. Вам, верно, приснились они.
– Наверное, – задумчиво повторила Глафира и принялась медленно есть кашу.
* * *
После завтрака она вернулась в свою комнату. И присела возле окна. Тревога не покидала её сердце.
«Где же Сергей? Отчего же он так долго не едет? – рассеянно думала она. – Может, он знает о том, что за лаванда мне примерещилась. Хотя, кого ты обманываешь? Ты много раз видела эти цветы, когда была во снах с Володей. Там, где он сейчас живет, много таких цветов… Целые поля лаванды, под огромной луной. Володя, где же ты, любимый? Но помимо Володи, там есть и другой мужчина. Я тоже помню о нём. Он намного старше и сильнее Володи. Но как его зовут? Отчего я не помню его имени?»
Она встала и прошлась по спальне.
«Он – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо… Господи, спаси и сохрани меня, грешную».
Глафира бросилась к образам и, встав на колени, принялась истово молиться.
«Какими словами я могу передать те чувства, которые ныне владеют мною, – рассуждала она, забыв на время слова молитвы. – Это и страх, и предчувствие опасности, и осознание греха. Да, да… Вновь это чувство собственной порочности. И в то же время – я ощущаю на душе нечто, так похожее на восторг и неземную радость. Это как предвкушение праздника или ожидание фейерверка на новогоднюю ночь. Это как любовное томление в груди. Это – смесь гибели и восторга. Но, что со мной?»
Глафира встала с колен и машинально опустила руку в карман пеньюара. Пальцы нащупали что-то мелкое и твердое. Она достала из кармана три камня – один чистокровный бриллиант и два сапфира.
«Значит, это мне вовсе не приснилось. Это всё правда…»
Чем дольше она рассматривала сверкающие гранями самоцветы, тем четче понимала, что не станет говорить об этом с Сергеем.
* * *
Муж вернулся после обеда.
– Как ты, моя королева? – с улыбкой произнес он и поцеловал ей руку. – Я с мороза. Сейчас отогреюсь немного и обниму тебя.
– Отчего ты так долго? – тихо спросила она.
– Этот прохвост Латышев долго пытался меня морочить. Подделал записи в амбарных книгах. Списал все недоимки за прошлый год. Мне пришлось привлекать толкового ревизора. Ох, и намаялся я с ними.
– Иди, поешь. Малаша приготовила вкусный борщ и биточки. Пирог еще вчерашний тоже хорош.
– Да, я голоден как волк. А мальчики где?
– Их уложили спать. Ольга Александровна к ним строга. Теперь у них режим.
– А вот это хорошо. Этому я рад. Иди ко мне, – он обнял ее за талию холодными руками и притянул к себе.
Пока Сергей обедал, он просматривал свежие газеты, а Глафира сидела напротив за столом и с грустью смотрела в окно.
– Может, ты хоть чаю попьешь вместе со мною? – спросил её Сергей.
– Нет, я уже обедала и есть не хочу.
– Какая-то ты грустная сегодня…
– Голова немного болит.
– Я ранним утром заглядывал к тебе в спальню. Ты что-то бормотала во сне и металась по подушке. Тебе что-нибудь снилось?
– Я не помню, – ответила она и, покраснев, отвернулась к окну, за которым занимались сумерки.
– Какие нынче короткие дни, – произнес он. – Не грусти, ma belle. Je t'aime[1].
– Oh, chéri, je t'aime aussi[2].
* * *
Вечер прошел незаметно. Сергей работал в своём кабинете, разбирая огромные амбарные книги и сверяя записи нерадивого приказчика. Глафира сидела в гостиной и делала вид, что читает французский роман. Роман казался невыносимо длинным и скучным. А после она была в детской. И сама не заметила, как за окном наступила темнота. Снегопад давно прошел, принеся с собою просветление в небе и легкий мороз. Нетронутый снег запорошенного сада и большой лужайки заливал яркий лунный свет.
Лик прекрасной Селены щедро расплескал по земле мертвенное и таинственное сияние. Глаша подошла к окну. Тёплые пальцы коснулись ледяного стекла. Упершись лбом, она долго смотрела на снежную поляну, залитую холодным светом. В груди ныло от неимоверной тоски. Она и сама не понимала, отчего ей нынче так грустно и тревожно на душе. Она всё смотрела и смотрела на девственный снег.
«А где же мои следы? – внезапно подумала она. – Они ведь там были… И тапочки. Я же потеряла их на дорожке…»
Воспоминания острой вспышкой пронеслись в голове. Она вспомнила, как каменная стена растаяла прямо на глазах, и сама Глафира прошла сквозь широкий проем, ведущий ее в зимний сад. Она следовала за ним по пятам в сладостном томлении. А он держал ее крепко за руку и уверенно вёл за собою. ОН! Ни один человек на этой земле никогда не держал ее ТАК за руку. СИЛЬНО и ВЛАСТНО. Но в этой силе было столько покоя и её полного доверия. Как она могла – оставить мужа и детей и вот так, среди ночи, с радостью побежать за ним?
«Господи, – она с волнением отпрянула от окна. Сердце билось так тревожно, словно тот счастливый миг мог наступить снова. В эту самую минуту. – Господи, кажется, я всё вспомнила…»
Она бессильно опустилась в кресло.
«Как ты могла? – вновь думала она. – Зачем ты лжешь самой себе? Скажи иначе – разве ты могла ЕМУ отказать? Разве есть в тебе силы, способные удержаться от его зова? Устоять перед ЕГО приглашением? Нет, если бы он позвал тебя заново, то ты вновь бы с радостью отдала ЕМУ свою руку. Чтобы он вел тебя куда угодно. Ты бы не просто шла, ты бы бежала за ним хоть на край света. В любой уголок Вселенной. Да, что там руку! Ты без колебаний отдашь ему и собственную бессмертную душу. Что есть твоя жизнь против той, на которую он дал тебе взглянуть лишь одним взглядом? И ОН – не Володя. Он – и Володя и нечто большее, чем Володя. В нём всё. В нём сам Космос. В нём – сам БОГ. Её – БОГ…»
Белая поляна за окном, освещенная холодным лунным светом, вдруг пришла в зыбкое движение. Чем дольше она всматривалась в искрящийся снег, тем четче понимала, что это вовсе не снег, а целое поле холодных белых тюльпанов. Они поворачивали к ней свои прекрасные бутоны и, казалось, звали её за собой. В эти минуты ей мерещилось, что она вновь слышит мелодию. Чарующую и безумно печальную мелодию, с которой её впервые познакомил демон. Мелодия еще одного земного гения, столь любимого Виктором. Она даже вспомнила его имя – его звали Томазо Альбинони. Именно эту музыку она слышала вокруг себя. Ей чудилось, что эта музыка доносится из холодного тёмного неба, освещенного яркими звездами. Она слушала и слушала эти прекрасные звуки, и её сердцем овладевала безумная печаль.
Если бы ее спросил кто-то: «Отчего же ты грустишь? Чего тебе не хватает?» Она не смогла бы передать словами и объяснить всей сути той тоски, что незаметно прокралась в её сердце. Она вошла в него вместе с лунным светом и вместе с Адажио гениального Альбинони. Глафира стояла возле окна и украдкой смахивала со щеки горячие слезы. В какой-то момент, когда мелодия усилилась, Глафира затрепетала и издала такой сильный вздох, что само стекло и все пространство за окном вместе с лунным светом и белым от снега полем, раскололось на мелкие осколки, а сильный вихрь, ворвавшийся с улицы, подхватил ее словно пушинку, и понес в неведомую бездну.
Очнулась она среди ночи в своей кровати. Рядом с ней сидела горничная Руся и дремала. На тумбе горело несколько свечей. А возле Глаши стоял таз с мокрыми тряпками. Одна из тряпок, пахнущая уксусом, лежала у нее на лбу. Глаша сморщила от отвращения нос и стянула тряпку со лба.
– Что со мной?
– Ох, барышня, как вы нас напугали, – сонным голосом отозвалась Руся. – Вы в обморок упали в гостиной, возле окна. Я прибежала, потрогала ваш лоб, а у вас горячка. Сергей Юрьевич вызвал дохтура. Он скоро должен подъехать. Все дороги занесло. Барин ездил в Степашино. Позвал дохтура. Но тот на операции пока. А потом к нам обещался заехать.
– Да? – протянула Глафира. – Странно…
Из коридора донеслись быстрые шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появился муж. Он с тревогой смотрел на очнувшуюся Глафиру.
– Ты проснулась, мой ангел? Как ты всех нас напугала.
– Серёженька, я ничего не помню, – отозвалась она.
– И не мудрено. У тебя, милая, был сильный жар.
– Разве?
– Руся, иди пока к себе. Отдохни, – распорядился Сергей. – Я сам посижу возле Глафиры Сергеевны.
Муж присел на край Глашиной кровати.
– Ну, что с тобой, ma chérie? – он протянул руку к ее лицу и убрал за ухо непослушную прядь русых волос.
– Не знаю… Как мальчики?
– С мальчиками всё хорошо. Они спят. Я не стал их пугать. Ольга Александровна осталась с ними на ночь.
– Как же это… Это неудобно.
– Всё хорошо. Я договорился.
– Сережа, я простудилась, наверное.
– Сейчас подъедет доктор и осмотрит тебя.
* * *
К полуночи и вправду приехал уставший после операции лекарь. Он осмотрел больную. Послушал её легкие, попросил показать язык, спросил о том, что она ела накануне. Держа за запястье, посчитал пульс.
– Решительно не нахожу ничего серьезного я у вашей супруги, – объявил он Сергею Юрьевичу, выходя с ним в коридор. – И вы утверждаете, что у неё был сильный жар?
– Да, доктор. Иначе бы я и не пригласил вас. Она вся горела, словно печка. Бредила о чём-то. И этот глубокий обморок вчерашним вечером…
– Да-с, это всё очень странно. Бредила, вы говорите?
– Да. О какой-то лаванде шептала.
– Лаванде? – доктор покачал головой.
– Я сам удивлен. У нас отродясь тут лаванда не росла. Она во Франции больше произрастает.
– Вот как? Да-с…
– Она еще кричала во сне, хохотала. Называла какие-то незнакомые мужские имена. Композиторов немецких вспоминала. Еще и итальянского. Альбинони, кажется.
– Не слышал о таком.
– И я, признаться, не слышал.
– Надо же… – задумчиво произнес доктор. – Тогда я смею предположить, что подобное состояние у вашей супруги вызвано переутомлением и слабыми нервами. Я пропишу ей для начала бромистых капель и валерианы. Оставлю рецепт. Принимайте их, пожалуйста, по часам. В среду я снова навещу вас. Если это успокоительное не поможет, тогда я назначу капли с морфием. В небольшой дозировке. Ей надо хорошенечко отоспаться. И ради бога, никаких гостей и посетителей. Решительно никого. Только покой, постельный режим и тишина. Судя по всему, Глафира Сергеевна у вас дама тонкой душевной организации. С большим воображением. А у таких особ, знаете ли, часто бывает расстройство нервов, меланхолии. И даже истерии. Это – особый, слишком эмоциональный тип натуры.
– Да, доктор, вы совершенно правы.
– И вот то, что для иной дамы, более простого происхождения, является сущим пустяком, то такой женщиной, как Глафира Сергеевна, может быть расценено, как нечто важное и исключительное. Словом, ваша супруга крайне впечатлительна. И сейчас ей нужен только покой. И ничего более. А в среду я её осмотрю повторно.
В конце широкого коридора старинного особняка Мельниковых располагался уютный диванчик, возле которого стояла этажерка с подсвечником. Все три свечи ярко горели, освещая темноту небольшой ниши. Но вот, где-то вдалеке хлопнула одна из дверей, и легкий сквозняк, ворвавшись в коридор, потушил пламя. И с этого момента разговор доктора и отставного майора Мельникова слушал еще один джентльмен, не пожелавший себя обнаружить двум другим. Этот новый гость оставался для них невидимым.
Темные глаза с тревогой взирали на седенького доктора. А после незнакомец усмехнулся и тихо произнес:
– А вот тут вы решительно правы, доктор. Глафира Сергеевна очень тонкая штучка. И крайне впечатлительна. За что я её и люблю…
А далее незнакомец покачал головою и, пройдя сквозь кирпичную стену, очутился возле Глашиной кровати. Глафира, утихомиренная валерианой, крепко спала, уткнув нос в уголок подушки. Русые волосы разметались вокруг ее светлого лица. За длинными ресницами быстро двигались зрачки.
Демон вздохнул и, наклонившись, поцеловал её в лоб. А после отошел от кровати и растаял в длинном луче догорающей свечи.
* * *
До утра она спала без сновидений. На рассвете следующего дня Глаша почувствовала себя необычайно бодро и даже засобиралась пойти с детьми на прогулку.
– Нет, Глашенька. Доктор настаивал на постельном режиме, – строго сказал муж. – Сейчас тебе принесут завтрак прямо в постель. А потом ты снова будешь спать.
– Сережа, я не больна. Это уже слишком. Не стоит возиться со мною, как с ребенком. Я неплохо себя чувствую. И я соскучилась по мальчикам.
– Никуда твои мальчики от тебя не денутся. Они с гувернанткой, и Руся с Наташей ей помогают. Пока ты спала, они были здесь, в твоей спальне. Ольга Александровна просила их не шуметь. Они великолепно слушаются ее. Уже с утра она увела их на прогулку. Так что, не беспокойся. У нас дома всё в порядке. Завтра, если тебе станет лучше, будем все вместе наряжать нашу ёлочку. Сегодня Степан обещал ее укоротить и установить в гостиной.
– Ёлочка… – улыбнулась Глафира. – Скоро ведь Рождество…
– В том-то и дело, любимая, – он поцеловал ее в висок. – К Рождеству ты нужна нам здоровой и невредимой. А потому после завтрака снова выпей капель и спать, как приказал доктор.
После принятия успокоительного она и вправду довольно быстро заснула – полетела в глубокий омут сна, который начался с едва различимых аккордов такой теперь знакомой, но волнительной музыки великого Альбинони. Сначала музыка звучала тихо, прорываясь в ее сон отдельными фрагментами, лишь постепенно набирая свою мощь. Пока Глафира слушала ее с упоением, она находилась в темном пространстве, в коем, как ей казалось, отсутствовали какие либо предметы. Вокруг лежала густая тьма, прерываемая вспышками далеких лучей, похожих на соцветия белых газовых астр.
Потом неведомая тьма озарилась ярким, но холодным светом. Глафира поняла, что перед нею простирается звездное ночное небо с величавой и влажной луной. Она осмотрелась и увидела себя, стоящей посредине лавандового поля.
– Я снова здесь, в его царстве, – прошептала она. – Я сплю в своем сне? Или это ЕГО сон? Или это сон Володи? Где же они оба?
Она наклонилась к цветам и осторожно потрогала их пальцами. Прохладные соцветия приятно щекотали ладони. Тонкий аромат мягко окутал голову. Рядом с лиловым маревом она увидела струи белого тумана. Он стелился прямо над полем, делая округу таинственной и невидимой глазу. Глафира сделала несколько шагов навстречу молочной дымке.
Зыбкое пространство просветлело, обозначив сквозь белые клубы деревянные бревна двухэтажного сруба. Она подошла ещё ближе и увидела до боли знакомые очертания Махневской бани.
Лиловое поле отступило назад и растворилось в густой пелене. Когда она обернулась, то обнаружила позади себя уже не лаванду, а воду Махневского пруда. Диск Селены золотил полоску, идущую от противоположного камышового брега до того, на котором стояла Глафира. Взгляд опустился ниже – теперь ее босые ступни утопали в мокром прибрежном песке. Бесшумные волны набегали на кромку суши, облизывая мелкие камни и сочную осоку. Она сделала несколько шагов к дому. Справа проступили корявые стволы старой ветлы и несколько сосен со змеевидными и узловатыми корнями. Далее темнел смешанный лес. Она приблизилась к бане. Дверь в нее была чуть приоткрыта, выпуская наружу полоску теплого света.
– Господи, здесь всё так же, как и тогда, – прошептала она. – Кто сейчас выйдет за мной? Володя? Игнат? Виктор? Кто же? Кто приведет меня в то место, где всегда пахло пороком? То место, где я теряла над собою контроль.
Она робко поднялась по деревянным ступеням и ухватилась за массивную кованую ручку. И как это часто бывает во сне, пространство на миг ускользнуло от неё вместе с шелестящими ветками старой ветлы и мокрым песком. В одно мгновение она оказалась уже в теплой и светлой горнице. Здесь так знакомо пахло можжевельником и березовыми вениками. К этим ароматам присоединились запахи свежей сдобы, горячего чая, меда, ветчины и дорогих сигар. В комнате не было ни души. Казалось, что люди из нее вышли лишь пару минут назад – даже деревянные стулья были небрежно отодвинуты от стола. А в пепельнице, уносясь в потолок серой дымной стрелой, таял кончик дорогой сигары. На столе, покрытом чистой льняной скатертью, стоял фарфоровый чайный сервиз с остатками недопитого в чашках чая. Рядом располагалось блюдо с печеными булками и кренделями с маком. Тут же круглился берестяной туесок с прозрачным липовым медом, в котором навеки замерла маленькая пчёлка. В миске томилась моченая брусника. А рядом с ней пестрело блюдо с пластами розоватого окорока и желтого ноздрястого сыра. Бутылка со сладкой Люнелью завершала сей прекрасный натюрморт. Правда, помимо Люнели, недалеко от стола, на небольшой этажерке, красовалось несколько бутылок с ромом, коньяком и портвейном.
Она внимательно разглядела и ту самую дверь, что вела в предбанник и парную. Пальцы осторожно потрогали гладкую мозаику дверного полотна. Дверь была теплой от горячего пара.
– Володя, – робко позвала она. – Владимир Иванович…
От тихих звуков колыхнулось пространство, исказив всю картину, словно в кривом зеркале. Изображение горницы внезапно стало плоским, словно на бумаге. А с пола потянуло сыростью и стылым воздухом. Глазами она отыскала ту самую лестницу, по которой много раз поднималась на второй этаж. И как только босые ноги почувствовали гладкую теплоту сосновых досок, как какой-то невидимый вихрь перенес ее сразу же на второй этаж. Она обнаружила себя, сидящей на кровати. Руки прикоснулись к груди – сорочка пропала. Растаяла в горячих руках так, словно была сделана из мыльной пены, а не крепкой ткани. Теперь Глафира была полностью обнажена.
В этой комнате было светло. Белые, оплывшие свечи горели повсюду – они стояли на старинном комоде, и на столе, в витом бронзовом подсвечнике. Несколько свечей трепетало на подоконнике.
Музыка великого Альбинони давно пропала. Вокруг царила тягостная тишина, в которой Глаша различала чей-то зловещий и прерывистый шепот.
– Володя! Володя, ты где? Отзовись, мне страшно, – произнесла она.
От звуков её голоса дрогнул свечной огонь. В тот же миг странный шепот усилился. От страха она поджала босые ноги и забралась на кровать, почти к самому изголовью.
