Кэтрин Эддисон
Свидетель Мертвых
В утренние часы работы суда я обязан был находиться в кабинете и ждать посетителей. После этого мне разрешалось свободно перемещаться по городу и выполнять порученные мне дела. По-прежнему оставалась проблема сестры мера Урменеджа – я не мог выступать в качестве ее Свидетеля, не отыскав тела. Сегодня утром принесли письмо без подписи; отправитель явно нуждался в помощи, но я не мог ему помочь. Кроме того, поступило большее, чем обычно, количество ходатайств. Двоих просителей я перенаправил в Городское бюро регистрации смертей, третьему следовало обратиться в Амаломейре, прежде чем приходить ко мне, а четвертая просительница, очень сердитая молодая эльфийка, пришла с проблемой спорного завещания. Стороны обвиняли друг друга в мошенничестве.
– Когда скончался ваш дед? – спросил я.
– Две недели назад.
– В таком случае, даже если его дух до сих пор остается в теле, он не вспомнит того, что вам нужно.
– Вы не знали нашего деда, – мрачно проворчала женщина, на мгновение опустила взгляд, потом решительно посмотрела мне в глаза. – Все, о чем мы просим, отала, – это попытаться. Это самый пристойный способ разрешить наш семейный спор.
– Даже если он скажет не то, что вы хотите услышать?
Она нахмурилась и покачала головой.
– Все равно это будет лучше, чем бесконечная ссора. Пожалуйста, отала.
Я не имел права отказать просителю.
– В таком случае мы сделаем все, что в наших силах, но вы должны понимать: возможно, уже слишком поздно.
– Мы понимаем, – ответила она.
Оставалось надеяться, что остальные члены семьи согласятся на мое вмешательство.
Ее звали Алашо Дуалин. Ее дед, господин Дуалар, возглавлял «Дуалада и Кедхарад», одну из крупнейших в Амало фирм, занимавшихся импортом товаров. У них имелись отделения в нескольких больших городах на юге и востоке страны. Долгий и горький опыт подсказывал мне, что конфликты из-за наследства никак не связаны с оспариваемыми суммами, но я понимал, почему мин Дуалин так рассержена. Пока продолжалась тяжба, сотрудники «Дуалада и Кедхарад» находились в подвешенном состоянии. (Мер Кедхарад жил в Бариджане, поэтому от него нельзя было ждать четких указаний.) Мин Дуалин, как хорошая дочь бюргера, беспокоилась об убытках, которые мог вызвать длительный простой, и опасалась интриг конкурентов.
Мы сели на трамвай линии Вестрано и спустились с холма в богатый район, расположенный к северу от канала Мич’майка. Поскольку мин Дуалин поехала со мной на трамвае, вместо того чтобы вернуться домой в частном экипаже, я заключил, что ее решение призвать на помощь Свидетеля вел ама либо не было известно семье, либо вызвало возражения. Среди сыновей и дочерей буржуа было модно пользоваться общественным транспортом вместо семейных карет, однако молодые женщины никогда не ездили без сопровождающих.
Я спросил:
– Кто-нибудь из ваших родственников знает о том, что вы обратились к нам?
Она вздрогнула и виновато посмотрела на меня. Этого было достаточно.
– Ваша семья вас за это не похвалит, – предупредил я.
– По крайней мере, они прекратят ссориться. Наш отец и его братья не разговаривают друг с другом, если речь не идет о завещании дедушки. А у нашей матери нет способностей к дипломатии.
По собственному опыту я знал, что это настоящая беда для женщин из обеспеченных семей. Они не выбирали себе мужей – за них выбирали родители. Мин Дуалин вздохнула и добавила:
– Мы не думали, что между членами нашей семьи существует настолько сильная затаенная вражда.
Мы сошли с трамвая у Дачен Ксайванат, самого глубокого колодца на севере обитаемого мира, и прошли два квартала до дома, расположенного неподалеку от городской стены. Наверное, этот квартал строился в те времена, когда дед мин Дуалин сколачивал свое состояние. Кирпичи выцвели и стали розоватыми – это означало, что они были сделаны из местной глины. Мин Дуалин решительно стиснула зубы и поднялась на крыльцо.
Прежде чем она успела прикоснуться к дверной ручке, дверь открылась и на пороге показалась экономка.
– Мин Алашо, где вы были? – воскликнула женщина.
– Мы привели Свидетеля Мертвых, – сказала мин Дуалин и жестом пригласила меня в дом.
Экономка уставилась на меня как на диковинку, атриум внезапно заполнили родственники хозяев: три брата Дуалада, о которых рассказывала мне девушка, их жены, дети и супруги детей. Мин Дуалин не уточняла, сколько у нее братьев, сестер и кузенов, но, присмотревшись, я нашел сильное семейное сходство между представителями рода. Я мог легко отличить кровных родственников от мужей и жен. Здесь даже была одна дама родом из Бариджана – явно чья-то жена.
– Алашо, – заговорил старший из мужчин (очевидно, отец девушки), – что все это значит?
– Мы обратились к Свидетелю вел ама с просьбой прийти сюда и поговорить с дедушкой, – ответила мин Дуалин. Робость явно была ей несвойственна.
Как я и ожидал, это заявление было встречено хором рассерженных и возмущенных голосов; родственники восклицали, что в этом нет нужды, что она не имела права. Я посчитал досадным то, что отец мин Дуалин рассердился даже сильнее братьев и выговаривал ей, как непослушному ребенку.
Наконец, когда мне стало ясно, что они не успокоятся, я выступил вперед. Присутствующие мгновенно смолкли и обернулись ко мне. Выглядели они настороженными. Их реакция одновременно уязвила и позабавила меня.
Я заговорил:
– Мы приняли ходатайство мин Дуалин как законное и разумное. Бесполезно увещевать ее. Возможно, вы обрадуетесь, узнав, что в круг наших обязанностей не входит выяснение причин вашего поведения – причин, по которым никто из вас не пожелал поступить так же.
Потрясенное молчание стало, если можно так выразиться, еще более потрясенным.
Я продолжал:
– Насколько мы понимаем, тело мера Дуалара было кремировано, но прах находится у вас.
После очень долгой паузы старший из мужчин рода Дуалада ответил:
– Да, это верно. Мы не можем развеять прах до тех пор, пока… Наш отец указал в завещании, что прах должен развеять его наследник.
А поскольку наследник до сих пор не был определен, это означало, что с пеплом ничего нельзя было поделать. Им повезло в том, что оба завещания, и настоящее, и поддельное, требовали кремации. Если одно из них указывало, что тело следует забальзамировать, Дуалада, которые не могли бы сделать ни того, ни другого, оказались бы в кошмарном положении.
У меня, отнюдь не впервые, возникло искушение сказать: «Самый простой способ избавиться от нас поскорее – это согласиться сотрудничать с нами». Вместо этого я произнес:
– Мы понимаем, что ваша семья переживает очень трудное время, и не желаем огорчать вас и создавать вам новые проблемы. Нам потребуется провести лишь несколько минут рядом с прахом мера Дуалара, чтобы понять, сможем ли мы вам помочь.
– Вполне разумное предложение, – неожиданно заговорил один из младших братьев. – Пожалуйста, следуйте за нами, отала.
Я пошел за ним, но меня охватило дурное предчувствие. Либо юноша блефовал – рассчитывал на то, что я не смогу говорить от имени его отца, – либо он не был замешан в подлоге. Мин Дуалин сообщила мне, что два младших брата настаивают на подлинности второго завещания. Если они были невиновны, значит, поддельный документ был представлен отцом мин Дуалин.
Семейная часовня была богато отделана мрамором и сусальным золотом; на табличках с именами усопших было вырезано изображение тотема рода – волка. Погребальный обряд дома Дуалада – кремация тел и развеивание праха – считался в столице варварским, однако не существовало лучшего способа защиты от упырей. Так хоронила умерших половина жителей Амало – те, кто был достаточно богат и мог себе это позволить.
Остальные старались установить на могилы надгробия получше.
Младший брат хозяина указал на урну с прахом отца, стоявшую на алтаре в окружении миченотас, и вежливо удалился.
Я взял в руки деревянную урну из кедра, искусно украшенную замысловатым орнаментом в виде переплетающихся кругов, и вознес безмолвную молитву Улису с просьбой помочь мне найти истину. Я знал, что не следует просить недостижимого.
Я начал шептать молитву о сострадании к умершим – она стала моим постоянным спутником, сопровождавшим меня даже во сне. И медленно, осторожно приоткрыл крышку.
Среди праха лежал перстень с печатью покойного. Я прикоснулся к нему кончиком пальца, стараясь не уронить урну. Несмотря на предчувствия, я вполне явственно ощутил присутствие Непены Дуалара – холодного алчного человека, очень довольного тем, что основанное им дело будет процветать под руководством его сына. Его сына Пелары.
Старшего сына звали иначе.
Я предупреждал просителей о том, что найденные мною ответы могут им не понравиться, но еще ни разу ни один из них не внял моему предупреждению.
Я аккуратно закрыл урну и вернул ее на алтарь. Еще раз вознес молитву о сострадании к умершим, поклонился богам-покровителям семьи и покинул святилище.
Увидев выражение моего лица, младший брат нахмурился и опустил уши, но без слов проводил меня обратно в атриум. Остальные в неловком молчании стояли на прежних местах.
– Ну? – спросил старший мер Дуалар.
Теперь, когда я знал правду, я видел, что он блефует, и невольно восхитился его упорством.
– Кто из вас Пелара Дуалар? – спросил я.
– Это наше имя, – ответил мужчина, провожавший меня в часовню.
Я заметил, что мин Дуалин нахмурилась – она вспомнила, что не называла мне имен своих дядей.
– Примите наши соболезнования, мер Дуалар, – произнес я, глядя на него. – Вы – наследник отца.
Я вышел из дома Дуалада через час с лишним, измученный и голодный. Как обычно, мое объявление вызвало бурные споры. Родственники, которые поддерживали старшего сына, не желали верить в то, что он подделал завещание, и мне несколько раз пришлось повторить, что умерший назвал имя «Пелара», а не «Непевис». Со своей стороны, Пелара Дуалар весьма предусмотрительно пригласил двух слуг в качестве официальных свидетелей, чтобы после моего ухода не возникло никаких сомнений относительно смысла моих слов. Я пообещал ему, что составлю письменный отчет, в котором изложу суть происшедшего.
Никто не говорил о том, как они намерены поступить с бесчестным Непевисом Дуаларом, но я подозревал, что этот вопрос не даст его младшим братьям уснуть ночью.
Мин Дуалин просто исчезла. Я надеялся, что она не винит себя в случившемся, но знал, что это не так. Она не могла не винить себя. Как часто делали мои просители, девушка приняла решение, полагая, что знает, что скажет умерший. И ошиблась – как многие до нее. Со временем она, возможно, найдет утешение в мыслях о том, что способствовала установлению истины. Некоторых это утешало; некоторых – нет.
Я не мог ей помочь, мой дар заключался не в утешении. По правде говоря, я и сам не находил в поисках истины утешения. Это был мой долг.
Я вернулся пешком на остро – остановку трамвая – под названием «Глубокий Колодец». Большинство крупных городских храмов в городе располагались рядом с остановками, и «Глубокий Колодец» не был исключением. Несмотря на то что остановка была крошечной, размером с восковую печать, она могла похвастаться чайной под названием «Госпожа рек». Здесь работали послушники из ксайватэйлейана соседнего храма. Я купил глазированную булочку с корицей и чайник чая орчор на две чашки, устроился в кабинке на двоих и задернул занавеску. Я, как обычно, наслаждался терпким вкусом напитка, благодарный сегодня именно его горечи, словно та могла провести жирную черную черту между мной и семейством Дуалада. Я старался не думать о том, сколько семей сделали несчастными мои откровения, и постоянно напоминал себе слова архиепископа о том, что не совершал ничего сверх того, о чем меня просили.
Порой эти слова казались мне казуистикой, но это была еще одна жирная черная линия – словно каллиграфическая надпись на хорошей хлопковой бумаге.
Я сел в трамвай, доехал до остановки «Даченостро» и пересел на линию Зулничо, которая вела прямо на юг, к Ульваненси. По правде говоря, мне полагалось сейчас отправиться в Улистэйлейан и найти комиссию из трех прелатов, но после вчерашнего общения с Вернезаром мне не просто неприятно было идти туда – я считал это нецелесообразным. К счастью, я знал, где еще можно найти трех прелатов и даже четвертого, который будет писцом. Под началом Аноры было трое священнослужителей – Дайброхар, Эрленар и Видреджен. Дайброхар и Видреджен были эльфами из Джа’о, а Эрленар был наполовину гоблином и родился в Чохаро. Дайброхар и Эрленар совсем недавно стали священниками; Видреджен оставила в Кайрадо богатый приход и говорила, что Ульваненси ей нравится намного больше.
Я нашел Анору и его подчиненных в конторе. Три прелата переписывали данные из регистрационной книги, чтобы отправить сведения в Городское бюро регистрации смертей. Эрленар мыл окна. Все были рады оставить свои занятия под благовидным предлогом, хотя новое дело, слушание моего свидетельства, было не менее скучным. Им уже приходилось выслушивать мои показания, поскольку почти сразу же после приезда в Амало я понял, что прелаты из Улистэйлейана не слишком дружелюбно ко мне настроены.
Дайброхар взял на себя роль писца, и я рассказал о событиях сегодняшнего утра, подчеркнув тот факт, что умерший помнил имя своего наследника. И что он назвал имя «Пелара», а не «Непевис».
– Мерзкое дельце, – заметил Анора, когда я договорил.
– Да, – согласился я. – Остается благодарить богов за то, что моя роль в нем закончена.
Анора сделал знак, отгоняющий злых духов, и вздохнул:
– Будем на это надеяться. Я отнесу документы в Улистэйлейан, если хочешь.
– Ты очень добр ко мне, – ответил я.
Анора пожал плечами.
– Это нетрудно. Мне они не будут чинить препятствий.
– Ты прав, – сказал я, внезапно почувствовав, как сильно устал. – Не будут.
Я вернулся на трамвае из Ульваненси обратно на север, сошел на остро «Мостовая улица» и направился к Ревет’вералтамару; это место находилось на излучине, там, где Мич’майка огибал Святилище Ксайво. Именно здесь на берег выносило тела, сброшенные в канал. В стене имелась калитка, а за ней – ступени, спускавшиеся к воде. У меня был ключ.
Сегодня я спустился сюда не потому, что рассчитывал найти что-то полезное, но лишь потому, что, как прелат Улиса, я был обязан оплакивать безымянных мертвых. А оплакать убитую девушку – значило пройти по пути ее тела, насколько это было в моих силах. Здесь, в Ревет’вералтамаре, ее вытащили из воды. Я смотрел на скользкие серые камни, покрытые мхом, слушал плеск волн, вдыхал гнилостный запах. Ревет’вералтамар был отвратительным местом.
Когда я повернулся, чтобы уйти, мое внимание привлекло что-то маленькое и блестящее, застрявшее среди камней. Я наклонился и подобрал серьгу: три каплевидных кусочка граненого стекла, сломанная застежка. Украшение не обязательно принадлежало погибшей женщине, чье тело сейчас лежало в склепе, но, тем не менее, это было вполне вероятно. Сережка оказалась недорогой, но красивой, и при газовом освещении стекляшки можно было бы принять за бриллианты. Я подумал, что, если мне удастся хотя бы приблизительно установить личность женщины, серьга может подтвердить мои догадки. Я спрятал вещицу во внутренний карман и поднялся по лестнице обратно в город.
Выйдя на улицу, я запер калитку на замок.
Я дошел пешком до пристани, от которой отходил муниципальный паром. В середине дня добраться из центра города в район Джеймела на пароме было удобнее, чем на трамвае. На закате, после закрытия фабрик, паром был переполнен – все, кто хотел выпить чего-то покрепче чая, стремились попасть в бары на южном берегу Мич’майки, ближе к его восточному концу. Туда же ехали и проститутки. И карманники. Вероятнее всего, именно на пароме жертва прибыла туда, где ее убили.
Сейчас меня окружали преимущественно буржуазные семьи, направлявшиеся на западный берег озера Джеймела, в свои загородные дома, а также первые бармены и официанты, которые ехали на работу – подготовить бары к открытию.
Я поймал на себе несколько любопытных взглядов, но никто не проявил бестактности и не спросил, что я здесь делаю. Я притворился, будто погружен в свои мысли и ничего не замечаю.
Я сошел с парома у южных доков и пошел вдоль канала, разыскивая док из воспоминаний покойницы. Картина была четкой и яркой, какими обычно и бывали воспоминания мертвых – если они вообще сохранялись. Я видел больше, чем видела погибшая. Я знал, что пристань выдается в канал. Знал, что она заставлена грудами ящиков, но в самом конце причала было пусто – женщина не могла бы там спрятаться и ей нечего было использовать для самообороны. Возможно, преступник спланировал все заранее, возможно, ему повезло, но место было идеальным для убийства. Вдоль набережной тянулись мрачные складские помещения, но я не видел нужной мне пристани. Я миновал веревочную мастерскую. Потом увидел единственный бар, открытый днем, – он назывался «Пес лодочника». Это было довольно большое заведение, выстроенное вокруг древнего святилища Осрейан; кроме спиртного, здесь подавали чай. Городской совет принял закон, запрещавший чайным продавать алкоголь, но было поздно что-то менять – «Пес лодочника» был и баром, и чайной в течение нескольких поколений.
Позади заведения находилась пристань. Я сразу ее узнал.
В баре было темно и прохладно, и я некоторое время блуждал по узким коридорам, прежде чем нашел очаг – центр чайной. Молодой мужчина-гоблин с традиционными бариджанскими косичками, в вышитых войлочных тапочках, популярных в Амало, поклонился и спросил, чем здесь могут мне помочь. Традиционные для Амало слова. Потом, рассмотрев мой черный сюртук и толстую, неаккуратно заплетенную косу прелата, он добавил: «отала». Выглядел он встревоженным.
Поскольку мое призвание запрещало обманывать, я сказал:
– Меня зовут Тара Келехар, я Свидетель Мертвых. Я пытаюсь выяснить, где и как провела свои последние часы молодая женщина, чье тело вчера выловили из канала. Это была голубоглазая эльфийка, примерно вашего роста. На манжетах ее платья был вышит цветочный орнамент.
Я показал ему портрет, сделанный одним из послушников Братства; художник постарался изобразить женщину живой. Официант внимательно рассмотрел рисунок и покачал головой.
– Она похожа на многих наших клиенток, отала, – извиняющимся тоном сказал он, – но я попрошу Ксату, бармена, прийти и поговорить с вами. Возможно, он узнает эту госпожу.
Я подождал. Ксата был всего на пару лет старше юного гоблина, который тем временем вернулся к мытью чайников, но был чистокровным эльфом. Его белые волосы были заплетены в толстую косу, которую юноша скрутил в узел на затылке; кроме того, у него, видимо, водились деньги на украшения: в левом ухе поблескивал ряд серег с аметистовой крошкой. Его серые глаза отливали золотом, что свидетельствовало о небольшой примеси крови гоблинов. Бармен взглянул на рисунок, выслушал мое описание и сказал:
– Она не была нашей постоянной посетительницей, отала, но больше я ничем не могу вам помочь.
Глупо было надеяться, что мне повезет с первой попытки. Я попросил Ксату набросать схему расположения окрестных баров, и он быстро, уверенно нарисовал карту. Улыбнулся, протягивая мне ее, и сказал:
– Удачи вам, отала. Возможно, вам стоит зайти в «Золотую чайную свечу». Большинство и’онрайо пьют там.
Словом «и’онрайо» в Амало называли проституток, не принадлежавших к Гильдии и не работавших в борделе – так же называли течную кошку, призывающую самца характерным мяуканьем. Вероятно, убитая занималась проституцией на улице. Я по-прежнему в этом сомневался; она выглядела здоровой и была слишком хорошо одета для и’онрайо, которые жили в отвратительных условиях и зарабатывали гроши. Но в тот момент других предположений у меня не было.
Во второй половине дня мне удалось обойти район Джеймела. Я нашел все бары, которые отметил на схеме Ксата, а заодно несколько свечных и бакалейных лавок, магазины подержанной одежды, бордели, фотостудии, множество ломбардов, районные городские бани, платную конюшню и храм Ксайво. Поскольку источником благосостояния Амало являлись каналы Джомайкора и Мич’майка, в городе было много святилищ богини рек. На закате я заметил у фабричных ворот к западу от причала лоток уличного торговца и купил себе тобасту за ползашана. После наступления сумерек бары открылись, и я начал планомерный обход по карте Ксаты.
В восьмом по счету баре, а может быть, в седьмом или десятом, бармен-полугоблин, возвращая мне портрет женщины, внезапно нахмурился и взглянул на него еще раз.
– О, – пробормотал он. – Она.
– Вы ее узнаете?
– Она была здесь позавчера вечером. Слишком шикарно одета. Никогда раньше ее не видел. Заказала только бокал рисового вина и занимала столик часа два. Одна. Эта дама не и’онрайо: я видел, как она отказала нескольким мужчинам. А потом, в половине двенадцатого, она поднялась и ушла. – Бармен немного подумал и добавил: – Кажется, Атрис сказал, что она оперная певица.
От удивления у меня даже опустились уши.
– Она… Кто?
– Эй, Атрис!
Официант, вытиравший столик, поднял голову.
– Вы меня зовете?
– А что, здесь есть еще какие-нибудь Атрисы?
– Вроде нет.
Хрупкий, миловидный эльфийский юноша с огромными фиалковыми глазами подошел к барной стойке.
– Ты говорил, что знаешь, кто эта госпожа, – напомнил бармен и протянул Атрису рисунок.
– О! – Официант оживился. – Да, та самая дама, которая была здесь позавчера. Это Арвене’ан Шелсин. Она исполняет ведущие партии меццо-сопрано в Алой Опере.
– Уверен?
– О да! Я видел ее в «Тормедо» прошлой весной.
– А зачем вы разыскиваете мин Шелсин, отала? – поинтересовался бармен.
– Ее тело вытащили из канала вчера утром, – объяснил я и грустно вздохнул про себя, увидев выражение ужаса на лице Атриса.
– О нет! – воскликнул он. – Но как же…
– Именно это я и пытаюсь выяснить. Эта дама разговаривала с вами?
– Она лишь обмолвилась, что ждет, – ответил Атрис, – но не сказала, кого или чего она ждала.
– Она была одна?
– Да. Ушла за полчаса до полуночи, одна, так же, как и пришла.
Итак, скорее всего, ее убили где-то в другом месте. Однако теперь у меня было имя. Я вспомнил серьгу, показал ее официанту, и он кивнул.
– Да. У нее были каплевидные серьги в обоих ушах и низка хрустальных бусин в волосах. Это выглядело чудесно.
– Спасибо, – сказал я. – Вы очень помогли.
Я вышел из бара, размышляя о том, с кем же мин Шелсин встретилась в ту полночь. Что касается вопроса «где», я был почти уверен, что местом встречи стал «Пес лодочника». Иначе зачем было преступнику сбрасывать ее в воду именно с этой пристани?
Я пошел назад к бару, недоумевая, зачем оперной певице из Верен’мало нужно было ехать на встречу с убийцей на другой конец города, в Джеймелу. Это свидетельствовало о твердом намерении сохранить тайну – тайну, которая, возможно, явилась мотивом для убийства.
«Пес лодочника» был забит до отказа, все столики были заняты, посетители толпились у стойки, проститутки из Гильдии слонялись, бросая на мужчин призывные взгляды из-под полуопущенных ресниц. Я начал пробираться к стойке, когда мне пришло в голову, что следует расспрашивать не бармена, а проституток. Если убитая побывала здесь, они наверняка наблюдали за ней, чтобы убедиться в том, что она не и’онрайо; и, скорее всего, видели, с кем встречалась мин Шелсин.
Я поговорил с несколькими женщинами. Их позабавило и заинтересовало то, что к ним обратился прелат, и они внимательно рассматривали портрет. Но удача улыбнулась мне не сразу. Наконец, эльфийка, назвавшаяся Харо, сказала:
– Знаете, а я ее видела – позапрошлой ночью. Эта дама носила хрустальные бусины в волосах и была слишком хорошо одета.
– Да, это она, – сказал я. – С ней кто-то был?
Харо, задумавшись, прикусила губу.
– Она сидела за столиком… Да, с ней был мужчина, потому что я помню ее искусственный, театральный смех в ответ на какое-то замечание. Но его я совершенно не помню, извините, отала.
– Не нужно извиняться, – сказал я. – Вы очень помогли.
Девушка внезапно улыбнулась, смущенно, без тени кокетства, и добавила:
– Она не была одной из нас, и я не думаю, что она была с улицы.
Прежде чем я успел поблагодарить ее или задать следующий вопрос, выражение лица и поза Харо изменились, и она отошла под руку с каким-то гоблином среднего возраста, прекрасная и недоступная, как облако.
На следующее утро я вернулся в Дом князя Джайкавы, к своей почте, бумагам и ожиданию посетителей. Никто не пришел, и я воспользовался свободным временем для того, чтобы записать добытые мною сведения об убитой женщине.
В одиннадцать часов, выглянув в коридор и никого не увидев, я вышел из кабинета и отправился в другое странное учреждение, располагавшееся в Доме князя Джайкавы – во владения картографов Муниципального трамвайного управления Амало. Клерки и картографы, работавшие там, должны были по долгу службы знать, где именно проходят трамвайные линии, и давать четкие и точные указания ремонтным бригадам. Стены были увешаны картами – готовыми, незаконченными и теми, что представляли собой лишь карандашные наброски. Шкафы для документов были забиты папками с инструкциями насчет того, как добраться от Дома князя Джайкавы до любого места в Амало. Однажды я случайно услышал спор по поводу смены «начальной точки»; кто-то называл Амал’тэйлейан «более подходящим», но даченсол Орджимар, главный картограф Муниципального трамвайного управления Амало, резко ответил:
– Этим вы добьетесь только одного: нам придется добавлять в начале каждого документа указания, как добраться отсюда до Амал’тэйлейана.
На этом спор был окончен.
Картографы представляли собой группу энергичных молодых эльфов, страстно влюбленных в свою работу. Клерками служили эльфийские дамы среднего возраста, квалифицированные, серьезные и очень гордившиеся своими способностями. Также они гордились заслуженной репутацией всезнаек, которым было известно все, что происходит в Амало, поскольку любой, кому приходилось иметь дело с бюрократическим аппаратом города или княжества (если их вообще можно было разделить), обращался к ним за помощью. Удивительно, сказала мне как-то раз мин Таленин, как часто придворным бюрократам приходится бывать в городе, инспектировать, проводить беседы, участвовать в церемониях.
Мин Таленин и меррем Бечеваран, эльфийки-служащие, сидевшие в то утро в конторе вдвоем, были рады меня видеть. Сплетни меня не интересовали, но я просил дам о помощи, если это требовалось мне для работы. Недавно я расспрашивал их о сестре мера Урменеджа, а теперь показал им портрет Арвене’ан Шелсин.
Мин Таленин распахнула глаза.
– Это же меццо-сопрано из Алой Оперы!
Мин Таленин была порядочной женщиной средних лет из буржуазной семьи, дочерью часовщика, экономной и ответственной. Единственной роскошью, которую она себе позволяла, была опера. Если она и Атрис из Джеймелы опознали убитую как оперную певицу, они, скорее всего, были правы.
– Вы уверены? – переспросил я и еще прежде, чем женщина ответила, понял, что уточнять не было необходимости.
– Абсолютно уверена. А что с ней случилось?
– Ее сбросили в канал три дня назад, – ответил я.
– О нет… – пробормотала мин Таленин.
Я слишком поздно сообразил, что мне следовало бы выразиться более тактично.
– Но кто и зачем мог совершить такое ужасное преступление? – воскликнула меррем Бечеваран. Она была немного моложе мин Таленин и некоторое время назад овдовела.
– Именно это я и пытаюсь выяснить. Надеюсь, вы сможете мне помочь. Мне нужно попасть в Алую Оперу.
– Нет ничего проще! – просияла мин Таленин и принялась рыться в шкафу, стоявшем рядом с ее рабочим столом.
Меррем Бечеваран отошла к стене и зашуршала картами. Она вернулась с картой как раз в тот момент, когда мин Таленин извлекла из шкафа маршрутный лист, написанный изящным почерком.
Меррем Бечеваран разложила на столе карту, а мин Таленин заговорила, время от времени делая паузы, чтобы я успевал записывать.
– Итак. Отсюда вам надо двигаться по Горной улице на северо-восток до пересечения с бульваром Генерала Байджахара. Потом поверните на северо-запад и идите по бульвару Генерала Байджахара до площади Перемирия, где сходятся семь улиц. Вам нужна Индиговая улица, которая идет строго на север. Пройдете квартал до перекрестка с Алой улицей и на северо-восточном углу увидите Оперу.
Меррем Бечеваран нашла в другом шкафу рисунок с изображением Алой Оперы – массивного кирпичного здания. Его нельзя было пропустить или перепутать с другими.
– Спасибо, – поблагодарил я женщин.
– Возвращайтесь и сообщите нам, если наши указания были неточными, – попросила мин Таленин.
– Разумеется, – пообещал я, поклонился и вышел.
Пообедав в недорогом бариджанском заведении – «джо’ан», – я отправился по маршруту, подсказанному мне мин Таленин. Как всегда, ее инструкции были четкими и ясными, и я без проблем нашел Алую Оперу.
Пятиэтажное здание Оперы занимало целый квартал. Огромная арка входа показалась мне разинутым ртом, готовым проглотить меня целиком.
Я сурово приказал себе не думать о глупостях.
Я никогда не бывал в Алой Опере – даже самые дешевые билеты были мне не по карману. Меня поразили красные, как киноварь, стены фойе, и я обрадовался тому, что вокруг никого не было и никто не видел, как я стоял с открытым ртом, словно выброшенная на берег рыба. Фойе было просторным, и цвет стен в сочетании с высоким сводчатым потолком действительно создавал впечатление, будто я нахожусь в пасти чудовища. Я направился к билетной кассе, с неприятным чувством слушая стук собственных каблуков. В окошечке внезапно появился молодой мужчина, наполовину гоблин, и обратился ко мне:
– Чем я могу вам помочь, отала?
– Меня зовут Тара Келехар, – ответил я. – Я Свидетель Мертвых. Мне необходимо поговорить с кем-нибудь из служащих относительно смерти, которую я расследую.
На лице юноши появилось выражение тревоги и неуверенности.
– Я… Я не знаю. Мера Калменеда сейчас нет, и я не знаю, кто…
Он смолк и задумчиво нахмурился. Внезапно ему в голову, видимо, пришла какая-то мысль, и он заговорил:
– Я спрошу мера Пел-Тенхиора. Прошу прощения, я сейчас вернусь.
И он скрылся.
Ждать пришлось недолго: одна из дверей в зрительный зал распахнулась, и в фойе быстрыми шагами вошел какой-то мужчина, тоже полугоблин.
Он был на несколько дюймов выше меня, но фигурой напоминал скорее эльфа, а не гоблина; кожа у него была пепельно-серой, а глаза отливали золотом. Я знал, что такой цвет глаз, как и форма родового имени, характерны для жителей Пеланры, области на западном побережье Бариджана. Мужчина был одет в красивый палевый костюм, волосы он заплел в длинные косы по бариджанской моде, в ушах покачивались золотые амулеты. Он окинул меня раздраженным взглядом.
