Кэтрин Эддисон
Император-гоблин
– Итак? – спросил Ксевет.
– Солнечный кот, – сказал Ошет.
– Как вы сказали? – удивился Майя.
– Этот зверек. Солнечный кот. Такие живут на южном побережье. Дружелюбные. Любознательные. Ловят змей и крыс. Их берут на корабль. Приносят удачу.
Майя протянул руку, и Ксевет подал ему свиток. Внимательно изучив несечо, он заметил, что солнечный кот играет с канатами. Резчик по кости сумел придать кошачьей мордочке веселое выражение.
– И что это значит? – нетерпеливо воскликнул Ксевет.
Ошет пожал могучими плечами.
– Приносит удачу, – повторил он. – Дружба. У нас тоже есть несечо. Лучший друг подарил, когда мы ушли с корабля.
Он потянул за веревочку, укрепленную на поясе, и вынул из кармана медальон из слоновой кости. Он был немного больше, чем пряжка с фигуркой кота на свитке. Майя узнал животное по круглой чешуйчатой спине еще до того, как Ошет перевернул талисман и показал широкую ухмыляющуюся мордочку тангриши с высунутым языком.
– Тангриша защищает от бед, – объяснил Ошет. – Солнечный кот… – Он наморщил лоб, вспоминая нужные слова. – Пожелание большого счастья!
Майе хотелось задать садовнику еще множество вопросов: о несечо, о его корабле, о том, зачем было послу Бариджана ни с того ни с сего отправлять императору пожелание «большого счастья», но Ксевет не позволил ему отвлекаться от дела.
– А узел?
– Узел для важного послания, – сказал Ошет, убирая свой талисман. – Послания к императору.
– Есть какие-то правила? – неуверенно спросил Майя. – Можем ли мы разрезать узел, или это считается оскорблением?
Ошет приподнял брови, непроизвольно дернул ушами, и стальные кольца звякнули.
– Нет нужды, ваша светлость. Потяните за золотую бусину. Узел развяжется. – Он помолчал, потом добавил: – Несечо – это ценный дар, всегда.
На конце ленты действительно была укреплена золотая бусина. Майя сначала подумал, что это просто украшение.
«Еще один шанс почувствовать себя полным невеждой», – сказал он себе и потянул за ленту. Несмотря на слова садовника, он почему-то удивился, когда узел мгновенно развязался. Он снял со свитка ленту и несечо и быстро сунул их в карман, боясь услышать, что нарушает протокол.
– Благодарим вас, – обратился Ксевет к садовнику. – Вы можете идти.
Ошет кивнул Ксевету и отвесил Майе низкий поклон.
– Ваша светлость.
– Благодарим вас, Ошет, – сказал Майя и вовремя вспомнил, что нужно улыбнуться. Потом развернул пергамент.
Письмо было написано уверенным почерком, некрупным, четким, с красивыми завитушками. Явно не рукой секретаря. Майя прочел вслух первую строку: «Нашему дорогому родственнику, светлейшему императору Эдрехасивару VII». Он поднял взгляд от письма и потрясенно уставился на Ксевета.
– Родственнику?
На этот раз даже Ксевет растерялся.
– Посол не связан кровными узами с Аваром.
– Должно быть, он имеет в виду нашу бабушку со стороны матери, – предположил Майя. – Но мы даже не знаем ее имени и ничего не знаем о ее семье.
– Он никогда прежде не упоминал ни о чем подобном, – холодно заметил Ксевет.
– Вряд ли прежде это можно было счесть политическим капиталом, – ответил Майя. Он тоже хотел говорить презрительно, но у него не получилось. Его слова прозвучали безрадостно. – Что ж, посмотрим, что нужно от нас нашему родственнику.
Письмо было коротким.
Нашему дорогому родственнику, светлейшему императору Эдрехасивару VII. Приветствуем Вас.
Выражаем Вам глубочайшие соболезнования и заверяем Вас в том, что Бариджан не намерен настаивать на заключении торгового соглашения, по поводу которого мы вели переговоры с Вашим покойным отцом. Мы от всей души надеемся на то, что в ближайшем будущем нейтральные отношения между Бариджаном и Этуверазом перейдут в дружеские.
Ваш покорнейший слуга
Ворджис Горменед,
Посол Великого Авара
при дворе императора Этувераза.
Майя с надеждой взглянул на Ксевета. Он чувствовал, что тщательно подобранные слова имеют некий скрытый смысл, но не мог понять, чего добивается посол.
Ксевет перечитал текст несколько раз, нахмурился и сказал:
– Интересно, получил ли посол Горменед одобрение своего правительства, прежде чем отправить это письмо.
– Вряд ли у него было на это время, – заметил Майя.
– Да, – сказал Ксевет. – Вот именно.
– Значит, вы считаете…
– Всем известно, что Великий Авар высоко ценит решительность и инициативу – когда они приводят к успеху. Мы осмелимся предложить вашей светлости ответить послу, чтобы его отказ от претензий по торговому договору стал документально подтвержденным фактом.
Майя уже уяснил: все, что говорит император, должно быть задокументировано.
– Неужели этот торговый договор был таким невыгодным для нас?
– Если Горменед считает, что вы будете рады отказаться от него – да, – откровенно ответил Ксевет. – Мы наведем справки в канцелярии Свидетеля по иностранным делам и попросим предоставить нам текст.
– Да, сделайте это, пожалуйста. И посоветуйте нам, как ответить нашему… родственнику.
– Да, ваша светлость, – кивнул Ксевет и начал фразу за фразой разбирать письмо дипломата.
Без пяти десять Бешелар поднялся со стула и объявил:
– Ваша светлость, идут наши сменщики.
– О, слава богам и богиням, – буркнул Кала и подавил зевок.
Молодые эльфы – тщательно одетый, чопорный лейтенант гвардии и неряшливый маг с рассеянным взглядом – во многом оказались похожими на Первых Ноэчарей. Тем не менее, мантия второго мага была новее, чем у Калы – не такой выцветшей. И прическа смотрелась аккуратнее. Майя заметил, что новый лейтенант, Телимедж, боится Бешелара не меньше, чем императора, в то время как маза Даджис беспокоился лишь о том, чтобы Кала отправиться отдыхать.
– Не волнуйтесь, – пробормотал Кала, снова делая над собой усилие, чтобы не зевнуть. – Возможно, я и рассеянный, Даджис, но не железный. Ваша светлость.
Майя отпустил воина и мага, отогнав безумную мысль попросить их остаться. Бешелар и Кала нуждаются в заслуженном отдыхе, – напомнил он себе. А он, Майя, не должен вести себя, как ребенок, оторванный от матери, не должен бояться своих новых телохранителей.
«Кроме того, тебе следует возблагодарить судьбу за то, что ты ненадолго избавился от Бешелара», – мысленно упрекнул он себя и обернулся к секретарю.
До начала аудиенции они успели поработать еще с двумя письмами. Наконец, из-за двери донесся стук каблуков, шорох одежд и голоса, означавшие запоздалое прибытие вдовствующей императрицы Ксору Драджаран.
Благодаря Ксевету Майя представлял, чего следует ожидать, и сумел сохранить невозмутимость. Ксору Драджаран остановилась на пороге между телохранителями и подняла вуаль тщательно отрепетированным жестом, достойным оперной дивы. Ксевет был прав, сравнивая вдовствующую императрицу с куклой: она была маленькой и хрупкой, на лице в форме сердечка сверкали огромные глаза редкого темно-синего цвета. Майя также отметил, что вдове отца не больше двадцати лет.
Вспомнив Хесеро Неларан, Майя понял, что Ксору одета кричаще и безвкусно. Видимо, при личной встрече она хотела подчеркнуть свой статус при помощи наряда, считая, что оскорбительных намеков недостаточно. Ее жакет был густо расшит серебряными нитями, отчего напоминал белые императорские одежды, которые она уже не имела права носить. Волосы, убранные в модную прическу со множеством пучков и переплетающихся косичек, выглядели бы лучше без блестящих черных бусин величиной с ноготь большого пальца. Майе неприятно было смотреть на них – они напоминали ему жуков.
Кроме того, он обнаружил, что совершенная красота молодой женщины, которую он заранее невзлюбил, волнует его меньше, чем грация Хесеро.
Он неторопливо поднялся с кресла, чтобы поприветствовать вдову отца, и она коротко кивнула ему. Она не выказала никаких иных знаков уважения к императорской персоне, и Майя по-детски обрадовался, заметив неприязнь на лицах Телимеджа и Даджиса.
Ксору осмотрелась, и ее взгляд задержался на Ксевете.
– Кто это?
– Наш секретарь, – пояснил Майя.
– О!
Она, казалось, тут же забыла о его существовании. Ксевет явно оскорбился. Женщина смотрела на Майю молча, с недовольной гримаской.
Наконец, Майя заговорил:
– Если нам не изменяет память, Ксору Джасанай, вы желали нас видеть.
Она ответила:
– Мы надеялись, что вы прислушаетесь к нашим советам. – Ее тон говорил о том, что надежды потерпели жестокое крушение.
– Какой же совет вы желали нам дать?
– Мы не думаем, что вы нас послушаете, – сказала она, тряхнув головой. Со стороны императрицы такой жест выглядел странно и неприлично.
Майя вежливо помолчал, потом заговорил:
– В таком случае, мы хотели бы обсудить с вами вопрос, касающийся нашей чести и нашего суверенитета.
Ксору оживилась, Ксевет встревожился.
– Меррем, вы больше не можете называть себя Этувераджид Джасан, и, поскольку у вас нет детей, вы не можете надеяться стать ею. Если, конечно, вы не носите ребенка, о чем нам неизвестно.
Ксевет издал странный сдавленный звук, а Ксору гневно воскликнула:
– Мы супруга императора!
– Вы вдова императора. Вы можете сохранить титул императрицы лишь в том случае, если зачали ребенка от моего отца. В противном случае вам придется расстаться с ним.
– Нет, я не ношу ребенка, – мрачно сказала она. – Но у вас нет императрицы.
– Это не означает, что титул принадлежит вам, – возразил Майя. – Меррем, удовольствуйтесь титулом «Джасанай», поскольку именно ею вы и являетесь. Просим также обращаться к нам «Эдрехасивар Джас». Если, конечно, вы намерены остаться при Унтэйлейанском Дворе.
Ксору молчала, и Майя понял, что она обдумывает новую стратегию. Через несколько секунд она склонила голову и произнесла гораздо тише и смиреннее:
– Эдрехасивар Джас, вы должны простить вдову, убитую горем.
– Мы вас прощаем, но только в случае, если горе не побудит вас нанести очередное оскорбление императору или дому Драджада. Если вы настолько потрясены случившимся, что не находите в себе сил соблюдать приличия, возможно, вам стоит некоторое время пожить за городом. Мы с удовольствием предоставим в ваше распоряжение одно из наших поместий.
Ксору распахнула глаза и опустила уши. Намек был весьма прозрачен – без сомнения, ей были известны судьбы первой жены Варенечибеля – Арбелан Драджаран и его четвертой жены – Ченело.
– Ваша светлость, – сказала она, низко кланяясь, – благодарим вас за сочувствие, но мы считаем, что вдовствующей императрице не следует проявлять слабость.
– Как вам будет угодно, – сказал Майя. – Мы очень заняты, Ксору Джасанай. У вас есть срочные вопросы к нам?
– Нет, ваша светлость, – ответила она. – Благодарим вас.
Ксору не выбежала из комнаты, но покинула ее уже не так величественно, как вошла. Мужчины некоторое время молчали, слушая удалявшийся стук ее каблуков.
– Ксевет, – задумчиво протянул Майя. – Вы не могли бы написать Арбелан Драджаран в Кетори и пригласить ее на нашу коронацию?
– Да, ваша светлость, – кивнул секретарь и сделал пометку в своем списке.
Глава 7
Могила императрицы Ченело
Оставшуюся часть утра и несколько часов после полудня Майя и Ксевет провели за разбором корреспонденции. Они решили, что с большинством проблем и вопросов следует подождать до коронации, после которой положение императора укрепится, и тогда ни у кого не возникнет ни малейших сомнений в его правах. Увидев новое послание от Эшевиса Тетимара, Ксевет нахмурился и пробормотал:
– Какая дерзость!
Сказано это было достаточно громко для того, чтобы Майя расслышал. Также пришло письмо от Сетериса, который жаловался, что его не впустили в Алкетмерет.
«Рано или поздно тебе придется выяснить отношения с Сетерисом», – устало сказал себе Майя. Но Ксевет уверил его в том, что отказ принимать кого бы то ни было перед коронацией не может считаться неуважением. И Майя собственноручно написал бывшему наставнику ответ, пообещав дать ему аудиенцию после того, как он официально станет императором и сможет покинуть Черепаховую Комнату.
Ксевет принялся составлять любезные, но бессодержательные ответы императорским советникам, а Майя в компании Телимеджа и Даджиса отправился по делам.
Для начала ему хотелось осмотреть Алкетмерет от подвала до верхнего этажа и познакомиться со слугами. Услышав о слугах, Эсаран не поверила своим ушам и с оскорбленным видом поджала губы, но Майя решительно выставил вперед подбородок и сказал, что настаивает.
– Император, ваш батюшка… – начала экономка, но он оборвал ее.
– Мы желаем знать, кто нас обслуживает, – сказал он.
Эсаран неохотно уступила, но Майя видел, что она недовольна. И все-таки Майя не пожалел о размолвке с Эсаран. Он узнал, что застенчивую девушку, которая прислуживала ему за столом, зовут Ишейан, узнал имена всех прачек и уборщиц, конюхов, судомоек и садовников. Оказалось, что при Алкетмерете был сад, не относившийся к хозяйству Унтэйлейанского Дворца, и что там выращивали множество сортов роз. Весной и летом вокруг башни витал их чудесный аромат. Майе показалось, что Ошет проявил неслыханную дерзость, подмигнув императору. Шеф-повар оказался вовсе не таким страшным, каким его представлял себе Майя. Это был пожилой мужчина с длинными белыми усами, похожий на доброго дедушку. Его звали Эбремис, он почтительно расспросил Майю о его любимых и нелюбимых блюдах и внимательно выслушал ответы. Майя постарался поменьше говорить о кухне Эдономи, где хозяйничал скупой Сетерис, требовавший угождать исключительно собственным вкусам, однако Эбремис о многом догадался из его недомолвок, и Майю охватило неприятное, унизительное чувство.
В подвале Алкетмерета он увидел девушек, которые сидели среди путаницы пневматических трубок, служивших средством связи при Унтэйлейанском Дворе, и некоторое время с интересом наблюдал, как они работают. Вернувшись в Черепаховую Комнату, он вспомнил нервного пажа Ксору и спросил Ксевета, почему обитатели Двора вместо пневмопочты пользуются услугами личных курьеров.
Ксевет приподнял брови.
– По разным причинам, ваша светлость. Например, желая сохранить тайну.
– Вот как… Нет. Дело не в этом. Письмо было от Ксору Джасанай.
– Что ж, – протянул Ксевет, – очевидно, отправитель желал быть уверенным в том, что письмо попадет в руки адресата. И, конечно, хотел немедленно получить ответ. Возможно, также это означало, что отправитель считал свое послание исключительно важным и очень срочным.
– Разумеется, – сказал Майя, и Ксевет едва не рассмеялся, но вовремя опомнился.
В тот вечер за ужином Майя улыбнулся Ишейан, и она улыбнулась ему в ответ.
Едва служанка убрала со стола, доложили о прибытии лорд-канцлера. Он ворвался в столовую как ураган. Майя даже не успел предложить ему стул и рюмку ликера – он начал довольно непочтительным тоном в мельчайших подробностях описывать ритуал коронации императора. Среди прочего Чавар упомянул о посте и медитации:
– Император предается медитации в течение дня в особой подземной часовне. Архиепископ проводит вас туда. По традиции, император выбирает двух близких друзей, которые сопровождают его в часовню и обратно во дворец. Поскольку у вас нет друзей при дворе, вы должны взять с собой ближайших совершеннолетних родственников мужского пола. Это маркиз Имель, супруг вашей сестры Немри’ан, и Сетерис Нелар.
– Мы… – начал Майя, но Чавар продолжал, не слушая его:
– На закате начинается собственно ритуал коронации.
Чавар принялся перечислять архаические фразы и жесты, и Майя не смог вставить ни слова, чтобы сказать, что ни при каких обстоятельствах не позволит Сетерису Нелару играть какую бы то ни было роль в обряде коронации. Самодовольный вид и покровительственный тон Чавара – «конечно, у тебя нет друзей, чучело пучеглазое» – не просто раздражили Майю, но вывели его из себя. «Чавар мне не опекун, – подумал он, – и я уже не в Эдономи. Я могу сам принимать решения, могу делать, что мне угодно. И он не сможет мне помешать». Он выслушал Чавара внешне спокойно, ничем не выдавая, что у него есть собственные планы, отличные от навязанных лорд-канцлером.
Когда толстяк, наконец, убрался, Майя заговорил со своим секретарем о другом деле, которое он должен был совершить прежде, чем его коронуют под именем Эдрехасивара VII. Это было личное дело, и ему пришлось выдержать спор с Ксеветом и охранниками, прежде чем они позволили ему отправиться туда, куда он желал пойти. Телимедж, который внезапно взял на себя роль оратора, искренне уверял его, что они ни в коем случае не критикуют его светлость и его чувства, но нельзя, чтобы некоронованного императора во время траура видели шатающимся по коридорам.
– Мы желаем не шататься по коридорам, – сердито возразил Майя. – Мы желаем увидеть могилу нашей матушки, которую нам запрещали посещать в течение последних десяти лет, со дня похорон. По нашему мнению, император, который не навещает могилу матери, шокирует окружающих сильнее, чем тот, кто ее навещает.
Упрямый Ксевет настоял на том, чтобы позвать эдочарей и посоветоваться с ними по этому вопросу, но, как ни странно, они поддержали своего хозяина.
– Конечно, ваша светлость может посетить могилу императрицы, – сказал Немер и съежился под уничтожающим взглядом Авриса. Хотя Аврис и Эша не выражали преданности императору так открыто, как Немер, Майя догадался, что они разделяли его взгляды. Слуги сказали, что такой визит не будет нарушением этикета, если император согласится закрыть лицо.
– Вам не следовало отправляться в Улимейре без покрывала, ваша светлость, – строго сказал Эша. – Мы уже сделали выговор Аттереджу.
– Мы согласны на все, – воскликнул Майя, – если это позволит нам совершить то, чего мы так страстно желаем.
– Как вам будет угодно, ваша светлость, – сдался Ксевет.
В последний раз Майя носил траурную вуаль десять лет назад. От нее сильно пахло кедром, и она царапала ему лицо. Вуаль, принесенная слугой, была легкой, как паутинка, от нее исходил тонкий аромат сушеного шалфея и лаванды, которые эдочарей раскладывали в шкафах и комодах императора. Вуаль держалась на голове при помощи бронзовых шпилек с черными эмалевыми головками, на которых был изображен символ рода Драджада. Майя почувствовал странное спокойствие, когда Аврис, укрепив ткань на волосах, опустил вуаль ему на лицо.
Поскольку Унтэйлейанский Двор пребывал в трауре, коридоры были практически пусты; однако Телимедж сказал Майе, что в обычное время придворные прогуливаются по галереям по меньшей мере до полуночи. Немногочисленные встречные низко кланялись Майе, не глядя ему в лицо, и спешили прочь. Даже не оборачиваясь, он буквально чувствовал спиной их любопытные взгляды.
Отасмейре Унтэйлейанского Двора, или Унтэйленейзе’мейре, представлял собой величественное белое здание с большим куполом, который поддерживали колонны, похожие на стволы вековых деревьев. Старинные газовые фонари в виде стеклянных шаров со множеством граней давали тусклый свет, а между колоннами таились странные зловещие тени. Внутри было холодно, еще холоднее, чем на открытых нижних этажах Алкетмерета.
Саркофаги усопших из дома Драджада располагались в два ряда между кольцом колонн и внешней стеной храма. Майя не смог их сосчитать, их было слишком много; тем не менее, круг не замыкался, и у стены оставалось свободное пространство. Место для Варенечибеля было уже выбрано, хотя мрамор для саркофага еще не доставили из карьера, расположенного на одном из островов Чадеванского моря. На месте будущей усыпальницы громоздилась гора букетов – в это время года в основном искусственных. Однако Майя заметил несколько хризантем, ронявших лепестки на шелковые розы и лилии.
Могилы второй, третьей и четвертой жен Варенечибеля находились во внешнем круге. Императрицы Лешан, Паджиро и Ченело скончались, не достигнув тридцати лет. Стилизованные барельефы на крышках саркофагов, изображавшие умерших, совершенно не передавали внешнего сходства и тем более ничего не говорили о том, какими женщины были при жизни. Майя провел кончиками пальцев по белой мраморной щеке фигуры, украшавшей могилу матери – жест такой же символический и бессмысленный, как и сам саркофаг.
Потом он опустился на колени, откинул с лица вуаль. Он знал, что Телимедж и Даджис наблюдают за ним из-за ближайшей колонны, но ему было все равно. У него не было слов для матери, не было подношения, лишь чувство, которое нельзя было облечь в слова. Он чувствовал, что должен почтить память матери прежде, чем его отцу воздадут публичные почести. Он подумал: интересно, что испытала бы мать, узнав о его неожиданном возвышении – гордость за него, печаль? Печаль, решил он; богатство и титул не принесли ей ничего, кроме унижений и горя.
В конце концов, он прошептал:
– Я здесь.
Что еще он мог сказать? Ее не было в живых десять лет, и все слова, которые он так хотел сказать ей, все разговоры с матерью, которые он мысленно вел долгими холодными ночами в Эдономи, сейчас представлялись ему жалким детским нытьем. «Даже если бы она услышала, – подумал он, – это бы лишь расстроило ее». Он сложил руки на груди и поклонился саркофагу. Перед ним была не матушка, а белая каменная фигура, но он все равно должен был оказать ей положенные почести.
Он поднялся, опустил на лицо вуаль и в этот момент вспомнил, что не сказал самого главного. Он прикоснулся к ее имени, вырезанному на каменной плите, и произнес негромким, но ясным голосом:
– Я люблю тебя.
Потом он отвернулся и пошел навстречу телохранителям, которые ждали его в круге света.
