Леонид Кудрявцев
Охота на Квака
Значит, мне необходимо как можно скорее попасть в город.
Я снова пошел быстрее. Тропинка вывела меня к памятнику Питри Джерва, автора знаменитого романа «Голодный желудок». У подножия скульптуры, на скамейке, сидела влюбленная парочка. Парень и девушка с увлечением предавались тому, чему предаются все влюбленные идиоты в самых подходящих и неподходящих для этого местах, а именно целовалась. Над головами у них летал кругами довольно изящно сделанный голубок. К лапкам его был привязан плакатик «Просьба, не беспокоить». В тот момент, когда я проходил мимо скамейки, правая рука парня, до этого лежавшая на талии девушки, соскользнула еще ниже. Видимо, это действие несколько превышало обычный репертуар ласк влюбленных, потому что девушка попыталась отодвинуться от кавалера и тихо вскрикнула. Впрочем, уже мгновением позже она покорилась и снова приникла к губам возлюбленного.
Я покачал головой.
Ну ладно, хоть этим-то нет до меня никакого дела. У них, кажется, и своих забот хватает. Однако какого черта они заявились в кибер? Вволю нацеловаться? Неужели этим нельзя было заняться там, в реальном мире? Зачем для такого простого занятия нужно было надевать личины? Хотя… Кто знает, может быть, эти прекрасные влюбленные на самом деле там, в большом мире – мультимиллионеры, может быть, им там лет по семьдесят? Возможно личины, которые я сейчас увидел, на самом деле приобретены в обход всех законов? Снова пережить ощущения молодости, вновь почувствовать себя юным и красивым. Мир киберов может предоставить и такие удовольствия. Но не просто за деньги, а за очень большие деньги. Реально такое себе могут позволить только немногие, очень немногие.
А может быть, это вовсе и не посетители, а творение одного из кукарач, решившего, что памятник знаменитого писателя нуждается в некоем дополнении? Пройдут годы, десятилетия, а эти двое, пока не кончится питающая их энергия, все так же будут сидеть на скамейке и целоваться. Поскольку действия их не отличаются сложностью и многообразием, а стало быть, не требуют большого расхода энергии, все это может продолжаться очень долго…
Боже, дались мне эти влюбленные? Да не до них сейчас. Решить бы свои проблемы. Если точнее, то для начала всего лишь одну – найти дом, в котором можно спокойно отоспаться.
Я уже был возле ажурной арки, украшенной огромными, размером с футбольный мяч, цветами, собственно, являющейся выходом из парка, когда на меня навалился второй приступ сонливости.
Он больше не пытался ко мне незаметно подкрасться. Он накатил на меня словно цунами, навалился, попытался поглотить, унести с собой туда, где так заманчиво плескались теплые моря бесчувствия, укрытые туманом беспамятства, властно взял меня за плечо, даже не намекая, а громко и весомо, с позиции силы, говоря, что если я ему не покорюсь, он сотрет меня в порошок.
Даже не так. Нет. Это был не приказ. Это был рев, и в нем чувствовалась такая неодолимая ярость, что сопротивляться ему не смог бы, наверное, никто. Ну, разве что я. И не потому, что я такой крутой. И не потому, что я такой сильный. Просто я спасал свою жизнь, а когда дело касается спасения собственной жизни, любой обычный человек может стать и крутым и сильным. Если, конечно, успеет осознать, что от него требуется именно это.
Я успел. Осознал. Оказал сопротивление. Меня хотя и порядочно потрепало, но все же не смыло.
Наверное, для какого-нибудь постороннего наблюдателя, это выглядело даже забавно. Как же, самый обыкновенный посетитель вдруг ни с того ни с сего стал выписывать ногами причудливые фигуры, то и дело норовя завалиться на бок, при этом наверняка треснувшись головой об одну из колон, поддерживавших арку. Меня мотало из стороны в сторону, словно белье на сильном ветру. Одна нога так и норовила поставить другой подножку. Глаза сами собой закрывались. Но я все же выдержал и остался на ногах. А потом приступ кончился, и я смог оглядеться.
Посторонних наблюдателей, к счастью, не было. И я уже видел крайние дома города. Они были так близко, что, казалось, до них можно дотянуться рукой. Все-таки я обернулся, чтобы еще раз взглянуть на парк. И сделал это вовремя, как раз в тот момент, когда неизвестно откуда появившийся ветер принес из парка запах свежих цветов, такой сильный и пьянящий, которого я никогда там, в реальном мире, не ощущал. Но это было не все. Потому что вслед за запахом ветер принес из парка древесный лист, и тот, словно ставя невидимую печать, на мгновение прилепился к моей щеке, чтобы потом сорваться с нее и, согласно воле ветра, унестись дальше, унестись прочь.
И это прикосновение, и эта оставшаяся на моей щеке невидимая печать вдруг странным образом породили одну простую мысль, совсем не нужную мне в данный момент, но почему-то от этой мысли мне стало легче. Может быть, потому, что от нее, тоже веяло сочным, цветочным запахом.
О чем была эта мысль? Ну конечно, о тех пресловутых, нелепых, совершенно ненужных никому на своей глупой скамейке влюбленных. О них.
Я вдруг подумал, что есть еще одно, до этого не приходившее мне в голову объяснение их существования. Самое нелепое, самое невероятное.
Может быть, эти двое влюбленных вовсе не посетители и даже не творение неизвестного кукарачи, решившего вдруг украсить парк аллегорической, движущейся скульптурой? Может быть, они являются всего лишь отражением, проекцией действительно существующей влюбленной парочки, где-то там, в большом мире, в данный момент сидевшей на скамейке в одном из разбросанных по поверхности Земли парков, и пожиравших друг друга страстными, такими, что, казалось, слаще их не бывает, поцелуями?
Как она возникла, эта проекция, совершенно неважно. Может быть, не без помощи наполнявшей кибер и постоянно меняющейся информации. Об этом мне думать не хотелось вовсе.
Меня заворожила одна вдруг открывшаяся возможность. А если не нужно бегства, стрельбы и поисков укрытия? Может быть, для того чтобы спастись, я должен всего лишь вернуться к памятнику, оторвать этих двух юных идиотов друг от друга и объяснить им, кто я такой, что со мной случилось, а также что им, этим двоим, надлежит сделать.
Всего-навсего.
Я даже сделал шаг или два в сторону парка, а потом одумался. То, что я собирался сделать, не являлось даже хватанием за соломинку. Нельзя схватиться за то, чего нет. И если моя безумная догадка все-таки является правдой, то никакой помощи от двух влюбленных я не получу. Если они проекция, то появились здесь в кибере потому, что испытываемые ими эмоции вошли в резонанс с информационным полем кибера. Очень редкий, практически небывалый случай. Поэтому, стоит мне отвлечь влюбленных друг от друга, как их эмоции изменятся и выйдут из резонанса. В результате проекция исчезнет.
Я вздохнул.
Эти сопляки так никогда и не узнают, что своим существованием, на несколько секунд, подарили надежду на спасение одному человеку с очень большими проблемами. Кстати, насчет проблем. Не пора ли немедленно вернуться к решению одной из них?
Я повернулся к парку спиной и пошел в сторону города. Спасенье надо было искать там. Не исключено, что вместо него я найду в городе бесславный конец. Ну, это как подфартит. Кто не рискует, тот не пьет шампанское.
До первых домов и в самом деле было рукой подать. Ровно через пять минут я попытался открыть дверь дома, показавшегося мне подходящим для проживания в нем человека, своей рассеянностью обязанного меня спасти.
Ага, как же!
Вместо того чтобы гостеприимно распахнуться, дверь выдвинула из себя оснащенную сверх всякой меры острыми зубами препаскуднейшую морду и довольно невежливо осведомилась:
– Тебе чего?
– А твое какое дело? – буркнул я, отправляясь дальше.
– Вот цапну за одно место, тогда узнаешь какое, – прошипела мне вслед дверь.
Я даже не обернулся. Не хотелось тратить на бесполезные препирательства драгоценное время. Его оставалось все меньше и меньше, оно убывало словно кислород в легких тонущего человека.
Следующая дверь выглядела очень заманчиво. В верхней ее половине трудолюбиво махал крыльями розовый, будто только что из парной ангелочек, в нижней самозабвенно уничтожала вновь и вновь выраставшую вокруг нее траву лань с тучным телом и неправдоподобно тонкими ножками. Всю центральную часть двери занимала надпись, каллиграфически выведенная изящными буквами «Милосердие есть единственный путь к праведной жизни».
А вдруг?.. Разве можно пройти мимо такой двери?
И я ее толкнул. И тотчас ангелочек сладким-сладким голоском спросил:
– Ты страждущий?
– Еще бы, – сказал я. – Конечно страждущий.
– Страждущий духом или телом?
– И тем, и другим.
– Отчего же страдает твоя душа? – поинтересовался ангелочек. – Может быть, оттого, что в наше время развелось так много отринувших протянутую им милосердную длань?
– И от этого тоже, – изо всех сил постаравшись придать своей физиономии постное выражение, сказал я. – Но более всего, оттого что она вот-вот расстанется с бренным телом, в котором обитает.
– Ага, – глубокомысленно произнес ангелочек. – Вот так значит?
– Ну конечно. Я из тех, чью душу еще можно спасти. Но прежде надлежит позаботиться о моем теле. Ему угрожает гораздо большая опасность.
Глаза ангелочка вдруг сузились. Добрыми и ласковыми их теперь назвать было трудно.
– Нет ничего важнее души, – металлическим голосом сказал он. – И ошибается тот, кто сначала заботится о теле, а потом уже о душе. Советую тебе хорошенько обдумать эту мысль и встать, наконец, на правильный путь.
– Обдумал, уже обдумал, – поспешно сказал я. – И готов, хоть сейчас, встать на этот самый путь, но только сначала…
Бац!
Ангелочек с громким хлопком исчез и на его месте появился серафим, с сурово сжатым ртом, пылающими глазами и огромным, отливающим золотом мечом в руках.
– Пади грешник перед воином божьим! – прогудел он низким басом. – Пади и покайся.
Я тяжело вздохнул.
Ну вот, и здесь облом. Черт бы побрал всех святош на свете. Черт бы их всех побрал.
– Значит, ты продолжаешь упорствовать? – вопросил серафим и замахнулся на меня мечом.
Лань перестала щипать траву и завопила тонким голоском:
– Покайся! Покайся, пока на тебя не опустилась карающая длань.
Я обречено махнул рукой и двинулся дальше, высматривая следующую дверь. И увидел ее, почти совсем незаметную, украшенную всего лишь одним, похожим на подсолнух, цветком. Мне даже показалось, что она приоткрыта, и стоит к ней подойти…
Да нет, этого не может быть. Какой дурак здесь, в кибере, умудрится не только забыть закрыть на замок дверь своего дома, но даже оставит ее приоткрытой, словно приглашая напрошенных гостей? Мне это всего лишь показалось.
Я сделал еще пару шагов к двери, совершенно четко разглядел, что она приоткрыта, и вдруг остановился.
Слишком легко, слишком просто. Так не бывает. Хотя… Бывает, но при одном условии. Если эта приоткрытая дверь – ловушка. На кого она поставлена? Ну конечно, на меня, на кого же еще?
А если я все-таки ошибаюсь и передо мной единственный шанс на спасение, немыслимая, невероятная удача, из тех, которые выпадают только таким придуркам, как я?
Так удача или ловушка?
И времени оставалось совсем мало. Надо было на что-то решаться, сейчас, немедленно.
Эх, была – не была!
Мысленно перекрестившись, я шагнул к двери, протянул руку, чтобы открыть ее…
И тут на меня снова накатило.
Какая к дьяволу волна? Это было словно удар дубинкой по затылку. Окружающий мир приобрел резкие, неестественные очертания, а потом с тихим, нежным звоном, с каким лопаются елочные игрушки, раскололся на множество мелких квадратиков. Под негромкую, завораживающую мелодию они закружились вокруг меня, превратились в разноцветную метель, потом закрутились смерчем, ударили мне в лицо, да так, что у меня подкосились ноги.
Покачнувшись и все же каким-то образом не упав, я шагнул вперед, нечеловеческим усилием освободился от пут сна, снова увидел ручку той самый спасительной двери, уже не думая о том, что за ней может оказаться ловушка, дернул на себя…
Пелена квадратиков снова отрезала меня от окружающего мира.
Я еще успел услышать, как сквозь убаюкивающую мелодию пробился скрип открываемой двери, снова шагнул, уже не видя, куда именно, споткнулся и стал падать.
И конечно, падение было бесконечным, сопутствовало ему тихое, почти робкое сожаление о том, что мне так и не удалось спастись, а закончилось оно, как и следовало ожидать, полной, окончательной темнотой.
6.
Свет. Сполохи. Движущаяся в тумане девушка. Похоже – красивая. Танцующая.
Зачем она это делает? И вообще, причем тут какая-то девица, если я уже умер? Умер? Но почему тогда я ее вижу, почему способен думать? Этого не может быть, ведь там, за границей жизни и смерти нет ничего: ни мыслей, ни чувств, ни девиц. Или все-таки – есть? Например – гурии магометанского рая. Вероятно, я попал именно туда. Но как это могло быть? Фантастическое, чудесное, немыслимое стечение обстоятельств? Да нет, так не бывает.
А раз не бывает, то ничего не остается, как найти происходящему более реальное объяснение. И сделать это, как оказывается, не очень трудно. Особенно сейчас, в данную минуту, поскольку пелена уже спала с моих глаз, поскольку я способен ясно мыслить, поскольку…
Да, все верно.
Какой там, к черту, потусторонний мир? Я вдруг понял, что лежу на спине в небольшой комнате, потолок которой украшен изображением танцующей девушки, и в самом деле очень красивой, здорово похожей на журналистку, пытавшуюся меня заарканить перед тем, как я скрылся от преследователей в рекламном шаре.
И еще – я был жив, каким-то чудом умудрившись во время сна не попасть в руки преследователей.
Кстати, а как это произошло? Кто меня спрятал и зачем ему это было нужно?
Для того, чтобы получить ответ на этот вопрос, мне достаточно было слегка повернуть голову вбок.
Оба-на! Это кто же такой знакомый маячит в поле моего зрения? Уж не Ноббин ли? Ну, конечно, он самый.
– Ага, проснулся, урод, – ласково сказал Ноббин. – Выдрыхся, скотина. Теперь можно и поговорить.
Чем-то он смахивал, произнося эти слова, на старого, доброго папашу, вдруг случайно обнаружившего, что его сын, единственная надежда и гордость рода, на самом деле является жутким остолопом, которого надлежит нещадно выпороть, причем чем скорее, тем лучше.
– Сам ты урод, – буркнул я. – Причем, из всех виденных мной уродов, ты – самый мерзкий и противный.
Ноббин задумчиво покрутил головой и попытался уточнить:
– Так все-таки мерзкий или противный?
– И то и другое вместе. А еще – лупоглазый, толстоногий, тупой, злобный, жадный, подлый, поганый и задрипанный.
– Задрипанный-то почему? – ошарашено спросил Ноббин.
– Потому что, – веско сказал я и попытался встать.
Как же! Ничего у меня не вышло. Да и не могло выйти. Скосив глаза, я обнаружил, что лежу на какой-то платформе, в позе распятого. Роль гвоздей, которыми обычно прикрепляю распинаемых к кресту, на этот раз играли четыре сильные, мускулистые руки, выраставшие прямо из поверхности платформы и надежно сжимавшие мои запястья и лодыжки.
– Прах забери, – сказал я. – Это-то зачем?
– А затем, что ты, как мы недавно убедились, очень прыткий парень. Нам бы не хотелось, чтобы ты выкинул какое-нибудь коленце, прежде чем мы с тобой поговорим.
Нам?
Я быстро огляделся.
Так и есть! Они были здесь все. Ноббин, Хоббин, Сплетник и еще около десятка бродячих программ. Вид у них был довольно неприветливый. На плече у Сплетника сидел взгляд, с надписью через весь живот: «Очень озабоченный».
Наверное, мне надо было сказать что-то вроде: «Ну, вы и гады». Однако я не стал это делать. Зачем? Конечно, у меня большие неприятности, очень большие. Но их-то это почему должно волновать? Для них самое главное – жить так, как хочется, и чтобы никто не создавал им проблем. А я, похоже, за последнее время стал для них большой проблемой, требующей принятия каких-то мер.
Интересно, выдадут ли они меня тем, кто за мной охотится? Глупости, конечно нет. Они могли это сделать давным-давно. Хотя, кто знает? Скорее всего, сейчас, здесь, состоится что-то вроде совещания о моей дальнейшей судьбе. И совершенно невозможно предугадать, к какому решению придут все эти бродячие программы.
Ну-ну, посмотрим. Может быть, мне все-таки представится шанс оставить с носом и эту компанию?
– Хорошо, давайте поговорим.
Я попытался отпустить одну из самых дружелюбных улыбок, имевшуюся в моем арсенале. Правда, боюсь, более всего она походила на гримасу, которой встречает лесника попавшийся в собственный капкан браконьер – неудачник.
– Ну, вот и отлично.
Ноббин кивнул и махнул рукой своим товарищам. Комната, в которой я оказался, видимо, не принадлежала к числу дешевых, сляпанных каким-нибудь кукарачей – халтурщиком. По крайней мере, она снабдила всех находящихся в ее стенах удобными креслами. После того как бродячие программы расселись, Ноббин сказал:
– Приступим. Мы собрались здесь, для того чтобы решить судьбу бродячей программы именуемой Ессутил Квак. Она возникла в нашем кибере совсем недавно, но уже успела…
– Ладно, обойдемся без демагогии, – прервал его Сплетник. – Суть дела в том, что есть хороший парень, за которым по пятам идут мусорщики, проводники, и еще какой-то негодяй, самым подлым образом стащивший у него тело. Сообщаю это тем, кто не знает всю историю. Понятное дело, вся эта банда жаждет Ессутила прикончить. А он, естественно, мечтает только об одном – остаться в живых.
Кто-то из бродячих программ тихо присвистнул, кто-то издал одобрительный возглас.
– Ну конечно, он молодец, – сказал Хоббин. – Вот только, спасая свою шкуру, он здорово раздраконил преследователей. Похоже, теперь, для того чтобы его поймать, они готовы на самые крайние меры. Еще раз скажу – на самые крайние. Понимаете, что это означает?
Сидевший неподалеку от Хоббина человечек в черном смокинге, с узким смуглым лицом и черными усиками-щеточками, очевидно, промышлявший увеселением посетительниц бальзаковского возраста, рассеяно поднял правую руку и, полюбовавшись украшавшим ее указательный палец кольцом с огромным бриллиантом, тихо сказал:
– Тотальная чистка.
– Она самая, – подтвердил Хоббин. – Тотальная чистка.
– С чего ты взял, что они на нее все-таки решатся? – спросил тот самый гномик, которого я уже видел в таверне «Кровавая Мэри».
– Вполне могут, – пояснил Сплетник. – Час назад они поставили перед нами ультиматум. Либо мы выдадим Ессутила Квака, либо они проведут тотальную чистку.
– Сколько у нас времени? – поинтересовался гномик.
– Три часа, из которых один уже прошел. Итого: осталось – два. Не очень много, правда?
– Может, они блефуют? – предположил Гномик.
– Может и так, – сказал Сплетник. – Однако, шансы на то, что они на нее решатся – очень велики. Еще вчера во всех средствах массовой информации, там, в большом мире, царил полный штиль. Газеты отчаянно искали хоть что-то, похожее на сенсацию. И нашли, наконец. Кибер-12, в котором завелась бродячая программа, нападающая на проводников, в котором каждую секунду может возникнуть очередная перестрелка. Ну, и так далее… В другое время, вероятно, никто на происходящее у нас в кибере не обратил бы внимания. Но сейчас…! Комментаторы галовиденья только и делают, что смакуют подробности. Выступают разные ученые пни и выдвигают совершенно идиотские теории, объясняющие возникновение такой психованной бродячей программы. Государственные чины, имеющие хоть какое-то отношение к киберам, дают интервью, в которых клятвенно обещают навести во всех киберах, и в первую очередь в нашем, идеальный порядок. Глава сообщества проводников объявил, что назначил премию в размере десяти тысяч инфобабок за уничтожение бродячей программы под именем Ессутил Квак. Ну… и так далее… и все остальное в том же духе. Думаю, что на это не стоит обращать большого внимания, поскольку через пару дней весь этот шум стихнет. Так что, говорить о нем больше не стоит. Однако у нас сейчас есть ультиматум. Это штука серьезная.
– Ультиматум предъявил сам начальник мусорщиков? – поинтересовался кто-то из бродячих программ.
– Собственной персоной, – ответил Сплетник.
– Ого!
Бродячие программы впали в задумчивость.
Минуты через две я решил, что пришла пора задать один, чрезвычайно меня интересовавший вопрос.
– Что такое тотальная чистка?
Ноббин удивленно взглянул на меня.
– А ты разве не знаешь?
– Нет, – чистосердечно признался я. – Мне даже не приходилось ни разу о ней слышать.
– Это потому, что проводят ее очень редко, – объяснил Хоббин. – Вообще, тотальная чистка – очень дорогая операция. И для того, чтобы ее провели в каком-нибудь кибере, необходимы достаточно веские причины. Но уж если ее проводят, то все, пиши пропало. После тотальной чистки остаются только разрешенные законом программы, только построенные по всем правилам, без малейших отклонений дома, реклама лишь та, что была сделана с соблюдением всех бесчисленных предписаний и постановлений, торговые дома и увеселительные заведения лишь те, которые не отступают от закона ни на йоту. Все остальное безжалостно уничтожается. Короче, для всех, кто в результате своей деятельности потихоньку выходит за рамки закона, тотальная чистка является чем-то вроде Армагеддона.
– Вот-вот, – сказал Гномик. – А если к тому же еще учесть, что наш кибер не принадлежит к числу богатых и процветающих, то очень легко понять, почему почти каждый его постоянный житель, для того чтобы свести концы с концами, вынужден время от времени нарушать тот или иной закон. Как ты думаешь, что останется от нашего кибера после тотальной чистки?
Я понимающе кивнул.
Да уж, тут он был прав на все сто процентов. Для того, чтобы спасти свою жизнь, я хотел устроить большую бучу. И устроил. Вот только получается, что жителям кибера она может выйти боком.
Сплетник задумчиво покачал головой и тихо сказал:
– Да, парень, ты что-то слишком уж разошелся. Я, конечно, предполагал, что ты устроишь большой шум. Но не такой же!
Я разозлился и спросил:
– А какой, какой, черт побери? Мне что, надо было стоять и ждать, когда меня пристрелят?
– Ну-у-у…
Сплетник смутился. Взгляд его переместился на пол и нервно по нему забегал.
– И вообще, – сказал я. – Надоело мне лежать на этой платформе. Может, вы меня все-таки освободите? Не убегу я, не убегу. Да и как я это могу сделать, если вас здесь десять здоровенных лбов? Кстати, и куда же мне бежать? Ну, отпустите?
Хоббин и Ноббин переглянулись. Ноббин выбил ногами короткую дробь, а потом сказал:
– Ладно, похоже, сейчас, когда он уже в курсе дела, его можно отпустить. Да и удрать ему, в самом деле, не удастся.
Любимчик вдовушек криво ухмыльнулся, выдвинул из ладони правой руки длинное, тонкое лезвие и, задумчиво его осмотрев, так словно видел в первый раз, изрек:
– Это точно. Удрать ему не удастся. Пусть даже и не пытается.
Хоббин издал резкое, похожее на змеиное, шипенье.
Тотчас четыре удерживавших меня руки исчезли. Я рывком сел на край платформы, и быстро обследовал собственные карманы. Все было на месте, не считая, конечно, пистолета.
Жаль, хорошая была пушечка. И здорово меня выручила.
Вытащив в виде утешения из кармана сигарету, я с удовольствием закурил.
Ну вот, теперь можно и поговорить. Безвыходных положений не бывает. Бывают лишь люди, которые не смогли догадаться, как выкрутиться из очередной, поставленной мрачной шутницей – судьбой, ловушки.
Ноббин снова издал шипящий звук. Платформа, на краю которой я сидел, мгновенно исчезла. От падения на пол меня спасло мягкое кресло, такое же, как то, в которых сидели другие бродячие программы. Оно мгновенно выросло из пола и приняло на себя мою тяжесть.
– Учти, – напомнил мне гномик. – Если мы тебя и освободили, это еще не означает, что мы пренебрегаем требованиями ультиматума.
– Как же, дождешься от вас милосердия, – проворчал я. – Держи карман шире.
– Между прочим, – сказал Ноббин. – Мы могли сдать тебя мусорщикам сразу, после того как ты ввалился в это помещение и заснул, словно сурок.
Я криво усмехнулся.
– Но ведь не сдали же. Значит, у вас были для этого веские причины. Очень веские. Или я ошибаюсь?
Ха, они еще не знают на кого нарвались. Быть коммивояжером может далеко не каждый. И это очень трудная работа. Представьте, вы приходите в совершенно незнакомый дом, видите там людей, которым наплевать на вас, на ваш товар, может быть, даже на весь остальной мир. Вам нужно мгновенно определить, что за люди перед вами находятся, угадать их слабые стороны и пристрастья, а потом буквально первой же фразой суметь дать им понять, что вы тот, кто может значительно облегчить их быт. Если вам это удастся, и если во время последующего разговора вы не совершите ни одной ошибки, ни разу не позволите им усомниться в том, что это именно так – они ваши. Здесь имеет значение каждый жест, каждое слово, каждый взгляд. Особенно – взгляд. Вы можете очень долго и вполне успешно вешать лапшу на уши кому угодно, и все может рухнуть из-за одного неосторожного взгляда. Вы лишитесь плодов тяжкого труда, и… Тяжкого? Ну конечно – тяжкого. Можно ли назвать легким труд, во время которого от вас на протяжении, примерно получаса требуется полностью контролировать собственную речь, мимику, выражение глаз, и все лишь для того, чтобы продать каким-то лохам две-три бутылки нового моющего средства? В лучшем случае, если очень повезет, вы можете спихнуть пылесос, и это будет уже крупной удачей. Так вот, еще раз спрашиваю, можно ли назвать такую работу легкой?
К вашему сведению, я занимался ей последние десять лет и переквалифицироваться не собирался. Почему? Да потому, что эта работа обеспечивала мне довольно сносное существование. И если бы не эта история…
Ладно, проехали.
Я еще раз окинул комнату взглядом. Что-то отвечать на мой вопрос никто не торопился. А это доказывало только одно – задав его, я попал в самую точку.
Ну, ребята, кто самый смелый?
Самым смелым оказался Сплетник. Видимо, он чувствовал себя каким-то образом за меня ответственным. А может быть, все еще надеялся вернуть свои инфобабки.
– Прекрасно, – сказал он. – Ты угадал. Причины для этого были. Вернее, одна причина, но очень веская.
Вздохнув, Сплетник поудобнее уселся в кресле, сцепил пальцы и, громко хрустнув ими, вопросительно посмотрел на Ноббина. Тот едва заметно кивнул.
Я раздраженно поморщился.
Дешевые штучки. Особенно здесь, в кибере. Программа, воспроизводящая хруст пальцев, стоит пару инфобабок, не больше.
– Ультиматум перед нами ставят не в первый раз, – сообщил Сплетник. – Мусорщики спят и видят, что им удалось прибрать бродячие программы к рукам. Кто, кроме нас, знает обо всех незаконных делишках, происходящих в кибере? А еще, кто лучше нас может добыть компрометирующую информацию на определенных посетителей? Старая как мир система. Для того чтобы поддерживать закон, или видимость закона, стражи порядка отчаянно нуждаются в сотрудничестве с теми, кто умеет его нарушать. Насколько я знаю, в истории большого мира так было всегда. Теперь мусорщики пытаются устроить здесь, в киберах такую же систему.
Я окинул взглядом комнату, сидевшие в ней бродячие программы и ошарашено почесал затылок.
Вот это да! Да нет, так не бывает. Они меня обманывают. Пытаются запудрить мне мозги. Чтобы кто-то в этом мире, причем даже не живые люди, а какие-то бродячие программы, пытался отстоять такое глупое и забытое всеми понятие, как свобода? Там, в большом мире, слово «Свобода» давно превратилось в ничего не значащий набор звуков, в затасканную тряпку, настолько грязную и замаранную от долгого использования в самых нечистоплотных целях, что люди побрезгливее уже стыдятся брать ее в руки, а тут…
Я еще раз обвел их взглядом. По очереди, каждого в отдельности. Ноббина, Хоббина, Сплетника, гномика, любителя престарелых дамочек, а также всех остальных.
Хм, может быть, они все-таки говорят правду? Да нет, так не бывает. Меня пытаются еще раз, цинично и до глупого просто, обмануть, обработать и оставить в дураках. Потом, когда все кончится и нужда во мне отпадет, эти же самые любители свободы с сытым, довольным смешком ткнут меня носом в дерьмо.
Так уже было, и не раз.
– Эй, ребята, он нам не верит, – сказал Сплетник. – Этот сукин сын посмел нам не верить!
– А с каких это веников тебе надлежит верить? – окрысился я. – Откуда я знаю, что у тебя в голове и что ты на самом деле задумал? Нет уж, на эту удочку ловите кого-нибудь другого. Я предпочитаю, чтобы мне говорили правду или хотя бы что-то, в чем есть доля правды.
Взгляд Сплетника вскочил мне на колени и тонко заверещал. На спине у него светилась малиновая надпись: «Ты – псих!».
– Ну, если ты нам не веришь, то это твое полное право, – Сплетник пожал плечами. – Однако время уходит и нам нужно что-то придумать. Если до объявления ультиматума мы еще могли выдать Ессутила мусорщикам, то сейчас, после того как они поставили нас перед выбором, мы не может показать свою слабину. Иначе повод для следующего ультиматума найдется очень быстро. И во второй раз поступить не так, как хотят стражи порядка, мы уже не сможем. Третьего ультиматума, скорее всего, не будет. Зачем он мусорщикам, если можно просто-напросто нам приказать? Понимаете, что я имею в виду?
Гномик важно кивнул и изрек:
– Конечно, мы все это понимаем. Однако если не согласиться на требования мусорщиков, они запросто могут провести тотальную чистку. Нужна ли свобода тем, кто перестал существовать?
– Во-первых – нужна, – веско сказал Хоббин. – Свобода – это такая шутка, которая нужна всегда. С ней жить веселее. Кроме того, кто тебе сказал, что из нашего положения есть только два выхода: либо принять этот чертов ультиматум, либо не принять?
– А разве есть третий? – спросил любитель престарелых искательниц приключений.
– Вполне возможно – есть, – Хоббин старательно протер тонкой лапкой свои огромные, выпуклые глаза и посмотрел на Сплетника так, словно тот, вот сейчас, подобно деду-морозу, должен вытащить из кармана уже готовое и даже перевязанное голубенькой ленточкой решение.
Сплетник мрачно чертыхнулся и задумчиво сказал:
– Ну-у-у… вообще-то у меня такое решение имеется. Но претворить его в жизнь можно лишь при условии, что Ессутил согласится нам помочь.
Вот оно. Начинается.
– Спорим, – сказал я. – Это самое пресловутое решение было у тебя в голове еще до того, как мусорщики предъявили ультиматум? И весь этот разговор был затеян лишь для того, чтобы заставить меня участвовать в давным-давно задуманной тобой игре? А ультиматум не более чем предлог, вдруг, кстати, подвернувшийся тебе под руку?
– Нет, это невозможно, – буркнул Ноббин. – Он нам не верит.
– Конечно, не верю, – продолжал гнуть свою линию я. – Вся ваша игра шита белыми нитками. Особенно то, как вы меня заполучили в эту комнату. Никогда не поверю в то, что прямиком на моем пути, причем, в тот момент, когда я уже почти окончательно заснул, совершенно случайно попалась открытая дверь. И опять же, по дикому стечению обстоятельств, за дверью меня поджидали именно вы, вы все, причем всего лишь для того, чтобы укрыть меня от преследователей и дать мне спокойно выспаться.
