Ксюша Левина
Дом грозы
– Нимея, дорогая…
На мать Энга невозможно смотреть без нежности. Она настолько нуждается в Нимее, что девушка уже привыкла к этому и сама не может обойтись без того, чтобы заботиться об этой женщине. Это похоже на содержание питомца, с той лишь разницей, что Омала содержит себя сама. В остальном – один в один.
– Вы приготовили деньги, чтобы заплатить Мейв? – строго спрашивает Нимея, а Омала растерянно смотрит по сторонам, потом берет бухгалтерскую книгу и начинает листать. Не найдя ничего, просто протягивает книгу Нимее, и та открывает нужную страницу.
– У вас нет столько денег, если вы все отдали мне. Мейв нужно платить, она не станет работать на вас бесплатно. – Нимея выгибает бровь, потом роется в кошельке, который ей дала Омала, и отсчитывает деньги на зарплату служанки. – Счета теперь заморожены, помните? Но вы все еще получаете кое-какую прибыль. Мы с вами были в банке. Сходите туда завтра. И вы помните про собеседование?
Омала мрачнеет. Почти все аристократки, жены заключенных, саботировали саму идею работать. Их знания мало чем могли быть полезны новому обществу, да и никто не хотел их видеть рядом с собой, но Нимея нашла Омале место помощницей аптекаря.
За недостатком природной силы маги земли были искусны в том, чтобы находить ей альтернативу. Зелья, мази, микстуры – все, что требовало минимум магических усилий. Омала хорошо разбиралась в том, как варить все эти снадобья, но мысль, что придется стать помощницей аптекаря, ее угнетала.
– И не забывайте заказывать воду, иначе Мейв придется бежать к колонке.
Омала кивает.
Водоснабжение, которое нарушили на центральной площади, отрубилось и в богатых домах, что также резко ударило по уровню комфорта. Несмотря на это, переезжать в рабочие районы, где по-прежнему была вода, никто не планировал.
– И скоро холода, вам нужно утеплить окна в спальнях, займитесь этим сейчас.
– А…
– Вам придется делать это самой. Мейв знает как и расскажет, где все купить.
– Угу…
– Не забудьте про крышу, ее нужно чинить. Я оставила Мейв адрес друга моего отца, он кровельщик и хороший парень, много не возьмет.
– Но…
– Попробуйте продать пару драгоценностей, пока и их не конфисковали, и сразу купите непортящиеся продукты, хорошо? Желательно на всю зиму. Фасоль, горох, картофель. Я знаю, что вы это не любите, но вы не можете покупать морепродукты и зелень, это все дорого и не хранится. Я постараюсь помочь с этим, когда вернусь, но вдруг у вас что-то получится до моего возвращения.
– И мне нужно пальто…
– Мы же это обсуждали на прошлой неделе и перебрали всю вашу одежду, у вас есть три чудесных теплых пальто. Не в этом году… Может быть, в следующем? Или продайте все три в магазине уцененных вещей и купите одно новое.
– Да, ты права, конечно… О, я без тебя так буду скучать. И по тебе, конечно…
Омала всхлипывает, протягивает руки и долго обнимает Нимею, которая неловко похлопывает ее по плечу в ответ.
– И сад, Омала. Вы обещали, что рассчитаете садовника и займетесь им сами.
– Но там же нет роз. Все мои чудесные флорибунды… Как же они без садовника в будущем году? А моя «Королева Эмбер» так капризна! И нужно убраться к зиме…
– И вы умеете убираться. Я в вас верю. Просто представьте, что вы рассаживаете не кусты, а гостей за столом на приеме. А?
– Возвращайся скорее… – всхлипывает она.
Все-таки в стенах дома эта женщина куда хуже умеет держать лицо, нежели за его пределами. Отличная актриса.
– Хорошо. Все, я поехала. Мейв, спасибо, присмотри за… всеми…
Мейв в ответ фыркает что-то, кряхтит и, кажется, сквернословит.
Нимея берет ключи от машины, смотрит на Омалу в последний раз и выходит из дома.
Банальная вредность
Прежде чем открыть входную дверь, Нимея трогает в нерешительности ручку снова и снова, но так и не опускает ее. Булочки давно остыли, да и есть расхотелось.
В подъезде сыро, темно, и хочется скорее попасть домой, но чувство, что там посторонний человек, неприятно скребет душу.
– Чего проход загораживаем? – По лестнице поднимается неприятная тетка, живущая на пятом этаже.
Она тащит нагруженные сумки, из которых вываливаются на лестницу одна за одной виноградинки.
– Вы там виноград обронили.
И, не выслушав ответ, Нимея тянет на себя ручку. Скандалистка с пятого этажа знаменита тем, что любит со всеми ругаться, на всех жаловаться и мусорить в подъезде.
В квартире совершенно тихо, не шумит вода, не пахнет свежим кофе. Можно предположить, что гость спит или сбежал, что вызывает в ней тревогу. Хотя скучать Нимея точно не будет. Ей в целом после визита к Энгу стало невероятно тревожно. Болезненный вид друга напомнил, ради чего все это затевалось, и сразу захотелось торопиться.
Фандер сидит на кровати, сжимая в руке листик дерева неизвестного происхождения, что растет под окнами.
– Что ты… – начинает Нимея, но Хардин останавливает ее, просто подняв руку.
– Подожди.
Нимея сбрасывает рюкзак с плеча и молча начинает доставать заранее приготовленные вещи. Как и обещала, вернулась через полтора часа. Вскоре им нужно выходить, и сейчас точно не время пялиться на лист дерева, но в целом Хардин может делать что хочет.
– Я не понимаю, – коротко говорит Фандер.
– Это лист, он рос на дереве, потом подул ветер, оторвал лист с дерева и занес в мою квартиру. У меня на балконе таких куча, – монотонно сообщает Нимея, будто Фан – маленький мальчик, начисто лишенный мозгов.
– Помолчи, – резко бросает он, и это приводит Нимею в бешенство в одну секунду.
– М-м, нет, парень, так дело не пойдет…
Но договорить она не успевает. Фандер округляет глаза, встает и приближается к Нимее с листом на вытянутой ладони.
– Он зеленеет?
Нимея удерживает себя от злобного смеха. Да, в этом парне нет и грамма талантов его матери, которая смогла бы превратить этот лист в почку за пару секунд. То, что Фандер тут тренировался использовать магию времени, могло бы Нимею умилить, но вызывает только раздражение.
Хотя она помнит, как Энграм занимался тем же самым часами, пока не стал слабеть. Его комната была завалена сухими цветами, срезанными с клумб, дохлыми жуками и высохшими булками.
– Нет. Он все такой же желтый, как и был. Ты наигрался? Можем ехать?
Нимея невольно делает вдох и тут же отворачивается.
Фандер явно за эти полтора часа преуспел в сборах. Он принял душ, и от него теперь пахнет ее мылом. Криво обрезал отросшие волосы. Теперь короткие обрубки прядей прикрывают лоб. Большую часть волос он, видимо, не смог постричь, поэтому завязал на затылке резиночкой Нимеи. Он переоделся в спортивный костюм Энграма, хотя тот и правда оказался ему маловат. А еще Фандер побрился.
– Даже знать не хочу, где ты взял бритву.
– Замечательно, потому что я не собираюсь говорить.
Нимея морщится от отвращения и бросает Фандеру свою сумку:
– В рюкзаке пирожки, поешь.
– На чем едем?
– На машине.
– Где первая остановка?
– Там, где я решу, что пора остановиться.
– Когда я тоже начну умирать?
– Слишком много вопросов, – холодно обрубает его Нимея и быстро берет вещи, чтобы переодеться.
– Какого хрена ты не можешь даже ответить, если ждешь моей помощи?!
– Ну, наверное, потому что тебе это нужно не меньше, чем мне, ты же не желаешь брату зла. Или, может, ты жалкий обманщик, а, котик?
Он взрывается мгновенно, и Нимея от неожиданности отступает.
Его кулак впечатывается в стену над ее головой, им на головы сыплется штукатурка. В месте удара остается вмятина, и оба смотрят на нее в недоумении, будто не понимают, откуда та взялась.
– Псих, – усмехается Нимея и толкает Фана в грудь, он остается на месте.
– Ты не думаешь, что рассказать мне подробности… хм… как минимум справедливо? – На вкус Нимеи, Фандер переигрывает, но за ним определенно приятно наблюдать.
– Позже. В дороге. Сейчас не до того. Нам нужно выехать, прежде чем… – Она смотрит на наручные часы и хмурится. – Ну хотя бы до обеда.
Подумать только, еще утро, а кажется, что уже спать пора. Прогулки по кладбищу и беготня, начавшаяся на рассвете, дают о себе знать.
– На какой машине мы едем?
– На машине твоего отца. Пожалуйста. Поешь. И поехали. Я думала, в тюрьме вас учат дисциплине.
Он прикрывает глаза, будто готов с Нимеи шкуру спустить, а у нее от этого внутри все поет сладким многоголосьем. Да, вот так, злись на меня.
Почувствовав его злость, Нимея чуть ли не топает восторженно ногами, как маленькая вредная девочка, потому что впервые за все время, что они знакомы, Фандер Хардин в ее руках, а не наоборот.
– Ты хочешь что-то сказать? – тихо спрашивает она, чуть вздернув подбородок.
Фандер всматривается в ее лицо с каким-то мученическим, неизвестным ей выражением. Может, это презрение? Ну явно что-то неприятное.
– Нет.
Нимея уходит переодеваться в ванную, а потом они вместе едят пирожки и булочки в полном молчании.
* * *
Большой черный «ФастерМаркос» мистера Хардина больше всего напоминает роскошную яхту на колесах. Машина – настоящее старье: кое-где видна ржавчина, зеркала потускнели, краска местами облупилась. Когда-то этот автомобиль был образцовым, дорогим и пугающим, а теперь кажется смешным и громоздким.
– Серьезно? Мы поедем на тачке моего отца? Он бы в жизни ее никому не доверил, тем более тебе! Это эксклюзивная, сделанная на заказ «Маркос» с кожаным салоном и столькими примочками под капотом, что…
– Понятия не имею, о чем ты, – перебивает Нимея, – по-моему, это гроб на колесах, ну тебе не привыкать.
И она по-свойски сжимает плечо Фандера, а он медленно поворачивает голову и смотрит на ее пальцы.
– Ой, да брось, что, мне тебя коснуться нельзя? – смеется она. – Сразу побежишь мыться?
И тычет его под ребра.
– О боже, тебя ткнула пальцем иная, какая досада, – царапает ногтем шею. – Твою мать, на тебе останутся ее следы…
– Прекрати.
– Какая неловкость. – И ее пальцы ерошат его шевелюру.
– Пре-кра-ти.
Нимея широко улыбается, совершенно собой довольная, а потом, пожав плечами, идет к машине. Тут же Фандер ловит ее за локоть и тянет на себя.
– Ну уж нет. Я за руль.
– С чего бы?
– Ну, во-первых, я тебе не доверяю.
– Это я тебе не доверяю!
– Окей, мы друг другу не доверяем. Но за руль сяду я. Это моя машина.
– Твоего отца.
– Да уж, часть моего наследства.
– Твоя мать мне ее дала.
– За какие такие заслуги?
– О, я ее внебрачная дочь, привет, братишка! Наконец-то ты знаешь правду.
Они смотрят друг другу в глаза секунды две или три, а потом Фандер в бешенстве выдергивает ключи из ее руки, открывает пассажирскую дверь и запихивает Нимею в машину.
– Это просто глупо! – со смехом восклицает она из-за стекла и показывает неприличный жест, а Фандер огибает капот и садится на водительское место.
– Ты не попыталась вырваться и выйти… я удивлен.
– Не вижу смысла тратить на тебя свои силы. Ладно уж, будь моим личным водителем, малыш. Так даже лучше. Посижу за рулем, когда ты начнешь умирать.
– Ты такая… стерва, как тебя земля носит?
– С удовольствием. – Нимея снимает ботинки и закидывает ноги на панель, так что носки оказываются чуть ли не напротив лица Фандера, у самого руля.
– Я не меняла эти носки три дня, потому что у меня нет новых, – с невероятно широкой улыбкой заявляет она, шевеля пальцами ног и игриво виляя бровью, будто делает что-то очаровательное.
– Я восхищен, – бормочет он, заводя машину.
– Не хочешь попросить меня убрать их?
– Нет, что ты. Я просто подожду, пока тебе надоест.
Она самодовольно хмыкает и откидывается на спинку.
– Если честно, хорошая идея. Я не спала двое суток, – широко зевает Нимея.
– Куда едем, дай хоть примерное направление?
– Ты знаешь, как добраться до Дорна?
– Допустим. – Его голос становится напряженным, почти испуганным.
– Так вот. Наша цель – Дорн.
– Почему мы не поплыли морем? Это же всего день пути, на машине в пять раз дольше. – Его самоуверенность не знает границ, а Нимея снисходительно за ним наблюдает, как за глупым ребенком.
– Я тебе напомню, моя мертвая принцесса, что ты… мертвая, – улыбается она. – А у мертвых принцесс нет документов. Так что мы поедем даже не в пять раз дольше, а в шесть. Не по скоростному автобану, а по самой-самой гнилой окраине. И это будет чертовски опасно, так что передвигаемся только днем. С наступлением темноты ночуем исключительно в помещениях.
– Как это поможет нам справиться с тем, что я мертвая принцесса?
– Девочка моя, не тупи. Я выбрала города, в которых поста на границе или нет совсем, или за пару золотых всем плевать, мертв ты или жив. Мы купим тебе где-нибудь в Экиме самый дешевый фальшивый паспорт и поедем самой плохой дорогой. Так что мозги в кучу и мчи прямо, никуда не сворачивая. Разбудишь меня, когда увидишь табличку «Прощай, Траминер».
– А такая будет?
Это даже очаровательно, как мало он знает об окружающем мире. Чертовы глупые траминерцы, выросшие в пузыре.
– Разумеется, нет, но поверь, ты поймешь, когда мы покинем Траминер. Дорога резко станет ровнее.
– А как мне представиться, если спросят? Стоило бы договориться. Если я мертв, значит я – не я, верно?
– Хм… Хандер Фардин? – Нока беззаботно отвечает, будто они друзья и по-свойски беседуют, а он отворачивается, будто не в силах на нее смотреть. —Придумай сам. Я всю ночь воскрешала трупак, пора спать.
* * *
Нимея просыпается спустя пару часов и вовсе не хочет открывать глаза. До этого момента машина плавно ехала по ровной дороге, позже замедлилась, а теперь и вовсе остановилась.
После долгого сна в глазах словно туман, Нимея пару раз моргает и морщится. Ей чертовски удобно сидеть, удобнее, чем было, когда она засыпала. Щека прижата к сиденью, руки обнимают какую-то мягкую штуку, остро пахнущую чужим телом, ноги вытянуты и лежат на чем-то мягком.
Нимея открывает глаза и медленно изучает обстановку. В руках у нее кофта Фандера, которой он, видимо, ее укрыл. Ступни лежат у него на коленях, носки сняты.
– Почему мы остановились и почему на тебе мои ноги?
– Ты уснула, и они упали на руль.
– И ты положил их на себя?
– Любезно предоставил тебе возможность выспаться.
– Какое благородство.
– Всегда забочусь о девушках, которые не спят из-за меня всю ночь, – кривится он, шутка выходит неловкой, и Нимея только закатывает глаза, а щеки Фандера заливает румянец.
Совсем как у Энга.
Ясно, почему они оба были так популярны, этот их румянец в сочетании с белой кожей – покоритель сердец. Хотя доброта Энга давала ему фору.
Нимея выпрямляется и осторожно садится, ставя ноги на пыльный автомобильный коврик.
– Почему стоим?
Она хмуро смотрит на дорогу, а потом понимает, что они на самой границе Траминера. Серый, побитый жизнью асфальт обрывается ровной линией, дальше начинается территория другой страны, и покрытие дороги поблескивает в лучах солнца, будто выложенное миллиардами алмазов.
– Я… никогда так далеко не уезжал. Я вообще не думал, что когда-то сделаю это, – очень тихо говорит Фандер, и первое желание Нимеи – возмутиться, спросить, почему он думает, что ей не все равно, но она сдерживает себя.
У иных и истинных действительно разное мировоззрение, и, скорее всего, Фандеру действительно не по себе. Первый раз, когда Энг пересек границу, надолго ей запомнился. Но то была веселая поездка, сейчас же вообще не до шуток.
Он сжимает руль, смотрит прямо перед собой на обветшалый указатель.
– Что там… дальше? – Его голос слишком напряженный, и Нимее тяжело его слушать.
На ее плечах Омала, которая всегда перепугана, Энграм, который вовсе не понимает, где он и что с ним. Теперь еще и Фандер.
Она рассчитывала, что вот сейчас они вытащат из тюрьмы этого придурка, и жизнь сразу наладится. Он же взрослый, самоуверенный – не такой, как Энг. Фандер повидал больше, на жизнь смотрит иначе, розовые очки снял, кажется, еще до революции.
Нимея отчаянно хочет, чтобы он принимал все решения сам. Может, поэтому ничего ему не докладывает. Не может же быть дело в банальной вредности с ее стороны?
– Имеешь в виду, какой город? – Она устало вытягивает затекшие ноги.
– Да.
– Ну… Начнем с того, что там другая страна.
– Какая?
– Ты не изучал географию?
– Нет. – Фандер сглатывает, не отрывая взгляд от линии горизонта, на которой исчезает черное полотно асфальта, сливаясь с ровной полоской безоблачного неба.
– Истинные… никогда и не думали покидать свою страну. Это считалось странным и глупым желанием. За пределами Траминера для меня серая зона, и… так странно быть тут, на границе. Нас что, не остановят? И так просто можно ее пересечь?
– Сейчас – да. Когда была революция, границы были закрыты, но после падения Траминера в этом больше не было нужды. Сейчас настолько ужасная ситуация на улицах и в правительстве, что можно просто уехать. – Нока сама не замечает, как голос становится мягче.
Все-таки сейчас она Фандера почти понимает.
Он кивает ей и перехватывает руль.
– Там начинается территория Экима. Вероятно, мы заночуем в маленьком городке на окраине, он будет по дороге. – Она смотрит на время, оценивает высоту солнца и пожимает плечами. – Да, думаю, что нет смысла ехать дальше. Утром выдвинемся, и следующей целью станет Аркаим.
– Рейв, мой друг, мечтал об Аркаиме.
– Да, я знаю Рейва, – улыбается Нимея. – Теперь он и мой друг тоже.
– Правда? – Фандер поворачивает к ней голову. – Я смутно помню, что ребята были на кладбище… Но они ко мне не подошли.
– Нет, не подошли.
– Они мне не доверяют.
В который раз уже звучит эта фраза? Фандер явно использует ее как замену старой шутки, призванной разрядить обстановку, потому что при этих словах по его губам пробегает улыбка, но тут же прячется.
– Нет, просто им нужно было скорее похоронить пустой гроб, пока ты утешал еле живую Омалу и тащил ее в машину. Надо было действовать быстро. Но они приехали на твои похороны…
– Где они сейчас? – Он будто оттягивает момент, прежде чем придется пересечь границу.
– Рейв в Дорне. Лис в Бревалане. Якоб не рассказывал о своих планах.
– Ясно. Значит, Эким. Потом Аркаим.
– Потом Дорн.
– Там живут Рейв и Брайт Масон. – Он улыбается.
Рейв Хейз – один из его лучших друзей, Брайт Масон – подруга Нимеи, и они вместе живут в Дорне.
– Да. А потом будет хуже. Черные Земли.
– Я слышал о них… – Он хмурится, а Нимея, чувствуя нарастающее раздражение, следит за тем, как ожесточается и напрягается лицо Фандера. Если Хардин сейчас начнет ныть, что ему страшно, она его прикончит, притащит в Имбарг труп и предъявит его как входной билет.
– И только потом мы попадем в Имбарг.
– Понял, – кивает Фандер, прекращая задавать глупые вопросы.
Повисает тишина. Хардин смотрит на горизонт, Нимея – на Хардина. Его спокойствие вызывает волну облегчения. Она готовилась к худшему.
– Неужели ты никогда не хотел уехать? – наконец восклицает она, признав, что не в силах разгадать этого человека.
– Нет…
– А Энграм мечтал. Мы с ним катались несколько раз за границу Траминера, пока он был еще более-менее в себе… И он хотел другой жизни. Знаешь?
– Не знаю. – Его голос становится ледяным, брови снова сходятся на переносице, а руки сжимают руль. – Ладно, поехали. – Машина дергается и пересекает границу Траминера.
– Вот видишь, как легко сделать первый шаг. – Нимея отворачивается от него и скрещивает руки на груди.
Значит, Энграм – слабое место Фандера. Отличный способ его немного взбодрить, если придется.
Эким
Фандер Хардин
Невозможно не думать про Энграма и Нимею иначе чем как про пару. Даже пугающе сложно выбросить это из головы. Вообще-то Фандер с самого детства привык так о них думать. Уезжая в грязной тачке, транспортирующей членов Ордена Пяти до центральной тюрьмы, он думал о двух вещах: как стойко держалась мать, несмотря на душераздирающую боль во взгляде, и как быстро Энграм найдет путь в койку своей лучшей подруги, когда наступит мирное время.
Навязчивая идея не покидала его ни днем ни ночью, было трудно сдерживать неприязнь к брату. Но ненавидеть кого-то из своей семьи – ненавидеть себя. И, только оказавшись на расстоянии от этих двоих, Фандер осознал, насколько безвыходна его ситуация.
Нимея заслуживает такого парня, как Энг. Энг заслуживает такую, как Нимея.
Хардин-старший заставлял себя желать им счастья, но просыпался по утрам с надеждой, что ничего у них не получится. Они наскучат друг другу, отношения выйдут неловкими, Энграм увлечется кем-то попроще и подоступнее, а Нимея оскорбится и бросит его.
Он, разумеется, желал им счастья.
Только не друг с другом.
Фандер испытывал жгучий стыд за свои приступы ревности, а за два года в тюрьме было достаточно времени, чтобы бесконечно возвращаться к этим нехорошим мыслям. Поэтому сидеть сейчас рядом с Нимеей, которая готова рисковать всем ради Энга, – дело не из приятных.
– Почему вы с моей матерью стали так близки? – Фандер нарушает тишину этим вопросом, потому что молчание слишком нервирует.
Ему не на что отвлечься от сжирающей сердце тоски. Дорога монотонная, никаких особенных видов за окном, только бесконечная голая земля. В Экиме нет ни моря, ни зелени. Магам воздуха все это не нужно. Для них красота в пустоте. Фандер чувствует себя неуверенно на такой открытой местности, ему бы не помешал лес вокруг или по крайней мере обрыв с одной стороны дороги.
– Полагаю, что с того момента, как твой отец оказался в тюрьме, она просто искала, к кому присосаться со своими проблемами. Вот и все.
– Но почему ты? Она на дух тебя не переносила. Моя мать – расистка каких поискать.
– Твоя мать – актриса каких поискать. Ты правда думаешь, что, будучи иной, одним из самых редких магов, она могла быть расисткой? – Нимея усмехается, а Фандер тайком следит за ее руками, которые заплетают мелкие косы из длинных каштановых волос. – Она вынуждена была играть роль, быть под стать твоему отцу и правильно вас воспитывать. Что она и делала.
– И ты ее не осуждаешь? – Фандер ничего не понимает. Совсем.
Если мир мог его удивить, то это происходило прямо сейчас, в эту минуту, когда Нимея Нока оправдывала расистские убеждения Омалы Хардин.
Черт возьми.
– Мы все выживали. Она делала то, что делали другие. Твой отец был преступником, это все, что мне нужно знать. Я не наивная дурочка, чтобы думать, будто твоя мать была свободнее, чем я. Просто я пряталась от Ордена после полуночи, а Омала – каждую минуту своей жизни.
Фандер кивает и осторожно трет бедро, ему чудится, что кожа в этом месте еще ощущает фантомные прикосновения ног Ноки, будто она оторвала оттуда кусок, а тело к этому еще не привыкло. Это действует удивительно умиротворяюще. Словно до этого момента он все еще был парнем из гроба, парализованным и действующим на инстинктах, а теперь в конечностях медленно начинает циркулировать кровь.
Прикосновения Нимеи Ноки повсюду на его теле. Волосы, что она взъерошила; ребра, по которым ударила; плечо, которое сжала; шея, которую в шутку царапнула ногтем, – он все запомнил и теперь тихо бесится.
Для Нимеи это была игра, а он придал ее прикосновениям слишком много значения, как последний идиот.
– Расскажи… что я пропустил? – Слушать ее голос тоже неплохо. Они никогда не говорили долго, и уж тем более она ничего ему не рассказывала. Их общение стало чем-то новеньким для него.
Разговор с Нимеей Нокой.
– Ты что, не получал вестей?
– Нет.
Он старается звучать безразлично. Ничего страшного же не было. Сначала к нему никого не пускали, кроме мамы, но и она со временем стала молчаливой и печальной: каждую встречу рассказывала про то, как растут ее прекрасные розы, и больше никаких подробностей.
– Два года назад посадили тебя и твоего отца. Его запихнули куда-то в район Гаме, что очень далеко от столицы, а тебя оставили в Бовале. Тогда Траминер уже стоял на пороге развала, и вскоре после все пошло под откос. Иные с ума сошли. Улицы видел?
– Видел.
Фандер пришел в ужас от того, во что превратился Траминер.
Бовале, несмотря на то, что это столица, стоит практически на самой границе, но даже поездки на машине вдоль города хватило, чтобы понять, как все изменилось. Грязные улицы, уныние, побитые стекла. Не осталось ни одного кафе, в которые Фандер когда-то водил подружек на свидания. Дома друзей превратились в напоминающие о былой славе развалины, похожие на мрачные остовы затонувших кораблей.
– Они мстят за годы репрессий?
– Да.
– И не понимают, что делают то же, что… что сеют зло и это не приведет к добру?
– Нет.
Фандер кивает.
– Неужели ты не понимаешь, что это неправильно? – холодно усмехается Нимея.
– Ну конечно нет, я же животное, ублюдок и расист, – цедит он сквозь зубы. – Продолжай, пожалуйста, рассказ.
– В общем, два года назад все истинные плохиши попали в тюрьму, Траминер пал, границы разрушились. Я уехала из страны, мы с Энгом поддерживали связь по переписке.
От слова «связь» у Фандера сердце оказывается в плену доброй сотни раскаленных иголок, отчего болит при каждом сокращении.
Чертова тупая ревность. Я за неделю поеду крышей. Невыносимо.
– Он ничего не рассказывал мне. Просто в какой-то момент я заметила, что его письма стали другими. Даже почерк изменился. В общем, я собралась и вернулась в Траминер. Это было год назад, с тех пор я тут. Когда я приехала, застала ваш дом в разрухе – как и страну. Твоя мать еле сводила концы с концами, все слуги разбежались, кроме Мейв и садовника, денег не хватало, а Энграм был очень болен.
– И ты решила ей помочь?
– Жизнь Энга зависела от Омалы. А она стала зависима от меня. Я не могла ее бросить, потому что она ничего не умела и не понимала. Не представляю, что когда-то, до революции, она была другой… Твоя мать хорошо притворялась стервой. Говорю же, первоклассная актриса.
– Вот такую маму я узнаю, – усмехается Фандер.
– Сначала она не рассказывала мне, что с Энгом. Говорила, что просто заболел, последствия токсина и все такое. Потом… мы как-то сидели вместе за столом. Она ворчала что-то на своем, снобском. Говорила, что я неподобающе одета, спрашивала, ем ли человеческую еду. – Фандер не сдерживает смешка. – Я посоветовала ей поставить мне пару мисок на псарне, она разозлилась и неловко махнула рукой. Уронила гранатовый соус на скатерть, а таких скатертей теперь уже не достать… В общем, она за секунду вернула все как было, потому что ткань оказалась дороже притворства. О, как я орала на нее, ты бы слышал. Нет, правда, я устроила скандал. Вопила, что она чертова лицемерка. – Фандер начинает хохотать, и Нимея продолжает, еле сдерживая смех: – Изображала аристократку, а сама-то… И она в итоге все мне рассказала. – Смех в машине затихает. – Про то, что Энграм не болен, просто в нем проснулась сила, которая убивает его, а как его спасти, она не знает, но делает все, что в ее силах.
Тогда она еще пыталась его учить. Думала, что даст пару уроков, и все пройдет. Давала ему цветы, листики, пепел, чтобы восстанавливать из него бумагу, а Энграм честно пытался, но… Слушай, тут главное смириться. Думаю, он просто не верил в то, что у него получится, или не принимал это, я ничего не понимаю в этой вашей магии.
– Я всегда думал, что Энг легко подстроится под что угодно.
– Я тоже. – Нимея кивает, Фандеру неожиданно больно смотреть на ее печальное лицо.
Ей печально из-за Энграма, и это рвет на части душу, потому что брат настолько ей дорог, что зависть сжирает нутро. Но Энг и для Фандера значит бесконечно много, и нужно радоваться, что кто-то помогал ему в минуту беды.
Радуйся, ну же, не будь лицемером.
– Интересно… много ли было таких детей, что пострадали, – вдруг тихо произносит Фандер, меняя тему. – Не только же мы принимали токсин, будучи магами другого типа. Должны быть и другие, в ком кровь так настоялась, что шибанула по мозгам.
– Я думала об этом. И не только я. В Аркаиме… целая кафедра занимается феноменом влияния на людей этого токсина. Помнишь Шайло Блана, он был на курс старше вас и…
– Я прекрасно знаю Шайло Блана, высокомерный ботаник.
– Он подался в Аркаим, когда все рухнуло.
– Его не посадили за содействие Ордену?
– Шайло был одним из сотрудников лаборатории, которая занималась отравляющим детей токсином, и именно он когда-то рассказал всю правду, понадеявшись на быструю славу и статью в газете. Иронично, что, как только случилась революция, газеты закрылись, и всем стало плевать на какого-то там стажера из лаборатории. Он раскаялся, а потом быстро попросил политического убежища в Аркаиме. В общем, за два года он вывел закон Блана.
– Что? – Это так смешно, что очкарик-доходяга, жадный до славы, над которым все потешались, назвал в свою честь какой-то закон. – И что же он гласит?
– Чем древнее магия, подавляемая токсином, тем вероятнее, что при прекращении приема токсина она неминуемо шарахнет по организму. Формулировка, как ты понимаешь, неточная. – Нимея машет руками, подбирая слова. – Рейв, например, оказался аркаимцем. Это молодая магия, моложе магии земли, и он спокойно с ней живет. Его глаза сразу после приема лекарства стали желтыми, но очень быстро вернулись к зеленым. Так было почти со всеми. А вот, допустим, м-м-м… Листан! Он оказался бреваланцем, как и вы, на четверть.
– Бреваланцы – это оборотни-птицы?
– Да.
– Лис теперь птица?
– Ну в теории. Как только действие токсина прошло, через год или полтора, его глаза снова потемнели. Он в это время был в Бревалане, они с родителями туда переехали после революции, там ему и объяснили, что к чему. Эта их птичья магия не такая мощная и агрессивная, как ваша. Она просто вылилась в несколько болезненных всплесков. Кажется, он провел в больнице пару недель. Ему предложили и дальше ее подавлять или принять и попробовать развить. Он попробовал второе – не получилось. В детстве это естественный процесс. Не знаю даже, с чем сравнить… Может, с балетом? Был на балете когда-нибудь? Этому учатся с детства. Можно попробовать освоить магию и будучи взрослым, только уже не каждый сможет. Хотя и в детстве не каждый может, чего это я.
– В общем, Лис оказался к балету не способен?
Фандер посмеивается, представив своего жеманного кукольно-хорошенького длинноволосого друга в балетной пачке.
– Да. Магия успокоилась. Она в нем есть, его дети могут спокойно пробовать ее развивать. Лис ее принял, свыкся с ней, но таланта не хватило. Таких стихий, как у него, то есть древнее магии земли, очень мало. Но они есть. И магия времени в их числе.
– Кто еще?
– Фольетинцы.
– Такие, как ты?
– Да.
– Хоть кто-то научился с этим жить?
– Может, помнишь дерзкую девчонку Айрен Ито? Она, кажется, училась на третьем курсе? Ну не суть. Она оказалась фольетинкой, и я наблюдала за тем, как она превращалась. Меня вроде как попросили ей помочь. В общем, ее глаза потемнели, она жила спокойно, а потом, как и ожидалось, ее накрыл приступ. Сильнее, чем у того же Лиса, фольетинцы ведь древнее бреваланцев. Так вот, эта Айрен же всегда была такой… психованной барышней. Поэтому, когда ее накрыло, это было что-то, она рвала и метала, а потом р-раз… и превратилась.
