Ксения Корнилова
Поиграем?

Сегодня солнце не обещали, но откуда-то появился упрямый луч и теперь светил прямо в глаза. Развернувшись к шкафу, заставленному папками с документами и фоторамками, Кэри прислонилась к нему плечом, приподняла натертую туфлями левую ногу и застонала, радуясь временному облегчению.

В кабинет заглянул Филл – новый стажер, выполняющий функции помощника, и, к слову сказать, справлялся с ними достойно. Да и что еще нужно, если научить человека варить правильный кофе. Он что-то прокричал одними губами, кивком головы показал влево и вышел. Все понятно. Ее уже ждут на совещании с очередными инвесторами, но разве можно закончить разговор с отцом, если только не нагрубить и просто не отключиться?

Кэри не сразу сообразила, что к чему, когда в трубке повисла тишина. Извинилась, “меня тут перебили…”, для верности закатила недовольно глаза, словно он мог увидеть, и попросила повторить то, что он только что сказал.

– Я говорю, как Дилан? – прохрипел в трубку отец.

Сложно подобрать слова, когда совсем нет желания говорить. Да и что тут скажешь? “Без изменений”? “Нормально”? “Все хорошо, пап”? Ничто из этого не будет правдой, а вранья в жизни и без того хватало.

Пришлось отделаться расхожими фразами вроде “кушает” и промолчать, что “когда действуют лекарства и боли прекращаются”.

Отец, наверное, кивал, понимал, где Кэри врет, где говорит правду, а где не договаривает. Он лучше других знал, через что она проходит, – сам несколько лет наблюдал, как сражалась за каждый день жизни жена – ее мать, – постепенно угасая, пока от нее почти ничего не осталось. Лишь горстка пепла, который они развеяли пятнадцать лет назад над тем самым местом, где мама была так счастлива.

Кэри отключилась на несколько минут, отвлеклась на воспоминания о детстве и на полные ужаса глаза Филла, снова заглянувшего к ней в кабинет. Молодой человек недвусмысленно провел большим пальцем по горлу, показывая, что ничем хорошим для нее этот разговор не закончится. Но вряд ли совет директоров решится избавиться от самого главного научного сотрудника, на котором держатся приоритетные исследования. Тем более она предупреждала, что не будет больше плясать перед инвесторами в попытке выбить больше денег. Пусть этим займется другой!

Все-таки надо присесть. Рабочее кресло было залито успевшим остыть кофе, стул для посетителей завален бумагами. Пришлось пристроиться на краешек стола и наконец-то снять туфли-убийцы. Не иначе их делал женоненавистник!

Голос в трубке опять замолчал, но только Кэри собиралась опять переспросить, как отец затараторил снова. Он вспоминал маму. “Помнишь, одно время мы думали, она поправится?”. Сейчас она вспомнила. Мама тогда впервые за несколько месяцев смогла сама встать с постели, и они вместе пошли в небольшой сквер прямо рядом с обрывом. То самое место, которое делало ее счастливой…

Как можно было забыть об этом?!

Сердце бешено заколотилось. Мысли путались. Маме что-то помогло… Но что? Бесполезно расспрашивать отца – он помнил только то, что повторял по тысячу раз в день, когда пересказывал одни и те же истории. Кэри была слишком маленькой, чтобы хоть что-нибудь запомнить, да и они перепробовали слишком много всего, чтобы поставить маму на ноги. В ход шло все, от последних разработок фармацевтических компаний до бабок-травниц с их душистыми сборами.

Что-то из этого помогло… Но что?!

Грубо, неправильно – она потом будет корить себя за это и извиняться перед отцом – Кэри отключилась, поставила телефон на беззвучный режим, для верности запихнула его в верхний ящик стола, еле вместив между бесконечными отчетами о последних испытаниях, и выбежала за дверь. Отмахнулась от Филла, как от назойливой мухи – “Потом, Филл, подожди. Не убьют же меня!”, – рассмеялась на возмущенное “Убьют меня!” и быстрым шагом пошла по коридору – пятая дверь слева с табличкой «Дэвид Макгомери».

Нажала на ручку до упора, толкнула дверь – заперто. До нее дошло, что буквально перед звонком отца Дэвид рассказывал, что его срочно попросили улететь на очередную фармакологическую конференцию, чтобы заменить одного из приглашенных спикеров – тот обкололся запрещенкой и совсем ничего не соображал.

Что же делать? Она так привыкла залетать в его кабинет и ходить из угла в угол, высказывая очередную – часто идиотскую – идею. Он просто слушал, не перебивал. Сидел за столом и следил за ней одними глазами. Когда поток слов иссякал, бросал либо “Бред”, либо “Попробуй”, протягивал руку, целовал в самые кончики пальцев и отворачивался обратно к бумагам.

“Бред или попробуй? – вертелось в голове у Кэри. – Бред? Или…”

Они с мужем тоже испробовали практически все возможные способы, чтобы поставить на ноги неизлечимо больную дочь или хотя бы облегчить боли, которые отпускали даже не на дни, а на часы после приема сильнодействующих обезболивающих, которые не меньше разрушали тело бедной девочки. Они вместе работали в одной из крупнейших фармацевтических корпораций, причем не отсиживались в администрации, а сражались на передовой, лично участвуяю в экспериментах. Они готовы на все. Даже на преступление…

– Где этот чертов телефон?! Филл! Иду! – Кэри нашла телефон, дрожащими пальцами набрала несколько строк. “Ну, давай же, давай!”.

Уже не заботили стертые ноги, не злила необходимость идти “плясать” перед новыми инвесторами. Весь мир растворился в одном слове: “Попробуй”.

***

В свете свечей стены со свисающими поблекшими обоями казались покрытыми отслаивающейся синюшной кожей мертвеца. За окном таращилась в черное небо непроглядная тьма, не видно ни луны, ни звезд, хотя еще вчера ночью двор озарял колючий белый свет. Будет дождь.

Мартин Ньюман сидел за деревянным, грубо сколоченным столом, прогоревшим там, куда падали своевольные горящие спички, выворачиваясь из чуть дрожащих пальцев. Перед ним лежала обыкновенная школьная тетрадь, разлинованная едва заметными при таком освещении голубыми полосами, и перьевая ручка. Давно пора начать пользоваться компьютером, но… Он мог позволить себе удовольствие заниматься любимым делом так, как считал нужным.

Но сегодня он не испытывал никакого удовольствия, потому что не получалось сосредоточиться и начать даже первые несколько строк.

Все не то. Пустые, лживые истории, тысячи раз пересказанные, не вдохновляли. Не вдохновляло даже это место, где он позволял себе побыть в полном одиночестве и – самое главное – вспомнить прошлое.

Оно не отпускало. Иногда давило, пригибало к земле, иногда подталкивало вперед. Говорят, что великие творения рождаются из настоящих чувств, из реальных травм, которые приходится проживать, пожалуй, каждому. Только не каждый способен превратить до отвращения грязный кусок жизни, личной истории во что-то по-настоящему прекрасное.

У Мартина получалось. До этого – получалось.

Зарычав от бессилия, он оттолкнул тетрадь на край стола, и ручка покатилась, легко бренча, упала на пол и закатилась к стене. Мартин откинулся на спинку стула, запрокинул назад голову и прикрыл глаза.

Время шло, но в голове вертелись лишь затертые до дыр сюжеты. Он читал их сотни – тысячи – раз, благо имел постоянный доступ к приличной коллекции книг городской библиотеки, за которыми сам охотился и вполне успешно. Хотелось чего-то нового – необычного! – того, что захватит и душу, и тело. Что пробудит настоящий интерес, прежде всего, его самого. Иначе как по-другому донести до читателя то, что рвется наружу изнутри, из самого центра, потаенных глубин подсознания, в которые одному и заглядывать страшно. Но рядом с ним всегда оказывались тысячи – миллионы – лиц читателей. Они ждали, в волнении и предвкушении. Тянули к нему руки, пытались вырвать себе часть души и зачитать до дыр, как самый лучший в мире роман.

Надо закурить. Только не здесь. Он любил запах табака, наслаждался ритуалом набивания старой, доставшейся от деда, трубки, но никогда не позволял себе дымить дома. Может быть, потому что и мать не позволяла отцу?

Мартин достал деревянную исцарапанную коробку со сколотым краешком и жестяную коробочку самого лучшего табака, который только можно было достать, чаще нелегально. Забил трубку на треть, слегка надавил сверху, добавил еще немного – и снова примял высушенные листья большим пальцем правой руки. Оставалось только засыпать третью порцию и утрамбовал посильнее.

Настоящая осень, еще теплая в городе, здесь, в горах, пронизывала до костей. Не спасало ни теплое, обычно подходящее даже для зимы пальто, ни натянутая почти до глаз шапка. Вглядываясь в макушки елей, на которых висели, цепляясь за иголки, черные тучи, Мартин пытался переключиться на воспоминания о прошлом, но получалось скверно – слишком большие надежды он возлагал на эту поездку, а через пару дней уже уезжать. Похоже, ни с чем.

Накатила знакомая злость вперемешку с растерянностью. Так бывало нечасто, в последний раз, когда он узнал об измене жены, но не мог решить: сохранить брак или послать эту стерву куда подальше. В итоге она решила за него сама. В один день собрала вещи и уехала, даже не пожелав объясниться или извиниться. Они прожили вместе три года, а расстались за три минуты.

Но теперь никто не мог помочь. Никто не мог влезть к нему в голову и навести там порядок. Никто не мог подарить стоящую идею или хотя бы героя, о котором хотелось бы писать и писать…

Где эта чертова муза, когда она так нужна?!

Мартин уже собирался вернуться домой, когда услышал звук мотора. Он замер, вслушался в забытый на эти две недели, что он жил в заброшенном поселке, звук, опять не в силах решить, хорошо это или плохо. Он бывал тут достаточно часто – идеи для целой серии книг пришли к нему среди этих многовековых елей. И никогда прежде не видел, чтобы сюда приезжал кто-то, кроме редких охотников, любящих устраивать тут ловушки, – отрезанный от мира единственным мостом поселок казался идеальным местом, чтобы загнать в ловушку запуганное животное.

Машина остановилась по другую сторону улицы и чуть левее, за поворотом. Двигатель еще работал на холостом ходу несколько секунд, и все стихло. Хлопнула дверь, мягко ударившись резиновыми вставками о корпус, по гравийке, заросшей давно засохшей травой, зашуршали шаги. Человек был один. Он не торопился, но и ничего не боялся. Такое чувство, что был уверен: он абсолютно один в этом Богом забытом месте. Второй хлопок, чуть звонче – входная деревянная дверь. Незнакомец скрылся в доме, и навалилась знакомая тишина.

Нервно сглотнув, Мартин поднял взгляд на окна второго этажа, где плясал под дыханием сквозняка огонек свечей. Надо бы подняться и потушить их, затаиться на время, пока не поймет, кто решил нарушить его покой, – если это залетные мародеры, то мало ему не покажется! И хоть мало кто знал про это место, все-таки поколений тут сменилось немало.

Осторожно поднявшись к себе на второй этаж, Мартин задул свечи, поднял закатившуюся к самой стене ручку, повертел в руках, рассматривая с обиженным выражением лица, словно это она виновата в том, что вдохновение так и не пришло, положил ее в девственно чистую тетрадь и убрал в сумку. Туда же отправились полотенце, теплая кофта, которую надевал на ночь, чтобы не замерзнуть, коробка с трубкой и жестянка табака, взятая на всякий случай книга. Он не собирался бежать, но лучше быть готовым к тому, что надо будет уехать, если вдруг сюда, как и обещали, заявятся новые хозяева, готовые переделать его отчий дом в дурацкий отель. Словно другого места нет!

***

На единственной рябине, росшей на улице из тридцати двух домов, гроздьями висели сморщенные темно-красные ягоды. Листьев уже не было, и черные, хаотично и дерзко растущие ветви изрезали вид на двухэтажный, давно окрашенный светло-серой краской дом на две семьи. От вымощенной булыжником улицы к нему вела подъездная дорожка, почти полностью заросшая сорняком и даже мелкими деревцами – природа брала свое, отстаивала вновь подвинутые когда-то границы. Крыльцо с лестницами с двух сторон располагалось прямо по центру и вело в две разные части дома – левую и правую. Краска на стенах потрескалась и облупилась, под некогда белые рамы набилось сухих листьев и сломанных ветров веточек. Крыша, выложенная бледно-зеленой черепицей и нависшая над вторым этажом, давно нуждалась в ремонте.

Если присмотреться, вглядеться в мутные из-за налета времени и грязи окна, кое-где сохранившие свой первозданный остекленный вид, то можно рассмотреть простой деревянный шкаф, одиноко стоящее рядом кресло и даже торшер под широким абажуром. Остальное скрывалось от глаз, но Грейс Дженсен помнила, что справа от этого места – где она девочкой любила читать – располагался прямоугольный добротный, сколоченный отцом обеденный стол. Стол был неказист и кое-как обработан, постоянно цеплял маму за капроновые колготы, но никто не собирался его заменять – всем нравилось собираться за завтраком или ужином, обсуждать последние новости, делиться сокровенным. Еще правее, у самой стенки, там, где тянулось длинное почти во всю стену, но узкое окно, стояли кухонные шкафы, белая газовая плита с духовкой и небольшой холодильник. Мама отлично готовила, любила по выходным баловать семью, и в доме всегда пахло свежей выпечкой или тушеным мясом, ягодным компотом или жареной рыбой.

Грейс подняла голову, словно хотела забраться на второй этаж, но ничего не увидела. Там располагались раньше две комнаты – детская с рисунками, развешанными по стенам, и родительская спальня, строгая, но уютная. Лучше всего запомнился пушистый с длинным ворсом ковер, на котором постоянно валялись игрушки, и детальки пластикового конструктора пропадали там без следа, пока не попадались под мамину или папину ногу. Было смешно смотреть, как родители скачут на одной ноге. Мама всегда смеялась, а папа еле сдерживал ругательства, заменяя их безобидными словами.

Грейс свернула направо, зашла за дом, огляделась вокруг и увидела заросший кустарником старый, почти полностью развалившийся сарай. Интересно, трехколесный велосипед еще сохранился? Хотя откуда ему там быть. После них в этом доме жила другая семья, и, возможно, не одна. Люди не задерживались здесь надолго – взрослых, работающих на компанию, содержащую поселок, отправляли сюда максимум на пару лет, отлично понимая, что в такой глуши, в таком замкнутом и отрезанном от мира пространстве легко сойти с ума. Конечно, можно было по выходным выезжать в близлежащий город, но до него приходилось добираться несколько часов, так что редко кто-то решался на такое приключение. Да и дорогу часто перемывало, что не давало выбраться отсюда несколько недель или даже месяц.

Да, взрослые могли тут сойти с ума. Но детям жилось весело.

Грейс вернулась к главному крыльцу, оглянулась на машину, припаркованную прямо на улице. Надо бы отогнать ее под навес. Не потому что кто-то приедет и увидит, а на случай дождя. Она это сделает потом – не терпелось зайти в дом.

Ничего не изменилось. Тесная прихожая и просторная гостиная, объединенная с кухней, занимали все пространство первого этажа. Прямо у входа – вбитые в стену крючки вместо вешалки и железная полка для обуви. Вытертый коврик, подставка для зонтов… И дверь, ведущая в подвал.

Стало тяжело дышать, накатило волнение. Грейс судорожно сглотнула, потрясла головой, отгоняя воспоминания, осторожно подошла к знакомой с детства двери, закрытой на тяжелый железный засов, находящийся на такой высоте, чтобы ребенок не мог дотянуться, – нечего там делать детям, среди металлических стеллажей, заставленных разным хламом, грозящим свалиться на суетливую голову. Когда была маленькой, она боялась этого подвала и спускалась туда только лишь однажды с лучшей подругой детства…

Сколько же лет прошло?!

В доме стало совсем темно – на поселок опустилась ночь, слишком ранняя из-за растущих высоких елей, окружающих территорию почти по всему периметру. Грейс запустила руку в карман, достала захваченный предусмотрительно фонарик. Луч света выбелил круг на стене, помельтешил у железного засова, закрывающего дверь в подвал, скользнул чуть вправо, нащупал выключатель.

Электричества не было.

Грейс знала, что где-то в сарае за домом стоит генератор на случай аварийного отключения света, но в темноте казалось опасным идти опять на улицу и тем более пытаться запустить махину, простоявшую без работы несколько лет. Она попробует пробраться туда завтра, но, если повезет, к вечеру следующего дня ее уже тут не будет. Она вообще не планировала оставаться даже на одну ночь, но не рассчитала, задержалась в дороге и в итоге приехала, когда уже смеркалось.

Ничего, завтра будет целый день…

В гостиной ничего не изменилось – только не было прямоугольного стола, грубо сколоченного отцом. На глаза навернулись предательские слезы – Грейс редко позволяла себе плакать, просто потому, что давно, еще в детстве, решила быть сильной после того, как они с мамой остались вдвоем.

Все изменилось. Забылись совместные завтраки и обеды, забылись разговоры по душам и веселый смех – кто-то снова наступил на потерянную в ковре детальку пластикового конструктора. Мама старалась любить дочь еще больше, чем раньше – за двоих, – но из-за этого становилось только хуже. Маленькая Грейс чувствовала, словно ее душат в объятиях, забывая дать время отдышаться. Хотя бы секунду – набрать в легкие побольше воздуха и задержать дыхание.

На второй этаж подниматься не хотелось, но и находиться рядом с наводящей ужас дверью подвала тоже. Грейс выбежала на улицу, аккуратно прикрыла за собой дверь, села в машину, отъехала под навес и опустила спинку сидения, собираясь провести ночь здесь. Пусть неудобно, зато спокойно.

Уснуть не удавалось. Одно за другим всплывали воспоминания. Какие-то нежно гладили по затянутым в хвост волосам, другие наотмашь били по лицу. Снова накатили слезы. Они текли по щекам, щекотали подбородок, скатывались по шее и затекали за воротник. Ничего, все пройдет. Все уже прошло…

***

День не задался с самого утра – в дверь постучали. На улице еще было темно, хоть часы показывали семь. Слишком рано для незваных гостей.

Олден Гронер сел на кровати, опустил косматую голову на грудь. Может быть, показалось? Может быть, это балуются деревенские мальчишки, кидая камни в чужие дворы? Или просто поднялся сильный ветер.

Опять стук. Уже громче и настойчивее. Проведя рукой по до неприличия отросшей бороде, Олден встал с кровати, натянул растянутый свитер прямо на голое тело, поморщился – шерсть кололась и щипалась. Зато не холодно. Тапки искать было некогда, и он босиком вышел в сени, где звук ударов в деревянную, дышащую на ладан дверь стал громогласным. Может, это после обильного возлияния домашнего самогона, принесенного соседом “по случаю”. По какому – он уже забыл.

На крыльце стояла худая, закутанная в вязаную шаль женщина без одной руки. Эльда. Мать того самого парнишки, которого однажды он поймал у себя на участке, ворующим спелую клубнику, неизвестно как выросшую на давно заброшенных грядках. Она была не слишком старая и даже, наверное, хорошенькая. Маленькое лицо, грязно-серые уставшие глаза, понурый рот. Да, хорошенькая. Только до отвращения грустная.

Несколько минут женщина молчала, смотрела на него округлившимися от удивления глазами, словно не ожидала, что кто-то откроет дверь. Может, ее покоробила отросшая борода, поменявшая лицо Олдена почти до неузнаваемости, прибавив десяток лет к возрасту.

Уж лучше бы молчала…

Через пару секунд придя в себя, Эльда затараторила. Сложно воспринимать хоть что-нибудь после бурной ночи с бутылкой самогона, а тут и подавно мозг отказывался складывать вроде знакомые слова в более или менее осмысленные предложения.

Олден посторонился, пропуская женщину внутрь, закрыл за ней дверь, провел на кухню. На столе стояли грязные, перепачканные жареной картошкой тарелки, валялась та самая – уже пустая – бутылка из-под самогона. Напуганный таракан сполз с вилки и пустился наутек вниз по ножке стола, чуть не застрял в щели на полу и пропал из вида где-то за раковиной.

Дико хотелось пить и завалиться обратно в кровать. Махнув пару стаканов воды залпом, Олден почувствовал себя почти сносно и, кряхтя, опустился на табурет, выкрашенный в голубой. Эльда стояла неподвижно в проходе и водила взглядом по неприбранной кухне. У нее самой, поди, всегда был порядок, но разве можно ждать такого от разменявшего седьмой десяток старика, которому не о ком заботиться. Кроме себя, конечно.

– Ну, садись. Что там у тебя? – пробурчал недовольно Олден, едва шевеля затянутыми высохшей коркой губами. В одном месте кожа лопнула, и выступила капелька соленой крови.

Сбивчивый рассказ мог уложиться в два слова: “пропал сын”, но Эльда перепрыгивала с одного на другое, сбивалась, начинала хватать ртом воздух, вдруг надолго зависала, глядела в окно – в надежде, что вдалеке появится знакомая долговязая фигура.

Мальчишка убежал куда-то вчера, с самого утра, и до сих пор не вернулся. Такое бывало часто. Деревенские пацаны никогда не сидели на месте, пропускали уроки в неизвестно как выжившей в нынешних условиях школе, шатались по дороге, срывались в город или в другие близлежащие деревни. Что угодно, только бы хоть на пару часов вырваться из застывшего во времени места.

Но сегодня все было по-другому – так утверждала переполошенная мать.

Сын убежал с самого утра в сторону заброшенного поселка. Не взял с собой ничего из еды, забыл надеть куртку потеплее, проигнорировал связанную кое-как в прошлом году матерью шапку, а ведь скоро обещают похолодание! Но тревожило даже не это, а то, что прямо перед этим практически одна за другой в сторону поселка проехали несколько машин. Сколько? Эльда не считала. Две, может быть, три. Может и больше, но она обычно спит достаточно крепко, чтобы проснуться из-за шороха шин по разбитому асфальту.

С тех пор Юэль не вернулся. И машины – тоже. Одному Богу известно…

Дальше начались предположения, причем самые ужасные, какие просто не могут произойти в реальности. Хотя Олден Гронер повидал всякое! Он точно знал, сколько в людях скрытой тьмы, и сколько в этом мире случайностей, которые легко принять за провидение самой судьбы. Или злую шутку Создателя.

Но в Создателя Олден не верил. Зато верил в то, что никогда не простит себе, если не попытается помочь встревоженной матери. Все-таки она достаточно хорошенькая…

Давно устаревший мотоцикл, верно служивший лет двадцать, был на ходу и даже полностью заправлен. На всякий случай. Олден выпроводил гостью из дома, попросил не переживать, хотя прекрасно знал, что это невозможно. Много вещей брать не стал: покидал в рюкзак несколько коробков спичек, пару свечей, теплый свитер, фонарик. За пояс джинсов засунул пистолет с полной обоймой патронов. На всякий случай взял и сотовый телефон – самый простой, кнопочный, – но вряд ли он поможет там, где не берет мобильная связь.

Старик уже выходил из дома, когда во двор опять влетела Эльда. Олден было облегченно вздохнул и даже чуть-чуть расстроился, так как подумал, что проклятый мальчишка нашелся, но, оказалось, заботливая женщина принесла пакет с бутербродами. Он давно не ел настоящий домашний хлеб, поэтому принял подношение с угрюмой благодарностью.

До цели около трех часов. Если размыло дорогу – то время может растянуться на все пять. Олден торопился, чтобы успеть в поселок засветло. Поиски можно начать завтра, с самого утра, переночевать в одном из домиков, оставшихся во вполне пригодном для жилья состоянии. Ну а когда найдет… Мало тому не покажется! Хотя, если честно признаться, его больше интересовали люди, с какой-то неведомой целью вдруг решившие наведаться в заброшенное Богом и людьми место, где никто не жил последние лет десять или около того.

Неужели прошло столько времени?

Пальцы в плотных кожаных перчатках зажали рычаг газа, мотоцикл взревел. Из выхлопной трубы вырвалось белое облако. Приключение начинается!

***

Небольшой поселок всего на тридцать два дома всполошился, проснулся ото сна протяженностью в девять с хвостиком лет. Но разбудил его не приезд незнакомцев, не клокотание автомобильных двигателей, не рев мотоцикла.

Поселок проснулся от женского крика, раздавшегося поздним утром на следующий же день, когда все двенадцать человек прибыли на место назначения. С многовековых елей вспорхнула стайка птиц. Внезапно налетел порыв ветра, качнул макушки деревьев.

Первый труп нашли в доме номер семнадцать.

Шею стягивала веревка. Под ней виднелись синяки и кровоподтеки. Глаза открыты, чуть вытаращены. Стеклянный взгляд устремлен перед собой, и кажется, человек смотрит на что-то удивительно прекрасное.

Это зрелище захватывает, не дает отвести глаз. Но если пересилить себя и оглядеться, рядом с телом можно заметить небольшую, всего в несколько сантиметров, деревянную палочку с выгравированным на ней именем жертвы.