Ксения Хиж
Письмо из прошлого
Глава 5. Снова одна
Маша лежала и смотрела в потолок – серый с желтыми разводами. Хотелось думать о Максиме, возможно даже мечтать о чем-то запретном и неизведанном, но очень приятном, теплой волной разливающимся по телу, но она не могла себе этого позволить. В голове крутились мысли о матери и отце. Что же сделалось с ними всего за несколько последних лет? Неужели ничего уже не вернуть и не исправить?..
Сейчас она все чаще вспоминала свой светлый и теплый дом, которым когда-то была их квартира, уютную кухню, на которой мама всегда что-то готовила; отца, заботливо проверяющего ее уроки. А потом все изменилось, словно погрузившись во мрак. Мама перестала улыбаться и пропадала на работе сутками, отец стал задерживаться и приходил уже темной ночью. Их кухня, когда-то теплая и уютная, превратилась в серую комнату со старым столом и такими же стульями, занавески с окна исчезли, а клеенчатая скатерть, когда-то менявшаяся на новую каждый месяц, казалось, приросла к столу, потеряв былой цвет, и теперь слепила тонкими порезами от ножа.
Отец вернулся только к утру. Быстрыми тяжелыми шагами прошел в свою комнату и тут же захлопнул за собой дверь. Маша села на кровати, сжала в руках розового плюшевого зайца, замерла, прислушиваясь. Тишина.
– Пап? Как мама?
Молчание. Она опустила на ледяной пол босые ноги. Из большой комнаты послышался звон посуды. Она подошла к двери, дернула за ручку – закрыто?
– Пап, как дела? Открой дверь.
– Маш, ты чего не спишь?
– Да как тут уснешь. Ты чего закрылся?
– Иди, Машка, погуляй.
– Как это погуляй, пап? Что с мамой? – Она сглотнула подступивший к горлу ком. В груди заполыхало пожарище, забилась горящим мотыльком тревога. – Открой дверь!
Она с силой ударила ладонью по двери и тут же затрясла рукой от боли. Осела на пол. Из глаз брызнули горькие слезы обиды, как бывало в детстве, когда она, заигравшись, падала на асфальт и разбивала колени. Вот и сейчас она падала, летела в пропасть, только разбивались сейчас не ее коленки, а целая жизнь.
– Мамочка! – Маша размазала слезы по лицу, повернулась к закрытой двери большой комнаты. – Папа, скажи, что с ней?
– Она больна.
– Да открой же ты дверь! – голос зазвенел в беспомощном крике.
Снова удар тонкой ладошки и снова боль. Дверь вдруг распахнулась. Отец посмотрел на нее сверху, пошатнулся, оттянул и без того растянутую тельняшку, сделал глоток водки прямо из горла бутылки.
– А все из-за вашей водки! – Маша, отчаянным зверем, бросилась к отцу, попыталась отнять ненавистную бутылку, но отец был выше и сильнее. Он увернулся, отталкивая ее от себя. Маша упала на разложенный еще матерью диван и вцепилась зубами в подушку.
– Я хочу, чтобы она была дома!
– Я тоже хочу. – Отец сел рядом.
– Что ты молчишь? – она со злостью схватила подушку и бросила ее в дальний угол комнаты, чуть не сбив вазу на тумбочке, та закачалась, но все же устояла на месте. Маша на мгновение затихла, замерла, а потом разрыдалась с новой силой – это была любимая ваза ее матери.
Внутри все отмирало и вновь закипало, и она не знала, куда деть эту злость. Она бы, наверняка, успокоилась в заботливых объятиях отца, но он продолжал безучастно сидеть. Обида еще больше обожгла все внутри.
– Когда я смогу увидеть ее?
Отец неопределённо пожал плечами, проронил, отмахиваясь:
– Может, в конце неделе съездим.
– А завтра?
– Нет.
– А когда?
– Я же сказал на неделе. – Отец обхватил голову руками, закачался из стороны в сторону. – Завтра у нее операция, а потом мы съездим к ней.
– Что за операция? – Маша нахмурилась. – Что у нее за болезнь? Почему я ничего не знаю?!
– Мама не хотела тебя расстраивать.
Маша вдруг засмеялась, развела руки в стороны:
– Расстраивать?!
– Да, – отец даже не посмотрел на нее, словно только у него болел близкий человек.
– А тем, что вы превращаетесь в пьяниц, вы меня не расстраиваете?
Отец молчал, словно и, не слушая ее.
– Вам нет до меня никакого дела!
Снова тишина в ответ.
– Так ведь, да?
Она замерла, ожидая, что он обнимет ее, и ее страхи отступят. Молчание. Дым от сигареты и стук собственного сердца.
– Ненавижу вас! – Маша бросилась к дверям, быстро обулась в рваные кроссовки, на секунду замерла, прислушиваясь, но отец никак не отреагировал.
Снова двор, залитый утренним солнечным светом, лужи, оставленные ночным дождем, проспект, киоск, остановка – ноги сами привели ее сюда. Маша прошмыгнула мимо людей, ожидавших в столь ранний час, рейсовый автобус и уселась на скамейку в самом углу остановки, невольно посмотрела в огромную клетчатую сумку, стоявшую рядом, из которой толстая женщина с ярко красной помадой на губах доставала кулек семечек. Смотрела на чужую сумку невидящим взглядом и думала о своем: конечно же, она не ненавидит его, родного отца. Сказала сгоряча, а точнее – с горя. Ее ненависть не к нему, а к его образу жизни. Она протестует не против него, а против его равнодушия. Равнодушия по отношению к ней, его единственной дочери, равнодушия по отношению к жизни, к будущему. Если хотя бы к не к своему, то к ее.
– Чего?! – раздался над ухом недовольный голос, и она вздрогнула, возвращаясь в реальность. – Чего говорю тебе, попрошайка?
Маша открыла рот, захватала как немая рыба ртом воздух. Незнакомая дама одарила ее брезгливым взглядом.
– Нет у меня ничего! Можешь даже не заглядывать мне в сумку.
– Вы что? – Маша удивленно выгнула брови. – Я не попрошайка, мне ничего не надо.
– Ага! Как же. – Женщина взяла горсть семечек и снова завязала пакет на узелок, спрятав его в недрах сумки. – Глаза то вон, какие большие, в сумку смотришь. Так отвлекись на секунду, а ты и сопрешь или вещи или кошелек. Знаем мы таких, видали.
– Вы с ума сошли? Я просто задумалась.
– Я тебе сойду сейчас! – Дама ощетинилась. – Огрызается еще, соплячка! А ну пошла! А то быстро на тебя ментов вызвоню.
Пришлось встать и попятиться от неадекватной особы. Как назло подтянулись и другие ожидающие автобус и все, как сговорившись, уставились на нее. Что только не отражалось в их глазах – от пресловутого презрения и брезгливости, до сочувствия и неодобрения – и куда только родители смотрят?.. И надо же – судят исключительно по внешнему виду.
Маша остановилась за остановкой, прикрыла глаза. Мысли заметались в голове стаей птиц, внутри – боль и опустошение. Почему все так? Она все ждала, что жизнь наладится, заиграет красками ярче и слаще. Вроде бы и начало было положено, вот хоть бы этим голубым свитером, что яркой кляксой ворвался в ее серую жизнь, но счастье – скоротечно. Права была мама.
Маша всхлипнула – мамочка только живи и будь здорова! Остальное не важно!
Она открыла глаза, когда закряхтел и пшыкнул автобус, остановка опустела и белый икарус, тяжело пыхтя, поехал в сторону центра. Вернулась на лавочку. Села в угол остановки.
– Да мы на дачу, на шашлыки! – услышала она совсем близко довольный крик Надьки и вздрогнула. Час от часу не легче. Следом за голосом, появилась она сама, в ярко красном спортивном костюме и красной же помадой на губах, все с теми же подругами.
– Ты здесь ночевала что ли? – засмеялась Надька, заметив Машу и направилась к ней.
Маша выдохнула.
– Как бродяжка бездомная! – девушка демонстративно поставила свою ногу в новом белоснежном кроссовке на скамейку рядом с Машей.
– Я не бродяжка. – Огрызнулась Маша, машинально поправляя волосы и оттягивая свитер.
– А кто ты? – с вызовом спросила Надя, и глаза ее заблестели азартным огнем.
– Я человек, такой же, как и ты.
– Не-не-не, ты себя и меня не сравнивай, бомжиха!
– Я не бомжиха! Почему ты судишь о людях по их одежде и внешнему виду? Нет у меня сейчас возможности выглядеть модно, но это же не означает, что я не могу нормально общаться. Не оскорбляй меня!
Надежда обескураженно хмыкнула. Свита за ее спиной замолчала, ожидая ответа.
– Еще раз сравнишь себя и нас, – процедила она сквозь зубы, – получишь по своей грязной морде, поняла?
Надька замахнулась и Маша, сдавшись, зажмурилась. Девицы засмеялись. Ее страх привел их в восторг. Конечно, когда ты сам слаб, лучшее средство – унижение соперника. Слов не хватило, в ход пошли кулаки.
Заскрипел старенький желтый икарус. Маша распахнула глаза, услышав отдаляющиеся шаги. В этом мире все думают только о себе, и никому нет дела до чужой жизни, с горечью подумала она и уронила голову.
Последующие дни проходили как в тумане. Отец постоянно пил и не обращал на нее никакого внимания, почти не разговаривал с ней, и все чаще в их доме появлялись посторонние люди, такие же пьяные как отец, и такие же безучастные к жизни. Маша, почти не выходившая из дома, молча, наблюдала за бесконечной вереницей пьяных гостей, устав от их пьяных разговоров, уходила в свою комнату, запиралась на шпингалет и лежала, свернувшись клубком на кровати. Смотрела в пустоту и ждала маму. Как же она сильно любила ее, как дорожила этой светловолосой женщиной, вмиг потерявшей интерес к жизни. Воспоминания о вчерашней мимолетной их встречи в больнице, больно обожгли лицо горячими слезами. Мать, под воздействием сильнодействующих лекарств никого не узнавала, почти не разговаривала и только единожды слегка сжала ладонь, в которой была хрупкая рука ее дочери. Мама…что может быть дороже.
В таком мучительном непонимании происходящего прошла неделя и в последнее воскресенье лета Маше сообщили, что матери не стало. Сообщили ей это известие пьяные гости отца, которых она встретила, едва переступив порог квартиры. Она остановилась посреди коридора, с замиранием сердца слушая дикий, не знакомый до этого рев отца, доносившийся с кухни. Как Маша бежала из дома она не помнила, как мокла под проливным дождем – не ощущала, очнулась только, когда совсем замерзла и промокла, и когда сил кричать больше не было. Голос охрип, взгляд потускнел, потерял искру жизни, потухла ее душа, когда-то рожденная в теплых ласковых руках матери.
Холодный ветер хлестал по лицу, впрочем, как и сама жизнь – холодная и серая, непроглядно черная. Маша зажмурила глаза, подняла их к небу, вновь начинался дождь. Вот и отлично, пусть льет, пусть смоет всю боль и грязь, что приклеилась к ней, словно вторая кожа.
– Мама! – она упала на колени, тут же потонув в липкой грязи. – Мам!
Идущая впереди женщина испуганно обернулась, поспешила к ней. Дождь, словно желая не просто вымочить, а стереть её с этого клочка земли, с остервенением бил по лицу, путал волосы, заливал ледяные ручьи за промокший до последней нитки голубой свитер.
– Девушка, что с вами? – женщина склонилась над ней, и дождь на мгновение прекратился – огромный зонт защитил ее. – Поднимайся, заболеешь ведь.
– Нет! – Маша ударила незнакомку по руке, закричала что-то совсем не разборчивое.
– Да ты пьяная что ли? – женщина брезгливо одернула руку, из-за ливня она не видела заплаканного лица Маши, ее слез, льющихся потоком, не хуже дождя. – Вот где твоя мать? Куда она только смотрит? Стыдоба-то, какая!
– А-а-а…
– Какой позор!
Маша сидела прямо в луже, уронив голову и руки, раскачивалась из стороны в сторону, словно китайский болванчик, и видела только удаляющиеся ноги в черных брюках, слышала только свои горькие всхлипы.
Тьма обступила со всех сторон. Гулкая и шуршащая, иногда разбавляемая чьими-то тихими и тяжелыми шагами, но затем снова гул и шорох и снова шаги. А потом вдруг тишина и непроглядная мгла поглотили ее. Сумрак и тишина, лишь изредка – тихий голос, врывающийся в ее сознание теплым вихрем – то была колыбельная, что в детстве напевала мама. Маша слышала знакомый и любимый голос, улыбалась, и становилось так тепло, что хотелось нежиться в этой любви бесконечно. Но голос пропадал, издалека доносились звуки шагов и грохот посуды, музыка печальная и скорбная, плач, а потом снова божественный свет озарял лицо, и приходила петь мама. А в один из таких дней мать махнула ей рукой, словно прощаясь, и Маша вздрогнула, приходя в себя.
Она с трудом повернула тяжелую голову, облизнула пересохшие губы, открыла глаза. Напротив, на старом табурете кто-то сидел, а сама она лежала под пледом в своей постели. Голова трещала по швам, все тело бил мелкий озноб.
– Кто вы? – Маша отшатнулась к стене, когда зрение окончательно вернулось и она увидела незнакомого мужчину с сигаретой в зубах.
– Почему не в школе? – спросил тот и выпустил колечко едкого дыма к потолку.
У незнакомца был хриплый прокуренный голос, пропитое лицо, заросшее бородой, торчащие во все стороны рыжие усы и блеклые рыбьи глаза.
– Я тебя спрашиваю, отвечай!
– Кто вы? – Маша подтянула колени к груди, потрясла головой, пытаясь сбросить с себя наваждение. – Что вы делаете в моей комнате? Уходите отсюда!
– Ишь, какая дерзкая! – мужик усмехнулся и скинул пепел на палас, обернулся на скрип двери. – О, Мишка!
– Пап! – Маша обернулась на вошедшего в комнату отца.
– Мишка, а почему дочь твоя такая не воспитанная, а?
– Давай, Петрович, выйди отсюда, не мешай Маше отдыхать, она болеет.
– Пап! – Маша попыталась встать, но головокружение снова припечатало к постели. – Кто это?
– Это мой друг, Машенька. – Отец склонился над ней, обдав стойким перегаром, поправил плед. – Лежи, Маша, ты еще слаба, целую неделю жар мучил.
Отец подтолкнул своего товарища к выходу из комнаты, и они оба, пошатываясь от алкогольного тумана, вышли.
– Пап! – Маша села на постели. – Пап!
Но отец закрыл за собой дверь. Маша на минуту прикрыла глаза, голова действительно кружилась, и казалось, весила тонну. Она не без труда свесила ноги, поставила их на холодный пол. Чтобы подняться пришлось приложить немало усилий. Пошатываясь, почти дошла до двери, но остановилась, пытаясь удержать равновесие. Открыла дверь своей комнаты как раз в тот момент, когда входная дверь закрывалась – приятели ее отца уходили. Она облегченно вздохнула, хотелось поговорить с отцом без лишних ушей и глаз. Она, все также пошатываясь, прошла по темному коридору к кухне и, прежде чем переступить порог, осторожно заглянула.
На кухне еле слышно играл магнитофон, из динамика мужской голос просил утолить его печали, настойчиво звал некую Натали. Маша хмыкнула, поморщилась от удара в висок. А головная боль оказывается действительно – боль. Повсюду пустые бутылки из-под водки, валяется кусками уже зачерствелый хлеб. Отец сидит у открытого окна и курит. Маша сделала шаг и только сейчас заметила фотографию матери, перевязанную черной лентой, стоявшую на столе, посреди объедков и пустых рюмок.
Тупая боль разлилась по слабому телу, наполнила невыносимой тяжестью, пропитав ее, словно губку. Захотелось закричать, завыть воем, но из горла вырвался лишь беспомощный стон.
Отец обернулся, замер с поднесенной ко рту сигаретой.
– Маш, зачем ты поднялась?
Она осела на стул, не отрывая взгляда от фотографии.
– Папа, а где она сейчас?
– Машка, ну что ты такое говоришь? – отец вздрогнул, посмотрел на нее сквозь пелену своих некогда голубых глаз. – Она на небе, Маш.
– В больнице еще?
– Маша? – взгляд сердитый. – Услышь меня.
– Скажи, что в больнице.
– Нет. – Еле слышный шепот отца прополз по коже, точно змея, оставляя ядовито горький осадок.
Машу передернуло. Она сжала губы до синевы, обхватила голову руками. Она все летела в эту пропасть, открытую пасть которой она видела в день, когда мать увезли. Все летела и никак не могла разбиться.
– Неужели и похоронили уже?
Молчание. Кивок.
– Как?! – Маша как раненый зверь метнулась к двери, обратно, прикусила губы. – Как же так?
С силой ударила ладонью по столу, смахивая пустую посуду и закричала что было сил. Отец поморщился, затягиваясь ядовитым дымом. Она осела на грязный липкий пол, истоптанный чужими ногами, и зарыдала, обхватив голову руками, вцепилась себе же в волосы, с силой дернула их на себя, но от горя ничего не почувствовала. Кто-то прошел мимо, слегка толкнув ее, загремела посуда. Маша открыла глаза – несколько незнакомых женщин уже сидели за столом и наливали себе и отцу водки.
– Кто вы? – Маша поднялась на ноги.
– Помянуть надо. – Сказала одна из них, громко икнула, обратилась к отцу: – Дочь твоя?
Отец кивнул, опрокинул в себя содержимое граненого стакана. Маша, рывком дикого зверя смахнула одну из наполненных рюмок со стола.
– Он не будет больше пить, пошли вон отсюда!
– С ума сошла? – прошелестела одна из незнакомок, толстая и рыжая, в растянутой кофте и спортивных штанах. – Мы Аньку поминаем, уйди отсюда!
– Сама пошла! – Маша бросилась на нее, но вторая больно дернула за руку, выпихнула в коридор.
– Папа!
Отец поморщился, не отрывая взгляд от черного пола.
Глава 6. Здравствуй, учеба!
На учебу Маша пришла через две недели после начала занятий. Вся группа уже знала причину ее отсутствия и поэтому лишних вопросов никто не задавал. Никто не издевался и не смеялся над ней, как бывало прежде, даже ненавистная Надька и та одаривала ее сочувствующими взглядами.
К занятиям она так и не подготовилась. О новом платье и речи не шло и Маша, сидя за партой то и дело старательно натягивала свой старый сарафан на оголенные и острые от худобы колени.
– Ты вся светишься. – Галина догнала ее в коридоре, когда началась перемена. – Как ты?
– Свечусь. – Маша хмыкнула, приятно вдохнула доносящийся со столовой запах – пирожки с картошкой по десять рублей за штуку были вкусными. – Святая я что ли, чтобы светиться?
– От худобы светишься, дура! – Пшыкнула Галя. – Доходяга, кошмар блин, кожа да кости, что батя вообще не кормит?
– Кормит. – Маша запрыгнула на подоконник, расправила полы сарафана, усаживаясь, вспомнила вчерашний ужин из консервной сайры, слипшихся макарон и черного хлеба. Имелась дома еще колбаса, но внешний вид и запах Машу не радовал, поэтому обошлось без нее. – Скоро должна бабка приехать.
– У тебя есть бабушка? – Галюня нахмурила свои крашеные черным карандашом брови. – Никогда не слышала о твоей бабке.
– А у меня ее и нет. – Маша спрыгнула с подоконника, оказавшегося слишком холодным. – Двоюродная какая-то, не знаю, как отец ее вызвонил и зачем. Слушай, а деньги у тебя есть?
– За пирожками? – быстро сообразила подруга.
– За ними.
– Есть немного. – Галина задумалась, поджав губы, затем махнула рукой. – Ладно, идем, угощу тебя по старой дружбе.
Они спустились на первый этаж, зашли в столовую, и пока Галя стояла в очереди за пирожками, Маша села за стол у открытого настежь окна. Дожди прекратились, наступило бабье лето. Солнце грело в своих последних жарких лучах всех желающих, птицы пели, и захотелось вдруг туда, на улицу, гулять не спеша по дороге, вдыхая запах осени.
– Чего ты улыбаешься? – спросила Галя, присаживаясь на соседний стул. – Держи.
Она протянула Маше сверток с двумя пирожками, горячими и вкусными до одурения.
– Хочу на улицу. Бродить и чтобы никто не трогал. – Маша откусила кусочек, зажмурилась от удовольствия. Вот он, момент наслаждения и счастья. Мимолетного, обыденного, но все же счастья – главное, не упустить его. – А, может, уйдем?
Галя удивленно фыркнула. Уж что-то, а прогуливать занятия обычно в их дуэте предлагала не Маша.
– Ты серьезно? Ты и так пропустила много. – Она задумчиво посмотрела в окно, из которого дул теплый ветер, поправила рукой воротник красной рубашки и вдруг хлопнула ладонью по столу.
Маша довольно хмыкнула – озорной блеск в глазах Галюни, как правило, не предвещал ничего приличного.
– Недолго же тебя пришлось уговаривать. – Маша доела последний пирожок, подумав, что съела бы еще парочку и взяла в руки свою замшевую сумку. – Идем?
– У меня есть отличный план! – ехидно засмеялась подруга, хватая ее за руку.
– В каком смысле?
– Во всех! – Галя засмеялась. – Но сначала, перейдем к действиям. Ты как на счет поездки на дачу?
Маша задумалась.
– Если хочешь, иди, предупреди отца, что с ночевкой, потому что я планирую напроситься поехать со Славиком. Они, конечно, собирались чисто мужской компанией, но я тоже хочу! Тем более что и ты согласна.
– Я еще не согласилась.
Галя остановилась на крыльце училища, удивленно посмотрела на нее:
– Ты себя со стороны слышишь? – Она недовольно цокнула, скрутила губы трубочкой, собираясь обидеться.
– Хорошо, – Маша прижала сумку к груди. – Только скажу отцу, а то вдруг потеряет.
Подруги кивнули друг другу и разошлись в разные стороны, договорившись встретиться у Галькиной общаги в четыре часа дня. В том что, отец кинется ее искать, Маша, конечно, сомневалась, но домой зайти все же решила, чтобы переодеться.
Она вбежала в свой подъезд, подошла к двери абсолютно уверенная в том, что отца нет дома, но дверь оказалась открыта настежь. Маша остановилась, прислушалась – тишина. Отец должен быть на работе, а если даже представить, что в квартире побывали воры, то неудивительно, что они бежали, даже не прикрыв за собой дверь. Такой бедности и запустенья, они, наверное, давно не видели. Маша прыснула от смеха и зашла в квартиру, на кухне послышалось движение. Сердце ушло в пятки. Она вытянула шею, пытаясь хоть одним глазком заглянуть в кухню и какое же было ее удивление, когда она увидела отца, с утра уже распивавшего крепкие напитки.
Маша безвольно опустила руки, так же безропотным зверем замерла душа, и сердце замерло, окатив волной разочарования.
– Пап, ты, что на работу больше не ходишь?
– Нет. – Отец, казалось, нисколько не удивился столь раннему ее появлению дома, безмятежно продолжил курить, потупив взгляд.
Маша бросила в угол коридора свою сумку, прошла на кухню, села напротив.
– Почему?
– Не хожу.
– Почему, пап? – Она дотронулась до его плеча. – Тебя что уволили?
– Не знаю, может быть.
– Но как же так, пап? Как мы жить то будем?
– А зачем жить, Маш?
– Что? – Маша нахмурилась, стараясь не расплакаться. – Что ты такое говоришь?
– Мамки нет и жизни нет теперь.
Он снова налил в стакан водки, залпом выпил, даже не поморщившись.
– А как же я?! – из глаз все-таки брызнули соленые слезы.
– А тебе учиться, дочка, надо, чтобы стать человеком. Профессия, нужна, понимаешь?
– Я-то понимаю. – Маша попыталась заглянуть отцу в глаза. – А ты это понимаешь? Как я одна буду без тебя?
Отец отчего-то вдруг нахмурился, сдвинул поседевшие брови к переносице, сказал со злобой:
– Понимаешь?! Тогда почему не на учебе? Опять прогуливаешь?!
– Но пап?!
– Что? – он ударил кулаком по столу. – Вот я возьмусь за тебя!
– Ага, возьмись! Поздно воспитывать, па!
Отец что-то бормотал на кухне, до нее доносились обрывки фраз. Маша легла в кровать, свернулась клубком, укрылась с головой одеялом. Как дальше жить? Как становится сильной? С чего начать и откуда брать эти силы, которых нет?.. И чего она теперь хочет? Утром она хотела идти по улице и дышать свежим воздухом, но ноги принесли ее домой. Но и дома находится, нет никаких сил, слишком много грусти и боли живет в этих стенах…
Она мотнула головой, отгоняя прочь невеселые мысли. «Надо учиться, чтобы стать человеком» – пронеслись в голове слова отца, и Маша кивнула, разбрасывая на подушке свои непослушные волосы.
С профессией – ты уже человек…
Решено, подумала она, засыпая, больше никаких прогулов, а только полное погружение в учебу и через год поступление в институт.
– Ты что спишь?
Маша вздрогнула и открыла глаза. Подруга в новых джинсах и розовом свитере топталась на пороге ее комнаты.
– Ой, а сколько времени? – Маша села, потерла ладонью закружившуюся от резкого подъема голову. – Я уснула.
– Да я вижу! – буркнула Галина и бросила в неё небольшой пакет. – Пять часов уже. Я тебя ждала у своего дома – тебя нет, пришлось самой идти.
– Извини, уснула. – Маша поднялась с кровати. – А что это?
– Примерь, может тебе как раз будет. – Галя прошла к окну, отодвинула штору, уселась на подоконник, вставила в рот сигарету.
– А что это? – Маша с интересом заглянула внутрь пакета. – Джинсы?
– Мне малы на пышном месте, – Галина усмехнулась. – А тебе, плоской доске, в самый раз будет!
– Не такая я уж и плоская, – отозвалась Маша, уже натягивая джинсы. Те и вправду легли по фигуре, обтянув ее округлые бедра словно вторая кожа. – Супер, мне как раз в пору.
– Я так и знала. Бери, дарю! – Подруга сделала жест рукой и, сощурившись, продолжила: – Тем более что на даче твой ненаглядный Макс будет.
Как? – Маша выронила пакет из рук, физически ощутила, как сердце уходит в пятки.
– Ну, он вообще-то общается с моим Славкой, что ты удивляешься? – Галя выпустила тонкую полоску дыма под потолок. – Не рада, что ли?
– Рада. – Маша облизнула пересохшие губы, стянула джинсы и отбросила их на кровать, заходила по комнате в одних белых трусиках, то и дело, бросая взгляд на свое отражение в зеркале. Какие ноги у нее длинные и талия тонкая и бугорки груди под тонкой майкой выпирают призывно – кажется, грудь даже набухла от одного только его имени. – Толку только от этой радости?
– Ой, ну ты как маленькая! – Галя заговорщицки спрыгнула с подоконника, подошла к ней. – Он, конечно, тебе не пара, вернее, ты ему, но время то провести с ним можно. Пора уже. И отвлечься тебе не помешает.
– Что ты имеешь в виду? – Маша не стала рассказывать ей о том, что они и так периодически пересекаются и всегда она выставляется перед ним полной дурой.
– Хотя он такой симпатичный, что уж тут скрывать – студент – отличник техникума, спортсмен! По нему все девки сохнут, только и слышу – Макс, Макс…
– Я знаю и что? – почти истерично спросила Маша.
Галька нахмурилась:
– Ну да, совсем вы разные. – Она села на кровать. – Я сначала подумала, что неплохо было бы тебе с ним повстречаться, пора уже взрослеть, но наврятли он на тебя клюнет.
– Спасибо. – Фыркнула Маша и так это понимавшая. Она ему не пара, да еще и маленькая, как он не раз уже говорил. А у нее ведь первая любовь случилась. И именно к нему.
Маша закрыла глаза, мысленно досчитала до десяти. Ну, уж нет. Дома она не останется. Она вновь натянула джинсы, метнулась к шкафу, повернулась к зеркалу, снова окинула себя взглядом – в новых светлых джинсах она выглядела потрясающе! А еще этот свитер небесного цвета, и волосы слегка распустить…
– Что ты там себе под нос шепчешь? Восхищаешься собой? – подруга прыснула от смеха.
– А что? – Маша улыбнулась. – Не так уж я и плоха.
– А ты что сомневалась? – Галя выгнула накрашенные брови, сказала с восхищением: – Высокая, стройная! Рост модельный! Рот до ушей! У тебя же улыбка просто космос! Как у той, как ее… – Галя обхватила голову руками, вскрикнула, вспомнив: – Как у Джулии Робертс из Красотки! Уверенности бы тебе больше и наглости!
Маша пожала худыми плечами:
– Скажешь тоже. А за джинсы спасибо тебе, моя фея.
Галюня ни на секунду не замолкала, заглушала своей болтовней грохот электрички. Маша, больше из вежливости кивала головой, совсем не вслушиваясь в ее слова. Все мысли были заняты встречей с Максимом. Она ощущала волнение, дрожь в коленях, легкое возбуждение и страх.
– Долго еще? – спросила она нетерпеливо. За окном мелькал местами уже пожелтевший лес, навевающий тоску. А на даче, наверное, гитара, шашлыки…
– Минут сорок еще.
– А ребята в курсе, что мы едем?
– Не знаю, – подруга пожала плечами. – Главное, что Славик знает, на остальных мне плевать.
Маша поджала губы, подумав, что ей плевать как раз на Славика, от которого жутко устаешь, потому, как его рот ни на секунду не закрывается, впрочем, как и у Гали. Нашли друг друга.
– А кто ты говоришь, там еще будет?
Галюня взяла из маленькой дорожной сумки с немецкими логотипами горсть семечек, закинула пару штук в рот:
– Славка мой, его брат Андрей, твой Максим. – Галка засмеялась. – Хотя какой он твой! И еще кто-то вроде, не знаю точно.
– Ясно. – Маша вновь почувствовала, как затрепыхалось сердце и с улыбкой на лице, зажмурила глаза, прикасаясь лбом к стеклу.
Вот, что значит, любовь, подумала она и как наяву ощутила аромат его духов. Пришлось даже распахнуть глаза. Электричка замедляла ход. К выходу потянулись тетки с клетчатыми сумками – челночницы, таскающие на городской рынок шмотки.
– Хватит мечтать! – толкнула ее в бок Галя. – Приехали!
От станции до дачи несколько сот метров. Не дошли, а добежали! Еще за пару домов, услышали звуки музыки и смех – мужской и женский.
Маша сглотнула ком, подкатившийся к горлу, остановилась посреди аллеи.
– Я не пойду.
– Почему?
– Там какие-то девицы!
Галина недовольно фыркнула, развернулась и зашагала к дому.
– Остановись! – крикнула Маша. – Ты что знала про девок и не сказала?
– Пойдем, а?
– Почему ты не сказала мне?
– Потому что! – отозвалась подруга, нервно поправляя закрученные волнами волосы. – Можно подумать, я тебя не знаю? Ты бы тогда точно никуда не поехала!
– Может и поехала, но успела морально подготовиться.
– К чему? – крикнула Галя, теряя терпение. – Какая разница кто здесь еще? Мы приехали шашлыки есть, и веселиться, к тому же Славик разрешил.
Маша посмотрела себе под ноги, тяжело вздохнула – от окрыленного настроя не осталось и следа.
– Это все из-за навязанных тебе комплексов. Ты уверена, что хуже всех. А это не так. Ты не глупая, Машка и при том симпатичная, в отличие от тех, кто тебя травит. Забудь. По крайней мере сегодня. Прошу тебя! Давай, выше голову и пойдем! – Галя подошла, взяла ее под руку. – Как себя подашь, так и оценят, запомни.
Галюня вздернула вверх подбородок, потянула Машу за собой. Наглости и смелости ей было не занимать, может оттого и общалась она исключительно со студентами универов, одногодок же своих и в упор не замечала. И держалась она всегда по-королевски, даже в школе ей никто не осмеливался сказать гадость.
– Да иду я, иду. – Обреченно выдохнула Маша.
Они вошли во двор, где напротив крыльца, у мангальной зоны, сидел Славик со своими друзьями.
– Ой, кто приехал! – засмеялся тот и раскинув руки в стороны направился к ним.
Галюня, с криками бросилась ему на шею, а Маша, прошла к дачной качели, кротко кивнув присутствующим. Она успела заметить, как удивился Максим ее приезду, но самое главное, она прекрасно видела тощую блондинку, сидевшую у него на коленях.
Маша зажмурилась сильно-сильно. И зачем она только согласилась?..
Блондинку все называли ласково – Танечка. Маша кивнула ей головой, знакомясь, отвернулась – видеть ее невыносимо. Та, наконец, отлипла от Макса и направилась в сторону дома. Парень посмотрел на Машу, и она торопливо отвела взгляд.
Макс усмехнулся. Вот уж не ожидал, так не ожидал…
Девчонка сидела на подвесной деревянной качели. Их разделяло несколько метров, и он успел заметить и ее недовольно-ревнивый взгляд и смущение, что сменило ревность и залило пунцовой краской ее смазливое лицо. Она под его колким взглядом упрямо продолжала смотреть себе под ноги и медленно раскачивалась, отталкиваясь от земли длинными и худыми, точно спички, ногами.
Он поднял взгляд выше – под голубым свитером небольшими бугорками выделялась грудь, еще выше и их взгляды встретились. Максим усмехнулся, подмигнув ей. Маша же, грозно сверкнув карими глазами, отвернулась, вздернув вверх подбородок. Он засмеялся специально громко, она что-то прошептала себе под нос, но на него не посмотрела.
