Ксения Гранд
Калиго: лицо холода
– Владыка семь ветер, – продолжает рассказ саалл, – мочь меняться, как хочет, чтоб добиться желаемый. Вы никогда не видеть он, если он того не хотеть. Говорить, что человек сходить с ума от один прикосновение Повелитель или шепот. Кто потревожить его дом, никогда не найти дорогу в свой.
– И зачем ему это? – чешет рыжий затылок Элиот. – Ну там, путать людей и все такое?
– Все просто: ирре мале вёй саль финья.
Кэт с Ивейн встречаются взглядами, и блондинка объясняет, что речь идет о похищении души. Иви не на шутку настораживают слова Силкэ, а вот Кэйтин воспринимает все как страшилку у костра вожатых. Но, несмотря на разницу в восприятии, обе слушают, затаив дыхание.
– Значит, Калиго охотится на людей, – подытоживает Калеб. Звук имени их покровителя, сорвавшийся с губ чужака, словно обдает местного кипятком.
– Не произносить его имя!
– Не будьте таким суеверным. Это всего лишь слова.
– Слова иметь особый свойство. Они притягивать событие!
Калеб устремляет взгляд в небо, но не отвечает. Прежде всего потому, что не хочет выслушивать пятичасовую проповедь о волшебном свойстве речи. Все эти разговоры о сверхъестественном, конечно, очень увлекательны. Он и сам читал немало загадочных историй об острове: что возле него пропадают корабли, аппаратура дает сбой, а в неестественно густом смоге над горой бесследно исчезают любые авиасуда. Но не стоит откидывать тот факт, что уже далеко за полночь. В такое время мозг гораздо сложнее воспринимает факты и намного легче – суеверия, чем, судя по всему, и пользуется Силкэ.
– Может, заткнетесь? Спать ложитесь уже, – выплевывает Акли в отверстие палатки, но поглощенная рассказом Иви его даже не слышит.
– А почему нельзя называть его по имени?
– К Владыка нужно относиться с уважение. Произносить его имя можно, только если вы приносить ему гриифиг… – он осекается, пытаясь вспомнить слово на английском, – то есть дар. Иначе он мочь понять это как насмешание.
– Вернее, насмешку? – поправляет Кэт.
– Яалле, – кивает Силкэ. – Повелитель загубить много людей, который в он не верить. Если не покинуть его земля, он вас не оставить, пока не получить свой жертва.
– То есть он нас всех убьет?
Мужчина не отвечает, но по его глазам и так понятно: вряд ли слово «жертва» может иметь много значений.
– Да когда вы уже разойдетесь? – резко дергает замок палатки Акли. – Я спать хочу, а вы тут со своими сказочками.
– И что нам делать? – не обращает на него внимания Ивейн. – Можно ли как-то защититься от этого Повелителя?
– Когда быть юный, я слышать о рог Хёйльлаг, тот самый, который носить священный олень. Первый племена верить, что только он мочь победить Владыка.
– И где его взять, этот святой… как там его?
– Я… – мотает головой Силкэ, словно отгоняет от себя запоздалую мысль, – это лишь старый легенда. Герайту мии. Не думать об это.
Но Кэт не привыкла так легко сдаваться.
– Сначала ты говоришь, что за нами следует сам Холод, рассказываешь его историю, в которую, как мы уже убедились, верит весь сааллский народ, а теперь – что это всего лишь предание? Что-то не сходится. Ты точно не хочешь ничего добавить?
Бледное лицо аборигена отворачивается к костру, озаряясь багряно-желтыми бликами.
– Я мочь лишь сказать, что на остров вам нельзя оставаться. Иль марайте филь Дроттин, аарум дам фольдабе ии вале хъёрта де икка айля.
– Если разгневать Владыку, он не успокоится, пока не остановится сердце каждого из вас, – переводит Ивейн друзьям, ощущая, как по спине ползут мурашки.
На плечи оседает тишина. Минута, две тянутся длиннее часа. Напряжение от каждой невысказанной вслух мысли только усиливается, несмотря на то, что каждому из группы есть что сказать.
– Все? – врывается в покой ночи голос Акли. – Теперь, когда закончили болтать о своем Калиго, вы ложитесь наконец спать?
– Не произносить и…
– Калиго! Калиго! Калиго!
Силкэ подрывается на ноги, словно его ножом ударили в спину.
– Ты не понимать, что делать! Когда Владыка злиться, происходить ужасный вещь!
– Ау, Калиго! – выбирается наружу Акли, расставляя руки в стороны. – Приди и возьми меня, всесильный владелец горы! Я здесь! Я вызываю тебя!
– Акли, хватит!
– Видишь? Ничего он мне не сделает, этот ваш недобог. Если он вообще существует. А может, – прищуривается он, подступая к сааллу, – ты просто дурачишь нас, чтоб потом воспользоваться ситуацией? Решил напугать до чертиков, а потом прирезать, пока мы спим, свалив все на сказочного бога? Что скажешь, белобрысый? Захотелось разжиться новеньким «Ролексом»?
Он пихает мужчину в грудь, когда между ними вклинивается Калеб.
– У тебя что, шарики за ролики зашли?
– Какие на хрен шарики? Зачем они мне здесь сдались?
Калеб раздраженно стискивает челюсть.
– Что на тебя нашло?
– Не ты ли говорил, что этому типу верить нельзя?
– Я не это имел в виду.
– Как же, – оскаливает белесые зубы Акли. – Может, ты просто первый хотел пойти в атаку, став всеобщим спасителем?
– Да в чем проблема, Ак? – не выдерживает Кэт, но вместо него отвечает Калеб.
– Его проблема в отсутствии проблемы, которое он пытается восполнить, придумав ее. Не так ли, старина?
Плечи бизнесмена напрягаются.
– Силкэ всего лишь поделился легендой своего народа, – недоуменно поправляет очки Аллестер. – Не понимаю, из-за чего вся эта перепалка.
– Ну и черт с вами, – машет рукой блондин. – Лучше бы жратву раздобыли, а не время на призрачные рассказы теряли. Два дня уже ничего не ели, кроме кучки отсыревших орешков! Поглядим, как вы запоете, когда кто-то из нас сдохнет с голоду.
Окинув Калеба сверлящим взглядом, словно последний комментарий касался его лично, Ак снова забирается в палатку, застегивая за собой молнию. Будучи убежденным скептиком, он привык откидывать даже то, что происходит у него под носом. Впрочем, как и Калеб, но Ивейн совсем не такая. Выросшая в провинциальном городке с матерью, помешавшейся на суевериях и оккультизме, она приучилась доверять чутью и не откидывать предупреждения, даже если те кажутся несущественными. Ведь разум обмануть легко, но тонкие сплетения внутреннего голоса не заглушить ничем.
В отличие от Ака и Элиота, отключившихся, едва успев залезть в спальник, Иви еще долго не может сомкнуть глаз, и виной тому не только возня Калеба, храп Кэт и многократное хождение по маленькому Аллестера, но и рассказ местного. «Cåligoe». Девушка мысленно обводит рукой каждую букву этого запретного слова, выведенную чернилами на листах маминого блокнота. По правде сказать, Ивейнджин немало знает об этом месте. Еще за несколько лет до ожидаемой поездки она начала собирать информацию о загадочном острове посреди Северного Ледовитого океана, чье поселение славилось навыками рыбной ловли и весьма своеобразными верованиями. Благодаря многочисленным блокнотам ее матери, Эвэлэнс, в которых та долгие годы собирала данные о вымирающем народе сааллов, девушка смогла изучить не только их язык, но и веру, культуру, а также страхи и предрассудки.
В маминых записях Калиго упоминался в качестве охотника, который лишился семьи и был проклят самим Верховным богом Акмеласом. Тогда это казалось блондинке лишь сказкой с печальным концом. Теперь она здесь, на Саарге. Видит его красоты, вдыхает его воздух, слушает его шепот, цепляясь обеими руками за реальность, но сказания древних народов все сильнее дышат в спину. Существует ли Владыка на самом деле? Так ли он ужасен и зол, как описывают сааллы? Связан ли с последним путешествием Эвэлэнс, в котором произошло непоправимое? Ответы на эти вопросы Иви надеялась получить от местного, но, судя по всему, ей придется добывать их самостоятельно.
Погружаясь все глубже в раздумья, Ивейнджин не замечает, как начинает клевать носом. Перед глазами возникают смутные образы, вырастают дюны, расплываются горные пейзажи, сливаясь в очертания смутной фигуры, в которой Иви безошибочно узнает человека. Парень. Его покатые плечи возвышаются над заснеженными сугробами подобно опорам, поддерживающим исхудавшее тело. Натянутый лук покоится у его ног вместе со стрелами, вырезанными собственноручно, но так и не нашедшими практического применения. Все потому, что зверь в округе либо вымер от невыносимого холода, либо попрятался в самые недра ущелий, таких глубоких, что сами дверги33 не смогут их отыскать.
Погода в последние дни рассеивает надежду на внятную добычу, но Сирилланд не теряет веру в лучшее. Он должен что-то поймать. По-другому и быть не может, ведь в противном случае его родители и сестры умрут. Его семья уже несколько недель висит на тонком волоске между суровым выживанием и голодной, но милостивой гибелью. Он и так уже потерял двоих братьев. Больше смертей он не допустит. В это тяжелое для всех сааллов время, когда Враге – ледяной северный буран – бушует уже не один месяц, карая остров триадой лютых морозов, люди вынуждены бороться за жизнь всеми возможными способами, которых на земле, покрытой льдами и окруженной океаном, не так много. Охота и рыбалка – единственные возможности добычи пищи, вот только рыба из-за экстремально низкой температуры воды в этом году редко заплывает так далеко на север. Их братья, руаны, живущие у подножия горы, едва могут прокормить детей, но ольфмундам, обитающим в высокогорье, повезло еще меньше. Запасы вяленого мяса давно исчерпались, грибов, дикого лука и съедобных корней сейчас не добудешь, а суп из засушенных листьев яснотки дает лишь временный заряд энергии, которого едва хватает на выполнение повседневных дел.
С той поры, как соплеменник последний раз выследил волка, луна восходила семь раз, и каждый новый восход знаменовал приход нового предела голода. Именно поэтому, завидев среди бескрайней белизны карибу, Сирилланд не смог поверить собственным глазам, сулящим ему такую небывалую удачу. Выследить куропатку или пустельгу было бы уже неслыханным счастьем, но самого северного оленя, да еще и такого крупного, что его тушку едва ли смогли бы сдвинуть с места четверо мужчин… Юноша застыл, как деревянный идол на площади их поселения. За все годы, прожитые на вершине, он видел сотни хищников, но никогда не сталкивался ни с чем подобным. Ростом не меньше двоих людей, карибу стоял у обрыва, гордо подняв голову. В лучах уходящего солнца его светлая шерсть отливала серебром, а рога изгибались кверху, подобно стволу тысячелетнего дерева, такого высокого, что своими ветвями царапает небо. Зверь будто вынырнул из рассказов старика Ансфрида о священном Эйктюрнире, давшем начало всему живому. И хоть Сирилланд как представитель ольфмундов почитал рысь, а не оленей, его пальцы на древке лука дрогнули. Убить священное животное, предав собратьев с низины, – это одно, но застрелить самого Дуборогого, навлекая на себя божественный гнев… Стоит ли жертва клейма несмываемого греха? Нужно ли пятнать честь во имя семейного благополучия? Ставить на кон достоинство семьи ради ее спасения?
Юноша опустился на колено, достав из колчана стрелу. Ноги онемели, во рту пересохло, как бывало каждый раз, когда в его руках оказывалось оружие. Он много раз ходил с отцом и братьями на охоту, но еще никогда не прерывал течение чужой жизни. Это гнусно, жестоко и неправильно во всех смыслах. Даже если Троица истинных богов не воспрещала животноубийство34, его собственная душа противилась этому из последних сил. Но необходимость до боли сжимала пальцы вокруг рукояти. Это всего лишь старая сааллская легенда. Не более того. Упускать такую возможность из-за старческих предрассудков глупо, тем более когда твои родные находятся на грани смерти. Либо олень, либо родители и сестры. Выбор более чем очевиден, но ладонь, за многие годы привыкшая повиноваться зову совести, не слушается веления разума.
«Нет ничего проще… – нашептывал в голове ехидный голосок Асбъёрна. – Лишь отпусти, и стрела сделает за тебя все дело. Или ты и этого сделать не можешь? Какой от тебя тогда толк?»
«Лишать жизни других не дурно, мой мальчик, – раздался в унисон его сердцебиению шепот отца. – Таков естественный оборот вселенского колеса.»
Дрожащие пальцы натянули тетиву, ком в горле осел камнем в груди.
– Не ради себя. Ради общего блага.
Карибу опустил голову и повернулся в сторону, намереваясь уйти, когда в его левый бок впился заостренный стержень. Крик эхом разнесся по округе, сбивая снег с верхушек скал. Низкий, острый, душераздирающий, он вонзился в сердце парня острым лезвием, заставляя содрогнуться от боли, словно это его плоть проткнул металлический наконечник, будто это он сам оказался на месте добычи. В тот же миг, когда с серебряных рогов опала последняя снежинка, небо над головой разверзлось градом, солнце утонуло в чернильном смоге, а грунт у ног Сирилланда покрылся сетью расщелин, трескаясь подобно корочке льда. Словно сам небосвод обрушился на голову, а почва не выдержала тяжести совершенного греха. Внезапно налетевший вихрь закрутил в воздухе сугробы, а вместе с ними камни и части скалы. Юноша упал на колени вместе с поверженным оленем, когда трещина поглотила мир, подобно огромному обезумевшему зверю.
Ивейн резко вскакивает, хватаясь за горло. Кажется, ледяные порывы иссушили его до состояния пергаментного листа. Вот только она вовсе не стояла все это время с луком на морозе, а лежала в спальном мешке, здесь, в палатке. Неужели это был сон?
– Эй, ты чего? – шепчет Калеб. – Все нормально?
– Да… Просто приснился кошмар… – выдыхает Иви, укладываясь обратно.
Священный олень, вылитый из серебра и снега, молодой охотник, нарушивший традиции своего народа… Видимо, сказывается влияние Силкэ. Но все выглядело настолько реалистичным, что в это невозможно не поверить. Холод пробирал ее кожу до мурашек. Ветер хлестал плетью по щекам. Столько боли, желания, страданий. Она чувствовала голод, замерзающие слезы на ресницах парня и стрелу, пронзившую невинную плоть. Пока что-то не вытолкнуло ее обратно в реальность. Реальность, в которой нет ни идолов, ни божеств, ни родовых тотемов. Есть лишь она и ее друзья, мирно посапывающие в спальниках рядом. По крайней мере, девушка на это искренне надеялась.
****
Первой просыпается Кэт. Она поспешно зашнуровывает ботинки, чтобы поскорее сходить в туалет, но непослушные пальцы отнимают бесценное время. А ведь еще нужно надеть свитер и куртку. Вот они – прелести многослойности. Ее торопливое копошение будит Элиота, который только под утро смог уснуть. На самом деле он заснул одним из первых, но естественный позыв не дал ему поспать дольше пары часов, а холод, который даже сквозь все слои спальника пробирал пальцы ног до косточек, обрек его дальнейшие попытки выспаться на поражение. Регулярные тренировки в боксерском клубе приучили его просыпаться с восходом солнца. Поэтому обычно ему не составляло труда вставать рано, но только не сегодня после холодной бессонной ночи. Элиот неспешно выбирается наружу, радуясь наконец-то возможности избавиться от удушающей тесноты и запаха мокрых носков, ударяющего в голову, которая и без того раскалывается. Оставшись наедине с природой, боксер решает размять затекшие мышцы, вот только те вспыхивают жгучей болью в ответ на каждое его движение.
Бездействие – худший из недугов спортсменов. Эл так привык к утренним растяжкам и пробежке, что не знает, куда себя девать. Само его тело противится мысли продолжать путь по лютому морозу вместо привычных, закрепленных годами ежедневных повторений, занятий. Привычки правят им многие годы, формируя мышление и образ жизни. Правильные, застарелые, вредные. Любые, кроме тех, что навязывает общество. Когда проводишь на задворках Манхэттена столько времени, что аромат раскаленного асфальта становится твоим парфюмом, общепринятые нормы отходят на третий план вместе с воспитанностью и культурностью, которые первыми летят в мусорное ведро. Обычно за обучение детей отвечают родители, но мать будущего боксера откинула свой священный долг туда же, куда ее сын – правила поведения. Эла воспитывала улица. Она же его кормила, поила, одевала и научила защищаться при необходимости (а такие случаи бывали нередко). Единственное, чему за девятнадцать лет она его обучить не смогла, – это изысканным манерам.
– Как оно? – подошел он к сидящей возле тлеющих угольков Кэт. – Не спится?
Кэйтин окидывает его сверлящим взглядом, но не отвечает.
– Это понятно. Уснешь тут, когда над головой ветер скулит.
– Дело не в этом. Просто… голова болит. Наверное, заболела.
– Что ж ты на гору сунулась, если больна?
Любая другая девушка обиделась бы, если б к ней так обратились, но не Кэт. Она знакома с Элиотом всего пару лет, но этого хватило, чтоб брюнетка привыкла к его манере общения. Кто-кто, а Эл на любезности уж точно не разменивается.
– По той же причине, что и ты. Или ты сюда галок считать пришел?
– Да плевать мне на каких-то там галок. Это что за зверь вообще?
– Лучше тебе не знать, – фыркает она, дыша на немеющие пальцы. Его тугой ум часто выводит Кэт из себя, но также и забавляет. Ей нравится его дразнить. Правда, действовать в этом случае нужно деликатно. Если здоровяк поймет, что над ним издеваются, кто-то может не досчитаться зуба.
– Что за шум? – выходит из палатки Калеб. – Вы почему не спите?
– Извини, Каби. Тебя наша маленькая дискуссия разбудила?
Юноша нервно откидывает край шарфа за спину. Его всегда раздражало, когда его называли непонятными кличками и сокращениями. У него славное звучное имя. Неужели так сложно произносить его до конца? Но больше всего его выводит из себя не манера обращения Кэт, а само прозвище. Каби… так его называла только Триа, а она… О ней он не любил вспоминать больше всего.
– И какова же тема вашей беседы?
– Птицы, – зыркает брюнетка на Элиота, – а точнее, альпийская галка. Весьма благородная и умная пернатая. Она не только общается с собратьями посредством особых звуков, но и имеет привычку подбирать птенцов других видов или высиживать яйца в их гнездах.
– Как Кукушка? – присаживается Калеб на рюкзак, массируя пульсирующие виски. Головная боль из-за высотной болезни все чаще дает о себе знать.
– Не совсем, но схожести есть.
– Я имел в виду другую птичку, не менее смышленую, но куда более коварную.
Брюнетка недоумевающе склоняет голову, хотя по мимолетному блеску в ее черных, как угли, глазах парень понимает, что она прекрасно поняла, куда он клонит. В отличие от Эла. Его точеные скулы заостряются еще сильнее, придавая лицу суровый вид.
– Не понял. Так о чем речь?
– Об известной нью-йоркской воровке, – поясняет Кэйтин.
– Не просто известной. Ловкой, неуловимой, искусной грабительнице, терроризирующей отпрысков богатых семей.
– Птица-воровка? Ты меня что, идиотом считаешь, Каб?
– Конечно, но суть не в этом, – продолжает с невозмутимым видом тот. – Кукушка не простая мошенница. Она – искусник своего дела. Полиция за ней уже четыре года без толку гоняется. Все потому, что она мастер маскировки. Говорят, никто никогда не видел, как она на самом деле выглядит. Такой себе Арсен Люпен35 в юбке. Интересно, какая же она?
Калеб задумчиво потирает ладонь о ладонь. Он не раз размышлял, какой на самом деле может быть главная преступница Нью-Йорка? Неотразимой красавицей с длинными ногами и томным взглядом, перед которыми не устоял бы сам папа римский, или же, наоборот, блеклым, невзрачным куском ничего, на который никто даже в здравом уме не обратил бы внимания? Юноша невольно косится на палатку, где, свернувшись калачиком, посапывает Ивейн, и качает головой. Нет, это было бы слишком легко. К счастью, хриплый голос Элиота выводит его из раздумий.
– Если она такая способная, откуда эта дурацкая кличка?
– Это не псевдоним, – перетягивает на себя покрывало внимания Кэйтин, – а ее метод. Кукушка не просто обирает сынков миллионеров, но и подбрасывает улики, указывающие на абсолютно других людей, тем самым перекладывая вину на них.
– Типа как Больса?
Кэт и Калеб недоумевающе переглядываются.
– Ну тот злодей из «Во все тяжкие», важная шишка у мексиканцев. Толкал всем разбавленные наркотики, и никто не мог его поймать.
– Да-а-а, – протягивает Калеб, – примерно.
На самом деле юноша понятия не имеет, что общего у главы мексиканского наркокартеля и преступницы, обворовывающей мужскую половину нью-йоркской элиты, но решает, что поднимать спор с тем, чью голову били больше раз, чем он может себе представить, бесполезно.
– И что она до сих пор делает в Нью-Йорке? – хмурит каштаново-рыжеватые брови Эл. – Украла бы у кого-то пару миллионов и улетела бы в теплые края.
– Возможно, у нее нет выбора.
– Или у нее такая стратегия, – добавляет безучастно Калеб.
– Или же она слишком тупоголовая, чтоб такое провернуть.
Утверждение Элиота заставляет Кэт насупиться.
– Кукушка не глупа. Она всегда берет немного: драгоценный камень с оправы часов, золотую серьгу, фамильный портсигар, кольцо. То, – нарочито подчеркивает она, подняв указательный палец, – пропажу чего владельцы заподозрят не сразу, а если и заметят, она уже будет вне зоны досягаемости. Однажды она тайком стащила у одного парня рубиновый крестик с груди, пока он пил виски, подменив его медальоном с Микки Маусом. Это не так-то просто сделать, знаешь ли, даже с пьяным.
Калеб задумчиво кивает, хотя ее слова кажутся ему слегка сбивчивыми. Он не помнит, чтоб в новостях освещали подобный случай.
– Довольствуется малым, как истинный профессионал. Жалко лишь, что это добыто бесчестным путем.
– Каждому приходилось делать то, чем мы не гордимся, – пожимает плечами Кэт. – Не так ли, Каб?
Парень судорожно сглатывает, теряя дар речи. Намек брюнетки кажется настолько очевидным, что у него перехватывает дыхание. Голосок в голове начинает подтачивать его уверенность, нашептывая темные мысли: «Нет, она не может об этом знать. Это невозможно. То, что произошло с Триа, – твоя тайна, и никого больше, и ни Кэт, ни кто бы то ни было не в состоянии выведать правду». Спустя несколько минут длиной в час Калеб берет свое волнение в узду, когда замечает, что девушка давным-давно исчезла из поля зрения.
– Куда подевалась Кэт?
– Отошла по делам.
По тому, как боксер выделяет последнее слово, Калеб понимает природу этих самых «дел» и немного расслабляется. Скорее всего, брюнетке известно о его прошлом еще меньше, чем о будущем. Поэтому поводов для волнения нет, но стоит ему только расслабиться, как раскатистый вопль обрезает нить тишины, а вместе с ней и его спокойствие. Юноша мчится на крик и обнаруживает Кэт, согнувшуюся над скрюченным телом, в чертах которого не без труда можно узнать Джаззи.