Ксения Гранд
Калиго: лицо холода
– В том-то и проблема. Он слишком чистый. В воде, которую мы пьем, содержатся важные компоненты: минералы, соли, а в этой – ничего. Поэтому и энергию она не восполнит. Просто не даст умереть от жажды.
– Умерли от обезвоживания посреди снегов, – фыркает Калеб. – Поистине эпическая смерть.
Несмотря на скептицизм, юноша с интересом наблюдает за происходящим. Он никогда не посещал лагерь скаутов (отец бы ни за что не отправил наследника многомиллионной империи в замшелый кемпинг среди болот и лесов), поэтому каждая идея Ивейн воспринимается им как что-то из ряда вон выходящее. Девушка отходит в сторону, проверяет состояние бутыли, а Калеб даже не замечает, что не сводит с нее глаз, до того, как в радиусе его внимания не появляется Акли.
– Чего скучаем, кого ждем?
Бизнесмен устраивается на сумке поодаль от остальных, но рядом с Калебом, чему тот не сильно рад.
– Извини, – тяжело вздыхает он, – не могу сейчас разговаривать.
– Почему?
– Потому что не хочу.
– Но ты ничем не занят.
– В этом и вся прелесть.
Ак непонимающе почесывает затылок и решает идти напролом. По сути, это единственный метод общения, который ему известен.
– Что, захотелось развлечься?
– Ты о чем?
– Я о нашей мышке, – кивает он в сторону Ивейнджин, растягивая губы в похотливой ухмылке. – Из вас получилась бы отличная парочка.
Калеб непонимающе поднимает брови. Что этот грубый башмак с эмоциональным диапазоном на уровне улитки может сказать ему о выборе пассии? Уж что-что, но в «амурных» делах Калеб Колдвотер разберется без чужих советов, тем более от парня, для которого само значение этого слова остается загадкой.
– Да ты спятил. У тебя мозг отмирает от дефицита кислорода.
– Ну да, – Ак поднимается на ноги, почесывая пятую точку. – Вы бы прекрасно смотрелись вместе. Тигр и овечка. Нет-нет. Черный ягуар и полевая мышь, – проводит он рукой по воздуху, будто рисует невидимый слоган. – Во как звучит!
Калеб посылает приятеля куда подальше, и тот немедленно отправляется выполнять просьбу. Предположить, что они с Ивейн могли бы быть вместе, – то же самое, что уверовать во второе воскрешение Иисуса, когда Калеб и в первое-то не верил. Да он же ее едва знает! Они виделись всего раз шесть, а разговаривали и того меньше. Не то чтоб Ивейн не была в его вкусе, просто само это понятие к ней не применимо. Она никакая. Типичная простачка из захолустья где-то на севере Род-Айленда. Тихая, блеклая, слабохарактерная, не ходит на вечеринки, даже алкоголь не употребляет. Вся такая правильная, аж в сон клонит. Классические черты, веснушчатые щеки, ничем не примечательная фигура и волосы самого банального из возможных цветов: светло-русого. Не белого, как свежее молоко. Не коричневого, как свежемолотый кофе. Не черного, как предрассветный смог. Просто… русые. Словно пыль, скопившаяся на книжных полках за неделю. У нее даже цвет глаз самый заурядный в мире – карий. Кроме ума в этой девчонке нет ничего интересного. Наверняка у нее даже парней не было. А, черт. Калеб сплюнул подступающуюся к горлу дурноту. Он никогда не понимал, откуда Акли берет эти свои идеи фикс, не имеющие ничего общего ни с логикой, ни с действительностью. Пускай он говорит, что хочет, но в этом тихом омуте Калебу нечего ловить. Уж лучше Джаззи с ее непреодолимой тягой с самофотографированию.
А вот, собственно, и наша рыжая бестия. Вытягивает из рюкзака зеркальце, оглядывает свое веснушчатое лицо, которое из-за ветра стало еще бледнее.
– Из-за этого мороза у меня вся кожа иссохла, дэм.
Она достает жирный крем, наносит его толстым слоем на щеки, поправляет выбившиеся из-под шапки кудряшки. Затем переводит взгляд на Иви, чья косичка выглядит так, словно ее заплетали дикие волки когтями.
– Май гад, держи. Думаю, тебе тоже не помешает привести себя в порядок.
Но не успевает ее ладонь развернуть зеркало, как блондинка отворачивается от него, как от взгляда горгоны Медузы, словно опасаясь, что тот превратит ее в камень.
– Нет! Не нужно… я… Я, пожалуй, прогуляюсь.
Ивейнджин скрывается из виду быстрее, чем кто-либо успевает что-то сказать, оставляя группу в недоумении.
– Эй, – фыркает блогерша, – что у нее за трабл30 с зеркалами?
Кэйтин неопределенно пожимает плечами.
– Без понятия. Сколько ее знаю, она всегда сторонилась зеркал. Даже в ванной, когда умывалась, смотрела в отражающую поверхность смартфона. Правда, не знаю, почему. Она мне так и не рассказала.
– Может, боится того, что увидит в отражении? – хохочет Акли, настроение у которого резко повысилось. – Или опасается, что злой дух утащит ее в зеркальный мир? Ну и беги-беги, мышонок. Прячься в свою нору!
Элиот заливается раскатистым смехом, поддерживая веселье Гудмена. Кэт недовольно толкает Ака локтем, а Калеб лишь проводит взглядом стремительно удаляющуюся из виду фигуру. Его вдруг охватывает странное желание пойти за ней следом, но он откидывает его на стадии зарождения. Лучше не отделяться от остальных, во всех смыслах.
Пока Кэйтин пытается объяснить Джаззи, что боязнь блондинки – не слабоумие, а всего лишь странная фобия, сама Иви решает побыть немного наедине с собой. Она отходит в сторону, осматривает близстоящее деревце, которое оказывается не елью, как ей показалось издалека, а сосной с округлыми чешуйчатыми шишками. Вообще, на подобной высоте мало растительности, и это, пожалуй, четвертое из деревьев, обнаруженных Ивейнджин за все время спуска. К сожалению, бо́льшую часть года они не плодоносят. Зато их можно использовать для розжига костра и постройки укрытий, что немаловажно в условиях отдаленности от цивилизации. Из-за суровых условий растительный мир на горе крайне скудный, по крайней мере, на вершине, но как только они спустятся до отметки хотя бы три тысячи метров, флора станет богаче. Ивейн много читала о горном климате, поэтому знает, что низкая температура – не порок для природы. На высоте от одной до четырех тысяч метров могут произрастать не только кустарники, но и небольшие леса и даже цветы. Не так давно девушке посчастливилось наткнуться на самый настоящий эдельвейс. Жаль, что Акли испортил этот прекрасный момент (как и многие до этого), растоптав находку.
Ивейн машинально обхватывает себя руками. Яростный порыв откидывает косичку за плечо, выбивая из нее несколько прядей. Возле обрыва ветер ощущается сильнее, чем за стеной скалы. Он набрасывается на нее, словно голодный зверь на единственную добычу в округе. Дырявит вены, калечит органы, пронзает саму сердцевину самообладания, выпуская все ее страхи наружу. Так, словно и не воздух это вовсе, а рука живого человека. Блондинка содрогнулась, представляя, как Повелитель холода невидимыми копьями протыкает ее насквозь, наказывая за нарушение границ его владений. От одной этой мысли ей становится еще холоднее. Калиго… Иви так и не удалось разузнать у местного, что же скрывается за этим запретным именем. Стоит только кому-то из группы поднять эту тему, как Силкэ отворачивается, проведя большим пальцем линию от лба до подбородка. Ивейнджин знает, что для сааллов этот жест – что-то вроде молитвы. Подобным образом народ оберегает себя от темной силы начертанием Иса – символа чистоты и покорности, но есть ли от него хоть какой-то толк, никто, кроме самих местных, знать не может.
Ивейн уже собирается вернуться, когда замечает отдаленный силуэт на краю обрыва. По цвету накидки и пышному меху на плечах девушка сразу же узнает Силкэ. В руках мужчины странный предмет, похожий на деревяшку, которую он подносит к губам, так, словно шепчет ей что-то на ухо. Иви тихонько подступает вперед. Руки невольно тянутся к фотоаппарату, движимые внутренним порывом. Замок кожаного чехла, колпачок линзы, кнопка затвора, и кусочки происходящего уже отражаются на экране дисплея под звуки незнакомых слов.
– Ёльгельд иг аффог хаальге. Эльгеи ии штильхёйт.
Настроив фокусировку, Иви понимает, что загадочным предметом выступает кукла, сплетенная из веток. Вот тоненькие ножки, вот руки, а вот – скрученная витым пучком голова. Силкэ достает нож и проводит лезвием по ладони, затем сжимает ее в кулак и проливает несколько алых капель на лицо веточного человечка. Девушка застывает как вкопанная. Что тут происходит? Сначала местный сетует на злобного Владыку горы, якобы вредящего всем, кто вторгается в его владения. Потом резко скрывается без объяснений, напугав всех до полусмерти. А теперь проводит какой-то странный кровавый обряд?
Иви собирается вернуться к остальным, чтоб поделиться увиденным, но предательский скрип снега выдает ее намерения. Мужчина подпрыгивает на месте от неожиданности.
– Ах, это вы, фру Мёрси. Вы меня напугать.
– Извини, – смущенно выдыхает она, – я не хотела.
– Это я должен извиняться. Я вести себя очень резкий. Просить меня простить. Это не есть хорошо, ведь вы гость.
– Да ничего… Я понимаю. А что ты читал?
Ивейн неловко переминается с ноги на ногу, ожидая, что абориген прогонит ее в любой момент, но на его лице не образуется ни единой морщинки злости. Скорее, наоборот. Похоже, ему приятно, что кто-то интересуется традициями его народа.
– Всего лишь старый молитва, а это, – его рука дергается в сторону, – фаллесунд.
– Для чего он нужен?
– Для защита, но при правильный использование он выполнять все желания создатель. Это своего рода айрдунг виль меетонь.
– Оберег от злого духа?
– Яаре, – одобрительно кивает он.
Девушка понемногу привыкает к тому, что Силкэ время от времени вставляет сааллские обороты. Некоторые из них она понимает, другие – так и остаются загадкой. Например, из мольбы мужчины Ивейн удалось разобрать лишь три слова: «ёльгельд», что переводится как «природа», «хаале», приравнивающееся к «нас» или «нам», и «штильхёйт», что означает «поглощать». То есть буквально он просил, чтоб их не поглотила природа. Довольно странная просьба для молитвы.
– И какие поручения может выполнить фаллесунд?
– Это зависеть от создатель, – он опускает плетеную фигурку на снег. – Если создатель есть добрый, кукла оберегать его и защищать невинный. Если его душа черный и запятнанный грех – оберег будет убивать тех, кто причинить хозяин боль и выполнять его желание.
– То есть, – хмурит тонкие брови Иви, – от этих действий он буквально… оживает?
Силкэ улавливает оттенок недоверия в ее голосе и отрицательно качает головой.
– Нэй, икке хойлет. Этот обычай мочь показаться странный для заморцы.
– Заморцы?
– Так сааллы называть люди, живущий на земля за море, – поясняет он, бросая взгляд на фигурку у своих ног. – Сам фаллесунд не иметь сила, наша вера и кровь делать он такой. Но она же мочь его и остановить.
Девушка кивает, провожая уходящего Силкэ взглядом. Чем дольше Ивейнджин общается с сааллами, тем ближе ей становится их культура. Хотя Акли и называет их шайкой скачущих у огня дикарей (или это Калеб?), Ивейн кажется, что в их белесых головах вмещается куда больше знаний о мире, чем у всех ее друзей вместе взятых. Протерев линзу и спрятав камеру обратно в плотный кожаный чехол, девушка поворачивает назад, когда замечает какое-то движение на вершине. Словно чей-то силуэт растворяется в предсумеречном свете, но стоит ей только повернуться, как она понимает: наверху никого нет. Глупость какая. Должно быть, горная болезнь сказывается сильнее, чем она думала, раз ей уже мерещится всякое. Голова раскалывается, виски сжимает, правая лодыжка немеет, как и пальцы на руках. Поэтому девушка не находит ничего лучше, как вернуться в лагерь к остальным. Ей срочно нужен отдых.
****
1008 год – Варанэ, Саарге
Это было во времена, когда северные земли еще не покрывали бесконечные льды, а снег не смешивался с воздухом. Когда растительность буйствовала густо и богато, а люди жили в мире с природой. История эта не о могучем центурионе, не о бравом воине или бесстрашном зверолове, а об обычном юноше, чья добрая душа и преданное сердце завели своего обладателя в самое жерло краха и разброда. Речь идет о Сирилланде из Варанэ, сыне старой травницы Илвы и охотника Ааберга.
Варанэ – небольшая деревушка на склоне горы Сапмелас-саалла, которая насчитывала сорок девять ольфмундов – жителей высокогорья. Тихое мирное место, народ которого выживал за счет ловли зверя, производства сетей и оружия для своих собратьев из прибрежных городков. Жизнь в поселении текла вяло и лениво, как весенний ручеек под коркой растаявшего после долгой зимы снега. Жизнь, не терпящая спешки. Не нуждающаяся в защите, не стремящаяся к совершенству, но запрашивающая определенные дары. Жизнь, которая требует беспрекословного повиновения традициям, установленным так давно, что их истоки затерялись в нитях самой Мировой прялки. Каждый день, неделя, год – новая невинная жертва, принесенная во славу великой Троицы истинных богов.
Для ольфмундов охота – не только способ выживания, но и священный обычай, к которому приобщаются все юноши поселения по достижении восемнадцатилетия. Сирилланд знал, что этот обряд не обойдет стороной его – сына самого искусного зверолова поселка, но до последнего верил, что ему удастся избежать этой участи. Пока однажды, отец не позвал сыновей в поле и не вручил ему лук.
– Настала пора, мой мальчик. Ты должен проявить себя и сделать подношение богам.
– Нет… – бледнеет лицо парня. – Я не… Еще слишком рано.
– Акмелас решил иначе.
Сирилланд следит за взглядом старика и замечает едва видимый силуэт вдали. Развесистые рога закручиваются полукругом над головой, подобно корням могучего древа. Ветер подымает в высь охапку снега, рассеивая ее пылью прямо на спину горного козла. Юноша чувствует, как под ребрами предательски сжимается сердце. Эта белоснежная шерсть, длинные ноги, грациозный изгиб шеи… Как можно убить подобную красоту? Стоящий позади старший брат не выдерживает и просовывается вперед.
– Давай лучше я это сделаю, пока мы его не потеряли.
Он вытаскивает из колчана стрелу, но мужчина его останавливает.
– Нет, Асбъёрн. Ты уже приносил домой славный «улов». Предоставь эту честь Сирилланду. Это будет его первая добыча, как раз к празднику Дагар.
Юноша откидывает за спину длинную серебристую косу и недовольно хмурится, но оружие все же опускает. Подвергать волю отца сомнению не в его привычках, но младший братец едва может разделать зайца, не говоря уже о том, чтоб его собственноручно убить. Хотел бы Асбъёрн посмотреть, как тот завалит целого ибекса31. Стоящий в сторонке Коэргус также выжидающе поворачивается к брату. Похоже, теперь у Сирилла нет выбора. Время, которого он так долго боялся и всеми силами оттягивал, пришло. Он берет отцовское оружие и по его велению натягивает тетиву, направляя острие прямиком на белоснежную спину.
– Ну же, мой мальчик. Давай, не медли.
Ладонь на рукояти дрожит, пальцы сжимает судорожный тремор. Сухожилья от долгого напряжения натягиваются сплошной проволокой, но парень не может заставить себя отпустить оперение стрелы.
– Стреляй, либо он уйдет!
Зверь поднимает на них глаза и бросается в сторону. Сирилланд судорожно втягивает воздух и опускает лук, но заостренный наконечник все же попадает в сердце животного, сбив его с ног одним ударом. Вот только стрела эта принадлежит не ему, а Асбъёрну.
– Я так и знал, что этот слабак не сможет выстрелить, – фыркает он, закидывая колчан на спину, – чуть такого козла не упустили из-за твоей мягкотелости. Если б ты стоял во главе семьи, она бы уже давно умерла от голода!
– Полегче, чего ты? – начинает было Коэргус, но тот его сразу же затыкает.
– Чей бы заяц прыгал. Сам-то когда последний раз добычу приносил? Или ты забыл о священном долге мужчин Варанэ?
– Хватит! – обрезает его отец. – Ты и сам-то не пример для подражания. Я сказал тебе подождать, но ты не смог и этого сделать. Твое нетерпение рано или поздно дорого тебе обойдется.
– Я сделал то, что должен был! Мы не могли потерять такую дичь из-за него! – его рука пренебрежительно машет в сторону Сирилланда, который и так под землю мечтает провалиться.
– Я приказал это сделать твоему брату, не тебе, а ты нарушил мое слово. Ступай домой.
На лице Асбъёрна вспыхивает негодование.
– Но…
– Я сказал – иди домой!
Парень хватает сумку и бросается прочь, даже не оборачиваясь. Его упрямство и гордыня ни за что не позволили бы ему оглянуться вслед тому, кто его прогнал, не позволив забрать свою охотничью награду.
– Ты тоже, Коэргус.
Золотоволосый юноша склоняет голову и удаляется следом за старшим братом. Старик подходит к Сирилланду, но тот не отводит взгляда от земли. Он не боится перечить старшему в семье или выразить свое мнение, боится лишь посмотреть в лицо тому, кто возлагал на него большие надежды, которые он не оправдал.
– Я так не могу… Это неправильно.
– Что именно, сын мой?
– Я не понимаю, зачем нужно убивать этих животных, ведь у нас достаточно еды. Мы можем собирать растения, выращивать коренья, фрукты, овощи. У нас есть все, чтоб жить, не причиняя вреда другим.
Мозолистая рука опускается на плечо юноши.
– Ты еще слишком юн, Сирилланд, и не понимаешь, как устроен мир. Мировая прялка прядет свои нити из человеческих жизней, а люди берут энергию от иных существ. Таков естественный оборот вселенского колеса, и избежать этого или изменить не дано ни одному человеку.
Но убеждения Сирилланда сломить сложнее, чем трехвековой ледник.
– Вера ольфмундов учит нас черпать силы от других зверей, при этом поклоняясь рыси. Но чем она лучше остальных? Разве Акмелас сочтет это справедливым?
– Фаральге, – голос старика дрогнет от хрипа, – мы лишь узлы в рыболовной сети Троицы истинных богов. Мы живем по традициям, увековеченным нашими предками, которые передались им от их прадедов. Не в нашей власти ставить под сомнение всемирный устой, даже если он кажется нам несвычным и неправильным. Каждого, кто усомнится во власти Акмеласа, постигнет скорбная участь, и тебе прекрасно об этом известно.
– Лишать жизни тех, кто не может ее защитить, постыднее бесславной гибели. Прошу, не заставляй меня участвовать в этом… Молю…
– Ты чересчур упрямый, мальчик мой, – сжимает плечо парня отец, – а я чересчур стар, чтоб принуждать тебя. Иди своим путем, делая, как велит тебе сердце. Если оно противится уродованию живых существ, не убивай их, а лечи. Делай то, что у тебя получается лучше всего. Мы найдем другой способ почтить богов, но если это повлечет за собой их гнев, помни, что судьба нашего поселения будет на твоей совести.
И старик уходит следом за сыновьями, оставляя Сирилланда один на один с животным, из которого вытекает жизнь. Юноша опускается перед умирающим зверем на колени, кладет ладонь на вздымающуюся шею, ощутив, как под ней лопаются последние капли кислорода. Он не плачет, не молится, не взывает к божествам. Что толку? Это ведь произошло из-за них. Из-за их милости люди приносят в жертву живых существ, чтоб спасти собственные шкуры и потешить божественное самолюбие, но на самом деле боги законченные эгоисты. На жителей Варанэ им наплевать, а бедные сааллы слепо вынуждены им угождать, невзирая на боль утраты и удары несправедливости, которым нет конца. Человеческие горести пролетают незаметно. До них им нет дела, ведь есть те, кто больше нуждается во внимании. В тени богов людей не видно. И никогда не будет, пока народ не научится стоять за себя. И когда-нибудь Сирилланд будет первым, кто бросит им вызов.
****
Существует какой-то особый вид тишины в местах, где природа господствует над жизнью, а смерть лишается своих прав. Она упругая и полая, как мячик для гольфа со всеми его гранями и впадинками. Глядишь, и звук провалится в один из таких крошечных кратеров, не найдя выхода наружу. Или увязнет в совершенной гармонии. Но Ивейн единственная, кто подмечает прелести высотного мира. Объектив ее фотоаппарата улавливает малейшие колебания цвета, мелькающие посреди белесой пустыни. Правда, подобные проблески бывают редко из-за непроглядной темноты, которая наступает гораздо раньше обычного. В четыре часа дня вокруг уже сгущается ночь, словно остров не подчиняется привычному распорядку. Вершина Сапмелас-саалла диктует свои правила, отрезает от путешественников солнце, сгущает блеклые краски, а те, что остаются, и вовсе размывает.
Группа едва успевает устроиться на ночлег, как сумрак опускается на их плечи бархатным покрывалом. Тяжелым, густым, будто траурная накидка, наброшенная на голову безутешной вдовы. Радует лишь то, что, несмотря на все трудности, друзья до сих пор вместе. Пачка хлебцев расходится меньше чем за десять минут. Покончив с ними, Акли берется за миндаль, но Кэт его останавливает, говоря, что нужно экономить запасы. Правда, Аллестер все же не выдерживает и съедает энергетический батончик сразу, чтобы унять тошноту и боль в желудке. Жар огня помогает отогреть заледенелые руки-ноги и хоть как-то скрасить вечер, но обстановка не настраивает на отдых. После шести часов ходьбы под пронзительный вой вьюги тишина звучит для ушей подобно музыке, когда внезапный шелест разрушает воцарившееся умиротворение.
– Ч-что эт-т-то? – подпрыгивает на месте Аллестер.
Калеб с небрежным видом одергивает подол куртки.
– Похоже на завывание ветра.
– Где это ты слышал, чтоб ветер вот так завывал? – фыркает Элиот. – Это скорее зверь какой-то.
И правда. Пронесшийся со скоростью света шум напоминал шипение какого-то хищника, только Калеб никогда не слышал, чтоб животное издавало подобный звук. Тонкий, низкий, острый, как кончик ледокола, впившегося в заледенелую скалу.
– Что, если это ледяные тролли? – вжимается в морковно-оранжевую куртку Джаззи. – Вышли на охоту в поисках тепла?
– В таком случае, – потирает затекшую шею Калеб, – с костром у нас ни единого шанса.
– Я лучше сдохну от лап волшебных человечков, чем погашу его!
На утверждение Акли местный лишь многозначительно качает головой.
– Это Владыка учуять наш присутствие. Нашептывать нам скаргейклимдан диир.
«Искушения…» – мысленно переводит Ивейн. А вот что означает второе слово? Она изучала сааллский задолго до запланированной поездки, но ее познаний недостаточно, чтоб понять все, что говорит местный, ведь у нее вовсе не было практики. Их язык сильно отличается от норвежского, которым девушка владеет почти в совершенстве, а также исландского и других представителей скандинавской группы. И если бы Силкэ не говорил по-английски (хоть и далеко не идеально), они бы, наверное, общались только жестами.
– Вероятно, – аккуратно поправляет перчатки Калеб, – он послабит сеть, когда узнает, с кем связался.
Аккуратность, чистоплотность и педантичность – квинтэссенция поведения Калеба Колдвотера. Ими пропитано каждое его движение: от легкого взмаха выбившегося из-под шапки коричневого локона до постоянного стремления контролировать позицию завязанного на шее шарфа. Иногда кажется, что малейшее скашивание узла на несколько сантиметров в сторону может привести парня в настоящее бешенство, хотя следить за опрятностью в условиях экстремального выживания – занятие глупое и бессмысленное, по мнению Ивейн. На самом деле не она одна так считает, но Калеб – сын всемирно известного телекоммуникационного магната. За его статус и смазливую мордашку ему многое сходит с рук.
– Чертовски верные слова! Узнаю старину Кэла! – оживленно выпаливает Ак, пихая того в бок. От его возгласа Калеб чуть не глохнет на левое ухо. Особняк Гудменов располагается неподалеку от апартаментов Колдвотеров. Их разделяет несколько домов не менее влиятельных и состоятельных обитателей Нью-Йорка, но иногда поздно вечером Калеб подскакивает на кровати от душераздирающего вопля Акли с другой стороны улицы. Он никогда не задавался вопросом, что творится в его доме по ночам, но вряд ли что-нибудь хорошее.
– Этот крипи сеттинг32 мне вообще не нравится, – тревожится Джаззи, зажав в ладошке разряженный телефон так сильно, словно это поможет зарядить батарею. – Что, если здесь водятся волки?
Блогерша хотела было добавить что-то еще, но ее скрипучий, как несмазанная дверь, голосок прерывает тоненький свист. Он вырастает в воздухе без единого предупреждения и в считаные секунды разносится эхом по горам. Высокий, пустой, переливчатый. Он сливается воедино с ветром, приглушая его шепот. Трубное дребезжание, заунывный вой, стон проклинающего жизнь шакала, который исходит… со стороны местного. В руках Силкэ появилась светлая трубка, извивающаяся под кривым углом, будто мазок под кистью художника. Завиток кверху, закрученный шип книзу, ровный продольный гребень. Что это такое? Ивейн наклоняется поближе, чтоб рассмотреть странный инструмент, издающий столь загадочные звуки. С виду это похоже на флейту. По крайне мере, саалл держит его именно так. К тому же по всей поверхности свирели, материал которой напоминает слоновую кость, расположены крошечные углубления. Двадцать дыр, по десять в ряду. Некоторые мужчина прижимает пальцами, другие – перекрывает щекой.
– Это что еще за чудо? – едва слышно спрашивает Элиот, словно боится нарушить священную церемонию, но никто не отвечает. Взгляды всех, как и уши, прикованы к волшебной флейте, преображающей унылое завывание в сладостную, хоть и жалостную мелодию. Внезапно Иви понимает, что это вовсе не дерево и не кость поет в руках саалла. Это олений рог. Девушка достает из защитного чехла фотоаппарат, который всегда держит наготове под курткой, и делает несколько фото. Эти кадры точно украсят ее коллекцию снимков «Прелести северного мира».
Когда мелодия стихает, Силкэ опускает инструмент и обводит присутствующих взглядом.
– Этот песнь отогнать Холод. Теперь вы спать спокойно.
– Вот сейчас это и проверим.
Недолго думая, Акли забирается в палатку и укладывается в спальном мешке, сложив отсыревшую одежду поближе к телу, чтобы та успела просохнуть до утра. Аллестер решает последовать его примеру, когда Кэт неожиданно поднимает животрепещущий для всех вопрос.
– Ты так нам ничего толком и не рассказал о Владыке семи ветров. Самое время для занимательной истории.
– Нэй, – яро качает головой из стороны в сторону Силкэ. – Я не должен его злить. Это мочь плохо закончиться.
– Да брось, – закатывает глаза Калеб – ничего плохого не случится. Сааллам уже давно пора развивать туристический бизнес. К тому же немного осведомленности нам не помешает. В интернете об острове практически ничего не сказано. Лишь то, что он появился гораздо позже Скандинавии, правда, неизвестно как.
– Просим, Силкэ, – взмолился Аллестер, усаживаясь обратно на рюкзак, – поведай хоть малость. Нам всем не терпится узнать аспекты вашего вероучения.
Абориген отводит взгляд в сторону. Делает вид, что рассматривает что-то вдали, хотя кроме одинокого дерева на холме смотреть больше не на что. Кэт медленно наклоняется к нему.
– Ты ведь не хочешь, чтоб мы сами начали рыть информацию? Кто знает, что нам удастся отыскать. Еще введем окружающий мир в заблуждение, и к вам повалят тысячи туристов…
Лицо гида белеет на глазах, хотя казалось, что светлее его кожа стать уже не может. Его передергивает при одной мысли, что Саарге могут заполнить толпы людей. В таком случае вековым традициям сааллов, которые они оберегают много лет, придет конец.
– Это нельзя допустить! Ирке фаалле! Я… Ладно, – откашливается он, понизив голос, словно о том, что он собирается им рассказать, не принято говорить вслух. – Эта гора принадлежать могучий хальфнюг – повелитель Холод. Он не есть бог, но и не быть человек. Он что-то больший, божественный посланник на земля.
Калеб обводит аборигена скептическим взглядом. Как настоящий представитель своего народа, Силкэ имеет неприятную привычку начинать издалека и нудно раздувать рассказ до немыслимых масштабов. С такими темпами возможно, что он вскоре присоединится к дремлющему Аку в палатке.
– Прежде он не быть святой. Он быть грешник, который убить священный олень – прародитель рек и творец природа. Три бога покарать его за грех, использовать против он сила весь Север, но тот покорить ее себе и стать сяаре.
«Святым», – тут же переводит Иви, чье внимание приковано к рассказу местного.
– Он быть грешный, но сила выбрать его. Из-за она Три боги Севера заключить он в вечный ловушка на остров, где он править много лет. Мы, сааллы, поклоняться он, потому что он сяаре. Не мочь делать иначе. Мы приносить дары, молиться, много работать, и Владыка нас не трогать. Но он все равно превратить Саарге в царство лед. Он…
– …великий и могучий получеловек-полубог, – передразнивает его Калеб. – Повелитель вьюг, Владыка семи ветров, испепеляющий одним взглядом. Да-да. Мы поняли. Нужно смотреть в оба, чтоб грозный Властелин нас не утянул.
Парень ловит на себе неодобрительный взгляд Ивейн и закатывает глаза. Ну в самом деле, сколько можно?
– Он не утаскивать чужаки, – резко погрубевшим голосом добавляет Силкэ. – Эу, нэй. Вы даже не заметить, что он рядом, если он это не хотеть. Он уметь проникать в голова, сбивать с верный путь, узнавать о ваш самый темный страх и заставлять вас ему следовать. Из-за он даже самый добрый житель превращаться в скиильди – чудовище.
– То есть, – уточняет Кэт, – он вселяется в человека? Как демон?
– Нэй, все более сложный, – местный складывает руки на груди. В свете полыхающего костра Иви не может не обратить внимания на его глаза. Уж больно они необычного цвета для приезжих. Левый – голубой, а правый – карий. Гетерохромия. Ивейнджин читала об этом. Чистые племенные сааллы имеют одинаковый окрас радужки. Различие появилось в результате кровосмешения с другими расами. Коричневый оттенок означает, что предки у аборигена были азиатами или европейцами. Зеленый – восточнославянскими народами. Светло-синий тон напоминает об исконно скандинавских корнях жителей острова. Конечно, девушка заметила это и раньше, но старалась не глазеть открыто. Все-таки это неприлично.
– Ч-что это? Ты видела? Я… – подпрыгивает на месте Джаззи, указывая пальцем в сторону.
– Ты о чем? – не понимает Кэт.
– Там что-то двигалось. Тень… огромная… Вон там, она скрылась за скалой…
– Я ничего не видела, – всматривается вдаль Кэйтин.
Она хватается за руку подруги, но встретившись с саркастическими взглядами друзей, тут же отодвигается, выдавливая лучезарную улыбку.
– Чилл, Кити. Наверное, показалось.
Рыжевласка принимает беззаботное выражение лица, но тем не менее периодически все же опасливо оглядывается по сторонам. Кэт ненавидит, когда Джазз называет ее «кошачьим» именем, но старается не обращать внимания. Исправлять блогершу так же бесполезно, как пытаться потушить Солнце: только силы тратишь впустую. Джаззи, или, точнее, Вивиан (как ее зовут на самом деле), всегда говорит и делает то, что первое приходит в голову, и никогда не отступает от своих привычек. Кэйтин не знает, положительная это черта характера или плохая, но однозначно раздражающая.