Ксения Гранд
Калиго: лицо холода
Теперь улыбается Калеб, только ухмылка эта больше напыщенная, чем измученная.
– Сразу видно, что ты его недолго знаешь. У Акли нет друзей. Есть только люди нужные или бесполезные. Причем грань эта очень тонка.
– Но как же Элиот и Кэт? Я думала, они близки.
– Вряд ли можно так выразиться, – хмурится Калеб, застегивая молнию мешка до самого подбородка. – У каждого свои преимущества иметь такого приятеля, как Ак. Кэт нужно его влияние и деньги. Возможно, еще щепотка славы в придачу. Подозреваю, ему известно о чем-то, что Кэйтин стремится уберечь от огласки. Элиоту всегда нужна была опора. Он тянулся к влиятельным людям, но лишь Гудмен предложил ему полное и безоговорочное спонсорство. Теперь старина-боксер пойдет ради него на все. Что касается Джаззи… полагаю, она тоже была не прочь такого покровительства, ведь кто-то же должен был продвигать ее бездарный блог.
– А ты? – не выдерживает Ивейн. Манера разбора вещей Калеба ее раздражает. – В чем твоя выгода?
– В моем случае все сложнее, – выдыхает размеренно он, будто беседует о сонате Моцарта, а не о своем спятившем от голода и гипоксии друге. – Мы с Акли, можно сказать, росли бок о бок. Наши семьи – богатейшие представители Нью-Йорка, которые вращаются на одной орбите. Мы вместе играли на бирже в старших классах, ходили на вечеринки, выпивали, но дружбой это не назовешь. Скорее, взаимовыгодой. Есть такой сорт людей, с которыми ты вынужден общаться и к которым просто привыкаешь. В конечном итоге они переходят в категорию друзей, хоть ими и не являются. Всего лишь финансовые партнеры. Единственный вопрос, – поворачивается юноша к Иви, – как в этой компании оказалась ты? Ты совершенно не вписываешься в ее смутные грани. Такие личности из другого мира.
Ивейнджин пропускает мимо ушей подкол про неравенство классов, хотя знает, что к этой теме еще вернется.
– Как ты можешь быть таким бессовестным?
– Совесть? – почти с болью в голосе повторяет парень. – Это ты про ту штуку, которой тебя упрекают, когда ты не соответствуешь чьим-то идеалам?
– Я о том, что делает из законченного эгоиста человека. Хотя откуда тебе знать?
– Все люди эгоисты, просто в разной степени, и Кэти – живой тому пример. То, что ты об этом не знаешь, лишь доказывает верность моего утверждения.
Иви хочется кинуть в него снежком, чтоб развеять темный хаос в его голове, но, похоже, он въелся настолько глубоко, что даже лоботомия не поможет.
– Мы познакомились с Кэт на первом курсе. Она моя лучшая подруга и мне противно то, как ты о ней говоришь. Она вовсе не такая.
– Понимаю, – кивает Калеб, хотя на самом деле не улавливает причины ее раздражения, – это неприятно слышать, но факты налицо. Акли содержит Кэт. Она буквально зависит от него. У нее нет ни семьи, ни статуса, ни истории. Никто вообще не знает, откуда она и как оказалась в Нью-Йорке. Лично мне кажется, что под белесым пушком эта птичка скрывает темные перышки.
– Меня от тебя тошнит.
– Я часто это слышу.
Девушка отворачивается к нему спиной. Больше развивать этот разговор она не намерена, и уж тем более не намерена слушать мнение двадцатилетнего избалованного циника, считающего, что он знает все и обо всех. Но для Калеба тема еще не закрыта.
– Когда твой мир рушится, это всегда больно, но иногда нужно, чтоб кто-то показал тебе, какой он на самом деле.
– Это не моя реальность, а твоя, – сквозь зубы шипит Иви. – В моем мире друзья не убивают друг друга и не съедают на ужин.
– Славный у тебя тогда мирок. Может, как-нибудь заскочу туда на летние каникулы.
Он надеется, что шутка немного разрядит обстановку, но Ивейнджин, похоже, ее не оценила. А может, ей и вовсе чуждо чувство юмора. Этого Калеб пока не выяснил, но отчетливо уловил, каким она его считает: высокомерным, заносчивым, избалованным, наглым. В общем, как и все. Ничего нового. Песня стара, как планета. Хоть бы кто-то придумал что-то оригинальнее. Да, его сострадание пошло трещинами, а отзывчивость и подавно разлетелась в щепки, и это неудивительно. Годы жесткой дисциплины отца оставили немалые пробоины в его душе. Принуждение, издевательство, наказание за любое непослушание – все это терроризировало его сознание изо дня в день. Кто знает, что еще важного могло повредиться? Спасибо за то, что хоть это смогло уцелеть.
Беря пример с Ивейн, юноша поворачивается на бок. Не потому, что злится. Просто так меньше ноет спина, да и резь в боку ощущается не так остро. Закрывает глаза, хоть и не чувствует сонливости. Скорее, бурлящее по венам возбуждение и жажду наполнить себя пищей. Этот вечный голод, сопровождающий их, куда бы они ни пошли. Он уже и забыл, какое отвратительное это чувство. Логично предположить, что тому, кто растет в состоятельной семье, чуждо само это понятие, но только не Калебу. Ему прекрасно знакомо ощущение, когда живот прилипает к позвоночнику, а желудочная кислота разъедает тебя живьем в отчаянных попытках насытиться. Он ощущал это не раз, но лишь в те редкие моменты, когда выступал против установленных в доме Колдвотеров правил.
Подъем в четко обозначенное время, завтрак, занятия с репетитором по испанскому, перерыв на ланч, урок верховой езды, обучение математике, этике, экономике. С детства его день был расписан буквально по часам, поэтому времени на скуку не оставалось. Впрочем, как и на жизнь. Иногда его едва хватало на сон, но характер отца был непоколебим, как эти заснеженные горы. Его сын обязан хорошо обучаться, чтоб поступить в самый престижный университет города, а после перенять управление фамильной компанией «Ка энд Коу Интерпрайзис». Вот только то, чего желал сам Калеб, мало кого интересовало. А ему так иногда хотелось побыть обычным мальчиком. Разбрасывать машинки, есть арахисовое масло из банки, играть в прятки и не бояться наказания старика.
Однажды вечером, когда вместо перекуса после лекции по деловому английскому Калеб сбежал на улицу поиграть с местными ребятами, старик прилюдно выпорол его, а на самих детей напустил охрану с собаками. «Нечего Колдвотерам водиться с уличными отбросами. Еще, чего доброго, вшей подцепишь», – сказал он тогда сыну. Наказанием за непослушание было лишение обеда и ужина на все выходные. Это была одна из тех дорогостоящих ошибок, которая стоила урчащего желудка и унижения. Иногда Калеб задумывался, что было бы, если б отец его не поймал? Узнал бы он о прогуле? Стал бы за ним следить? Может, он смог бы сбегать почаще, вот только после случившегося никто из мальчишек не хотел иметь с ним ничего общего. Их не в чем винить. Старину Колдвотера все боялись, как огня.
Вскоре Калеб забросил попытки с кем-то подружиться и стал тем, кем его хотели видеть, – примерным воспитанником, вундеркиндом, лучшим гимназистом Манхэттенской бизнес-школы, подающим обманчивые надежды. Все его поведение – результат отцовского воспитания и навязанного с детства мировоззрения, которое со временем переросло в его собственное. Срослось с нутром, опутало жилы, сплелось с извилинами единой нитью, которую теперь невозможно отсоединить от мозга. Единственной, кто видела его настоящего, была Триа. Только ей было известно, каким испытаниям подвергал его старик. Лишь она одна знала, через сколько кругов ада ему приходилось проходить, отвоевывая свое право на свободу. Только она, его заботливая старшая сестричка… Его коллега, его кумир, его единственный друг и пример для подражания, который не выдержал тяжести отцовского давления. Калеб хотел бы все изменить. Хотел бы вернуться в прошлое, но юноша не уверен, что смог бы отыскать решение, которое помогло бы сохранить Патрисии жизнь.
Внезапный шум развеивает его мысли вместе со спокойствием Ивейн.
– Ты это слышал?
Треск, едва слышный. Словно кристаллики снега лопаются под весом чьей-то ноги. Калеб списал бы все на ветер, если б его вой не затих пару часов назад. Он выбирается из спальника и поспешно тушит костер.
– Что ты…
– Тсс! – шикает он, показывая в сторону елей, ветки которых заметно всколыхнулись. Иви тут же будит Кэт и запихивает спальные мешки в рюкзак. При виде тени у деревьев в голове Ивейн тут же возникает образ Акли с окровавленным ножом в руке, но вместо него в поле зрения появляются два сияющих стеклышка и тонкие руки, обхватывающие объектив видеокамеры.
– Аллестер? – воодушевляется Кэт. Вот только тот, похоже, не сильно рад ее видеть.
– Господь Всемогущий! Что вы здесь делаете?
– Мы отдыхали. Хотели переноч…
– Уходите нем-м-медленно! Вы не… Он не должен вас видеть!
Кэйтин ловит взгляд Калеба и хмурится.
– Нам стоит с ним хотя бы поговорить. Может, мы сможем все уладить.
– Разве ты еще не п-п-поняла? – вцепляется он в ее плечи. – Ак не успокоится, пока не перебьет вас всех… до един-н-ного…
– Это неправда. Думай, что угодно, но Ак не монстр. Он, конечно, много дров наломал, но…
Шорох за спиной прерывает их разговор. Аллестер толкает Кэт в сторону.
– Быстрее, прячьтесь! Под камни!
Дважды повторять не нужно. Одна секунда – и все трое забираются в узкую расщелину под нависающими над сугробами камнями так далеко, как только могут, но места под ними едва ли хватает для троих. Эхо шагов заставляет их задержать дыхание, когда в щелочке между валуном показываются светло-коричневые «Тимберленды»43.
– Ты их нашел?
– Да, то есть… н-нет, – подрагивает голос Аллестера. Наверное, от страха у него сейчас дрожат и пальцы. – Я от-т-тыскал их следы, но он-н-ни старые. Должно быть, они уже д-далеко отсюда.
Ак молча подступает к журналисту. Он так близко, всего в нескольких шагах. Если он только решит стряхнуть снег со штанины, завязать шнурки, поднять соскользнувший с шеи шарф, такой же светлый, как и сам его обладатель… они пропали. Но Гудмен не спешит бросаться на поиски. Вместо этого он снимает с шеи Аллестера камеру и бьет его ею со всей силы.
Хруст его челюсти застревает в груди Ивейн немым криком, но Калеб вовремя закрывает ей рот. Аллестер падает на землю, прикрывая голову. Пытается кричать, но непрекращающаяся череда ударов не оставляет ему возможности. Звуки заглатывают Иви целиком, лишая возможности думать. Брызги крови окропляют ее щеку. Щелчок объектива, хряск лицевых костей, треск стекла, гул, лязг. Так громко, так четко. Они словно внутри ее головы. В маленькой щелочке Кэт видит наполненные болью глаза и ладони, которые безвольно падают, переставая защищаться. Лицо Аллестера поворачивается в сторону друзей и застывает вместе с остановившимся от страха сердцем.
– Эй! – спускается со склона Элиот. – Ты чего это, броу44? Он же был с нами!
– Он нас сдал. Отпустил их, а мне наплел, что не видел. Вон там был костер, еще теплый.
Элиот осматривает тело. На его порозовевшем от обморожения лице застывает странное выражение, и Кэйтин кажется, что сейчас здоровила наконец-то отплатит приятелю за содеянное той же монетой, но он только вскидывает руки.
– Вот черт, я так и знал, что этот очкарик что-то такое выкинет! Зачем ты только позволил ему остаться.
– Да уж. Ну ничего, – Акли надевает на шею камеру, на которой до сих пор мигает индикатор записи. – Возможно, это к лучшему. Я проголодался.
Иви едва сдерживает рвотный рефлекс, и то только благодаря ладони Калеба. Поверить только! Эл до сих пор с Акли заодно, несмотря на его очевидное помешательство! Но зачем подыгрывать этому психопату? Из-за их партнерства? Потому что Ак согласился быть его пожизненным спонсором? Неужели он не понимает, что когда запасы на ужин закончатся, он рискует повторить судьбу Аллестера? Или он думает, что бизнесмен с ним не справится?
– Ак, – мнется на месте Элиот, натягивая шарф на багрово-розовые щеки. – Ты бы поосторожнее. Все-таки уже трое на счету. Ты ведь не можешь убивать всех одногруппников без разбору.
– Я убивать? – сверкает белоснежными зубами Ак. – А кто мне помогал? Помни, ты виноват в их смертях не меньше. Если меня посадят, я потяну тебя за собой. Так что притихни и лучше подумай, как не дать этим дубинам раскрыть свои поганые рты.
– Да ладно тебе. Они все равно не выживут в этих местах. Оставь ты их, друзья все же.
На лице Ака вдруг появляется улыбка, такая мерзкая, кривая, вытянутая, как старый, уродливый шрам на морщинистой коже.
– Друзья – слишком громкое слово для тех, от чьей физиономии мне блевать хочется. Думаешь, мне правда на них не наплевать? Ивейн меня всегда бесила. Кэт, – он облизывает пересохшие губы, – сладкая штучка, но всего лишь пустышка. Она со мной только из-за денег, что мне немало осточертело. Что до Кэба, я давно мечтал избавиться от этого напыщенного урода. На одного бизнес-конкурента станет меньше.
Иви всхлипывает, чувствуя, как крепче сжимаются пальцы Калеба на ее губах.
– Они знают о Силкэ и не успокоятся, пока не упекут меня за решетку. Значит, нужно их опередить. Но хватит болтать. Пора браться за дело.
Он впивается в запястья Аллестера, Эл хватает того за ноги, утаскивая его бездыханное тело в сторону зарослей. Только когда их фигуры растворяются в темноте, Ивейн снова начинает дышать. Правда, лихорадочно, сбивчиво, словно воздух – это испуганные птицы, которых она насильно пытается засунуть в клетку своих отсыревших легких.
– Так что ты там говорила насчет монстра? – поворачивается Калеб к Кэт. Вместо ответа она лишь бьет его в плечо и зарывается лицом в снег, пытаясь скрыться от царящего вокруг хаоса.
Глава 5. В тени тайн прошлого
Шесть лет прошло с тех пор, как мечты Фейт Волынски, известной сегодня как Кэйтин Эванс, рухнули подобно каменной стене, проломив под собой фундамент. Семьдесят два месяца с тех пор, как она стала сиротой, не нужной ни окружающим, ни миру. Триста тринадцать недель с той поры, как она коснулась дна, так с него и не поднявшись. Момент, когда она опустилась ниже плинтуса, запомнился девушке на всю жизнь, отпечатавшись набухшей веной на ее почерневшем от времени сердце. Тот день ничем не отличался от обычных летних будней, которые Фейт проводила на крыше их апартаментов в Манхэттене, растянувшись на шезлонге с бокалом дайкири. Подставляя оголенную спину солнцу, девушка не сильно спешила на занятия. Тратить такую прекрасную пятницу на учебу – кощунство, особенно когда сама погода велела остаться. К счастью, благодаря связям с дирекцией колледжа, папа всегда мог уладить этот щекотливый вопрос, пока она принимала солнечную ванну.
Фейт частенько прогуливала пары по стилистике, истории журналистики и литературному редактированию, но это никак не сказывалось на ее оценках (еще один плюс влиятельных родителей). Да и зачем вкалывать, как претенденты на стипендию, если твой отец владеет шестьюдесятью процентами всех печатных изданий города, включая предприятия по производству бумаги для таких мировых акул, как «Нью-Йорк Таймс» и «Харпер Коллинс»45? Чтоб прославиться на весь мир, ей вовсе не обязательно нырять в омут писательской деятельности. Достаточно просто написать более-менее внятный роман, а уж остальное сделает за дочь Алариус Волынски. Попивая коктейль, Фейт не подозревала, что где-то внизу, на высоте нескольких этажей и расстоянии десятков ступеней, ее отец стоит перед нелегким выбором, решающим не только его дальнейшую участь, но и судьбу всей семьи. Покрывая свою оливковую кожу маслом, девушка не знала, что роковое решение уже принято, морской узел затянут, а петля дожидается подходящего момента.
Мать нашла его в кабинете висящим на люстре на собственном галстуке. Семьдесят восемь килограмм унижения, обиды и горести на позолоченном каркасе под потолком. На удивление, галстук выдержал такую ношу и даже не растянулся. Вот что значит качество от Версаче. Эта драма предназначалась, скорее, для налоговой службы. Возможно, это было подстроено специально с расчетом времени, когда Фейт возвращается из колледжа, а мама – из агентства по недвижимости. Может, Алариус даже надеялся, что его найдут вовремя, чтоб предотвратить плачевный исход, но в тот вечер супруга заехала за букетом цветов для клиентки. Из-за длинной очереди в магазине она попала в пробку и смогла вернуться домой не раньше шести, а Фейт… Она, как всегда, выскользнула из апартаментов, чтоб успеть на вечеринку в особняке Дисгроусов, чьи родители улетели на Карибы.
Пока ее отец испускало дух, она танцевала на барной стойке, разливая ликер по всему полу и тому, до чего могла дотянуться. Когда мама позвонила ей, едва в состоянии сложить два слога, девушка лишь отмахнулась и бросила трубку со словами: «Потом уладим». Но уладить ничего не удалось. Кульминационный момент своей жизни, сломавший ее пополам, а после еще на множество частей, Фейт пропустила, как и то, что было после. Алкоголь помогал размыть контуры горя, но вместе с ним растушевывал и границы здравого смысла, за которые нужно было держаться обеими руками. Может, если бы Фейт образумилась, она бы осознала, какие последствия нанес матери пережитый ужас. Возможно, если бы ее взгляд не был затуманен высоким градусом, она бы заметила, как сильно осунулись плечи Ребекки, как кривой дугой изогнулась ее всегда идеально ровная спина, как скрючились ее длинные наманикюренные пальцы, а на лице появилась натянутая белозубая улыбка, уж больно неестественная для их покореженных реалий.
После неудачного капиталовложения в биржевый фонд Майерсов, компания Алариуса Волынски лишилась всего, оставшись в непомерных долгах. Мужчина не выдержал подобного удара его детищу, которое он собственноручно взращивал из ничего. Если Фейт была для него занозой под ногтем, то «Империал Инкорпорейтед» была его святилищем, кровью от крови, его творением и настоящей любовью. Лишиться ее было равнозначно смерти. Что он и выбрал, в конечном итоге, оставив семью не только с грузом утраты, но и с непомерными долгами, выплатить которые Ребекка была не в состоянии. Не только по причинам финансовой немощности (зарплата агентов по недвижимости не так уж велика), но и из-за психической невменяемости.
Это не было похоже на молнию посреди безоблачного неба или снегопад в разгар знойного лета. Предпосылки к будущей проблеме начали проявляться уже на похоронах главы корпорации, но Фейт не обращала на них внимания. Возможно, потому, что страдала от похмелья, а может быть, оттого, что просто не хотела их замечать, пока не стало поздно. Пока бокал вина не разбился о деревянный пол. Пока голубые глаза Ребекки не закатились, фигура не дрогнула, стройные ноги не подкосились, а надрывной истерический крик не отбился эхом от мраморных стен гостиной.
Шесть лет прошло, но по ощущениям – целая вечность, за которую несостоявшаяся писательница успела изменить своим принципам, переломать линию характера и научиться подстраиваться под обстоятельства, запрятав вольнолюбие в долгий ящик. Именно это и происходит с людьми, потерявшими все: они ломаются, как старые ненужные игрушки, которые жалко выбросить. Чем упорнее заставляешь себя что-либо делать, тем короче становится полоса жизни. Чем сильнее на себя давишь, тем больше проседает граница между уничижением и собственным достоинством. Чем глубже засовываешь сокровенные желания, тем тусклее они становятся, пока и вовсе не растворятся в пучине безличного террора.
Сейчас, сидя на вершине обдуваемой семью ветрами горы, девушка, которая давно не Фейт, понимает, как много она могла тогда изменить одним словом. Коротким замечанием, похлопыванием по спине, поддержкой, в которой так нуждалась ее бедная мама и которой так и не дождалась. А ведь все могло сложиться иначе. Прояви она хоть тысячную долю той заботы, которой с ног до головы окутывала ее Ребекка, она бы не потеряла голову, не угодила в психиатрическую больницу, не растеряла бы остатки рассудка, не вскрыла бы себе вену гвоздем и, возможно, сейчас до сих пор была бы с дочерью. В глубине души Кэт понимает: не она стала причиной гибели матери, а поступок отца и его последствия, с которыми та не смогла совладать. Но мысль о возможности изменить столь трагичный исход семьи Волынски не покидает девушку на протяжении многие лет. Она могла это сделать, как и предотвратить гибель Аллестера.
Достаточно было утянуть его за собой в расщелину под камнями, уговорить, удержать – и парень был бы жив. Она ведь могла, но не стала. Как и всегда. Между чужим благом и собственной судьбой Кэт всегда выбирает второе. Как бы тяжело это ни было, как бы справедливо ни казалось и сколько бы боли ни принесло. Потому что по-другому она попросту не умеет. Хотя менять уже что-либо поздно, а болезненные мысли лишь распарывают незаживающую рану, Кэйтин все-равно невольно возвращается к болезненным воспоминаниям. «Чтобы не забывать, кем я была», – раньше думала она, но вскоре поняла, что просто наказывала себя за ошибки прошлого, которые неизменно повторяла снова.
– Эй, ты в порядке? – интересуется Калеб. Его лицо заметно побледнело за последние несколько часов. То ли от холода, то ли от пережитого кошмара. Кэт быстро кивает, не вдаваясь в подробности своего эмоционального состояния. Если она чего-то и не может терпеть сильнее позерства – так это жалость.
После случившегося ни у кого из троицы нет желания долго задерживаться на месте и, хоть ноги тяжелеют с каждым движением, а сухожилья натягиваются проволокой сплошных нервов, Калеб, Ивейн и Кэт упорно продолжают свой путь. Невзирая на боль, отгоняя страх, вопреки смятению и природе, пытающейся поймать их своими незримыми руками, они продолжают идти сквозь метель и вьюгу, отбиваясь от хлестких ударов ветряной плети. Они не сдаются, потому что знают: остановка сулит смерть, если не от рук Акли, так от естественных причин. Бездействие дает холоду зеленый свет. Тот пробивается через все слои одежды, просачивается сквозь кожу, разливается по венам, всасывается в кровь, превращая ее в подобие жидкого льда. Достаточно нескольких часов, чтоб человек больше никогда не смог сделать вдох. Поэтому двигаться в условиях Севера жизненно важно, даже если это движение по кругу.
Кэйтин не помнит, как давно они уже в пути. Вроде бы ночь наступала всего трижды, но по ощущениям с момента, как отплыл паром, прошел не один год. Еще одно влияние окружающей среды. Под воздействием стабильно низкой температуры мозг дает сбой. Умственные процессы постепенно отключаются, связи слабеют, чувства замерзают, как капли воды, брошенные в стылый воздух. Постепенно мысли становятся бессвязными, слова чужими. Все твое тело словно тебе не подчиняется. Оно принадлежит кому-то другому, кому-то твердому и неподвижному, кому-то жесткому и непоколебимому, кто лучше вписывается в этот промозглый насквозь мир. Скрипя ботинками по свежевыпавшему снегу, Кэт не перестает повторять свое имя. Так она не только напоминает себе, кто она, но и говорит острову: «Я личность. У меня есть своя история, свое настоящее и будущее, принадлежащее только мне. Я – Фейт Волынски из Нью-Йорка, и ты меня не получишь».
– Нужно передохну́ть, – громко выдыхает Кэйтин, усаживаясь на рюкзак. – Пять минут.
– Снова? Скоро стемнеет. Нужно найти укрытие на ночь.
– Всего пару минут!
Калеб обессиленно разводит руками. Психическое благополучие Кэт оставляет желать лучшего. Он это осознает и не давит. Единственное, чего парень не понимает, – почему из-за ее злостных нападок должен страдать он сам. Случившееся с Аллестером подкосило и его мировоззрение тоже, но он ведь не бросается на остальных, скрипя зубами. Хотя, может быть, виной тому его противоварварский иммунитет? Ни убийства, ни суровые условия выживания не должны позволять эмоциям Калеба взять верх над холодным расчетом. Ведь как бы высоко они ни забрались, в какую бы передрягу ни попали, он не должен забывать о главной истине, которая уже не раз сберегала ему жизнь: переживать нужно только за себя.
Ивейн проводит рукой по щеке и тут же отшатывается при виде грязно-красных пятен. Кровь. Она все еще на ней. Девушка снимает перчатку и трет ею кожу до боли, но даже когда злополучные капли стираются, ее все-равно не покидает ощущение, что ее лицо запятнала чужая смерть. Акли. Убил. Аллестера. Вот так просто. Взял и убил, забил насмерть его же видеокамерой, которой журналист так дорожил. Как он мог? Неужели ему действительно на всех наплевать? Девушка пытается понять, что же толкнуло брокера на ужасный поступок, найти подтекст, просыпать все через сито логики, чтоб отыскать хоть несколько крупиц здравого смысла, но понимает, что это бесполезно. Либо ее умственный центр пострадал в борьбе за здравомыслие, либо она полностью и безвозвратно потеряла связь с реальностью. Теперь, когда все точки над i расставлены, а сомнения откинуты, Ивейн без зазрений совести может признать: парень ее лучшей подруги – настоящий монстр.
– Ты как?
Это Калеб. Чего он хочет? Если переживает, чтоб Иви не свихнулась от увиденного, то он слегка опоздал.
– Хочешь поговорить?
О чем? Разве есть, что обсуждать? Кроме того, что теперь они следующие. Эта мысль задевает в голове Ивейнджин напряженную струну, которая откликается тупой болью в висках. Нет, об этом лучше не думать. Только не сейчас, когда она так близка к разгадке маминой смерти.
Иви жестом показывает парню, что все в порядке. Она только сейчас замечает, как скованы движения ее рук. Пальцы совсем занемели. Не помешало бы немного отдохнуть и отогреть их, пока не поздно. По просьбе девушки Калеб выкладывает из рюкзака стопку дров, Кэт роет небольшое углубление возле осколка скалы и помогает Иви выложить очаг, затем усаживается на один из торчащих, словно корявые зубы, камней и ждет, пока разгорится пламя. Из-за онемения конечностей это отнимает гораздо больше времени, чем обычно, но десятая попытка все уже увенчивается успехом. Долгожданное тепло постепенно прогревает продрогшие костяшки, возвращая Ивейн контроль над своими движениями. Она подсаживается поближе к костру, когда замечает серебряно-голубое свечение из-под куртки. Блондинка не верит своим глазам, когда достает из-под воротника сверкающий кулон. Значит, тогда на обрыве после разговора с Силкэ, ей не показалось. Сияние реальное, как и холод вокруг. Яркое, ровное, выжигающее… Кажется, оно усиливается с каждой секундой, словно хочет о чем-то ей поведать, но Иви никак не может понять, что амулет пытается ей сказать.
– Иви? Что это?
Блондинка попрыгивает от неожиданности уже думает, как объяснить эту чертовщину с кулоном, когда замечает, что брюнетка смотрит вовсе не на нее, а вверх. Глаза цвета граненного оникса округляются, а губы подрагивают в такт раскатов, когда валун под Калебом неожиданно вздымается, едва не оторвав парня от земли.
– Это что за черт?!
– Спасайтесь!
Крик Кэт сливается с рокотом камней, изгибающихся над их головами сгорбленной спиной, из которой вырастает пара длинных рук. По округе разносится рык. Воздух сдувает с ног подобно порыву северного бурана. Оледенелая груда обрастает силуэтом, на котором возвышается голова с непропорционально большим носом. Заплывшие глаза застывают на Ивейн, определив свою цель.
– Иви, беги!
Крик Кэт возвращает девушке самообладание, заставив снова ощутить почву под ногами. Она бросается следом за Калебом, который уже успел немало отдалиться. Почва содрогается, словно от удара, и Иви понимает, что тролль устремляется прямиком за ней. Каждое его движение преследует тихий, ритмичный шорох бьющихся друг о друга ледяных камней, и Иви с ужасом понимает, что именно этот звук слышала на протяжении нескольких ночей возле палатки.
«Они очень не любить, когда их будить. Поэтому никогда не трогать их, не шуметь и не пытаться согреть».
«Тепло! – вдруг понимает Ивейн. – Вот что его разбудило!» Она перепрыгивает через камень и проваливается в сугробы. Лодыжки напрягаются, дыхание отдается в ушах дребезжанием собственного сердца. Ужас подталкивает девушку вперед, заставляя преодолевать каждый шаг, каждый выступ и спуск, несмотря на немеющие мышцы.
Внезапный стук проносится над головой Иви так близко, что она едва успевает отскочить в сторону, прежде чем гигантская стопа не проваливается в сугроб рядом с ней. Ивейнджин не понимает, как снова оказывается на ногах, но тут же съезжает с горки за силуэтом Калеба. Она задыхается, спотыкается, больно ударяется коленями о ледяную корку озера, но не перестает бежать. Как и тролль, чьи ступни приземляются на твердую гладь подобно грому. У Ивейн возникает тревожная мысль, что он просто провалится в воду, утянув их с собой, но деваться некуда.
Страх невидимым кулаком бьет в затылок, подталкивая Иви вперед. Благодаря ему она не только набирает немыслимую для ее состояния скорость, но и равняется с Калебом, когда ее ботинок налетает на камень. Линия гор на горизонте вздрагивает, и девушка катится кубарем, содрав кожу на подбородке. Снег, озеро, горный хребет – все вокруг сливается в белую дымку, в которой она может разглядеть лишь темное пятно, пронесшееся возле нее со скоростью грома.
– Калеб! Помоги!
Размытая клякса замирает. Тело подается вперед, но тут же останавливается, словно наткнувшись на невидимое препятствие. Голова покачивается из стороны в сторону перед тем, как окончательно скрыться вдали.
«Переживать нужно только за себя».
Ивейн не может вдохнуть. Не в силах окрикнуть, не в состоянии подняться. Все, что она может, – это молча смотреть в спину парня, который, несмотря на зов совести, бросил ее умирать. Услышав утробный вопль, девушка успевает лишь перевернуться, чтоб встретить свою смерть лицом, когда чей-то голос врезается в ее сознание сотней льдистых шпилек.
– Нет!
Уродливая морда нависает над ней грозовой тучей, толстые пальцы касаются талии и… тут же рассыпаются на мириады осколков, остроту которых Ивейн ощущает на своих губах. Ее спасителем оказывается парень в белой накидке. Его рубаха отсвечивает серебром, мех цвета морской пены грациозно обвивает шею, ниспадая на плечо головой какого-то мелкого зверька. Незнакомец небрежно отряхивает одежду. Такое легкое и непринужденное движение, от которого Иви отшатывается, словно от огненной стрелы.
– Нет причин для страха, – звенит хлесткий, словно звон кусочков хрусталя, баритон. – Я ведь спас тебя, а не ранил. Хотя, полагаю, учитывая характер моего появления, это вполне естественная реакция.
Он откидывает прядь серебристых волос за спину, потирает бледные пальцы, стряхивая с них пыльцу. Такие тонкие, изящные, блестящие… Будто кусочек звездного неба оторвался от небосвода лишь для того, чтоб обволочь эти костлявые фаланги.
– С троллями нужно вести себя поаккуратнее. Стоит раз потревожить их сон, и они уже от тебя не отстанут.
Ивейнджин не знает, что делать: кричать, бежать или лежать неподвижно, надеясь на лучшее. На губах колотым льдом скрипит вопрос, но в силу обстоятельств задавать его глупо. Личность незнакомца ясна без слов. Кто еще мог создать заледенелых чудищ, чтоб потом самому же слить их с лицом этого безжизненного мира, как не… Калиго.