Ксения Гранд
Калиго: лицо холода
Два дня назад
Акли перепрыгивает через камень, нырнув ногами в сугроб. Миллионы крошечных кристалликов треснули под тяжестью его тела, распавшись на еще большее количество ассиметричных льдинок. Этот звук раздражает Ака, как и холод, спуск и необходимость делать над собой усилие для каждого последующего шага. Он не привык принуждать себя. Его самообладание и выносливость развиты так же слабо, как и его словарный запас. Выдержка предполагает силу духа, а ее у будущего бизнесмена меньше, чем пигмента в радужке глаза.
Альбинизм заставил Акли с раннего детства чувствовать себя особенным. Его бледная, лишенная малейшего намека на румянец кожа впитывала в себя восхищенные взгляды, как губка, требуя все больше внимания, которое близкие ему предоставить не могли. Фредерик и Одет Гудмен не были ни плохими, ни хорошими родителями. Они просто были. Из двух их сыновей младшему и последнему во всех смыслах Аку приходилось довольствоваться малым. Отца и мать не радовали его успехи, не расстраивали неудачи, не восхищали идеи. Сказать по правде, их вообще мало что интересовало из жизни парня, кроме репутации благородного рода Гудменов, которую тот обязался поддерживать.
В своей семье Ак занимал второстепенное место, за которое не предполагалось ни медали, ни кубка, разве что утешительный приз за участие. Но сам Акли считал подобное отношение скорее благодатью, чем наказанием, ведь предки предоставили ему то, о чем ни один мальчишка и мечтать не мог: полную свободу. С раннего детства он мог делать все, что пожелает: есть мороженое на завтрак, обед и ужин, стричь усы уснувшему в домике для прислуги садовнику, заказывать ножи в интернете, обзывать горничную, ездить по особняку на карте 40и даже стрелять по тарелкам из настоящего ружья. Разгульная жизнь настолько вошла в привычку, что Ак стал неподвластен контролю. Малейшие ограничения приводили его в бешенство, а тот, кто их устанавливал, рисковал поплатиться не только карьерой, но и головой. За свои двадцать лет Акли привык всегда и во всем быть лучшим, несмотря на запрашиваемую цену. Он бил без предупреждения, обнажал клыки, первым бросался в атаку, даже когда опасности не было, потому что так учил его отец.
«Зверь, который не нападает первым, в конечном итоге становится жертвой. Ты ведь не хочешь, чтоб конкуренты разорвали тебя на кусочки?»
Это была одна из немногих истин, которой руководствовался Фредерик Гудмен как в бизнесе, так и в жизни, и которой Акли строго придерживался по сей день. Пока не повстречал Калеба. Едва появившись на пороге бизнес-школы, этот самовлюбленный выскочка привлек к себе больше взглядов, чем Ак за весь год учебы. Парень старался затмить новенького скабрезными шуточками и пожертвованиями, но с харизмой и тонким интеллектом Колдвотера-младшего ему было не сравниться. Калеб получал высшие оценки, похвалу учителей, а в конце года удостоился грамоты за выдающиеся успехи, превратившись во всеобщего любимца. Он стремительно взлетел по карьерной лестнице с первой ступени до верхней площадки, перешагнув через все социальные сложности, с которыми вынужден был бороться Акли.
Даже сейчас, умудрившись застрять на высоте четырех тысяч метров, Калеб выставлял его настоящим идиотом в глазах группы, заступаясь за местного. Силкэ даже не часть команды. Твою мать, да он никто! Обычный неотесанный селянин, который даже разговаривать нормально не может. Как остальные могли прислушаться к нему, а не к Аку? Да они рассудком все двинулись! Злость просто распирает Гудмена-младшего изнутри, заставляя то и дело пинать ногой снег, хотя тот не повинен ни в одном смертном грехе, помимо излишней белизны.
– Вижу, тебя что-то гложет.
Ак подпрыгивает от неожиданности. Он хочет сказать Элиоту, чтоб перестал его преследовать, как чертов извращенец, но фигура за спиной принадлежит не боксеру, а парню, которого тот видит впервые в жизни.
– Ты еще что за червь?
Грубость Ака не смогла поколебать умиротворенность незнакомца. Опустившись на заснеженный валун, он закидывает ногу на ногу так легко и небрежно, будто находится в собственной гостиной, а не на вершине горы в покинутом богом месте. Его бледная кожа так и серебрится в лучах предзакатного солнца, а струящиеся волосы до плеч будто впитали в себя весь холод дымчатых скал.
– По-моему, есть вещи, которые волнуют тебя больше моей скромной персоны.
– Да ну? И какие ж это?
– Твои друзья и то, как несправедливо они себя с тобой ведут.
Облаченный в серебряную рубаху и длинную белоснежную накидку с мехом, юноша выглядит как не от мира сего. Еще бы. Кто надевает суконный костюм для горного похода? На нем даже шапки нет, а ведь холод стоит зверский. Его вид заставляет Ака поежиться, подтолкнув к мысли, о которой стоило задуматься с момента его появления.
– Я что, брежу из-за голода? Или недостатка воздуха?
– М-м-м… – неизвестный поднимает темные глаза в небо, – ни то, ни другое. Это вовсе не дефект и не болезнь. Скорее, излечение.
– От чего?
– От недооцененности.
Ак не успевает и моргнуть, как юноша вдруг оказывается прямо перед ним.
– Кто ты?
– Я тот, кого местные прозвали «лицом Холода». Но ты можешь звать меня Сирилланд.
Упоминание сказочки, в которую так верят местные, заставляет Акли прыснуть со смеху.
– Владыка горы? Ты что, издеваешься? Я может и тупой, но не настолько.
– Я пришел сюда из-за тебя.
– Да? А как насчет того, чтоб пойти еще дальше? – сжав кулаки, он порывается вперед, но не успевает его рука коснуться мантии чужака, как та развеивается клубнями тумана. Акли оглядывается по сторонам и обнаруживает юношу в паре метров от него. – Это еще что за фокусы?
Недолго думая, бизнесмен снова бросается к Сирилланду, но тот испаряется с морозным порывом ветра.
– Знаешь, – звучит его голос с вершины опушки, – я ведь могу так делать целый день, но вряд ли это то, чего тебе действительно хочется. Тогда, может, наконец побеседуем?
– Что происходит? Что тебе от меня надо?!
– Разве это не ты меня позвал, произнеся мое имя?
Лишенное цвета лицо Ака становится еще светлее при воспоминании сцены у костра. Издеваясь над аборигеном, он даже на секунду не мог представить, что все сказанное им может оказаться правдой.
– Обычно, – откидывает прядь серебристых волос юноша, – тот, кто вызывает меня, приносит дары. Нехорошо встречать Владыку семи ветров с пустыми руками. Но я не в обиде, ведь ты можешь дать мне нечто большее, чем скромные крестьянские подношения.
– Слушай, я это не специально. Если б я знал, то не стал бы…
– Расскажи мне, – перебивает его Сирилланд. Ак поворачивается на голос и вдруг обнаруживает его сидящим в сугробе возле его плеча, – как так получилось, что ты потерял среди приятелей авторитет?
– Это все из-за этого долбаного местного. Все слушают его, потому что он как бы единственный знает дорогу.
– И ты боишься, что этот самый Силкэ отнимет твое место?
– Я боюсь, – поправляет Ак, поднимая ворот куртки, – что он заведет нас в гребаную глушь и бросит, но… про место ты тонко подметил.
Имя гида, сорвавшееся с языка незнакомца, врезается в уши Акли проржавелым гвоздем, но он упускает это из виду.
– Старые добрые друзья… Они все поступают несправедливо по отношению к тебе, – склоняет он голову набок. – Силкэ притягивает к себе внимание, которое должно принадлежать тебе. Джаззи присваивает себе твои заслуги. Элиот требует постоянных капиталовложений в свои бои, которые тебе лично ничего не приносят. Калеб перетягивает одеяло славы на свою сторону. А Кэйтин… – он смолкает, склонив голову, словно прислушивается к собственным ощущениям, – просто пользуется тобой. Какая же она корыстная.
– В яблочко! Но… как ты это разузнал?
– Я часть этого мира, а он хранит сокровенные мысли и тайны всех на свете.
– Если ты все знаешь, тогда к чему эта болтовня?
Сирилланд похлопывает серыми, как и вся его одежда, ресницами. Он кажется таким юным, не старше самого Ака, но в то же время в его поведении проскальзывает отблеск старины. Его осанка, речь, манеры будто драгоценный алмаз, добытый в другом столетии и вставленный в современную рамку.
– Я хочу задать тебе один важный вопрос, Акли Гудмен, и ты, уж будь добр, ответь на него честно, – он складывает руки за спиной и отмеряет шагами расстояние между ними. – Чего ты хочешь добиться?
– В смысле?
– Твоя жизнь, какой ты ее себе представляешь? К чему стремишься? Чего жаждешь?
Ак отступает, обхватывая себя руками. Сложно болтать по душам, когда мороз просачивается во все щели. Кончики пальцев давно онемели, ноги продрогли до последней косточки, но Сирилланду, похоже, здешняя погода по вкусу. За все время их разговора, он ни разу не поежился, а ведь на нем лишь одна накидка. На его плечах скопился тоненький слой снега, но он даже не удосуживается его смахнуть.
– Власти, денег, славы. Хочу стать директором самой крутой фирмы не только в Нью-Йорке, а во всей стране или даже мире. Чтоб мое имя знал каждый человек, ребенок и…
– Но ведь это все у тебя уже есть.
Владыка останавливается напротив парня, и он только сейчас замечает, насколько темны его глаза. Как два графита, добытые из недр горных пещер. Несколько секунд, минуту, два этих дымчатых минерала смотрят на него, не моргая, будто пытаются разглядеть все его сокровенные тайны. Тишина разрастается паутинками инея между ними, пока наконец не тает под влиянием бархатного баритона.
– Скажи, кто твой отец?
– Фредерик Элвин Гудмен, владелец кр…
– …крупнейшей сети инвестиционных компаний города, – заканчивает за него Сирилл. – Ты воспитанник Нью-Йоркского университета – одного из лучших учебных заведений США, возглавляешь лигу студентов «Нового плюща». А теперь скажи мне, какова вероятность, что в будущем ты станешь кем-то иным, кроме как владельцем отцовского достояния? Зачем же тогда желать того, что ты и так получишь?
Ак растерянно моргает.
– А чего еще мне хотеть?
– Вот именно. Ничего, – приобнимает он бизнесмена за плечо. На фоне его иссиня-бледной, покрытой изморозью кожи лицо Акли просто сияет румянцем. – Человеческий мир – ограниченное, монотонное место, в котором такие, как ты, теряются в потоке обыденности. Их будущее блекнет, возможности растворяются в рутине. Но я могу предложить тебе нечто большее. Царство, в котором ты можешь стать, кем пожелаешь, получить все, о чем подумаешь, подчинить себе всех, кто этого заслуживает: Карригард.
Внезапно под ногами Акли мелькает отблеск, блики которого сливаются в образы. Размытые контуры, полупрозрачные формы мерцают подобно пламени свечи, сливаясь в призрачные силуэты, в одном из которых бизнесмен узнает себя. Десятки кусочков, сотни историй складываются в единое полотно, образуя граничащую с умопомешательством, но такую притягательную реальность. В один миг перед Аком проносится наполненная возможностью жизнь. Миллионы дней, непохожих ни на один предыдущий. Тысячи событий, пропитанных властью, господством и уважением. Он видит все, что может получить, став частью мира Владыки семи ветров, и на мгновение эти видения затмевают его сознание.
– Это реально?
– Может стать, если ты этого захочешь.
– Да, но… что, если мне и этого будет мало?
Скулы Сирилла заостряются.
– Все, что я могу, – лишь предложить тебе лучшее будущее, – оборачивается он, – но, если тебе это не интересно, я не стану обременять тебя своей компанией.
– Стой!
Уголки губ Повелителя поднимаются кверху, но тут же опускаются, когда он оборачивается.
– Я согласен. Забери меня к себе.
– Не так быстро, Акли. Для начала ты должен доказать, что достоин этого.
– И как это сделать?
– Очень легко. Ты должен лишь привести ко мне девушку, одну из твоей группы.
– Кэт что ли?
– Нет, не ее. Ту, у которой волосы цвета утреннего тумана.
Бизнесмен презрительно фыркает, понимая, о ком идет речь.
– Ты о серой мышке? Зачем она тебе сдалась? Она же бесполезная.
– А это уже мне решать. Я лишь делаю тебе предложение. Принять его или отклонить, решение за тобой.
Акли сжимает кулаки в карманах, не отрывая глаз от ледяного пятна под ногами. То, что предлагает ему Сирилланд, не помещается в его голове. Он не раз задумывался о будущих перспективах, но о таких возможностях даже мечтать не мог. Откуда этот чудик только знает, чего он на самом деле хочет?
– Ну так что? – не выдерживает Сирилланд. – Мы договорились?
– Почему именно я?
– Потому что ты особенный, Акли-Агли41. И дело здесь не только во внешности, хотя и она прекрасна, – он обводит бизнесмена взглядом от макушки до пят, словно любуется куском резного хрусталя. – Твой характер, нрав, мировоззрение, эмоции – все в тебе пропитано лидерством и жаждой признания, и я хочу, чтоб ты использовал этот потенциал, стал сильнее, опытнее. Ты заслуживаешь большего, Агли, и готов бороться за это, ведь правда?
– Да.
– Значит, мы договорились? – Владыка протягивает ему бледную ладонь, и Ак не задумываясь, отвечает на рукопожатие. Если Владыка, дьявол или кем бы он ни был на самом деле может наделить его силой и властью, он готов пойти на что угодно, чтоб это получить.
– Я даю тебе слово, что выполню свою часть сделки и надеюсь, что ты так же беспрекословно исполнишь и свою, невзирая на любые препятствия. А до тех пор ты останешься пленником среднего мира. Я найду тебя, когда придет время.
Сирилланд отворачивается, но Ак хватает его за плечо.
– А что, если я не справлюсь?
– Тогда ты не получишь желаемого и вернешься к своей привычной жизни. Но ведь ты этого не допустишь, не так ли?
Парень не успевает ответить, как стоящая перед ним фигура рассыпается на сотни снежинок. Некоторые опадают на сугробы. Другие – тают в воздухе, даже не коснувшись земли. Остальные, подхваченные внезапно налетевшим ветром, уносятся вдаль, сливаясь с заледенелыми верхушками скал. Тогда Ак еще не знал, что одним необдуманным словом изменил всю свою жизнь. Теперь у него уже нет сомнений: он получил дар свыше. Дар, требующий жертв, и в отличие от мягкотелого Калеба, неспособного и пальцем ударить ради собственного спасения, Акли готов пойти на все, чтобы добиться своего. Он не застрянет в этой дыре. Здесь, на этой треклятой горе, он единственный человек, готовый бороться за свое будущее.
****
Мотылек может просидеть у огня минуту, прежде чем его крылья сгорят дотла. Стремясь к свету в поисках спасения, он находит свою гибель. Крошечное создание, незадачливый странник, всего лишь слабый намек на бабочку, но в конце концов между мотыльками и людьми не так уж много отличий. Когда опасность дышит в спину, а все вокруг упорно пытается тебя сожрать, ты стараешься приложить все мыслимые и немыслимые усилия, чтоб остаться в живых. Даже если это будет в ущерб другому.
Раньше Ивейн не задумывалась, как много требует жизнь, но сейчас, когда сугробы поглощают ноги подобно голодному зверю, а метель сгибает спины друзей под углом в сорок пять градусов, девушка как никогда ранее осознает, что ничего в этом мире не дается даром. Преодолев несколько склонов и один сплошной спуск длиной в небесный свод, Иви ощущает, как силы покидают ее тело в тщетных попытках бороться со стужей. Временами блондинке кажется, что ее голова становится ватной, а мозг растекается, как яйцо, скорлупу которого случайно ударили о край стола. Но тяжелее всего дается неспадающий мороз. Выросшая во влажном Мэне, Ивейн привыкла к умеренному климату, но зима ни в одном из штатов США не сравнится с тем вечным холодом, который правит на землях Саарге.
Ботинки проваливаются в белое месиво по щиколотку. Иногда глубина доходит и до колена. Тогда девушке приходится просить помощи у Калеба. Из-за разреженного воздуха, который упрямо не хочет задерживаться в легких, дышать с каждым шагом становится все сложнее. Ветер словно выдувает из него весь кислород, оставляя соединение азота, гелия и углекислого газа – ценное для атмосферы, но губительное для человеческого организма.
Подав знак остальным, Ивейн устало усаживается на рюкзак. Перед глазами проплывает светлое пятно, и она беспокойно моргает, полагая, что у нее начались галлюцинации, но это всего лишь воспоминание, плывшее из далекого, позабытого детства. «Папа и мама», – вдруг понимает она, распознав в белой кляксе знакомые черты. Это их кожа, веснушки, морщинки у уголков рта, их лица, искаженные гневом. В тот вечер их ссору можно было услышать даже с домика на дереве. Девочка никогда не слышала, чтоб они так сердились. Это был день, когда Эвэлэнс подарила Иви огниво, а после измазала все зеркала в доме раскаленным маслом и разрисовала стены ее комнаты колдовскими рунами, остаточно доказав наличие проблемы, которую Кристофер Мёрси искусно игнорировал. Пока не настало время применить меры. Правда, у отца Ивейн был свой подход.
Убедившись в невменяемости супруги, он не отправил ее в психиатрическую лечебницу, как поступил бы каждый уважающий себя и жену человек, а запер ее в спальне, предварительно заколотив все окна. Кровать, комод, шкаф и пара дюжин книг на висящей над письменным столом полке – вот все, что было в распоряжении мамы до конца ее дней. Он также притащил в комнату телевизор из гостиной, но в порыве гнева Эвэлэнс разбила экран вдребезги. Папа проделал в дверном полотне небольшую щель, напоминающую отверстие для почты, в которое он просовывал тарелки с едой, а поздно вечером забирал то, что скопилось за день.
Со временем Кристофер выработал свои привычки и распорядок дня. Подъем в пять тридцать. Душ, готовка еды, пробежка – до семи утра. Завтрак мамы – в восемь тридцать. Обед и ужин, соответственно, в двенадцать тридцать и восемнадцать ноль-ноль. Дверь запиралась на семь замков, ключи от которых мужчина всегда носил на шее, а Иви строго-настрого запрещалось подходить к дверному проему ближе чем на метр. Отец всегда говорил, что это не заключение, а лечение. Мол, это гуманнее, чем привязывать пациента к кровати и фаршировать таблетками. Что вскоре все изменится к лучшему и Эвэлэнс поправится. Но лучше не становилось.
Женщина кричала круглыми сутками, билась о стену, выламывала створки. По вечерам до ушей Иви доносились звуки бьющейся посуды и разлетающейся в щепки мебели. Однажды девочка не смогла побороть искушение и подняла крышку щели, увидев маму, сидящую на полу в ореоле лунного света, который лишь добавлял увиденному обреченности. Она казалась такой грустной и одинокой, брошенной, как и сама комната, которую отгородили от семейного очага толстым слоем металлических крючков и скважин. Книги валялись на паркете, платья и блузки разбросаны по кровати, расческа и флакончики с духами притаились по углам. Ивейн разглядела красные пятна на руках матери и испугалась, подумав, что это кровь. Но это была всего лишь губная помада. Девочка подняла глаза и с ужасом заметила запятнавшие обои надписи. Она напрягла зрение, но не поняла их значения. Казалось, это были просто какие-то каракули, придуманные матерью, чтоб не потерять связь с реальностью. Среди них был силуэт горы, который издали напоминал большую букву «А». Лишь одно слово было написано достаточно четко, чтобы прочесть: «сиеты». Но даже оно казалось непонятным набором букв, случайно затерявшихся в сетях маминого безумства.
– Они живут без жизни… – послышался шепот со стороны кровати. – Там, где ничто не выживает. Люди без души, пустые тела, пополняющие чужую коллекцию… От них не скрыться, их не убить… От них нет спасения…
– Мам? – девочка опускается на колени. – Ты как?
Глупо спрашивать, но глядя в эти потускневшие глаза, которые когда-то сияли жизнью, Ивейнджин не знала, что еще сказать.
– Все в порядке. Здесь ты в безопасности. Можешь расслабиться и отдохнуть.
– Ах, девочка моя, – Эвэлэнс обхватила ноги руками. – Я не заслуживаю ни отдыха, ни прощения. Я совершила ужасное, чудовищное… Пускай уже придут за мной. Пускай увезут, лишь бы не тронули тебя. Я так боюсь, что однажды они заберут мою тыковку для этой ужасной коллекции…
На вопрос, кто ее должен забрать, женщина лишь выдавила тихое, напористое «он», словно вкладывала в него какой-то тайный смысл.
– Никто меня не заберет. Папа не даст. Он запрет все двери на двенадцать, нет, двадцать защелок! И тогда никакие призраки не смогут к нам пробраться!
Эвэлэнс выдавила грустную улыбку. Иногда она казалась Ивейн абсолютно нормальной, просто очень слабой и сломленной, и в такие моменты желание сбить замки краем литой статуэтки вспыхивало в ней как никогда ярко.
– Ты не понимаешь… – опустила она голову на колени. – Ему не нужны двери, чтоб войти. Он чувствует тебя, прямо здесь, сейчас.
Иви просунула руки в отверстие, словно хотела стать тарелкой, тоненькой фарфоровой пластиной, способной проскользнуть сквозь крохотную щелочку в форме шрама. Шрама, отделяющего ее от матери.
– Так объясни! Кто они, эти сиеты? Чего им всем нужно от тебя?!
– Не меня, а тебя… – от того, как Эвэлэнс выделила последнее слово, по спине Иви побежали мурашки. – Ты их королева, их оружие, надежда. Твои мысли тебе не принадлежат. Не верь им, не верь ему и даже мне. Когда-то они отыщут тебя и тогда… мир, он… и ты… когда-то… все рухнет…
– А если я найду их и скажу, чтоб не трогали те…
Не успела Ивейн закончить, как мать подскочила к ней и впилась ногтями в ее ладони.
– Не вздумай этого делать, ты, глупое дитя! Он заберет твою душу, высосет из тебя жизнь! Сделает послушным роботом, исполняющим его приказы! Он заставит тебя творить ужасные вещи! Ты не знаешь, на что он способен! Не знаешь! НЕ ЗНАЕШЬ!
Ужас в глазах матери просочился под кожу Ивейн. Она попыталась вырваться, но ногти так глубоко вошли в пальцы, что, казалось, царапали кость. Неожиданно кто-то оттянул ее назад, вырвав из холодной материнской хватки.
– Хрустальное сердце, ледяные кости… Хрустальное сердце, ледяные кости…
Женщина повторяла это, не останавливаясь, как какую-то неведомую мантру, пока руки отца обхватывали маленькие детские плечи, унося ее подальше от этого кошмара. С тех пор прошло много лет. Папа думал, что время стерло воспоминания из ее памяти, но Иви помнила все: каждый крик, вопль, стон, каждую мольбу матери о помощи, которую ей не предоставили, и мимолетный взгляд в узкую дверную прорезь, один из которых стал последним.
Ивейнджин проводит пальцем по четырем грубым пятнышкам на тыльной стороне ладони, скрытым под толстым слоем шерстяной перчатки. Она так долго не доставала эти частички прошлого из сейфа своего расшатанного сознания, что надеялась, что они давно исчезли. Сгнили, растворились, сгорели, развеявшись по ветру крупицами седого пепла. Но вот они снова всплыли, напоминая о том, что она может пойти по стопам матери.
Эвэлэнс стала такой после геологической экспедиции на этот проклятый остров. Ивейн до сих пор не понимает, почему женщина так сильно изменилась после поездки, но нутром ощущает: это не простое совпадение. Что-то произошло с ней на этих овладевших вечным холодом землях, что-то, изменившее ее жизнь навсегда. Друзья считали, что Иви поехала в это путешествие ради фото для своей выставки. Это была не вся правда, но и не полная ложь, а лишь ширма, прикрывающая настоящую причину ее приезда. Безжизненные пейзажи, заснеженные вершины и изгибы горных хребтов имеют свой шарм, но не могут дать девушке того, чего она так отчаянно жаждала многие годы: ответов. Что произошло с мамой девять лет назад? Почему она так сильно изменилась после возвращения с Саарге? Что заставило ее предать научные убеждения и податься в оккультизм? О чем она грезила, что пыталась доказать и был ли в ее словах хоть слабый отблеск смысла? Иви просто обязана это выяснить, и она не уедет, пока этого не сделает.
– А, к ч-черту, – ворчит Кэт, стуча зубами от холода. – Давайте устраиваться на ночлег, иначе я п-просто умру.
Солнце еще только коснулось края горы, но тени уже скользят по холму, поэтому откладывать ночевку нельзя. Лучше продолжить путь на рассвете, чтоб дать себе передохнуть, в особенности Калебу, чья раскалывающаяся на части голова нуждается в особом отдыхе. Хорошо хоть Кэйтин додумалась сложить их вещи, пока они с Гудменом-младшим кувыркались в снегу. Правда, рюкзаков удалось взять лишь два, (Кэт все же не настолько сильна, чтоб тащить на себе снаряжение каждого). Зато брюнетке удалось запихнуть в них три спальных мешка, фляжку и миндаль, который им явно понадобиться больше, чем остальным. Пока Иви пытается развести костер с помощью кулона-огнива, Кэт вжимается в свою куртку с логотипом «Нью-Йорк Янкиз42», но из-за дрожи высечь искру никак не получается. Собранные наспех ветки отсырели и не поддаются.
– Попробуй т-ты, – обращается она к Калебу после очередного провала. – У меня пальцы с-совсем окоченели.
– Развести огонь? Серьезно?
Блондинка игнорирует презрительную интонацию парня и обхватывает его ладони, всовывая в них инструмент.
– Эт-т-то не сложно. Просто поднеси кресало к кремнию и к-как следует над-д-дави.
Ее руки манипулируют его руками, передвигая части амулета, но как только девушка подходит ближе, Калеб вдруг отступает назад.
– Прости, я… плох в ручном труде. Может, я просто принесу еще дров?
Не успевает она кивнуть, как юноша тут же отправляется к упавшей неподалеку ели, провожаемый оценивающим взглядом Кэт. Брюнетка подмечает внезапно залившиеся алым щеки подруги и прочищает горло.
– Не ведись.
– Что? – неожиданно поворачивается Ивейн.
– Говорю, не ведись ты на эту обаятельную улыбку и непринужденные манеры. Если ты рассчитывала, что путешествие поможет вам с Калебом найти общий язык, тебя ждут разочарования. Поверь, если кто-то и стоит усилий, то уж точно не Колдвотер.
Румянец на лице блондинки вспыхивает с новой силой.
– Это я так, на всякий случай. Считай это предупреждением утопающему.
Ивейн кивает, хотя на самом деле не понимает наставлений подруги. О Калебе, конечно, ходят разные слухи, но девушка сомневается, что он настолько плох. Так или иначе, в каждом человеке есть частичка добра. К тому же она вовсе не намеревалась ни с кем сближаться. Она просто пытается выжить.
Когда Калеб, весь продрогший, возвращается с хворостом, Ивейнджин с Кэт успевают вырыть выемку для сна в сугробе, огородив ее небольшой перегородкой из снега. Для защиты от снегопада маловато, но на большее у них нет сил. Выложив на покрывало из еловых веток спальники, Иви собирает последние силы, чтоб повторить попытку с огнем. Благодаря временному затишью задача упрощается, ведь ветер не задувает зародыши костра, и вскоре мало-помалу он распускает свои искристые щупальца. Хоть на холоде жажда проявляется куда сдержаннее, длительное движение вытягивает из организма не только силы, но и бесценную влагу, которую необходимо восполнять. Ивейн узнала об этом еще в лагере бойскаутов. Раньше она нечасто применяла подобные знания на практике, но любезная судьба-распорядительница решила подкинуть ей такую возможность. Она набивает полную фляжку снега и ставит поближе к костру, ожидая, когда же тот растает.
Разделив между собой остатки миндаля, друзьям удается ненадолго усыпить голод, но лишь до той поры, пока усталость и гипоксия не заставят его вновь пробудиться. Жар огня оказывает поистине магическое влияние на отсыревший механизм тела: размягчает загрубевшие мышцы, прогревает заржавелые кости, растапливает заледенелые суставы, медленно, но уверенно возвращая их к жизни. Вместе с теплом приходит и сон, словно охотник, выжидающий подходящего момента. Чтобы не замерзнуть ночью, друзья сдвигают спальники, ложась так близко друг к другу, как это только возможно, откинув робость и неловкость.
Кэйтин отключается с первым лучом лунного света. Ее храп сглаживает шелест ветра, который не прекращается ни на секунду, словно нашептывает им на ухо секреты этого опустелого места. Ивейнджин долго не может найти удобное положение, а беспокойный ум, проматывающий в голове события пережитого дня, отгоняет сон, но постепенно девушке все же удается немного задремать. Единственным, кто не может сомкнуть глаз, остается Калеб. Из-за боли в макушке парень не может впустить в себя отдых, а постоянно затекающая спина и ноющие от долгой ходьбы лодыжки не дают возможности расслабиться ни на минуту. Юноша устало потирает затылок, пытаясь избавиться от непрошеных мыслей, но они назойливыми мухами слетаются на запах его волнения от перспективы возможного неутешительного будущего.
Калеб до сих пор не понимает, как так получилось. Конечно, Гудмен всегда был жестким. Однажды он сбросил с лестницы новичка из своей группы лишь за то, что тот выступил с докладом по международному маркетингу на ту же тему, что и он. Все было обставлено как несчастный случай, но Калеб знал правду, потому что видел, как это произошло. Ак наверняка бы разделался и с ним, если бы не влияние Колдвотера-старшего. Но проблема вовсе не в Акли с его вкусовыми предпочтениями. Даже если им удастся каким-то образом избежать расправы, они с Ивейн и Кэйтин все-равно стали свидетелями двух убийств, и жертвы на этом, возможно, не закончатся. Отец его распнет, а кусочки разбросает по разным уголкам света, если узнает, что Калеб во всем этом хоть как-то замешан. Парень сжимает виски, но предательский голос старика не перестает звенеть в нем тревожным колокольчиком: «Репутация – это наше все. Если ты до завтрашнего дня не распутаешь этот клубок проблем, распутывать будет нечем».
Между лопаток пробегает холодок, когда Калеб представляет темный, сырой короб подвала, в который его загоняли как скот. «Для воспитательных мер», – говорил всегда отец. На самом же деле это был один из множества способов сломить прямые линии Калеба, заставив их сгибаться под тем углом, под которым хотел старик. Нет, он не позволит этому случиться. Он туда больше не вернется. А значит, ему срочно нужно решить этот вопрос и вернуть все, как было. Вот только как? Когда все это…
– Нет, нет… Не трогай меня…
Калеб замирает и поворачивается к Иви, которая нервно ворочается в спальнике. Видимо, ей снится кошмар. Нетрудно догадаться, о чем.
– Не смей! Уйди!
Девушка резко вскакивает, не переставая что-то стряхивать с себя, словно по ней ползают невидимые жуки. Она видит белую пыль, подкидываемую ветром, и заинтересованное лицо Калеба, но смотрит на него с неким недоверием, будто и вовсе сомневается в его реальности. Окончательно отогнав плохой сон, она опускает лицо в ладони.
– Извини. Приснилось, что Акли нас нашел.
– Если не перестанешь кричать, так и будет.
Ивейнджин выдавливает истерический смешок. Тут плакать нужно, но почему-то именно в этот момент ей хочется засмеяться. Наверное, нервы капитулировали без боя.
– В голове не укладывается. Он ведь ваш друг. Как он может так поступать?