Ксения Гильман
Повести временных мест
Творческая биография
Ксения Гильман родилась и выросла в Иркутске в творческой семье. Начала писать стихи, песни и прозу еще в детстве. Получила высшее историческое образование. В 2009 г. переехала в Москву, поступив на режиссерский факультет ГИТИСа, который окончила в 2013 г. В настоящее время выступает со своими стихами и песнями в Москве и в других городах, а также участвует в театральных постановках. Как поэт и прозаик публикуется в различных журналах и альманахах, сборниках поэзии и малой прозы, на интернет-ресурсах. В 2018 г. выпустила первую книгу стихов «Остинатные рифмы». Неоднократно становилась дипломантом и лауреатом российских и международных литературных и музыкально-поэтических конкурсов и фестивалей в номинациях «Поэт» и «Автор-исполнитель». С 2019 г. является слушательницей Высших литературных курсов при Литературном институте им. Горького.
Вместо пролога
Повести временных мест обитания —
хроники странствий киберарбы,
мысли о том, кем же все-таки стану я
ближе к финалу бродяжьей судьбы,
будет ли мне в этом торге отвешено
личного счастья и вечной любви?..
Хоть и поэт я, а все-таки – женщина,
в роде каком ты меня ни зови.
И не гляди ты, что в столбик записаны
краткие выжимки из дневников,
древние висы и детские истины
в рюшах изысканных обиняков:
форма не главное в этих побасенках
детской и все-таки древней души,
что не хотела бы числиться в классиках,
важно взирая с парнасских вершин.
Яблочко, с дерева рано упавшее,
битое с боку – не морщись! – держи…
Хмурые критики, виды видавшие,
пусть не глядят на мои виражи,
ведь не затем по тарелочке лаковой
катится яблочко, чтоб удивлять:
памяти родственной дым, обволакивай
всех, кого больше не держит земля!
Обсидиановое зеркало
Я гляжу в обсидиановое зеркало,
укротив биенье мыслей и дыхание:
все минувшее в зеркальной мгле померкло,
что откроется – не ведаю заранее.
Что минуло – то ночной водой умоется,
все, чему свое давала имя я,
успокоится и с миром упокоится
под холодным мягким саваном предзимия.
Что откроется – тому дорога белая!
Да святится то, что полночи неведомо!
Никогда еще так прежде не умела я,
словно бусами, играть своими бедами.
Я гляжу в обсидиановое зеркало:
предо мной в узор причудливый сплетается
все, что суть мою лепило и коверкало,
все, что было, все, что есть и что останется.
Ключ – в замке, слова – ветрам, склониться – некому…
Светляки кружат во мгле обсидиановой,
и дрожит река под сомкнутыми веками,
как под толщей ледяной, рождаясь заново.
Из цикла «Обсидиановое зеркало», 2014
Ночь
Все застыло в молчании: ночь надо мной,
словно птица, раскинула темные крылья.
То, что, тлея под солнцем, казалось мне былью,
с легкой пылью смешал теплый ветер ночной.
Все спокойно: ни шороха в мире теней,
лишь, покорные долгу да спящему богу,
фонари освещают пустую дорогу
и меня, потерявшую надобность в ней.
Дремлют важные клены, и вещие сны
о дождливом и ласковом северном лете
снятся им, великанам, невинным, как дети,
и от слез их зеленые лица влажны.
Дремлют окна и люди… Но, впрочем, и те,
что не спят, за тяжелыми шторами спрятав
вековую рутину любовных обрядов,
растворились в забывшей себя темноте.
Все спокойно… Я здесь, я не знаю пути,
нет ни цели, ни боли в скитании этом:
можно просто идти под серебряным светом,
можно просто идти, можно просто идти…
2015
Ковчег на Кубу
(песенка уличных музыкантов)
Ковчег на Кубу уходит сегодня ночью,
но нет билетов, нет денег и смысла жизни…
Есть слух и голос: второй не всегда, но точен,
поскольку первый обычно безукоризнен.
Мы просим мало: всего-то любви до гроба,
за гробом – Бога, и хлеба с вином на ужин…
Какая жалость, что ангелы смотрят в оба:
из нас на Кубе никто никому не нужен.
На наших песнях не въедешь в большую моду,
от наших крыльев одни лоскуты остались,
лоскутным небом накрылись былые годы,
и пароходы уходят куда-то в старость.
Очки круглы, ты с гитарой – почти испанец,
загар – к лицу, и подробностей он не выдаст…
Но вот вчера тебе мама купила ранец
и тот костюм, что остался малым на вырост.
Прорех души не прикроешь джинсой дырявой,
усталых рук – не опустишь любви на плечи.
Мы – левый фланг, а она, как всегда, на правом,
но от того, может, даже немного легче.
Прямую трассу до Кубы откроют скоро…
Что там блестит среди мусора и окурков?
Мы соберем весь сентябрьский звон и шорох
с брусчатки серой холодного Петербурга.
И ляжет путь босоногой ораве нашей
в эдем земной, прямо в детство больной планеты,
ведь мы всегда, с той минуты, как стали старше,
хотели в лето и метили только в лето.
2016
Молодость
Срок больший или меньший,
покуда не стерся
наш след,
зовут бессмертием…
Т. Манн
Согласно Манну, мы все еще молоды,
ведь мы покинули берега,
мы – словно зерна, что веком не смолоты,
мы гнезд не свили, пустившись в бега.
И дела нет нам до прав, что Писанием,
не нами писанным, нам даны —
нас вечность выбрала точным касанием
луча, что пел чище всякой струны.
Мы из подвалов мирной иллюзии,
что нас душили в объятиях своих,
уходим: окнами, лазами, шлюзами,
пока охрана не помнит про них.
Ломаем кости о ветры встречные,
калечим плечи о внешнюю тьму
и не всегда успеваем заплечные
горбы раскрыть, к стыду своему.
Мы знаем – сотнями в бездну падали
шуты Любви, заглядевшись на свет…
Так лучше, чем, причащаясь падали,
дожить в достатке до святости лет!
И мы – седы, но все еще молоды,
поскольку в венах штормит, на беду,
неспетых песен соленое золото
для тех, что в небо за нами пойдут…
2016
Тридцать три
Мне тридцать три. Я в возрасте Христа.
Я, кажется, старею.
Мой давний бред, заветная мечта —
повеситься на рее,
да сквозняки порвали паруса
иллюзии последней,
и не видать бесславного конца
мне, тридцатитрехлетней.
Мой «Англетер» сдается за рубли,
да ни рубля в котомке,
и не сплетут мне шелковой петли
надменные потомки…
О том о сем за праздничным столом
в помин былого года
сегодня пью не с теми, с кем потом
искать я стану брода,
сны бороздить и радоваться дням,
лечить от мелких ссадин
сердечный слиток, ребра пополам
ломавший черта ради…
Мне тридцать три: три тысячи чертей,
имен, фамилий, отчеств…
Ни светлокрылых песен, ни детей —
лишь бред дурных пророчеств.
Беспутицей запутанных идей
по бездорожью смыслов
месила грязь, да не прознала, где
петля моя повисла.
Где мой покой, обещанный причал
арбе моей усталой?
где ветер сказок, что меня качал,
пока собой не стала?
Мне тридцать три… Иудина стезя —
повиснуть на осине.
Да не моя: мне, видимо, нельзя
к Сереже и к Марине.
Но, фамильярность нежную простив,
они глядят – не судят,
как в мой мотив вплетается мотив,
что Лазаря разбудит…
2016
Псалом 33
Как лань желает,
как лань желает
к потокам воды,
так желает душа,
так желает душа моя
к тебе, мой Бог…
Псалтирь
Да воскреснет слово твое, и да стает снег!
Погляди на землю мою, что лежит во льдах…
Как теперь молиться мне, если живу во сне?
Глух мой голос, Господи, запертый в проводах.
Жестяное времечко ломится в мертвый дом…
Так душа желает к потокам твоим, Мой Бог,
только ей под силу ли вновь зачерпнуть крылом
от небес твоих, для которых меня берег?
Урони перо на покрытый сукном алтарь —
жду тебя я, Господи, там, где условлено,
потому что нету изъяна во мне, Мой Царь,
кроме ран навылет, куда утекло вино!
Вертоград мой, Господи, вырубил жадный вор,
изорвал меха мои бред молодых годов,
но пока притих целый мир, на расправу скор,
припади ко мне, низойди из своих садов!
Да воскреснет слово во мне, и да станет свет!
Искуплю мой страх чистым золотом новых строф…
Только не молчи, не молчи, не молчи в ответ
на мою понапрасну пролитую любовь!
Опали огнем и взорвись у меня в груди,
не псалмом, так песней – но только не будь немым!
Я уже над пропастью, Господи, погляди,
мне вспороли спину созвездья твоей зимы…
Мне под силу, Господи, выстоять на ветру.
Погляди: босая иду по одной струне,
как плясун канатный, что верит в свою игру,
даже если знает, что нету пощады в ней.
Оборви все нити и дай мне ступить самой —
пусть хохочет площадь, юродством моим сыта.
Только так и надо идти, чтоб дойти домой:
доплясать до неба нельзя, не сносив креста.
Плеть ветров твоих хлещет по сердцу между строк,
из-под всех заплат пробивается белый пух…
Потому что нету изъяна в тебе, Мой Бог,
ибо не был нем ты, но был недалек мой слух.
2016
Талисман
Что там, в твоих краях, зовется летом?
Прохладный бриз, соленая вода,
ступни босые на песке прогретом
и горизонт, зовущий в никуда?
Не вымытая с вечера посуда —
вчерашняя пирушка удалась! —
случайный синий взгляд чужого чуда,
морщинки от улыбок возле глаз?..
В моем скиту, в моей высокой башне
из белой кости да из серебра,
зовется летом этот чай вчерашний,
слепых теней вечерняя игра,
плед, сигарета – здесь совсем не жарко —
и золотой заморский апельсин…
Я не нашла бы лучшего подарка —
от сердца к сердцу, только попроси!
А ты не пишешь и давно не просишь
ни бога, ни порога, ни тепла:
сам по себе ты, сам себе приносишь
ту радость, что я прежде берегла…
Но, если вспоминаешь, хоть нечасто,
мой строгий профиль, голос низкий мой,
то подари мне что-нибудь на счастье,
когда вернешься осенью домой…
Пожалуйста, купи мне на базаре,
что в пыльном южном городе один,
у девочки с блестящими глазами
ракушку – я прижму ее к груди!
Ты привези мне милую игрушку,
вселенского покоя завиток,
спиральную галактику – ракушку,
запомнившую моря шепоток.
Проверь, шумит ли в ней оно, как в чашке
шумит моя зеленая тоска…
Чтоб чайки, сосны, соль, песок, барашки…
…и чтоб в твоей спала моя рука.
2016
Любовь
Любовь – это миг, когда понимаешь,
что купишь три ночи ценой тех лет,
в которых ни длительности не исправишь,
и тех, при которых ключа еще нет,
это – очередь в пасмурном мае
за победой в последней войне.
Любовь – это шаг от развалин империи
к степному поветрию, нимб очертя.
Какие бы нимбы мы прежде ни мерили,
теперь в нас – ночлежка для четных чертят,
и сколько грозили им строгими мерами,
а всё беззаконий пресечь не хотят.
Любовь – это облако, чьи очертания
на прошлое брошены сетью пустой,
море, что помнит наши скитания
на всех парусах под хоругвью святой,
и эти украденные свидания
с уходящей навек красотой.
Это стаи, что вопреки тяготению
летят на север, осколки миров,
что ранят стопы бродящей тенью
нищенки с именем гордым – Любовь,
рассвет на десерт ко всенощному бдению
родившимся под созвездием сов.
Любовь – это миг, когда принимаешь
весь мир с его песнями, даже без слов,
когда бесталанной облаткой таешь
в пасхальную вечность под хор голосов,
когда впервые касаешься клавиш,
взлетаешь выше железных лесов…
Любовь – это просто, когда ты знаешь,
просто знаешь, что это любовь.
2016
Сигарета
Если бы ты, докурив меня, как сигарету,
молча выбрасывал за борт то, что осталось,
я бы сдавалась и вновь умирала к рассвету,
каждую смерть превращая в последнюю шалость.
Я бы молилась навзрыд каблукам и колесам,
что, разделив мою плоть на бессвязные всхлипы,
не задавали бы мне основного вопроса:
кем мы друг другу с тобой называться могли бы?
Что им, спешащим на ощупь асфальтовой твердью,
дышащим этой промозглой осенней отравой,
всем до меня, обрученной с обещанной смертью,
чье право сильного – самое древнее право?
Что им, сторонникам скучного образа жизни,
всем до того, как мы губим себя и калечим,
каждую ночь, вопреки вековой укоризне,
в свет оправляя такие короткие встречи?
Если бы ты захотел этой вечности в миге,
ласки взамен на рывок из привычного плена,
я бы сняла с тебя все шутовские вериги,
что повелели клонить перед небом колена.
Я бы не стала плести тебе новых заветов,
царство Отцово деля между мною и нею…
Пальцы согрей, закурив перед сном сигарету,
если душа на осеннем ветру леденеет.
2016
К Мастеру
Возьми меня к себе – подельником,
оруженосцем, подмастерьем…
Вели точить по понедельникам
носы твоим гусиным перьям
и начищать до блеска наскоро
тобою брошенное слово,
быть подмастерьем возле мастера
и не просить пути другого!
Позволь мне стать твоей мелодией,
твоей исписанной тетрадью…
Не повтореньем, не пародией,
но – продолженьем, бога ради!
Позволь мне струнами, пожалуйста,
покорно длить твои аккорды
и золотом второго Фауста
родиться из твоей реторты.
Люби меня – строфу последнюю,
что между звезд раскинет корни,
искорени вину столетнюю —
она страшнее всех агоний!
Не дай в огне моим пропасть мирам,
мехам – пролить мое вино…
Я – Маргарита возле Мастера
и не прошу судьбы иной…
Из цикла «Канцоны», 2016
Питер
Залетный ветер плоть мою похитил
и сорок дней по пустошам таскал,
но, грянув оземь, я узнала Питер
в открывшемся мне зеркале зеркал.
В меня глядели львы его и птицы,
нетварным светом тлели купола,
впивалась в окровавленные ситцы
его Адмиралтейская игла.
Неделя сна впадала в отходные,
и – будто кто рассыпал карамель! —
ночных огней цветные позывные
вели челны улиссовы на мель.
Трепал мой ветер радуги напраслин,
мостил асфальт трофейным янтарем,
купал мой дух в густом фонарном масле
и пахнул солью, морем, сентябрем.
А я лежала, жадная до тверди,
и улыбалась бреду моему,
что за одно дыхание до смерти
явился вновь распятому уму.
В бреду я пела с теми, с кем хотела,
и не был лишним мой цыганский альт…
Но теплый воск безветренного тела
безвольно тек на стонущий асфальт.
И Питер, покривив гранит в усмешке,
склонился над окалиной моей,
и я, во тьме приметившая вешки,
брела назад на зов его цирцей.
Но больше голос мой в ключах альтовых
и в верхних «соль», случись когда достать,
не путая святыни и альковы,
не рвался ввысь и не срывался вспять.
Из цикла «Питеромания», 2016
Ветер с моря
Ветер с моря, и губы твои обветрены…
Сколько кануло писем с обочины времени?
Ты скиталась солеными километрами
ради права склониться у царского стремени.
Ты платила за каждое слово златом,
незатасканных рифм искала,
чтобы нынче шептать их стражам крылатым
Грибоедовского канала.
Ты стоишь, как тезка твоя блаженная,
босиком на снегу, песни ради юродствуя,
и глядят из воды на тебя отражения
Мандельштама, Ахматовой, Блока и Бродского.
Ты охрипла, продрогла и хочешь чаю…
А грифоны так смирно на тумбах сидят,
только делая вид, что тебя замечают
и за мыслью твоей следят…
Как исправить огрехи не совершённые?
Как от груза беспомощных крыльев отделаться,
если даже пустые иконы оконные
за тебя заступиться теперь не осмелятся?
Что искать, если в воду канала кануло
то, что даже потерей-то не назвать?
В этот раз в его лабиринте каменном
оставайся-ка зимовать!
Он найдет полсвечи и стакан вина в обед,
сумасшедшими вдоволь накормит идеями —
за каким же лешим сдалась весна тебе,
если мели сменились такими неделями?..
Оставайся ловить отражения стройные
в зеркалах этих мутных рек,
потому что грехи твои, ныне покойные,
здесь рассыпали звонкий век.
Из цикла «Питеромания», 2016