Ксения Дукор
Букет нарциссов для Нади
Все сжалось внутри у Нади до такой степени, что стало больно в желудке, ноги размякли, будто не свои, в глазах и во всей голове стало темно и пропала резкость. Это слезы наполнили глаза Нади. И сквозь них, как сквозь кривое мокрое стекло, за толпой самых активных мерзавцев она увидела лицо Сережи… Он стоял в сторонке, опустив руки вдоль тела, не кривляясь и не прыгая, он не орал и не свистел, он просто стоял и смотрел на нее напряженным застывшим взглядом, словно молящим или стыдливым… Было видно, что ему хотелось провалиться сквозь землю, но он не мог сделать даже этого. Наде сложно было потом вспомнить подробности, но ей показалось, что в его взгляде звучало «прости, я не смог отказаться» …
Уйти Наде никто не помешал, но еще долго ей в спину летел свист и отдельные выкрики, которые окутав ее гулким облаком не отставали по мере удаления, а как-бы летели рядом. Она шла медленно, но не от достоинства королевы, а от бессилия и ужаса. Выйдя из сада Надя почувствовала себя более-менее в безопасности, зашла в школу попить, подождать чего-то, наверное, успокоения вихря чувств, и пошла домой. Плакать пока она не могла…
Позднее Ирка, узнав о произошедшем страшно негодовала и напала на Сережу с обвинениями в трусости и предательстве. Сережа выслушал все стоически, не пытаясь ни словом оправдаться. Он просто сидел, опустив голову и на все тихонько кивал. Когда Ирка, высказав свое презрение и разочарование в нем, как в друге, перешла к финалу, где она отказывалась иметь с ним впредь дело, вмешалась Надя. Она просила не осуждать Сережу так строго, ведь, по всей видимости, парни заставили его пойти с ними, чтобы проверить на пригодность к мужской дружбе. Что ему было делать одному против десятерых? Эта версия Сережу всколыхнула и было заметно, с какой благодарностью и надеждой он был готов за нее уцепиться. Но тут Ирка, еще полная гнева, обрушилась и на Надю, сказав ей, что предателей прощать нельзя, и в качестве точки в сказанном хлопнула кулаком по столу.
Чему научилась Надя за свои двенадцать лет, кроме школы, музыки и английского, так это прощать, оправдывать и соглашаться. Она простила предательство, оправдала трусость и согласилась иметь такого друга рядом и дальше. Тройка распалась. Теперь они дружили по отдельности, Надя с Иркой и иногда Сережа с Надей. Они просто разговаривали на переменках в музыкальной школе. Сережа был готов на большее, но что-то теплое, открытое и искренне постепенно закрывалось в Надиной душе. Не только по отношению к Сереже, а по отношению к миру. А Ирка с тех пор решила для себя, что ее миссия не оставлять Надю одну ни на минуту. Она очень любила Надю за ее тепло, верность, беззащитность, честность и за то, что с ней невозможно было поссориться. И за то, что чувствовала себя нужной. А может быть просто любила.
В тот вечер бабушка, приготовив ужин ушла, так и не узнав о пережитом Надей. Надя ужинала на кухне одна, папа спал в дальней комнате, а мама, уложив Верку, болтала по телефону с подругой. Она громко рассказывала, как прорезывался первый зуб, и она не спала неделю ни одной ночи, как скучно дома без работы и как она мечтает вернуться в отдел, как мало зарабатывает муж и вечно приходится залезать в долги, как она все сама и сама. Надя ждала, когда все важные вопросы будут обсуждены и они посидят на кухне вместе. Волнение клокотало и билось в ее груди. Мысли то выстраивались в повествование, то снова сваливались в кучу. Она не знала с чего начать…
Наконец мама пришла. Она нажала кнопку чайника и села рядом за стол.
– Устала, сил нет, – сказала мама, тряхнув головой, откидывая густые темно-медовые волосы, – все одно и то же каждый день. Ты выучила к экзамену пьесу, Надь?
– Да, я занималась. Я готова, все нормально, – ровным голосом ответила Надя. Ей очень хотелось сменить тему и выложить маме все о том, что с ней сегодня произошло. Но у нее не было привычки жаловаться маме. Да и вообще делиться чем-либо. Не то, чтобы она этого не хотела. Она не позволяла себе этого хотеть. Мама никогда не слушала ее так, как вожделела ее детская душа. Надя много раз пробовала, но реакция оставляла какую-то острую боль. Боль и стыд за попытку. А еще злость, почувствовав которую у Нади, и так к тяжкому клубку чувств приплеталось еще и чувство вины. Как же можно злиться на маму? Поэтому она просто перестала пытаться найти в маме того слушателя, которого ей бы хотелось. Чем больше она взрослела, тем более горько ей было думать об этом. Надежда, попытка, разочарование, стыд, злость, вина. Мучительная последовательность замкнутого круга… Сейчас то, что переживала Надя было сильнее страха очередного непонимания. Ей хотелось, чтобы ее защитили и пожалели, чтобы волшебные руки всемогущей матери превратили ситуацию из адской в обычную или просто стерли из истории, чтобы ее обняли и погладили по голове, чтобы скорее пришло не завтра, а послепослезавтра, когда все всё забудут, ей хотелось чудом повзрослеть и войти в мир сильных взрослых, где никто так не поступает, ей хотелось нырнуть в тишину и пустоту, где просто нет людей. Ей хотелось сочувствия. Или хотя бы чего-то одного… Но она боялась начать, подспудно ожидая привычного непонимания и невнимания к своим чувствам, привычного ощущения своей не ценности и такого же привычного горького разочарования. Но каждый раз с детским доверием она надеялась, что вот сейчас у мамы найдутся для нее те важные теплые слова, которые она ждала всю жизнь.
И она решилась, сказав себе, что сейчас мама ее услышит, пожалеет и поддержит.
– Мама, со мной сегодня очень плохо поступили в школе, – чуть хрипловато и глядя в тарелку выдавила из себя Надя. И подняла на маму глаза.
– Да? Оценку плохую поставили? – с «невинным» ехидством спросила мама, наливая себе чай.
– Нет.
Тут Наде вдруг стало стыдно рассказывать, как ее обманули мальчишки, как она поверила, что кому-то понравилась и она замолчала, не зная, как теперь выпутаться.
– Ну так что случилось то? – продолжила диалог мама. – Мне не будет стыдно за то, что вы там натворили?
– Мам, – пропустила ее вопрос о себе Надя, – мам… сегодня надо мной смеялись 10 мальчишек сразу. В нашем саду около школы. Они орали и свистели, а я не знала, куда деваться.
– Ну и что? Что ты мне ерунду какую-то рассказываешь? Лучше скажи, что ты получила по истории за контрольную?
– Мам, они орали, что я дура, что я никому не нравлюсь, что я глупая и страшная. Они смеялись надо мной. А Сережка… – Надя не смогла закончить эту фразу, у нее перехватило дыхание.
– Да ну! Подумаешь! Не обращай внимания на всякую ерунду. Они сами дураки. Слушай, у меня сегодня ужасно болит голова и я устала. Можешь Верочку покормить, когда она проснется?
– Мам! – крикнула Надя, – я тебе говорю, меня сегодня унижали! Я стояла как дура! Мне плохо! Как я завтра в школу пойду!? – и слезы брызнули из ее глаз во все стороны.
– А чего ты орешь? – рассерженно огрызнулась мама, – и чего ты мне все это рассказываешь? Мне то ты зачем об этом говоришь!? Это твои школьные дела, поссорились, помиритесь. Не ори, Верочку разбудишь. Нашла повод, тоже мне!
– А кому мне говорить? Тут больше нет никого! Ты же моя мама! – крикнула Надя сквозь слезы.
Тут зазвонил мамин мобильный и она замахала руками на Надю, чтобы та замолчала. Надя вскочила и выбежала с кухни, хлопнув дверью.
– Вот хамка растет! – гневно высказалась мама в трубку, – орет на мать, дверями хлопает! И пофигу, что мать устала! Сколько сил и денег вложила, костьми легла, пашу на них как лошадь, и вот тебе благодарность! Ужас!
Надя убежала в свою комнату, нырнула лицом в кровать и быстро затихла. В этот момент она первый раз почувствовала такую острую обиду и отчаяние, которые больше походила на ненависть. Но как это возможно? И от этой мысли, ударившей в центр груди с силой выстрела, все Надино хрупкое тело передернуло. Минут через несколько подкатила и накрыла очередная волна чувства вины. Оно всегда шло попятам за обидой. Подлое, мучительное, мерзкое, уничтожающее, парализующее волю, проклятое чувство вины. Но вскоре вина стала отступать и начало подкрадываться что-то незнакомое, холодное и тяжелое, как железо, что-то страшное, но могущественное, будто освобождающее… Надя лежала и ждала, когда это чувство станет ей понятно. И дождалась. Вот оно, то самое облегчение! Вот тот новокаин в рану, вот тот лед на ушибленное место, вот глубокий сон-забвение, отключающий от тяжких мыслей. Вот та холодная железная крышка люка, которая закрывает от любого удара в сердце. Нелюбовь! Да, Надя с каким-то злым опустошением поняла, что больше не любит мать! И больше не больно. Ненависть и… свобода…
Глава 3. Хирург
Надю разбудил звонок в дверь. Проснувшись она обнаружила себя не в спальне, а на диване, там, где вчера прилегла после происшествия с порезом и травмпунктом. От неудобной позы немного затекла шея и побаливала кисть левой руки, но в целом Надя чувствовала себя нормально.
Девушка встала и босиком пошла открывать. В дверь ввалилась Верка, в куртке и спортивном костюме, вся в снегу, розовощекая и пышущая морозцем. Сестры были чем-то похожи. Обе высокие и стройные, но Веркины формы были по девичьи более округлые. Обе дочери унаследовали от мамы густые каштановые волосы, чуть в рыжину, пышные и блестящие, у обоих на лице была мелкая россыпь веснушек.
– Приветик! Вчера позвонила твоя Ира, сказала, что у тебя травма случилась, просила зайти. Мама не смогла, у нее давление. Меня попросила. Ну ты как? Покажи руку. Большой шов?
– Проходи, – сонно сказала Надя, пропуская сестру в квартиру. – Я сейчас умоюсь и приду. Иди чайник поставь. А сколько время?
– Девять! – бодро ответила Верка, разуваясь. – Я бегала и вот к тебе решила зайти. Сегодня в школе какая-то комиссия. Не пойду. Попрошу папу, чтобы справку для меня выписал у своего этого… как его… ну, школьного друга.
Надя позвонила на работу сообщить о больничном и сестры сели на кухне позавтракать и обсудить вчерашнее событие. Не сказать, что они были очень близки, все-таки разница в возрасте 12 лет. Но все же относились друг у другу искренне и тепло. Надя часто сидела с Веркой, когда та была маленькой, потом делала за нее уроки, прикрывала от маминого гнева за проступки, сидела у постели, когда Верка болела, подменяя уставших родителей. Верка же, в свою очередь, за это сестре не дерзила, что ей давалось как подвиг, иногда слушалась, иногда советовалась и рассказывала свои секретики. Общих дел у них почти не было, но это и не мешало. Шел последний Веркин школьный год и вся семья была озабочена темой выбора ВУЗа. Согласия не было. Папа настаивал на медицинском, мама считала, что лучшее образование – это как у нее, экономика, финансы, бухгалтерский учет. Она называла это вечной профессией, так как деньги будут всегда. На что папа говорил, что болеть тоже будут всегда, но маму это не убеждало. Сама Верка хотела на режиссерский факультет, что приводило в ужас и папу и маму. Верка аргументировала тем, что сейчас вся жизнь в сети, и делать рекламные ролики, интересные короткометражки или полноценные фильмы – это тоже надо уметь, это востребовано и круто. Поэтому Верка занималась с репетиторами сразу химией, математикой и литературой.
Надиного мнения особо не спрашивали, да ей и самой не особо хотелось вникать в ситуацию. Иногда, за нечастым семейным столом, могла зайти об этом речь, но все равно в итоге все съезжало на тему маминого самочувствия и страшной нагрузки, которую она несет из-за необходимости обеспечить младшей дочери будущее. Мама добавляла, что не получилось сделать из старшей дочери достойного профессионала, хоть она и пахала, как известно кто, так пусть хоть младшая станет хорошим специалистом.
Надя давно научилась относиться ко всему, сказанному мамой спокойно, нейтрально и поверхностно, поскольку любая реакция лишь только разжигала мамину словесную активность и давало ей повод для смещения акцентов на себя. Что бы ни было сказано, все возбуждало маму к сокрушениям о несбывшихся надеждах, которые никто не оправдал, о ее адских трудах, о вьючных лошадях, о других лошадях, загнанных, которых пристреливают и к подобным опостылевшим клеше, которых можно было избежать только молчанием. Лишнего шума Наде не хотелось. Да и все это давно перестало иметь для Нади значение. Ей самой казалось, что она смотрит на мать как будто с крыши соседнего дома. Надя была за взаимопомощь и мир в семье, но в пределах политкорректности, целесообразности и необходимости. Папа тоже научился взаимодействовать с наименьшими потерями. Он мог высказать свое мнение, но потом просто соглашался. Так что, было понятно, что Верка, в итоге, пойдет в финансовый ВУЗ.
Младшая сестра упорхнула по своим делам, и Надя осталась одна, наедине с мыслями о вчерашнем. Почему именно под новый год, или сразу после него с ней всегда какие-то катаклизмы? Что за критическая точка такая? Вот, интересно, произойдет еще что-нибудь катастрофическое за эти пару недель? И тут она вспомнила о глазах! Сердце почему-то забилось чуть быстрее и все остальные мысли, вращающиеся в сознании Нади растворились как облако пара. Ей вдруг захотелось пройти через эту ситуацию еще раз, правда без боли. Просто оказаться там и попытаться понять еще раз, что ее так зацепило в этом хирурге, да еще в такой обстановке. Надя за год привыкла к мысли, что она ни в кого не влюблена, ни о ком не грезит, ни к кому ее не тянет и никто ее не волнует. Кроме Андрея, при мыслях о котором начинало щемить в сердце. Ей было одиноко одной. Даже порой страшно. Но здравый смысл ей говорил, что это грезы ради грез, что это тоска по прошлой любви, что это не любовь, а одиночество, что ситуация бесперспективная и давно пора ее отпустить. Тем более, если бы кто-то спросил рациональную часть Нади, хотела бы она пройти через такие отношения еще раз, она бы уверенно сказала, что нет. Эмоциональная часть, конечно, поскуливала тихонечко, частенько пропуская удары, выстреливающие из воспоминаний, но Надя привыкла и к этому.
Девушка подумала, что сегодня первый день после операции, потом еще два и она пойдет в больницу на перевязку, как велел хирург. Это почему-то взволновало и так воодушевило Надю, что она даже смутилась от самой себя. Нет, понятное дело, что ничего серьезного быть не может, глупо об этом думать, но все равно интересно просто понять, что ее так взбудоражило.
В приподнятом настроении Надя насыпала корм Кирюше, который все это время вращался у ее ног, всячески намекая, что сами то позавтракали, а его не накормили, и решила пойти погулять, зайти в аптеку, а заодно и присмотреть подарки.
Погода была солнечная, снежная, морозная. Воздух бодрил и наполнял предпраздничной радостью. Магазины, деревья, фонари, все было в снегу и в гирляндах. Из торгового центра доносилась песня Майкла Бубле «Holly Jolly Christmas», а у входа плясал поролоновый смешной снеговик на человеческих ногах. В душе что-то негромко подпевало и пританцовывало. Хотелось просто болтаться и глазеть на суету, царившую в городе. Никуда не спешить и ни о чем не думать. Просто бродить, походу смахивая варежкой с заборчиков и скамеек шапки снега, подбрасывать его ногами и смотреть, как крошечные алмазы сверкающей пылью разносится ветром во все стороны.
С чувством облегчения и с полными пакетами Надя пошла домой. Подарки закуплены, упакованы, бантики приклеены. Супер! Главная проблема решена. В кармане зазвонил мобильный. Надя, торопясь снять варежку со здоровой руки забинтованной рукой, а потом зубами, выронила пакеты и создала небольшую пробку из людей, перегородив им и так не широкий проход. Кто-то из прохожих заботливо помог ей собрать пакеты в один пучок и взять в руку.
– Перед праздником все такие любезные, – подумала Надя и улыбнулась. На экране смартфона был незнакомый номер. Но Надя, из-за возни с пакетами не успела ответить. Пару секунд постояла и подумала, стоит ли перезвонить, но не стала, – Наверное, опять рекламщики или опросы. Ну их.
Дома, спрятав пакеты в шкаф до времени икс, Надя налила себе крепкого кофе с толстенной пенкой, взяла круасан и села с ногами на кресло в гостиной. Кирюша тут же воспользовался моментом, запрыгнул на колени и подставил животик для поглаживания. Почесывая тепленькое пушистое брюшко и наслаждаясь с морозца ароматным сладким кофе Надя, не сосредотачиваясь на сюжете, смотрела в телевизор и, как ей казалось, ни о чем не думала вообще. Какое же блаженство ни о чем не думать. Ни о подарках, ни о работе, ни об Андрее.
Снова зазвонил мобильный. На этот раз он был заблаговременно положен на подлокотник кресла. Снова тот же незнакомый номер.
– Вот навязчивые! Где они номера берут? – подумала Надя, поставила чашку на подлокотник рядом и ответила на вызов.
– Добрый день! – сказал бархатный баритон в трубке, – это Надежда Алексеевна?
– Да, я, – ответила Надя и что-то слегка напряглось у нее внутри.
– Это врач, Кирилл Викторович, вы вчера у меня были с резаной раной кисти.
От неожиданности Надю так подбросило, что ее ноги в долю секунды выскочили из-под нее и прыгнули на пол, скинув задремавшего размякшего Кирюшу, который шлепнулся на палас, как плюшевая игрушка, а рука с бинтом сбила с подлокотника чашку с остатками кофе.
Надя замерла в нескладной позе, пытаясь одновременно оценить ущерб от своей неловкости, сосредоточиться и успокоиться.
– Да, здравствуйте, – постаралась спокойно сказать Надя. Ей казалось, что по ту сторону связи видно, какая она нелепая.
– Я хотел поинтересоваться вашим самочувствием. Жалобы есть? Рана болит?
– Да, немного, но я приняла обезболивающее утром, как вы рекомендовали.
– А отечность?
Надя не разглядывала свою левую руку утром и потому ей пришлось внимательно посмотреть на кончики пальцев, виднеющиеся из-под складно наложенной повязки.
– По-моему есть немного.
Надя старалась переключиться с волнения на роль пациентки, просто отвечающей на вопросы врача, но внутренний голос отвлекал и нашептывал: «А что это он лично тебе звонит? Разве врачи так делают? Странно, странно…»
– Не переживайте, Надя, отечность после травмы, это нормально. Главное, чтобы не покраснело и не дергало. И чтобы температура не поднималась. Рана у вас чистая, поэтому все быстро заживет. Принимайте препараты.
– Спасибо, доктор, – ответила Надя и больше не знала, что сказать… Возникла неловкая для Нади пауза, которую ей очень хотелось заполнить каким-нибудь вопросом, но в голове был абсолютный вакуум.
– Надя, я жду вас послезавтра на перевязку. Вы помните, куда приходить? – спросил баритон, который, казалось, не испытал неловкости от паузы. Он был спокойный и ровный.
– Да, спасибо.
– До свидания. Жду вас после четырнадцати.
– Хорошо, до свидания, – ответила Надя еле слышно и положила трубку.
Сев в кресло в позе хоккеиста после игры, опершись локтями о колени, Надя сидела и смотрела вокруг себя. Кот обиделся и ушел на диван, брызги кофе с гущей нарисовали на паласе изящный фонтанчик. Хорошо, что чашка не разбилась. Она от кофе-машины, которую ей подарили когда-то родители на день рождения.
– Да что со мной? Дерганая какая-то. А так хорошо день начинался. Ну конечно, это же перед новым годом. Все должно идти наперекосяк, – думала Надя, отправляясь за тряпкой и чистящим средством. – Но все же… Почему этот человек меня так волнует? Ведь не было никаких к тому оснований. Ну правда же, с чего вдруг? У него этих пациентов сотни, он и лиц то не различает. Вспоминает, наверно, только когда в карту смотрит или на больное место, – пыталась приободрить себя Надя, но юмор, как ей казалось, получался какой-то корявый, как и она сама.
Вымыть палас одной рукой не получилось, и Надя бросила эту затею. Оставшиеся два с половиной дня выстраданного больничного девушка решила потратить на безделье. Продлевать не хотелось, на работе было много дел. Она давно не могла себе позволить немного полениться, а очень хотелось. Хотя, лениться не особо получится, так как сессия на носу, а курсовые не сданы.
В доме была тишина. Наде этого и хотелось и нет одновременно. Вроде она устала от шума и суеты, но в то же время было непривычно без рабочего галдежа. Только кот Кирюша иногда нарушал тишину своим кошачьим говорком и бормотал одинокий телевизор, который, казалось, был обижен на невнимание, и потому говорил сам с собой.
В день визита к врачу настроение было отличное, рука не болела, только надоела повязка и то, что одной рукой ничего невозможно сделать. Пришлось звать Ирку на помощь, чтобы помыть голову. У Ирки был выходной, и она с охотой пришла.
– Ну что, я заказываю номера для всех, Надь? – спросила Ирка про поездку на новый год на турбазу, поливая из душа ей на голову.
– Не знаю, Ир. Может с домашними посидеть? Как-то не хочется ехать одной. Ну в смысле, что вы все парами, а я с котом – засмеялась Надя, но вышло как-то не весело.
– Ты реально кота хочешь взять? – искренне удивилась Ирка.
– Нет конечно. Но куда девать, не знаю. Он такой мамин сынок. Он тут с ума сойдет один.
– Нет, погоди. Сейчас мы его пристроим, – решительно заявила Ирка, набросила на Надину голову полотенце и пошла кому-то звонить.
Через пять минут кот уже имел потенциальное временное пристанище, кормильца и собеседника в виде Иркиного двоюродного брата, большого любителя животных.
– Степа только попросил взять с собой его игрушки, перинку, миску и корм, который он любит, – отрапортовала довольная своими способностями решать проблемы Ирка.
– Ну я не знаю. Кирюша будет в шоке. Чужой дом, чужой человек. Может маме сбагрить?
– Надь, не надо маме, – ответила Ирка и протянула многозначительную паузу со взглядом, говорящим: «ну ты меня понимаешь…». – Вспомни прошлый год. Кот то в порядке, но что ты потом выслушивала?
– Да, – выдохнула Надя. – Пойдем кофейку попьем, и я поеду на перевязку.
– Ага, к хирургу с такими странными глазами, – захихикала Ирка, уже хозяйничая на кухне до того, как Надя успела предложить перекусить.
Надя старалась идти механически и никак не думать о предстоящей встрече. Чтобы себя переключить она проигрывала в голове любимую фортепьянную пьесу, старательно вспоминая нотный текст. И это получилось. Даже руки стали совершать некие движения, похожие то на игру на клавишах, то на дирижёрские па. У входа в больницу суетился народ. Кто-то помогал дойти до входа пациенту на костылях, кто-то, видимо сын, заботливо и медленно, придерживая под локоть, провожал пожилую женщину, девушка тащила сумки перед пожилым мужчиной, участливо повторяя: «пап, не спеши», молодые парни провожали своего забинтованного приятеля, видимо совершенно ему не сочувствуя, поскольку их смех разносился по всей территории.
– Да, у всех свои проблемы, – подумала Надя и зашла в корпус.
При входе в коридор отделения было написано «Хирургия». Надя прошла за широкие двери и остановилась, пытаясь сориентироваться, в какую сторону идти. Резво шныряли сестры, более степенным шагом ходили врачи, еще более медленно прогуливались пациенты. Пока Надя не решалась спросить, где кабинет заведующего к ней подскочила мимо проносящаяся симпатичная медсестра и нарочито-строгим голосом спросила:
– Вы к кому, девушка?
–Это ко мне! – услышала Надя за спиной знакомый бархатный баритон. Она вздрогнула и обернулась, оказавшись к нему так близко, словно в переполненном автобусе.
Это он. Хирург, который зашивал ей рану. Как и в прошлый раз от него повеяло каким-то спокойствием, как от батюшки в храме, силой и дорогим шикарным парфюмом. Надя понимала, что надо поздороваться, но именно в эту секунду она забыла родную речь. Она бы, наверное, и имени своего сейчас не выговорила. Хирург едва уловимо улыбнулся, видимо его умилило Надино замешательство, и предложил пройти в перевязочную.
– Лена, проводите пациентку, я сейчас подойду.
Медсестра строго смерила Надю взглядом и кивнула в ту сторону, в направлении которой была перевязочная. Наде почему-то показалось, что она «взвесила и измерила» ее глазами на степень достойности и соответствия их кумиру. И решила, что Надя для него мелковата и простовата. И медсестру это отчего-то удивило, но и успокоило. У двери в перевязочную она уже менее протокольным голосом предложила войти и сесть на кушетку. И испарилась, мелко топоча по коридору дальше по своим милосердным делам.
Надя глубоко прерывисто вздохнула, но выдохнуть, как хотелось, протяжно и полно, не успела, так как в кабинет зашел хирург и хлопнул дверью. Вдох застрял в расправившейся груди, оставив Надю с поднятыми плечами, в позе трубача перед сольной партией.
Наде чувствовала себя неловко, но ей страшно хотелось посмотреть ему в глаза и сравнить свои впечатления. Она надеялась, что тогда, в травмпункте, с ней случилось какое-то помутнение и сейчас все будет просто и обычно, как на приеме у врача.
– Пусть так будет, пусть! Не надо мне потрясений, – подумала Надя и подняла глаза.
– Что вы сидите, сударыня, как лом проглотили? – улыбнулся хирург. – Как ваша кисть? Давайте снимем повязку. Препараты принимаете? – и он отвернулся к раковине помыть руки.
– Вот они, эти демонически-ангельские глаза, вот они, заколдованные озера в темном лесу, вот и сила, и власть, и лукавый прищур, и вместе с тем тепло и участие. Может это из-за маски? Может…
– Надя, смотрите! Рана затянулась первичным натяжением, но швы снимать еще рано. Воспаления нет, все чисто. Функциональность кисти в норме. Беспокоится не о чем, но пока ни мочить, ни нагружать левую руку нельзя. Надя, вы меня слышите?
– Да, слышу, – опомнилась от своих мыслей девушка.
– Я обработал, повязку сейчас наложим. Потом пройдите к столу.
Повязку врач наложил с такой ловкостью, что Надя даже пропустила этот момент. Она пересела на стул, ожидая, что хирург сядет напротив и будет давать рекомендации, но врач подошел и прислонился к краю стола, как бы чуть присев на него, оказавшись таким образом рядом с Надей и одновременно над ней.
– Надя, скажите пожалуйста, вы замужем? – услышала девушка вопрос, и не сразу поняла, что это продолжение их диалога.
– Нет, – автоматически послушно ответила Надя, но через пару секунд почувствовала, что теряется.
– Надя, – и хирург стянул маску под подбородок. – Можно я начну без бессмысленных вступлений? Я сразу спрошу, – и показалось, что он сам несколько волнуется. – Как вы отнесетесь к тому, что я вас приглашу вечером, или, когда вам удобно, провести со мной время? Например, сходим в ресторан или просто прогуляемся и пообщаемся, – и он замолчал, давая Наде время на то, чтобы собраться с мыслями и что-нибудь ответить.
Надя впервые увидела его лицо без маски. Глаза не сказать, что потерялись в других чертах, скорее они дополнились и картина стала более гармоничной. Именно картина, подумала Надя. Если бы она рисовала мужественного правильного в ее понимании мужчину, она бы нарисовала его таким. Строгий, но не брутальный, по-мужски красивый, но не кукольный, с правильными чертами лица, но не как у греческой статуи, взгляд живой, но не нервный, умный, но не скучный, не знакомый, но и не чужой.
Надя сидела, подняв голову и почти открыв рот. Пока что ни одно слово не нашло дорогу домой в Надину голову. Она смотрела и молчала.
– Я понимаю, что сложно ответить так сразу, – хирург снял чепец, видимо понимая, что надо предъявит себя совсем без визуальных помех, – но мне бы было очень приятно, если бы вы согласились уделить мне время, – и снова повисла пауза, от которой Наде стало аж немного нехорошо, как в душном помещении.
– Я… Я могла бы. Я, наверное, я выйду на работу. Если только вечером?
Хирург, казалось, обрадовался тому, что тема немного расширилась и ухватился за мысль о работе.
– Нет, вы моя пациентка и я, пока что, не разрешаю вам никакую активность. Общественный транспорт, толкнут, пихнут, швы разойдутся и будут осложнения. Этого допускать нельзя. Надо продлить больничный лист.
– Хорошо, – тоже немного расслабилась Надя, – я схожу в поликлинику.
Врач поднялся и, взяв Надю за плечи, поднял и ее со стула, тем самым сообщая, что визит окончен и ей пора уходить. И, как показалось Наде, он хотел еще что-то сказать, но не успел.
– Кирилл Викторович! Тяжелый! Игнатьев выходной, Сурджяна вы отпустили. А он уже в оперблоке, в грязной. Пожалуйста! – протараторила медсестра Лена, распахнув дверь перевязочной. – Неврологов Татьяна Николаевна уже вызвала. Вас очень просили побыстрее!
– Что, послать больше было некого, сама бегаешь? Иду! – мгновенно переключившись, собранно и четко ответил хирург. – Простите, Надя, мне надо идти. Можно я вам позвоню? – чуть улыбнувшись, но явно спеша добавил врач.
– Да, конечно, – уже в спину ему ответила Надя и внезапно для себя осталась одна в кабинете.
Она слышала, как миниатюрная, словно куколка, деловая медсестра Лена семенила за хирургом по длинному коридору, по ходу вводя его в курс дела о каком-то «тяжелом» человеке, а он задавал ей короткие, невопросительные, непонятные Наде вопросы. Голоса удалились и смолкли. Надя еще помедлила несколько секунд, вышла из клиники и направилась в сторону дома.
Морозный ветер вернул Надю к реальности и она, чтобы привести в порядок мысли, решила пойти домой пешком. Как относиться к происходящему она еще решить не могла, но что она отчетливо осознала, так это глубокое уважение с оттенком восхищения, которое она испытала к хирургу. Никогда раньше у Нади не было опыта общения с врачами, где она бы могла быть свидетелем или участником их жизни, невидимой приходящему и уходящему обычному пациенту. Никогда раньше она не задумывалась, какую важную работу они делают, насколько их жизнь на работе, да и вне ее, не принадлежит им самим, насколько судьбы других людей зависят от готовности врача оказать помощь. Проще говоря – спасти! Тот «тяжелый», молодой парень, как услышала Надя из обрывков удаляющегося разговора, чей-то сын, такой-же женщины, как ее мама. А может он молодой отец. И все зависит теперь от профессионализма того человека, который позвал ее на простое свидание. От него и его таких же, ничем не выделяющихся в обыденной жизни коллег, от таких вот сестер милосердия, как Лена. А от нее, от Нади кто в жизни зависит, кроме кота Кирюши? Вот так вот остро, жизненно, полностью, кто? Да никто. И от этих мыслей настроение Нади словно раздвоилось. Одна сторона была полна почтения к докторам, другая презрения к себе. Может и правда мама права, что ничего не смогла из меня сделать?
– Студентка в тридцать лет, – с грустной иронией подумала о себе Надя, – и что дальше? Молодой специалист в области логистики и всякой дуристики. Зачем…? А что он во мне нашел, в серой мыши? Красивый статусный мужчина, хирург, спасает жизни. Вот, к примеру, мои два часа жизни, а вот его… Я прогулялась, купила хлеба, молока, яиц и овощей, приду домой, попью кофе, поглажу кота и сяду читать или смотреть сериал. В лучшем случае писать никому не нужную курсовую. А вот его два часа: провел возможно очень сложную операцию, спас жизнь очередному парню, который будет растить своих сына или дочь, строить дачу для семьи, зарабатывать, любить жену, заботиться о маме, которая наверняка тоже уже в больнице и ждет у операционной врача, как Бога, моля о помощи обоих. А потом поступит следующий и он снова сумеет помочь. Надя и Кирилл, студентка-неудачница и хирург. Несостоявшаяся пианистка и состоявшийся врач, зав. отделением. Да я ему вообще не подхожу, он просто этого еще не понял. Ходить на такие свидания, только заниматься самообманом. Не пойду я никуда! – закончила свою мысль Надя и уперлась в дверь подъезда, даже не заметив, как дошла.