Кристофер Руоккио
Империя тишины

Глава 10
Закон птиц и рыб

В мрачном молчании я смотрел на море. Прошло две недели после разговора с отцом, и с тех пор я делал все возможное, чтобы избежать встречи с ним. Для этого я устроился в укромном местечке за выступом скалы на каменистом берегу у подножия акрополя, заменявшему нам пляж. Здесь, вдали от видеокамер и взглядов бдительных охранников, мальчишка мог сердиться сколько душе угодно. Моя рука окончательно зажила, и я, прислонившись спиной к скале, рисовал в блокноте силуэт траулера, мирно плывущего в порт. Судно возвышалось над рыбацкими джонками с белыми и красными парусами, что усеяли все море, от берега и до восходящего на горизонте солнца.

Чайки пикировали, рассекая соленый воздух и пронзая поверхность океана, а затем появлялись вновь с рыбинами в клювах. Я посмотрел на них, потом на корабль, который только что рисовал. Теперь он плавно скользил вдалеке, огибая маяк на мысе и направляясь к городу и устью реки.

Уголок отцовского кристалла выглядывал у меня из кармана, напоминая о закодированном в нем голографическом сообщении, в котором отец подтверждал терабайты информации обо мне прокторам школы Капеллы на Веспераде. Я смотрел эту запись раз пятьдесят за последние две недели. Каждый раз мой тайник домашних вин сокращался, а число рисунков увеличивалось.

Я раздраженно закрыл блокнот вместе с карандашом и откинул голову. Рука все еще болела в месте перелома, хотя было уже ясно, что скоро она совсем заживет. Я помассировал ее левой, отметив скопление крошечных, размеров с булавочную головку, шрамов на бледной коже от кончиков пальцев до середины предплечья. Они сверкали в лучах серебристого солнца Делоса, и я согнул поврежденные пальцы, скривившись от неприятного ощущения. Тор Альма, наш семейный врач, уверяла, что они вернутся в рабочее состояние, но я в свою очередь уверял, что они сделались странными, неудобными, как новые зубы.

– Так вот куда ты забираешься, когда не хочешь, чтобы кто-нибудь тебя отыскал?

Я не стал оборачиваться, и без того зная, кто это сказал.

– Очевидно, нет.

Гибсон подошел справа, тяжело опираясь на ясеневую трость. Невероятно, но он только что спустился по лестнице в несколько сотен ступенек, тщательно замаскированной среди беспорядочно разбросанных скал. Полы мантии из тонкой изумрудной ткани волочились по песку, но он не обращал на это никакого внимания.

– Ты пропустил наши занятия.

– Не может быть. Сейчас всего десять часов утра.

Прикрыв веки, я прислонился головой к скале. Но Гибсон по-прежнему возвышался надо мной, и я, взглянув на него одним глазом, заметил почти смущенное выражение на морщинистом, обветренном лице наставника.

– Десять было три часа назад, – ответил он, вяло кивнув, – а сейчас уже почти полдень.

Я вскочил так резко, что со стороны можно было подумать, будто я обжегся или меня ужалил анемон, которых было полно на морском берегу.

– Простите, Гибсон, я не знал. Должно быть, потерял ощущение времени, и… – Я честно пытался найти какое-нибудь объяснение, но не смог.

– Не переживай, – поднял ладонь старик, – тебе больше не нужен учебник риторики.

– Наверное, не нужен, – скорчил я кислую гримасу.

С изысканной неторопливостью Гибсон опустился на последнюю ступеньку лестницы, ведущей к замку. Я поспешил ему на помощь, но он только махнул рукой.

– Адриан, ты пропустил занятия второй раз за много-много недель. Это на тебя не похоже.

Я лишь хмыкнул в ответ, и Гибсон шумно вздохнул:

– Понимаю. Возможно, тебе все-таки понадобится учебник риторики.

Нахмурившись, я отвернулся и подошел к тому месту, где заканчивались камни, а дальше до серебристой глади воды тянулась полоса песка. Без воздействия лунных приливов море всегда оставалось спокойным, только у самого берега крутились крохотные водовороты.

– Гибсон, я все еще не могу поверить. В эту мерзкую Капеллу!

Мы уже обсуждали это. Дважды.

– Ты сам знаешь, что можешь стать великим.

– Не хочу я становиться великим, будь оно все проклято!

Я пнул камень, и тот поскакал по воде. Вдалеке еще одна чайка нырнула за добычей.

– Отцу я сказал, что хочу быть схоластом. Я ведь вам уже говорил, да?

В моих интонациях прозвучало полное поражение, смешанное с такой насмешкой над собой, на какую способен только личный шут императора.

Гибсон долго не отвечал – так долго, что я едва не повторил вопрос. Наконец он произнес дрожащим голосом:

– Да, говорил.

Я оглянулся через плечо. Мой наставник сидел с застывшим, задумчивым взглядом, положив подбородок на бронзовую рукоять трости. Морской ветер раздувал его зеленую мантию.

– У тебя есть способности к наукам. Ты весьма сообразителен. Я сам пару раз объяснял это твоему отцу. Но он сразу отмел мою идею.

Истолковав его слова в свою пользу, я продолжал настаивать:

– Но ведь я могу это сделать? Могу стать схоластом?

Гибсон пожал плечами:

– Со временем, Адриан, да, тебя научили бы мыслить должным образом. Но ты не должен идти против воли отца.

Изобразив презрение истинного палатина, я сказал:

– Это мое бремя ответственности. Разве не так он тебе ответил?

Схоласт внезапно переключился на классический английский:

– Если для выживания требуется взять в руки оружие, ты должен это сделать.

Я приподнял бровь и спросил на родном языке:

– Шекспир?

– Нет, Серлинг^[13]. – Он посмотрел вверх, на тонкую вереницу облаков, висевшую в белом небе, словно паутинка. – Хотя, полагаю, эта цитата подошла бы лучше, если бы отец посылал тебя в легионы.

– Там есть инквизиция, – нахмурился я. – Это еще хуже.

Гибсон кивнул в знак согласия, не снимая подбородка с рукояти трости:

– Вполне справедливо, – и почесал львиные бакенбарды с задумчивым выражением на морщинистом лице. – Я не вижу выхода из положения, мой мальчик. Если твой отец потрудился записать послание на этот кристалл, можешь не сомневаться, что он уже установил волну с Весперадом. Договор подписан. И скреплен печатью.

Моя голова словно бы закачалась сама, не дожидаясь приказа.

– Но я не могу с этим смириться.

Гибсон заметил, как я напрягся, и ткнул узловатым пальцем мне в грудь:

– Это прямая дорога к безумию, Адриан.

– Простите, что? – Я резко поднял взгляд.

– Страх – это смерть разума.

Гибсон сказал это машинально, память автоматически ответила на упомянутую эмоцию. Я удивленно заморгал и перестал выискивать подходящий камень для броска в воду.

– Я не боюсь.

– Вступить в Капеллу? Конечно, боишься.

Он посмотрел мне прямо в глаза, похожий на статую, покрывшуюся морщинами от времени, а не от эмоций. Сейчас он казался отлитым из бронзы.

– Ты хочешь стать схоластом? Тогда укроти свой страх, или ты ничем не лучше других. – Он неопределенно махнул рукой в сторону замка, словно обхватывая все человечество. – Бери пример с камня. Пусть не тревожит тебя будущее, ведь ты достигнешь его, если это будет нужно, обладая тем же разумом, которым ты пользуешься в настоящем.

В тот момент я не распознал цитату: Марк Аврелий. Еще один римлянин.

Успокоившись, я ответил афоризмом из Книги разума:

– Испуганный человек пожирает себя.

Кто-то другой на его месте улыбнулся бы, но губы Гибсона лишь чуть дернулись, когда он одобрительно кивнул:

– Ты знаешь об этом, но еще не научился этому.

Снова наступила тишина, и я вернулся к наблюдению за кружившими над водой птицами. Эти чайки были терраниками, выведенными из того генетического материала, что доставили на океаны Делоса много веков назад. Настоящие чайки, белые с серым, подобные тем, что летали над берегами Старой Земли во времена Саргона и еще раньше.

– Капелла – не самый плохой вариант. Ты станешь выше лордов Империи. Увидишь Империю, Содружество и даже Демархию Тавроса. У тебя будет возможность с пользой применить свои навыки.

– Я бы предпочел применить их для дипломатии, а не для… не для… – Я не смог подобрать нужное слово.

– Теологии?

– Пропаганды, Гибсон! – презрительно усмехнулся я. – Вот что это такое. Все они управляют людьми с помощью страха. Даже мой отец. Знаете, почему он отправляет меня туда? Он сказал, что ему нужен там «кто-то из своих». Как будто он задумал что-то незаконное. – Я заскрежетал зубами. – Значит, я для него просто орудие? Я нужен ему только для того, чтобы проложить дорогу к новому титулу?

В ожидании ответа я посмотрел на учителя, который сейчас напоминал икону Непрерывно Ускользающего Времени в святилище Капеллы – высохший, сгорбившийся над тростью старик. Но его ответ был ответом схоласта, а не обычного человека:

– Фактически все палатинские дома заводят детей для подобных целей. Это стратегия.

– Шахматные фигуры. – Я сплюнул на песок. – Гибсон, я не хочу быть пешкой. Не хочу участвовать в игре.

Ненавистная мне метафора.

– Ты должен участвовать, Адриан. У нас нет выбора. Ни у кого из нас.

– Я не его пешка.

Так могла бы произнести эти слова змея; я сердито смотрел на наставника, и яд капал с моего языка.

Схоласт прищурил тусклые глаза.

– Я никогда и не говорил этого. Все мы пешки, мой мальчик. Ты, я, Криспин. Даже твой отец и наместница. Таков уж этот мир. Но запомни! – Его голос задребезжал на высокой ноте, и он ударил тростью по белому, отшлифованному временем камню. – Не имеет значения, кто пытается двигать тобой – отец или кто-то другой из облеченных властью, у тебя всегда есть выбор, потому что душа остается твоей. Всегда.

Странно было слышать от Гибсона – от любого схоласта – о душе.

Не зная, что еще сказать, я снова уставился на птиц и их охоту. Затем подошел к тому месту, где недавно сидел, и поднял свой блокнот, вздрогнув от боли, когда мои бедные пальцы обхватили черную кожаную обложку.

– В чем же этот выбор?

Я не взглянул на Гибсона, продолжая наблюдать за чайками.

Он не ответил. И я понял почему. Даже здесь, вдалеке от замка, от подслушивающих ушей и подсматривающих глаз, он не мог вести изменнические разговоры. Инстинкт повиновения глубоко въелся в его натуру.

«И какой же это вид повиновения?» – задумался я, но не нашел ответа.

Тем временем он спросил:

– На что ты там смотришь?

– На рыб.

– Ты не можешь видеть рыб.

– Не могу, пока птицы их не схватят, – ответил я, указывая на море, хотя и подозревал, что старик все равно ничего не разглядит.

Сейчас я понимаю, насколько стар был мой славный Гибсон. Его кожа напоминала древний пергамент, истонченный и растянутый. А глаза – представляете, какого возраста должен быть человек высокого происхождения, чтобы утратить зрение? Я встречал людей, проживших более пятисот лет, чье зрение оставалось острым, как разделочный нож. Иногда я думаю, что мой любимый наставник был старше всех, кого я знал, за исключением меня самого.

Всегда оставаясь сторонником метода Сократа, схоласт задал вопрос:

– Скажи, пожалуйста, а чем же тебя привлекли рыбы в такое время?

– Своей судьбой, – приглушенно ответил я.

– Что? – рефлекторно, как все люди с ослабленным слухом, переспросил Гибсон.

К счастью, он меня не услышал; представляю, какой я получил бы нагоняй за одно только упоминание столь пафосного и мистического понятия, как судьба.

Я повернулся к нему, пожал плечами и сформулировал свою мысль иначе:

– Их не спрашивают, хотят ли они быть съеденными. Они тоже пешки. Природа – это неизбежность.

Гибсон фыркнул и приподнял густые брови:

– Неужели все, что ты говоришь, обязательно должно звучать как эвдорская мелодрама?

– А что плохого в мелодраме? – просиял я, уловив тонкое дыхание юмора.

– Ничего плохого, если ты актер.

– Весь мир – театр.

Я плавно повел рукой и постарался улыбнуться, уверенный, что уж эта цитата точно из Шекспира. Какой бы слабой ни была попытка, смех мой оборвался так же быстро, как и возник. Гибсон на мгновение прикрыл глаза, и я по долгому опыту общения с ним уяснил, что таким способом он сдерживает приступ смеха. «Разум должен быть ровным, как песок в саду», – писал схоласт Имор в третьем тысячелетии.

– Я сейчас ощущаю себя одной из этих проклятых рыб.

Старик крепко сжал губы и затем произнес:

– Не знаю, что тебе на это сказать.

– Гибсон, я не хочу лететь на Весперад.

– Почему?

Не возражение, а исследовательский вопрос.

«Пропади ты во Внешней Тьме на вечные времена со своей философией!»

Я задумался. Посмотрел на замок. И наконец заговорил:

– Потому что… потому что все это бред и вздор. Культ Земли, иконы. Все ненастоящее. Земля не станет снова зеленой и чистой, оттого что мы покаемся за грехи предков.

Я покачал головой и выплюнул следующую фразу, словно желчь:

– Хлеба и зрелищ.

Мне стало противно от этих слов, словно я приобщился к почитаемым отцом традициям. Я был по-мальчишески суров к религии, когда нужно было осуждать только Капеллу.

Рот Гибсона дернулся, создавая впечатление слабой улыбки. Уж не торжество ли в ней было? Затем улыбка исчезла, и он сказал:

– Не забывай, что ты должен держать эти мысли при себе.

– Думаете, я этого не знаю? Я же не говорил этого им! – Я указал на мрачную громадину Обители Дьявола высоко над нами. – Земля и император! Вы меня совсем дураком считаете?

– Я считаю, – ответил Гибсон с необычайной тревогой, – что ты сын архонта и потому лишен осторожности, свойственной простым людям.

– Лишен осторожности? – рассмеялся я отрывисто, холодно и совсем не весело. – Боги небесные, Гибсон, разве я не проявляю осторожность? Я уже столько лет хожу перед отцом и Криспином на цыпочках. А также перед Эусебией, Северном и другими капелланами. Я должен что-то предпринять…

Безумная улыбка тронула мои губы в тот момент, когда я понял, чем должно быть это «что-то».

– Мне это совсем не нравится, – едва не нахмурился схоласт при виде нахлынувших на меня эмоций.

План сложился перед моим внутренним взором, все части с глухим стуком встали на свои места.

– Я не полечу туда, – произнес я, словно молитву – короткую, убежденную и могущественную. – Не полечу на Весперад.

– Но ты должен.

– Нет! – Я взмахнул блокнотом перед лицом Гибсона. – Вы сами сказали, что у меня есть выбор.

Я посмотрел на сгорбившегося старика, что сидел рядом со мной на ступеньке лестницы, и дикая усмешка засветилась в моих глазах.

– Вы можете написать для меня рекомендацию в примат атенеума… скажем, на Тевкре.

Гибсон устало взглянул на меня со странным выражением в затуманенных глазах, пугающе близким к пониманию и оттягиванию решительного момента. Он сжал губы и с кряхтением поднялся. Мгновенно забыв о своем предложении, я бросился помогать ему. Даже несмотря на согнутую столетиями спину, схоласт оставался выше меня ростом, что наглядно доказывало его древнюю, как сама Империя, родословную.

Со вновь обретенным спокойствием я спросил:

– Вы ведь можете это сделать? Для меня.

Мы оба понимали, что я от него требую. Это была измена, предательство своего лорда и многовековой службы в Мейдуа. Гибсон знал моего отца, когда тот был еще ребенком. Возможно, они стояли на этом же берегу и схоласт объяснял юному и холодному Алистеру Марло, как справиться с трудностями правления. В конце концов, отцу не было и пятнадцати, когда ему на плечи свалился титул архонта, так как рабыня-гомункул убила моего дедушку. Лорд Тимон умер в постели, задушенный в момент любовного экстаза искусственно выведенным существом, которое ему подарил конкурент-мандари. Отцу потребовалась добрая половина столетия – и битва при Линоне, – чтобы заставить лордов системы Делоса забыть об этом конфузе. В глубине души я опасался, что саму идею нападения подал Гибсон, а может быть, он же предложил выпустить воздух из замка дома Оринов и уничтожить всю их кровную линию.

Запинающимся, изломанным голосом Гибсон ответил:

– Да, я могу это сделать.

Я обнял старика, который был для меня дороже отца, стараясь погасить согревающую радость в груди:

– Спасибо вам! Спасибо, Гибсон.

Живя в мире слуг, властителей и политиков, я не знал настоящей дружбы. Мои отношения с родителями никак нельзя было назвать нежными. Точно так же я сторонился и Криспина. С приближенными отца – с сэром Феликсом и сэром Робаном, с Тор Альмой и Тором Алкуином, с приором Эусебией и всеми остальными – я поддерживал обычные контакты, какие связывают ученика с учителями или хозяина со слугами. Даже зарождающееся чувство к Кире – хотя я не осознавал и не мог оценить все его значение – словно бы проходило через защитную мембрану, навязанную мне моим положением. Только Гибсон сумел прорваться сквозь нее. Он был для меня, как я уже сказал, ближе, чем отец.

И это погубило нас обоих.

Глава 11
Какой ценой

Полагаю, старый плут хотел, чтобы я это сделал, что во время нашего разговора на берегу он подталкивал меня к нужному решению, но так, будто бы я сам нашел его. Я тайно приступил к подготовке побега, имея лишь смутные представления о том, как это можно осуществить. Ни разу не путешествовавший за пределы системы, я мечтал взять напрокат или украсть космический корабль и улететь на нем куда угодно, только не в Колледж Лорика на Веспераде. Или подкупить пилота нанятого отцом корабля, ускользнуть на какой-нибудь промежуточной остановке нашего долгого пути и сбежать из этого сектора как можно скорее. Это необходимо было сделать, но моего ограниченного опыта не хватало для технического обеспечения операции.

Насколько я понял ситуацию, у меня были две главные проблемы: как выбраться за пределы системы и чем за это заплатить. По иронии судьбы второй вопрос оказался намного проще первого. В конце концов, я ведь был сыном лорда-палатина и мог воспользоваться такими ресурсами, какие простолюдины даже вообразить не способны. Вы, возможно, представили себе сундуки с драгоценными камнями и золотыми диадемами? Хотя золото сохранило определенную ценность из-за своей редкости и разнообразного практического применения, это все же довольно привычный материал. Имперские монеты – золотые хурасамы, серебряные каспумы и прочие – имеют хождение главным образом в нижних слоях нашего общества. Самоцветы – в большинстве случаев по составу не многим сложней обычного углерода – перестали цениться в элитарных кругах еще со времен основания Империи. Бриллианты, сапфиры, рубины и тому подобное легко мог получить каждый, имеющий доступ к алхимику.

Богатство палатинского сословия основано на редких химических элементах. Золото – один из таких товаров. Другой – уран, и он намного ценнее, отчасти потому что для законной его добычи требуется лицензия непосредственно от Имперской канцелярии. Таким образом, если хурасам может оказаться у каждого, то имперская марка – формально стандартная валюта Империи – доступна лишь тем, кто извлекает богатства из недр, своего рода смазка для механизма нашей цивилизации.

Марки гораздо дороже, к тому же их проще перемещать, чем нагруженные золотом корабли, потому что они – всего лишь цифровой код на электронном счете. Весь фокус в том, чтобы сделать это незаметно. Логофетам и секретарям отца, не говоря уже о его казначействе, и так хватает забот. Но всегда существует вероятность, что какой-нибудь чересчур усердный клерк начнет слишком пристально приглядываться к моим расходам и счетам, открытым на мое имя. Или другая вероятность – весьма малая, впрочем, – что отец установит за мной особое наблюдение.

Три месяца.

Как это мало на самом деле, хотя делосианский месяц длинней стандартного и каждый его день тоже. Даже для палатина – возможно, для палатина в особенности – дни проходят слишком быстро. Я тоже должен был действовать быстро и выбрать такой способ, против которого мой отец – при всей его хваленой холодности – ничего не смог бы возразить.

Благотворительность.

– Что вы собираетесь сделать?

Факционарий гильдии выпучила на меня глубоко посаженные глаза, и на ее преждевременно увядшем лице появилось такое выражение, будто я только что дал ей пощечину.

Стоя по другую сторону заваленного бумагами стола, я повторил свое предложение, стараясь не думать о Кире и двух охранниках, оставшихся за дверью, словно бы сама мысль могла привлечь их внимание к моим делам:

– Я хочу внести пожертвование. Со своего личного счета.

Простецкое лицо Лены Бейлем удивленно и подозрительно вытянулось.

– Почему?

Не решаясь встретиться с ней взглядом, я взирал на трехмерную голограмму на стене за ее спиной, изображающую панораму долины Красного Зубца с высоты птичьего полета. Желтые значки радиоактивности отмечали расположение рудников, местность вокруг была заштрихована с разной интенсивностью, в зависимости от уровня опасности. Я бывал там много раз. Несмотря на все усилия биологов, только самые неприхотливые растения пускали корни на холмах над рекой. Ученые сошлись на том, что мощные тектонические толчки в далеком прошлом погрузили здешние запасы урана глубоко в недра, а потом руда снова появилась на поверхности, благодаря мелким катаклизмам, происходившим при терраформировании.

Наконец я спросил:

– Вы слышали, что я покидаю Делос?

Потрясенная Бейлем подалась вперед, опираясь локтями о край своего дешевого стола:

– Значит, это правда? Что-то такое передавали в дневных новостях, но я подумала…

– Да, правда, – кивнул я. – Улетаю на «Дальноходе» тридцать третьего боэдромиона. Но после всего, что случилось за последние несколько недель, я…

В этот момент я все-таки сумел снова посмотреть ей в лицо, прекрасно сознавая, что отец ни за что бы так не сделал.

– …У меня осталось неприятное чувство от того, как закончился наш разговор. Я так понял, что консорциум удовлетворил ваши просьбы, когда его представители побывали здесь?

Бейлем недовольно фыркнула:

– Один обогатительный краулер и две буровые установки. Это возместит какую-то часть наших потерь, но мы по-прежнему посылаем людей в шахту с ручным инструментом.

Она отвлеклась или, наоборот, попыталась сосредоточиться, выискивая какие-то документы в ворохе бумаг на столе.

– Я должна спросить, лорд Марло. Откуда вдруг у вас такой интерес к нашей работе?

– Просто хочу исправить свою ошибку, – развел я руками с видом полной невинности.

Выждав пару секунд, я добавил, словно эта мысль только что пришла мне в голову:

– Там, куда я отправляюсь, деньги мне не понадобятся. Отец посылает меня в Капеллу.

И прежде чем она успела вдуматься в подтекст моих слов, я двинулся дальше:

– Поэтому я и решил сделать пожертвование. Сто двадцать тысяч марок.

Глаза факционария сделались большими, как обеденные тарелки.

– Вы это серьезно?

Если бы у нее отпала челюсть, как у бедного Йорика, и грохнулась об стол, я бы не очень удивился. Превосходно – именно та реакция, какую я ожидал.

– На эти деньги вы сможете обеспечить десяток рабочих бригад аварийными костюмами. Новыми. С электронной защитой и всем прочим.

Я поддернул рукав своего фрака и проверил время по терминалу. Лена Бейлем достала из ящика стола пачку безникотиновых сигарет. Подождала секунду, как бы спрашивая у меня разрешения, затем прикурила. Кончик сигареты засветился вишневым огоньком, и женщина выдохнула струю дыма прямо в пространство между нами.

– Сможем, но вы так и не ответили на мой вопрос.

– Что за вопрос, факционарий?

– Почему вы это делаете?

– Почему? Я же вам объяснил, – сказал я с притворным раздражением, приближающимся к подлинному. – Не хочу, чтобы смерть этих людей была на моей совести. Если отец не желает платить за новую экипировку, я сделаю это сам.

Я склонил голову к столу, словно указывая на некую юридическую тонкость, и добавил:

– Давайте подпишем контракт, если недостаточно моих слов. У вас будет письменный договор. Можно сказать, я настаиваю.

Еще одно облачко дыма поднялось в воздух, я закашлялся и попытался разогнать его рукой. Эта игра была мне понятна – она хотела, чтобы я почувствовал неудобство. Я улыбнулся и резко выдохнул. Генетически измененный табак не оставляет осадка в легких, но пахнет отвратительно. Нужно было попросить, чтобы она не курила. Возможно, я проявил излишнюю мягкость.

Бейлем порылась в бумагах на столе, нашла папку из кожзаменителя, раскрыла и достала оттуда кристаллический планшет и стилус с ластиком на конце.

– Вот, – сказала она, не вынимая сигарету из пожелтевших зубов.

На мгновение в комнате повисла тишина, нарушаемая только шумом транспорта под окнами здания гильдии.

Дальше предстояла самая деликатная часть плана.

Я взял планшет и с легкостью заполнил простую форму договора, прикасаясь к экрану стилусом, который переводил мои завитки в четкий шрифт галстани. Затем повторил операцию на другой странице. Работа была почти закончена, наступил решительный момент. Я положил планшет на стол.

– Знаете, мадам Бейлем, так уж вышло, что мы можем помочь друг другу.

Я продемонстрировал ей свою самую лучшую, не имеющую ничего общего с домом Марло улыбку.

Ее плебейское лицо с вялым подбородком потемнело.

– Как это понимать?

Я продолжал любезно улыбаться.

– Вы согласны, что сто двадцать тысяч – это… солидная сумма?

Она кивнула с видом простодушного зрителя, ожидающего от эвдорского волшебника каких-то магических манипуляций.

Кивнула один раз. Медленно. Молча.

– А что вы скажете насчет ста тридцати?

Глупо, но мое мятежное сердце быстрей застучало в еще не до конца зажившей грудной клетке. Я говорил мягко, уверенный, что мои охранники ничего не услышат из коридора. Только не через крепкую дверь из листовой стали. Почему я вообще должен чего-то бояться? Я обладал здесь полной властью, у меня были деньги, было имя. А факционарий гильдии… что имела она? Возможность меня разоблачить? Но если она согласится, то станет соучастницей. А она согласится. Я прекрасно это понимал, делая новое предложение.

– Я подпишу контракт на сумму в сто пятьдесят тысяч марок, если… – я дважды провел ладонью по экрану планшета, и на голографической стене появились два документа, – если вы подпишете параллельный контракт на сто тридцать тысяч, который останется у меня. Незарегистрированный.

Увидев смятение на ее лице, я продолжил наступление:

– Я хочу, чтобы вы выплатили мне разницу и перевели ее на универсальную карту. Или лучше даже в хурасамах, если они у вас найдутся.

– Вы представляете себе, сколько будут весить эти хурасамы? – скептически поинтересовалась она. – У вас есть при себе погрузчик?

Я сконфуженно махнул рукой:

– Значит, тогда на карту.

– Вы просите, чтобы я отмыла деньги.

– Нет, не так, – настаивал я, надеясь, что мне удастся не отступить от плана. – Я прошу, чтобы вы… почувствовали неловкость за ту огромную сумму, которую вам передают, и вернули мне незначительную ее часть без лишнего шума. Чтобы успокоить свою совесть.

Я снова улыбнулся, но на этот раз кривой ухмылкой истинного Марло. Аккуратно стащил перстень-печать с большого пальца левой руки и поднял его, готовый скрепить оба контракта и переправить терабайты кодированной информации. Я подумал обо всем, что символизирует это кольцо: о моем имени, моей линии крови, генетической истории, личной собственности в двадцать шесть тысяч гектаров земли в горах у Красного Зубца.

Бейлем перевела взгляд с моего лица на голографическое изображение контракта на стене, а затем на дверь. Я заметил, как в тусклых глазах факционария вспыхнула жадность. Забытая сигарета уже догорела до самых ее пальцев.

– А если я откажусь?

Неужели это необходимо было объяснять?

– Для этого и нужен второй контракт. Я заполню его с официальной регистрацией и скажу, что кто-то из ваших людей, должно быть, взломал контракт и изменил сумму. Как вы думаете, кому из нас поверят? Вы и так встали поперек дороги моему отцу из-за всей этой суматохи с консорциумом.

Ее грубое лицо побледнело.

– Разумеется, вы вольны отказаться от моего предложения, – произнес я.

Она оскалила зубы, в глазах вспыхнуло презрение.

– В этом нет ничего общего с благотворительностью.

Я печально улыбнулся, теперь уже совершенно искренне:

– Мадам Бейлем, я действительно хочу вам помочь. Верите вы мне или нет – это не имеет значения, но вы можете в ответ помочь мне. Таковы мои условия.

Я поднял перстень, чтобы приложить его к обоим документам.

– По рукам?

С двадцатью тысячами марок на номерной универсальной карте во внутреннем кармане камзола и двумя контрактами (один из которых был моей страховкой), занесенными в матрицу перстня, я на заднем сиденье флайера возвращался в Обитель Дьявола. Древний замок нависал над городом грозовой тучей, хмурое небо тоже предвещало летнюю грозу.

– Вы поступили великодушно, пожертвовав шахтерам эти деньги, – сказала Кира, не оборачиваясь.

Услышав такие слова именно от нее, я испытал жгучее чувство стыда. Разве я сделал это ради шахтеров? Мой язык внезапно стал неповоротливым, и я отвернулся.

– Спасибо.

Наверное, я должен поговорить с ней перед отъездом? Сказать, какая она красивая. Сильная. Я сжал кулаки, кости правой руки все еще ужасно болели. Но я подавил боль, чувствуя в душе, что отчасти заслужил это. Где-то я читал, что жрецы разных религий бичевали себя веревками с узлами, чтобы страданиями искупить грехи. Не то чтобы я был с этим согласен, но боль часто воспринимается как справедливое возмездие.

– Лейтенант… – наконец проговорил я сдавленным голосом.

– Да, сир?

– Не могли бы вы изменить курс? Доставьте нас к городскому пентхаусу.

Один из моих охранников запротестовал:

– Сир, вы действительно хотите появиться в городе после того, что случилось в прошлый раз?

Еще на середине фразы я обернулся и сердито посмотрел на него, возможно впервые в жизни радуясь, что у меня такие же глаза, как у отца.

– Солдат, не забывай, что я сын твоего архонта, – осадил его я с внезапным ядом, вызвавшим новый приступ вины. – Я ценю твою заботу, но давай считать, что все плохое уже позади?

После этого я снова переключил внимание на пилота:

– Кира, пожалуйста, отвезите меня в пентхаус.

Я не хотел возвращаться домой в такой день.

Теперь мне нужно было обдумать еще одну проблему, более сложную. В каком-то смысле я имел даже меньше прав на путешествия в космосе, чем последний плебей. Любой портовый рабочий или техник с городской фермы, не припланеченный по рождению, мог заработать деньги на полет за пределы системы или вступить в легионы – в конце концов, мы ведь вели войну. Но я… я постоянно находился под присмотром охранников. По крайней мере, до того случая, когда меня избила до полусмерти банда мотоциклистов на улицах Мейдуа. И все же этот эпизод вселил в меня изрядную долю самоуверенности. Я ведь тогда смог ускользнуть от бдительных стражей, разве не так?

Смогу и опять.

Пожелтев до золотистого оттенка, солнце садилось за западными горами, а подо мной и вокруг оживал город Мейдуа, змеившиеся вереницы грунтомобилей постепенно зажигали фары. На башне прямо передо мной ярко загорелась голографическая панель размером с целый дом. Сначала она рекламировала гладиаторов из «Дьяволов Мейдуа», а затем переключилась на набор в Имперские легионы, показывая женщин с волевыми подбородками, облаченных в броню костяного цвета. Я перегнулся через резной каменный парапет. Чувство вины за шантаж факционария уже затихло во мне, сменившись легким головокружением от успешно проведенной операции. У меня на руках были двадцать тысяч марок, о которых отец ничего не знал, и если даже логофеты или семейные банкиры проверят мои счета, то обнаружат только щедрое пожертвование местному отделению Гильдии шахтеров Делоса.