Кристофер Руоккио
Царства смерти

Глава 12. Содружество

Переговоры были долгими.

Не стану задерживаться на пересказе всех заседаний и выступлений, состоявшихся за несколько недель, не буду погружать вас в то болото двоемыслия, которое представлял собой переговорный процесс с лотрианцами. Порой мы целыми днями ждали, пока Имперский совет пришлет необходимые документы по квантовому телеграфу, – данные между Падмураком и Форумом, отстоявшими друг от друга на тысячи световых лет, передавались со скоростью одного знака в секунду. Чтобы дождаться, пока совет свяжется с императором, давно покинувшим Несс и продолжившим турне по фронтиру, также требовались дни. Насколько мне было известно, император сделал остановку на Ванахейме и собирался остаться там на несколько месяцев.

Ни совет, ни император не готовы были расстаться с незаселенными территориями в Верхнем Персее. Содружество расселилось по дальним районам Стрельца, образовав своего рода щит, не позволявший нашим колонистам добраться на галактический запад. Именно это в первую очередь и заставило Империю начать экспансию в Центавр через Вторую Бездну и основать колонии вроде того же Гододина. Доступ к Персею не просто позволил бы Содружеству получить новые территории для освоения и открыл бы им путь во Внешний рукав к краю галактики, но приблизил бы лотрианские границы к Дюрантийской Республике и Княжествам Джадда, за что ни дюрантийцы, ни наши джаддианские союзники не сказали бы нам «спасибо».

Сьельсины были величайшей угрозой человечеству со времен Колумбии и ее дочерей, но никакая угроза не оправдывала предательство союзников.

При этом отказаться мы тоже не могли. Лотрианская поддержка была необходима, и я не мог вернуться на Несс и предстать перед кесарем, потерпев неудачу. Мне пришлось с лотрианской неопределенностью обсуждать аспекты нашего соглашения. Мы пошли на другие уступки, даже обговорили вероятность появления лотрианских колоний в отвоеванном Пространстве Наугольника, пересмотрели в пользу лотрианцев соглашение о границах в Поясе Расана, нейтральной территории в Стрельце между Империей и Содружеством.

Работа была монотонная, и ни к чему заострять на ней внимание.

Валке хватило нескольких дней, чтобы от всего этого устать, и я ее не виню. Она сама сначала решила отправиться со мной в город, чтобы не быть одной. Этот урок я усвоил давным-давно. После Береники мы расставались лишь в случаях, когда того требовали приказы, как на Эйкане, либо по взаимному согласию. Валка скоро перестала сопровождать меня на встречах со всевозможными председателями, предпочитая оставаться в роскошном номере дворцового комплекса, предоставленном нам принимающей стороной. По вечерам мы ужинали с чиновниками имперского консульства.

Старшим из них был лорд Дамон Аргирис, верховный консул на Падмураке. Аргирис жил в Ведатхараде вот уже почти пятьдесят лет, лишь изредка покидая стены посольской башни.

– Лотрианцы не слишком жалуют иностранцев, – рассказал он мне в сауне, – а в последние годы стало еще хуже. Во времена моего предшественника за Одиннадцатым куполом был иностранный рынок, где позволялось торговать приезжим. Но не имперцам, разумеется. Нам путь сюда был заказан после войны в Персее. Но других пускали.

Консул прислонился головой к скрупулезно выложенной плитке и промокнул лоб уголком полотенца, обмотанного вокруг мускулистого торса наподобие тоги.

– По правде говоря, – продолжил он, – меня удивляет, что Великий конклав проявил интерес к материальным уступкам со стороны императора. Топливо им, пожалуй, не помешает, а вот от торговли, по моим ожиданиям, они должны были отказаться. Возможно, на других планетах дело обстоит иначе, но Падмурак в последнее время был изолирован не хуже самой Земли.

– Тогда нужно радоваться, – заметил я, любуясь мозаикой на стене за спиной консула.

На ней был изображен Бог-Император в виде античного героя, обнаженного и мускулистого. Пяткой он попирал железного змея. Одной рукой сжимая глотку механического демона, другой заносил пылающий меч. Отдельные фрагменты мозаики были миниатюрны, меньше рисового зернышка, но вместе они создавали яркий образ, сияющий сквозь банный пар.

По взгляду Аргириса я понял, что он наблюдает за парильщиками. Не услышав от него ответа, я продолжил:

– Император ни за что не позволит лотрианцам поселиться в Персее, поэтому нужно довольствоваться тем, что имеем.

Аргирис по-прежнему молчал. Я демонстративно кашлянул.

– Ни в коем случае! – воскликнул он, поглаживая рукой усы. – Наш многовековой труд пойдет насмарку.

Его черные глаза, очевидно, с огромным усилием отвлеклись от созерцания множества голых людей и переметнулись ко мне.

– Пересмотр границ в Поясе Расана мне тоже не по душе, – сказал консул.

Это была нейтральная зона, установленная между Содружеством и Империей после Персейских войн. Пространство шириной в сто световых лет, на которое обе стороны договорились не посягать. По новому соглашению, если таковое будет достигнуто, нейтральная зона сокращалась наполовину – исключительно со стороны Содружества, позволяя им заселить и разрабатывать тысячи новых звездных систем. Не так много, как они получили бы при доступе к Персею и джаддианской границе, но достаточно – и для Империи это, безусловно, было серьезной уступкой и утратой.

– И мне, – ответил я, сжав ладонями край каменной скамьи, на которой сидел.

Аргирис подозвал служанку, чтобы та плеснула еще воды на раскаленные камни между нами. Золотой ошейник означал ее положение рабыни, и я мысленно напомнил себе, что, как бы я ни гневался на устои лотрианцев, за Империей тоже водились грехи. Нас с консулом разделила стена пара; девушка наклонилась, чтобы набрать еще воды, и Аргирис схватил ее за грудь. Рабыня промолчала, лишь вздрогнула, когда консул ущипнул ее за сосок.

– Прекратите! – рявкнул я.

Аргирис гневно посмотрел на меня, но отпустил девушку.

– Пожалуйста, подайте черпак, – попросил я ее, машинально протянув левую руку, и страшные глубокие шрамы стали отчетливо видны в желтом свете ламп.

Я заметил, как взгляд рабыни задержался на серебристо-белых следах моих старых ран, как консул не мог отвести от них глаз. Получив от нее черпак, я нетерпеливо щелкнул пальцами, чтобы она быстрее убралась подальше от лап Аргириса, пусть лишь на время.

– Можете идти.

– Постойте! – сердито воскликнул Аргирис. – Что вы себе позволяете?!

Девушка растерялась, не зная, кого слушаться. Она была боса и одета лишь в шелковую набедренную повязку и золотые украшения – наверняка по вкусу консула.

– Лорд Аргирис, у нас серьезный разговор, – сухо ответил я, взмахнув черпаком, как школьный учитель – указкой. – Постарайтесь не отвлекаться.

Мы с Дамоном Аргирисом оба были палатинами, и я не знал, старше он или моложе меня. Разменяв вторую сотню лет, я заметил, что, как правило, эффект взросления с годами неумолимо снижается. Не важно, было Аргирису двести или пятьсот лет; он, как и я, был человеком закоснелых привычек, вот только его привычки, на мой взгляд, были отвратительны. В юности я едва не принудил одну служанку к близости, сам того не осознавая. Мне казалось, она меня любит. Я надеялся, что любит. Но между хозяином и слугой, а тем более между хозяином и рабом – целая бездна, больше Пояса Расана. Там никогда не светят звезды, и единственный путь через нее – принуждение.

А любовь не терпит принуждения.

Со временем я осознал свою ошибку. Не случись этого, может, и я бы сейчас домогался рабынь в консульской бане.

Раздумывая, я плеснул еще воды на камни.

– Аргирис, отпустите ее, – только и сказал я сквозь пар.

Вспомнив, что я был апостолом самого императора и рыцарем Королевского викторианского ордена да вдобавок еще Полусмертным, о чем свидетельствовали мои шрамы, Аргирис проглотил обиду и отослал девушку прочь. Та, покачиваясь, поспешила удалиться.

– Как пожелаете, – развел руками консул.

– Вы говорили, что положение дел здесь изменилось? – криво улыбнувшись, я повел разговор в прежнее русло.

– О да, – нахмурился консул. – Как я уже сказал, они закрыли иностранный рынок еще до моего прибытия, но даже тогда можно было гулять по улицам без лотрианского сопровождающего… а теперь… – Он лениво потянулся и изогнул шею, продолжая разглядывать сауну. – Теперь Падмурак стал планетой тоннелей. Из шаттла в машину, из машины в дом, из дома в трамвай, из трамвая в другой дом – и все это под строгим присмотром.

– То есть здесь не хотят, чтобы мы видели, как они живут?

– Они не хотят, чтобы мы видели бедность, – отмахнулся Аргирис. – Болтают о «благе народа», в то время как их идеальный порядок служит лишь на благо избранных. – Консул снова вытер лицо полотенцем. – Если присмотреться, это хорошо заметно. Они наводят порядок только там, куда пускают нас. Но стоит уйти в объезд по другому шоссе из-за аварии, как вы сразу увидите колдобины, разбитые окна и заколоченные ульи.

– Ульи?

– Это многоквартирные дома по периметру куполов, где живут zuk. Их называют vuli, «ульи».

Я не смог сдержать удивления:

– Как те, что для пчел?

– Точно, как для пчел, – кивнул консул и закусил губу. – Марло, черт вас побери! Надо еще пару нагнать, а вы девушку отослали.

Поняв намек, я плеснул воды на черные камни.

– Так-то лучше, – сказал Аргирис. – Раньше в городе было больше народу. Я слышал, что конклав переселяет жителей. Они всегда опасаются бунта. С этими куполами легко устроить диверсию. А еще эти революционеры.

– Никогда не слышал о лотрианских революционерах, – насторожился я.

– А вам это слышать и ни к чему, – холодно ответил Аргирис. – Но если верить местным средствам информации, в Содружестве орудуют революционеры-либералисты.

– Либералисты? – переспросил я. – Республиканцы?

– Не уверен, что у них все настолько продумано. – Консул охнул, когда между нами вскинулось новое облако пара. – Да и, честно говоря, не верю я в это. В нашей разведке полагают, что это все выдуманные партией страшилки. Чистой воды пропаганда.

– Вы же сказали, что они опасаются бунта? – в замешательстве спросил я, откладывая черпак.

– Еще бы! Здесь, на Падмураке, миллиард триста миллионов жителей. В одном Ведатхараде, наверное, миллионов двадцать пять. Но из них только около миллиона могут считать себя pitrasnuk. Председатели со своими приспешниками в явном меньшинстве, – по сути, они заложники собственного народа.

В Империи сложилась похожая ситуация. Лорды правили с согласия тех, кем руководили, пусть это согласие и не было регламентировано законом. Угроза народного восстания оставалась вечной проблемой, и единственным ее решением было справедливое правление. Жестким лордам вроде моего отца для усмирения подчиненных приходилось все ужесточать и ужесточать свои методы. Макиавелли был не прав. Гораздо проще, когда государя любят, а не боятся. Но если одновременно и любят, и боятся, то это еще лучше.

Содружество не слишком заботилось о соблюдении государственного долга. Под внешним слоем свежей краски и отмытыми фасадами зданий столица – а может, и все Содружество – разваливалась от недостаточного ухода.

– Вам бы послушать их передачи, – продолжил Аргирис. – Та еще отрава. Если где пропало продовольствие или воздуховод взорвался, так это либералисты виноваты, а торговое эмбарго – исключительно наша вина.

– Хлеба и зрелищ, – процитировал я, сложив руки.

– Для народа – в основном зрелища. А хлеб – членам партии. – Аргирис тяжело вздохнул. – И ни слова о том, что торговые пути они сами закрыли. Мы просто их не открываем. Всегда вини врага в том, что делаешь сам.

Повисла многозначительная тишина. Я набрал еще черпак воды, раздумывая о парадоксальности нашего положения: два имперских нобиля – весьма богатые люди, как ни посмотри, – расслабляются в роскошной консульской парилке, пока за стенами посольства все разваливается и приходит в упадок. Меня успокоили мысли об Анжу и других слугах поместья Маддало и о пенсии, которую я им назначил. Сущий пустяк, если сравнивать с повсеместной нищетой в Содружестве, но хоть что-то.

Из соседнего бассейна вылез молодой логофет, подобрал с каменной скамьи полотенце и зашлепал босыми ногами по плиточному полу. Аргирис проводил его взглядом, в котором читалось нечто вроде одобрения.

– Одиннадцатый председатель пригласил нас с доктором Ондеррой в конце недели посмотреть на сбор льда, – сказал я, дождавшись, пока последний объект консульского интереса покинет поле зрения. – А завтра у нас визит на городские фермы. Поедете с нами?

– Нет, милорд, – ответил Аргирис. – Пренеприятнейшее зрелище эти ледяные шахты. Зато сразу становится понятно – по крайней мере, мне, – как на самом деле здесь все устроено. С фермами та же история. Не фермы – крепости! А вот в Первом балетном я вам компанию составлю. – (Поход в театр должен был состояться за три дня до полярной экспедиции.) – Говорят, в нашу честь будут давать «Землю в огне» Адемара.

– Что-что, а за театралов я лотрианцев никогда не держал.

– По-вашему, они слишком невзрачные? – спросил консул тоном знатока. – Нет, им есть чем вас удивить. Не рассказывайте никому на Форуме, но лотрианский Первый балетный театр – лучший, что мне доводилось видеть. Даже императорским представлениям до него далеко.

– Удивительно, что у лотрианцев нет более подходящего источника воды, – перевел я разговор на более насущные вопросы. – Они ведь перегоняют ее изо льда?

Возвращение к менее эстетическим темам заметно охладило интерес Дамона Аргириса.

– Да… да, сэр Адриан, перегоняют. Видели дамбу и шлюзы по дороге сюда?

Если верить моему предшественнику, изначально здесь не было никаких куполов. Лотрианцы уже давно живут на Падмураке. Сначала они рыли тоннели, настоящие сети под поверхностью земли. Полагаю, так они додумались до домов-ульев. Потом, когда возвели купола, тоннели превратились в элементы инфраструктуры: шоссе, вентиляционные шахты, канализацию. Но этого недостаточно. Даже с учетом снижения населения, как я уже упоминал, они расходуют больше необходимого. Воды на Падмураке недостаточно, это так, но чего здесь действительно не хватает… – он описал рукой круг, – так это воздуха.

Глава 13. А оркестр все играет

Дамон Аргирис не преувеличивал. Лотрианский балет был грандиозен. Я не слишком разбираюсь в искусстве танца, а в музыке, пожалуй, и того меньше, но я ценю красоту, а ее способен узнать даже худший поэт среди людей. Женщины в бледных трико двигались по стеклянной сцене словно единый хрустальный механизм, танцуя под нежную и чистую музыку, а за ними как бы гнались их призрачные отражения.

Музыка нарастала, наполняя зал переливами увертюры «Земля в огне» Адемара Джалло.

Я сосчитал танцовщиц.

Их было пятьдесят две.

Глядя, как они порхают и растягиваются по усыпанному звездами стеклу, я думал о том, знал ли Адемар о древней символике, или связь между мерикани и числом пятьдесят два была забыта еще в его стародавние времена. Но мне этот язык аллегорий был известен по обнаруженным архивам императора Гавриила Второго, скрытым под великой библиотекой Нов-Белгаэр на Колхиде. Революция Джулиана Фелсенбурга породила пятьдесят двух дочерей, пятьдесят два искусственных интеллекта, созданные его главным изобретением: женщиной-системой Колумбия, которая правила Старой Землей на закате Золотого века. Танец был вдвойне символичен: всех дочерей играли лотрианские девушки, как две капли воды похожие друг на дружку: стройные, осанистые, с забранными в пучки черными волосами.

Из нашей ложи не было видно другую публику; мы – я, Валка, лорд Аргирис и еще пара человек из консульства – вели себя тихо, лишь изредка перешептываясь. Наши хозяева сидели вокруг и, как подобает по этикету, молчали. Девятый председатель за весь вечер не произнес ни слова, предоставив право ухаживать за нами галантному Семнадцатому.

– Делегат доволен? – наклонившись ко мне, шепотом спросил тот.

Я не знал, внесли ли в лотрианский протокол некие правила, позволившие ему изъясняться более свободно, или для него закон был писан с оговорками. Весьма свободное обхождение Семнадцатого председателя могло объяснять невозмутимое молчание Девятого, с почти религиозной истовостью отстаивавшего лотрианские понятия прогресса.

– Они великолепны! – ответила за меня Валка.

– Впечатляющее зрелище, – добавил я, наблюдая, как пятьдесят две дочери кремния, каждая в своем круге света, соблазняют партнеров-мужчин в красных трико и золотых коронах.

Танцоры играли великих владык человечества, правивших внеземными колониями до своего краха.

– Должно быть, они обучаются с детства? – спросил я.

– Все, кто успешен в своем деле, демонстрируют достижения народу, – согласился Семнадцатый председатель, перейдя на неуклюжий формальный лотрианский – возможно, под молчаливым давлением Девятого, который сидел через пять кресел от него. – Успехи каждого идут на службу народу. Каждый посвящает этому всю жизнь.

Его ответ можно было уместить в емкое слово «да».

Мужчина в самом центре сцены отверг девушку в белом, в то время как остальные пали жертвами их чар.

– Это наш Бог-Император, – кивнул я на него.

Первый соларианский император – тогда он был еще мелким князьком в изгнании на Авалоне – не поддался на заигрывания мерикани. Они хотели завладеть его планетой. На других завоеванных или основанных ими колониях, как и на самой Земле, человечество было введено в искушение своим же созданием, и из этого кровосмесительного союза родились все ужасы эпохи правления машин. Над Землей и ее колониями возвысились великие пирамиды. Появились вымышленные миры, куда машины заводили людей и бросали навсегда. Раковые опухоли бесконечно росли, но не убивали людей, чтобы машины, как пауки, могли жить в их нетронутых мозгах. Чтобы число пленников не сокращалось, на смену погибшим выращивали гомункулов, и те постепенно замещали человека на службе у машин, призванных служить ему.

Я сомневался, что Адемар знал обо всем этом, когда создавал балет. За тысячи лет подлинная история превратилась в легенду, легенда – в сказки и притчи. Мало кто помнил имена Фелсенбурга и Колумбии, и еще меньше – об ужасах, которые они породили. А из людей, знавших, что власть и дар предвидения древнему Богу-Императору были ниспосланы Тихим – тем же самым таинственным существом, чья невидимая рука направляла меня, тем же существом, что вернуло меня к жизни, – двое сидели сейчас в этой ложе.

– Никогда не видела такой синхронности, – восхитилась Валка.

– Все потому, что они казнят тех, кто допустит ошибку, – прошептал я ей на ухо.

Мы уже успели убедиться, что никто из председателей не знает ее родного пантайского, и я решил, что говорю достаточно тихо, чтобы мои слова не достигли ничьих посторонних ушей.

Валка слегка царапнула меня ногтями.

– А ваши так не делают? – ответила она на галстани, намекая, что не ждет ответа и хочет на этом закончить диалог.

Даже изгнанная своим кланом, она оставалась тавросианкой до мозга костей. Я точно знал, что некоторые высокопоставленные имперские лорды в самом деле казнили артистов, но также был уверен, что за такие вольности все они были наказаны Капеллой.

– Конечно нет! – возразил я, охотно принимая вызов. – И что значит «наши»?

– Не вижу большой разницы, – парировала Валка.

– Да у них здесь даже имен нет! – прошипел я, косясь на нее в темноте.

– Как тебе угодно, – отмахнулась она и вдруг замерла; ее механические глаза как будто потеряли фокусировку.

– Что с тобой?

Я испугался, что у нее случился очередной приступ, вызванный червем Урбейна.

Валка крепко сжала мою руку и как можно менее заметно помотала головой:

– Ничего.

Однако я не успокоился, и она, пристально посмотрев на меня, повторила:

– Ничего.

– Я же вам говорил, что в искусстве здесь знают толк! – воскликнул лорд Дамон Аргирис, не замечая внезапного недомогания Валки.

Он выглянул из-за моей спутницы и посмотрел на меня, не видя, как ее ногти впились мне в перчатку.

– Знали бы вы, какое представление они устроили для дюрантийского дожа! Во всем Вечном Городе нет таких голограмм!

– Дорогой консул, вы, наверное, давненько не возвращались в Империю, – ответил я, не сводя глаз с Валки. Что бы ее ни беспокоило, это точно было не «ничего». – Нельзя так принижать достижения соотечественников.

– Представление не по нраву делегату? – услышав мою реплику, вставил Семнадцатый председатель.

До меня дошло, что я не дал прямого ответа, когда он спрашивал в первый раз. Я повернулся к этому человеку, который выглядел чересчур властным и царственным для государства, где культивировалась ненависть к царям и лордам.

– О, делегат весьма доволен, – сказал я на лотрианском, мельком взглянув на Девятого председателя, с каменным лицом сидевшего поодаль от коллеги.

Перед тем как ответить, я выпил немного почти безвкусного алкогольного напитка, который нам предложили хозяева.

Не зная, как выразить свою мысль с помощью ограниченных средств лотрианского языка, я перешел на имперский стандартный:

– Представление, безусловно, впечатляющее, но сам балет-то имперский. Мой друг-консул, кажется, об этом забыл, и я лишь хотел напомнить.

Спрятанные под густыми усами уголки губ Дамона Аргириса хмуро опустились.

– Верно подмечено, лорд Марло, но я от своих слов не отказываюсь. В том, что касается зрелищ, лотрианцам нет равных.

– Мне бы хотелось потом увидеть спектакль, который вы давали для дожа, – сказал я Семнадцатому председателю.

Честно говоря, я весьма удивился, что правитель светлейшей республики приезжал в Содружество.

Танцовщицы на сцене переоделись из белого в красное и грациозно перекатывались по полу, отступая под натиском мужчин, которые, напротив, теперь облачились в белое. Танцор, исполнявший роль Бога-Императора, был в самом центре. Прежде я не видел адемаровской интерпретации «Земли в огне», но сомневался, что по задумке композитора танцоры-мужчины, одетые в имперские белые наряды, должны были нависать над девушками, словно завоеватели в захваченном гареме.

Это скрытое оскорбление, это умение лотрианцев доносить смысл без слов вызвали у меня улыбку.

– Полагаю, зрелище было грандиозное.

Когда опустился занавес, вместо оглушительных оваций раздались лишь неуклюжие хлопки наших рук. Зрители-лотрианцы не хлопали и вообще никак не реагировали. Мне стало неловко, ведь в Империи принято было провожать артистов аплодисментами, и я с поклоном поблагодарил председателей.

– Вот народ без хозяев и без богов, – произнес Девятый председатель, твердо глядя на меня. – Народ, каждый поступок которого приумножает его славу.

Я посмотрел на этого невысокого человека в серой мантии, сероглазого, с напомаженными черными волосами, и в очередной раз подивился, как лотрианцы похожи друг на друга.

Девятый председатель не сводил с меня глаз.

– Сильным – тяжелый труд, – произнес он, не дождавшись моего ответа. – Мудрым – учение. Справедливым – великие испытания. Умение каждого должно служить на всеобщее благо.

– Ваши танцоры прекрасно послужили, – ответил я, не спросив, как может определиться человек без имени, не знающий ни себя, ни цену себе.

– Каждый должен хранить верность конклаву, – сказал Девятый председатель. – Конклав должен хранить верность Книге. Таков порядок, такова справедливость.

– Кто-кто, а я не понаслышке знаю, что такое служба и верность, – поклонился я.