Кристина Владимировна Тарасова
Души. Сказ 2
Девушка
Я остерегаюсь его. Мне неясны мысли и помыслы, мне неясно чужое лицо и чужой быт. Наблюдаю за Гелиосом со стороны: он сидит в кресле гостиной и небрежно перелистывает страницы книг. Впервой отмечаю в нём небрежность. И следом беспокойство: глаза не читают. Они перебегают со строк, но не фокусируются, не ловят истины, не внимают слогу.
– Ты не читаешь, – говорю я.
Мужчина закрывает книгу. Ничего не говоря. Ничего не отвечая.
Не смотрит. Но и больше не притворяется. К чему это?
– Я могу помочь твоим мыслям, Гелиос?
Спрашиваю осторожно. И сама не понимаю, для чего спрашиваю. Разве могу…?
Спаситель
Ты и так заполнила их все, Луна. Зачем я в очередной раз ввязался в монастырские игры? Для чего согласился принять в покрытом пылью доме чужака?
Смотрю на девочку. Она ждала этого. Она красивая. Она умная. Ужасное и ужасающее сочетание для молодой. И ещё больше ужаса добавляет факт супружества, приправленного фикцией.
– Я не понимаю тебя, – говорит Луна.
– Объяснись.
Щурится, хмурится.
– Не понимаю, – повторяет. – Смотришь так, словно я должна что-то понять, но я не понимаю. Смотришь так, словно мы говорили и теперь ты ждёшь ответа. Тяжело беседовать с человеком, который не принимает участие в беседе.
– Замолчи, Луна, и пей свой чай.
Я поднялся: хотел уйти. Поднялась и девочка. Освирепевшая в секунду. Она не проглотила сказанное ей. По-хозяйски сложила руки на груди и велела извиниться.
– Не понял…
– А вот это понять легко, – отрезала Луна. – Не груби мне. Статус супруга не даёт тебе права затыкать меня. Ничего и никому не даёт такого права, ясно?
Я подошёл. Медленно. Показательно. Девочка даже не попятилась. По глазам видно: опешила, испугалась. Но не дрогнула, не отступила, не сдалась. Я засмотрелся в её предательски голубые глаза, вспоминая родственников, и сказал:
– Прости, Луна. Твоя правда.
– Извинения приняты, – немедля отчеканила девочка и расслабилась, опустила руки.
– Старикам ворчание задаёт настроение.
– Не так уж ты и стар. Больше говоришь об этом.
– Седая голова говорит об ином.
– Может седа она от переживаний? О чём-то же ты вечно думаешь.
Захотелось прихватить умное личико и проклятиями отправить прочь.
– Доброй ночи, жена.
И я ушёл сам.
Девушка
Избегаю – как бы глупо и пространно то не казалось – хозяина дома: перестаю существовать для него, укрываюсь в спальне, пропускаю полуденный чай. В особенности чай – с пугающими ароматами и взглядами; однако Гелиос не перестает каждый день заваривать по две чашки. Спускаюсь, зная, что он закрылся в кабинете, и наблюдаю остывший напиток.
И долго это будет продолжаться, Луна?
Проходит день. Два. Три. Четвертый.
Глупо укрываться от хищника в его берлоге. Всё, что в твоих силах – попытаться найти общий язык. Не корми зверя с рук, не пытайся приласкать – то не потребно; но покажи доброе намерение и заверь в безопасности. А не прячься по углам и скрывайся от встреч.
– И долго это будет продолжаться, Луна? – спрашивает Гелиос.
В лоб.
Подловив на кухне.
– О чём ты? – изворачиваюсь я.
– Долго ты ещё собираешься избегать меня?
Чертыхнувшись, откладываю остывший чай и признаюсь, что боюсь беспокоить Гелиоса понапрасну и сбивать привычный темп жизни и былые порядки своим присутствием и незнанием.
– Но ты уже здесь, – спорит мужчина. – И не можешь делать вид, что это не так. Конечно, можешь…но какой в том толк? Что это меняет?
Хищник заходит с гостиной и мягкой поступью бредёт к обеденному столу. Не садится за него, садится на него. И, облокачиваясь о собственное колено, ловит мой бегающий взгляд.
– Скажу сразу, что тем ты только делаешь хуже, подрывая доверие. Я не вижу жены и начинаю думать всякое.
Гелиос говорит то предельно серьёзно. Как вдруг улыбается. И я улыбаюсь в ответ:
– Желаешь моей компании, бог Солнца, так и скажи. Луна направит на тебя свой милостивый свет.
– Вот как.
– Мы можем поговорить.
– Удивительно, Луна.
Компанию разряжает толстый силуэт Амброзии, явившейся с продуктовой корзиной. Гелиос отвлекается от беспрерывного прожигания взглядом и обращается к служанке по имени, говорит:
– Молодая супруга желает к чаю десерта. Приготовь что-нибудь, Амброзия.
– Непременно, господин, – отвечает женщина и раскладывает овощи, после чего обращает свой взор на меня и интересуется. – У госпожи есть особые пожелания?
Бегло смотрю на Гелиоса. Он молчит. Молчу и я. Проверяет, играет, задирает. Что ещё он мог делать от скуки?
– Подай излюбленный хозяином дома десерт; желаю, чтобы нам обоим было приятно.
Амброзия медлит, однако говорит:
– Непременно, госпожа.
И уходит.
– А ты умеешь выкручиваться, – улыбается Гелиос.
– С таким супругом – единственно необходимое качество.
– Ага, прекрасно, только советую впредь не смотреть так.
Как?
Как я, чёрт возьми, посмотрела?
– Да-да, так, – подытоживает мужчина.
– В советах женщины клана Солнца не нуждаются, – парирую я. – И уж тем более в том, как смотреть. Мой взгляд – вся я.
– Мне видны войны и шторма, Луна. Угомонись.
– А из уст бога Солнца только и слышны слетающие наказы. Для чего? Зачем ты командуешь?
Гелиос подходит. Замирает напротив и, поймав дыхание, выдаёт:
– Ты до ужаса этим взглядом и этой интонацией напоминаешь мне Джуну.
– Твою возлюбленную? – предполагаю я.
Бровь дрожит, уголки губ поднимаются.
– Старшую из сестёр в клане Солнца.
Значит, старшую…а сколько было сестёр и сколько братьев? где они сейчас? рассыпаны по свету и несут правды лжебогов, обращаясь в лжерелигию?
– Она также красива и умна? – протягиваю я.
– Также нахальна, даровита и ядовита. Что почти одно и то же.
– О.
– Джуна – иллюстрация стандартной стервы.
– Сочту за комплимент.
И я откланиваюсь. Напоследок говорю:
– С ней бы твоя супруга нашла общий язык.
Вдруг Гелиос меняется в лице: теряет взгляд, роняет его, топчет; размышляет и мешкает, о чём-то вспоминает. Отходит сам. До утра следующего дня мы расстаёмся.
Решаю вынести своё тело к завтраку, но так долго борюсь с одеялом, что побеждаю его только к окончанию приёма пищи. Гелиос – вижу с лестницы – отставляет порцию заваренного чая: глядит на него отрешённо и вздыхает. Как вдруг поднимает и выплёскивает; травы рассыпаются по раковине.
– Я бы выпила, – говорю следом и захожу на кухню.
– Луна решила одарить своим милостивым светом? – язвит Гелиос.
Ловлю посторонний аромат и принюхиваюсь. От мужского, обратившегося ко мне, лица разит чем-то сладким.
– Что это? – спрашиваю я, а Гелиос причмокивает и в зубах показательно сцепляет конфету.
– Карамель, – говорит он. – Хочешь попробовать?
– Хочу.
Выуживает конфету из своего рта и закладывает её мне в рот. Неожиданно. Но я обсасываю палец, а сладость расплывается по языку. Гелиос – неужели сердце его можно растопить? – едва заметно улыбается. Третья улыбка за вторые сутки, с ума сойти…
– Это приготовила Амброзия?
– Конфеты делаю сам.
– Как?
Рассказывает: обжаривает сахар с водой и полученную субстанцию заливает в формы.
– А я смогу?
– Кухня в твоём распоряжении, – отвечает мужчина и отдаёт себя всецело рабочим делам.
Я же нахожу компанию Амброзии и вместе с тем друга для бесед, узнаю любимые хозяином дома блюда и жизнь немолодой прислуги. Она обучает меня на кухне, а я внимаю накопленные опытом истории.
Доступность еды смущает и настораживает, но к ней быстро привыкаешь: привыкаешь спускаться за картофелем, укутанным подвальным холодом, привыкаешь набирать овощи из крупных корзин при входе и обдавать те водой, привыкаешь срывать душистые соцветия с подглядывающих через окно ветвей.
– Ты можешь сбежать, Луна, – предложил Гелиос за первым совместным ужином, которые мы приготовили рука об руку с Амброзией, но ничего не сказали хозяину дома.
– Мочь и хотеть – различно, Бог Солнца, – сказала я и велела пробовать.
Мужчина улыбнулся (зачастил, право) и попробовал сготовленное в потрескавшихся горшках мясо. Его приправлял запах трав.
– Вдруг. Если пожелаешь есть одна – прикажи слуге нести ужин в спальню, даю добро.
– Если. Ты правильно заметил, Бог Солнца.
Улыбнулся вновь.
И с того дня каждый завтрак и каждый ужин (обед я предпочитаю заменять дневным сном и потягиванием в постели) мы проводим с Гелиосом в компании друг друга И мне нравится это. Нравится слушать его, хотя по началу он безмолвствует и только награждает вкрадчивыми взглядами кристальных глаз. Получается разговорить его. Я нахожу – как мне хочется верить – хорошего партнёра. И для бесед, и для совместного времяпровождения.
– Прекрасное блюдо, Амброзия, ты подала нам вчера. – говорит Гелиос, встретившись по утру с поварихой.
– Благодарите вашу супругу, господин, – легко улыбается женщина и незаметно откланивается.
Гелиос медленно оборачивается и спрашивает:
– Как давно?
– Давно, учитывая, что вместе мы недавно, – забавляюсь я.
– Не останавливайся, – смеётся мужчина и отъезжает по делам: я же остаюсь присматривать за домом. – Буду к ужину.
Тело моё прилипает к стеклу в гостиной. Как бы мне хотелось снабдить тоскливые неразговорчивые вечера прогулками по саду, но я опасалась возможной встречи с глупым садовником, которые дела свои оставлял уже к обеду, однако жил в домике прислуги неподалёку от нас и потому, завидев, мог настоять на незаслуженном разговоре. Ошибкой моей во всей этой ситуации было не сообщать о ней Гелиосу. Я боялась и стеснялась его беспокоить.
Он – скупой на эмоции, но не скупой на шутки – засиживался допоздна в кабинете, много читал и много писал, ругался на одни письма и хвалил другие, отправлял посыльных и принимал посыльных. Я не мешала и не вмешивалась; наблюдала и всегда находилась подле. Научилась подавать задумчивому лицу чай. Научилась уходить под тревожные переговоры. Научилась не видеть в зеркале Хозяина Монастыря, который настаивал на несостоявшемся поцелуе. Он был недостоин упоминания. Недостоин клана Солнца (Гелиос не подкармливал меня этой идей, однако ни разу не упомянул имени общего знакомого, а потому обозначил своё отношение к нему).
Мы не обсуждали произошедшее однажды, не обсуждали причину и последствия знакомства. Так просто?
Так просто Гелиос позволил мне ощутить себя равной ему (несмотря на то, что Ян напевал о статусе ниже, хоть и складом ума выше иных послушниц). Так просто Гелиос позволил мне ощутить себя равной им всем (несмотря на то, что молитвы земным богам нередко встречались в отчем доме).
– Ты женщина клана Солнца, – закладывал истины мой названный супруг. – Все они вольные и самодостаточные, не нуждающиеся в мужчине для раскрытия себя, имени и талантов. В клане Солнца никогда не было рабынь.
– И вот явилась одна, – прижгла саму себя.
– Не припоминаю в истории Солнца того факта.
– Ты купил…
– Свободу. Не человека. Это откуп, а не выкуп.
Я пожала плечами. Кажется, в тот день мной правила меланхолия (а, может, в зеркале вновь привиделся Хозяин Монастыря, шёпотом называющий меня послушницей).
– Невозможно купить человека с таким непокорным взглядом. О..! Да, с этим, Луна. Даже сейчас ты так смотришь. И на кого? На супруга… – он смеётся вопреки моему нетронутому эмоциями лицу. – Ты отравляешь, Луна. Медленно отравляешь. По венам твоим течёт яд, который отравляет и мужчин, и женщин, помяни моё слово.
– Тебе нравится выставлять меня особенной.
– Мне нравится говорить правду.
Расчёсываю гребнем волосы. Скоро подоспеет Гелиос. Я соскучилась, признаюсь.
Могу часами наблюдать за ним без лишних слов и вмешательств, а могу весь день провести на другом этаже с тёплой мыслью, что этажом ниже меня ожидает тёплый собеседник.
И скоро он вернётся: ввалится в дом со вздохом и падающей сумкой на комод, сделает комплимент ухоженным волосам и благоуханию на кухне, встретит меня за чашкой чая и рассматриванием сада через окно, позовёт ужинать и угостит леденцами и историями из жизни.
Удивительно, как человек привыкает к обществу другого. И дни Без кажутся не днями вовсе. Сегодня даже крохотные домашние заботы не добавляют мне настроения. Я мечтаю обмануть время.
Мимолётом вспоминаю Ману и её наставления:
– Ты знаешь себе цену, но отчего-то делаешь скидку. Ни один мужчина на свете не заслуживает этого, поняла?
Я кивнула, а женщина прихватила меня за подбородок и вцепилась глазами.
– Запомнила этот жест…? Не позволяй ему повторяться без твоего согласия!
Согласием же могут выступать не только слова. Движения, взгляды, вздохи. Об этом я узнаю позже.
– Показывай телом, птичка. Руководи. Не позволяй ни единому божку думать, будто он способен владеть тобой. Если, конечно, сама не пожелаешь подчиняться. Создай иллюзию. Пускай верит, пускай ощущает себя верхним.
– Ты пугаешь меня, – призналась я.
– Прости, птичка. Открываю глаза.
Гелиос возвращается ночью. Просыпаюсь от удара входной двери, сползаю с дивана, задремавши чуть ранее в гостиной, и иду навстречу немногословному супругу, что без приветствия и каких-либо слов ускользает на кухню.
– Я сам, не утруждай себя, – сухо бросает мужчина на моё преследование и, раскрыв оставленный на столе горшок, вычерпывает суп. Остывший. Много часов назад. Затягивает ложку и отбрасывает трапезу вовсе. Не желает говорить, не желает объяснятся. Не желает есть.
И тогда я совершаю первую свою ошибку. Вместо поддерживающего или успокаивающего вопроса/совета, я порывисто восклицаю:
– Новая служанка в дом обошлась слишком дорого, не находишь?
Гелиос поднимает глаза и, прижигая укором, внимает продолжению. Он выпытывает это продолжение, вытягивает его из меня порицающим взглядом.
– Шутки у тебя сегодня, как и суп, жена, – не задались и остыли.
– Я предельно серьёзна, – хмыкаю наперерез (и мужчине, и взгляду, и здравому смыслу). – Ни одна повариха на свете не стоит таких денег. Ни одна уборщица и прачка. Все они вместе взятые.
– Откуда тебе знать ценник обслуживающего персонала? – препирается Гелиос. – И как смеешь делать выводы про себя?
Фантастически огибает факт того, что я была – отвратительное слово! – приобретена аналогичным образом.
– Знаю человека, у которого ты меня выкупил. Этого достаточно.
И отодвигаю миску с супом.
– Что ещё ты знаешь? – отвечает мужчина.
С нерушимым спокойствием – и на лице, и в интонации. С нерушимым и раздражающим спокойствием…! Прищурившись, добавляю:
– Знаю, что в Монастырь ты приезжал (или приезжаешь, то лично мне неведомо) только к новоприбывшим и заслуживающим то девочкам.
Выдерживаю остановку. Подначиваю, ну же…!
– И? – грохается изо рта мужчины, а я почти готова вскричать от этого равнодушного «И».
– Говорил, что женой обладать не желаешь. Обманул меня или изменил себе?
Провокационная интонация почёсывает макушку.
– Ни то, ни то, Луна. Представь себе.
– Так не бывает.
До чего довёл остывший суп и опоздание мужчины…
– Я услышал о твоей просьбе в адрес Отца, узнал о твоём желании стать женой. Всего-то.
– Надо же… – холодно протягиваю я.
– Прекрати кусать руку, что тебя кормит, девочка. Задай вопрос. Что беспокоит? Что хочешь знать?
– Как купил меня. И зачем.
– Если желаешь в такой формулировке… – нехотя швыряет собеседник. – Внимай. Хозяин Монастыря открыл торги и единственным неприглашённым туда гостем оказался…угадай кто?
Ян, чёртов ты…
– Не знала? Отлично! Поверь, сделал он это не просто так. Беспричинность и Хозяин Монастыря – понятия противоположные; у этого черта имеется в запасе план даже на запасной план. Но я приехал. Потому что захотел убедиться…
– В чём же? – бросаю нетерпеливо.
– В том, за что он борется.
Была ли то борьба? Или вялая попытка шевеления? Может, Ян хотел поиграться, но не ожидал, что дела зайдут так далеко; не знал намерений и возможностей Гелиоса. Хотя (судя по тому, как они друг о друге отзывались и отзываются) знал.
– Отец… – продолжает своё повествование мужчина.
– …можешь называть его Яном, – добавляю я. – Имя мне известно.
– О, так ты знаешь. – Гелиос хмурится и отворачивается. Шутливо. – Пускай. И, если тебя интересует денежный вопрос, слушай. Ян решил выставить такую сумму, которая никому не понравилась. Ты права. Она даже мне не понравилась. Понимаешь, Луна? Клан Солнца называют прожигателем людской казны, потому что клан Солнца покрывает сотни деревень и обслуживает весь Полис. Эти поганые нули будут содержать Монастырь ещё несколько лет, а меня заставят продать некоторые из акций семьи. Ян не ожидал моего согласия. Не ожидал моего присутствия. Да я и сам не ожидал…
– Зачем же ты пошёл у него на поводу?
– Очевидно, не находишь? По той же причине, по которой Ян не желал тобой делиться.
Однако – однако…! – на сделку дальше пошёл. Он мог отказать, но – увы – не устоял перед соблазном (денег?) вновь. Или дело…в принципах?
– По той причине, – продолжает Гелиос, – по которой несостоявшиеся торги чернят выставленный лот бракованным товаром и упущенной возможностью. Ты не похожа на лот, не похожа на возможность, не похожа на торг, а потому Ян боится тебя, видя соперника.
– Что во мне видишь ты?
– Это важно?
– Важно.
– Мы не в отношениях, Луна. Статус супружеской пары – фикция, а потому тебя не должно волновать моё мнение, тебе не следует привирать и притворяться, непотребно отыгрывать иную роль. Не хочешь варить похлёбку каждый день – не вари. Есть слуги и жена не в их числе.
– Что во мне видишь ты? – повторяю я, вцепившись непокорным взглядом.
– Сейчас я вижу, – сдаётся Гелиос, – запутавшуюся в собственных мыслях и суждениях девочку. А могу видеть статную, породистую, гордую женщину.
Мужчина желает окончить разговор, но – вдруг – выпаливает напоследок:
– Я просил – единожды – встречи с тобой, однако решением Отца, – теперь это сказано с превеликой напыщенностью, – удостоен не оказался. Пришлось поторопиться и прибыть лично.
Не знаю, что удивляет больше – ропот во взгляде на меня смотрящего, что опасливо переменил принципы, или все противоречивые действия человека, что опасливо их не переменил и причина тому различна.
Предполагаю, хозяйский снобизм велел открыть эти торги – во имя/для меня, а хозяйский эгоизм велел сделать сумму заоблачной, дабы ни один из небесных богов не посмел овладеть такой женой. Но один всё-таки посмел…тот, которого он сбросил со счетов, выведав о возможной симпатии и причины к ней, которого он обогнул приглашением и который единственный из пантеона не обладал десятком женщин, требующих содержания.
– Зачем же ты хотел увидеться? – спросила я.
– Посмотреть в твои глаза и понять, что за ними.
Притупляю взор с раскаянием, ведь я – возможно – заставила усомниться в принятом некогда (ответственном, единственном, безотлагательном) решении. От вскипевшей – беспричинно – головы, от накатившихся друг на друга мыслей, от проплешин в истории и отсутствия понимания происходящего.
– Но мне хватило глаз Хозяина Монастыря, – подчёркивает Гелиос. – Я увидел в них его личные войны. С самим собой. Увидел то, что перестал встречать в богах…человеческий страх и смертное беспокойство. Я увидел погибающего человека, а Боги, Луна, безосновательно себя не растрачивают. Они бесчувственны, хоть и способны на чувства. Лишь однажды я видел глаза этого человека – ещё мальчиком – такими: в день, когда он объявил себя Богом и решил открыть Монастырь.
Эта беседа глубоко оседает на подкорке .
– Ты не считаешь, что за сумасшедшие деньги приобрёл служанку? – подвываю поперёк хорошим речам.
– Я приобрёл свободу, – грозно перебивает (услышав такую интонацию раз, больше в споры пускаться не захочешь) Гелиос и пилит меня суровым взглядом. – Я приобрёл свободу для хорошего человека. Для заслуживающего шанса человека.
И всё сводится к тому, что мне следует – при наличии внутренних беспокойств – сообщать о них.
– Допрос окончен? – кивает Гелиос. – Благодарю за ужин, жена.
Сухой силуэт исчезает в гостиной.
Спаситель
Я помню его мальчишкой. Безалаберным и хохочущим над всеми и всем (и миром в особенности), но инициативным и требовательным. Требовательным он был – в первую очередь – к себе.
Компанию ему составляли две особы. Уже тогда можно было сделать вывод, что всю свою жизнь он посвятит прекрасным (внешне) и безобразным (внутренне) созданиям. Тогда же можно было понять: одно из созданий явится погибелью.
По амбициям своим я думал, что этой девушкой окажется моя младшая сестра (дочь самого солнца, златокудрая, ясноглазая, весёлая и обаятельная), по обстоятельствам вышло иное: на свет явилась Луна.
Первую компаньонку он представил Сибирией: девочка возрастом, женщина взглядом. Второй – противоположно – оказалась Ману: мышлением тётка, повадками девчонка. Первая отвела смущённый взгляд (кто же знал, что жизнь уготовит ей выдрессировать этот взгляд на роковой и опасный) и услужливо склонила голову (вот с этим жестом следовало осторожничать), а вторая махнула гривой спутанных каштановых волос и предприимчиво пожала руку.
В тот же момент, ныне думается мне, Ян отвёл своим подругам роли в предстоящей игре.
Я хорошо знал их тётушку, держащую городских сирот на службе, а потому согласился выслушать преисполненных энергией и идеями ребят. Тогда будущий Отец Монастыря не приглашал в кабинет (за неимением его) и не предлагал напитки (средств было разве что на пересохшую лужу), тогда будущий Отец Монастыря представился Богом Удовольствий (земным, но зримым как небесный, что несколько противоречило религиозным взглядам) и обмолвился, что ныне все Боги смогут вкусить прекраснейшее с их земель.
Я похвалил задорный характер, но отнёсся к юнцу скептически. Тогда и я был сравнительно молод.
– Чем вы будете отличаться от иных публичных домов? – спросил я.
И мальчишка не растерялся; он уже подготовил ответ:
– Красотой плодов. Здесь будут собраны лучшие из лучших, красивые из красивейших, сладкие из сладчайших. Не облезлые кошки из черты Полиса, а истинные послушницы. С окраин. С пустошей. В единственном экземпляре каждая.
Тогда я не обратил внимания, что он обозвал будущих жриц послушницами. А ведь причина была…
– Небесные Боги – и только! – продолжал мальчишка, – будут посещать то место, преисполненное взращенными среди земных Богов красотами. Так небесные и земные Боги пожалуют к единению.
Я дал добро на спонсирование строительства и лично приложил свою руку к его становлению. Я не обещал развитие и поддержку, но взбить почву и запустить корни очертил возможным. В тот день я стал покровителем Яна.
– Ты же понимаешь, делать это без гарантий и платы мне не прельстит вовсе, – уточнил я.
– Разумеется, Гелиос. – И мальчишка соединил перед лицом своим ладони; было похоже на начало молитвы и оттого забавно. – Я хочу воздать много больше, чем попрошу вначале. Слушай…
И он говорил, что место в доме роскоши и ласки будет отведено мне особое. И он утверждал, что первый из плодов сорву я лично. И он напевал, что – будь на то воля – каждая из ягод соберётся моими руками. А я нарочито смеялся:
– Пожелаю часть – некий процент – получить до вознесения стен публичного дома.
– Когда же? – задумался Ян.
Ехидство обошло его стороной и лицо приняло хмурые очертания, а я, решив поддержать начатое, позабавился дальше:
– Прямо сейчас. Когда ещё?
– Я решу этот вопрос, – воскликнул мальчик и, поднявшись из кресла (а сидели мы в моём кабинете, отдельно от разгуливающего по дому семейства), покинул комнату.
Тогда я впервой услышал интонацию бездушного принятия. Тогда он впервой решил – серьёзно – назревший вопрос в секунду его появления. И так стало вовеки. И времени на обдумывание он не брал; он очертил свои принципы, очертил себе и окружающим его людям правила и беспрекословно следовал им, исполнял их, поддерживался ими. Принципы Хозяина Монастыря – нерушимые вехи. То благодатно и уважаемо.
Я докурил и пригубил, приласкал взглядом портрет сестры – златокудрой наследницы, самой младшей из нас – и улыбнулся распахивающейся двери. Собеседник мой вернулся с компанией. Девушка – Сибирия: дрожащая и пугливо озирающаяся – встала подле дверей. Малец склонился к ней и, твёрдо погрозив пальцем перед нежным лицом, а затем романтично обхватив это же лицо руками и уловив растерянный взгляд, что-то сказал. Сибирия согласилась.
Отныне я не смел называть его юнцом или мальчишкой: человеком зрелым определили поступки и поведение.
– Прошу прощения за ожидание, дорогой друг, – улыбнулся Ян и вернулся в кресло напротив. – Сейчас взору твоему предстанет чудесный лот. Первый лот нашего общего дела. Не торопись. Обдумай, как следует.
И он заведено встряхнул плечами, веля Сибирии начинать.
Девушка – в глазах её что-то переменилось, тело ощетинилось – медленно прошла к нам. Лёгкая юбчонка выше колен гуляла от резких движений бёдер. И Сибирия покружилась, чтобы смотрящие на неё могли по достоинству оценить фигуру.
– Она не знакома с мужчинами, – объявил Ян и, опосля, указал несчастной девочке на меня. Несчастная девочка послушно шагнула и протянула руку.
Я облюбовал цветок и ощутил подбирающееся осознание происходящего. То было неправильно. Всё было неправильно.
– Сибирия, – обратился я (вместо прикосновения), – будь добра: обожди в коридоре. Я позову.
Девочка разволновалась. Видно, обрушилась руганью на саму себя. Где она могла ошибиться? Что сделала неверно? Отчего не понравилась? Вопросы шаркали по её отдаляющемуся лицу и лицу Яна, который напрягся и нервно вздёрнул плечами.
Дверь захлопнулась.
– Всё в порядке, Гелиос?
Я промолчал.
– Только скажи.
Молчал дальше.
– Я решил, что… лот этот станет для тебя наиболее приятным и привлекательным. Неужели ошибся?
– Если выбирать по шкале опыта? – усмешка в ответ. – Совет на будущее: не спрашивай, ошибся ли сам – заверь в ошибке оппонента. Ты не ошибаешься, это иные доносят информацию и просьбы неверно. Понял?
– Да, – скудно согласился он. – Да, я понял. Просто…
– Выкинь «просто» из речи. «Просто» кошки плодятся, для остального нужны опыт и силы.
– Я понял, – в этот раз усмехнулся юнец. – Хотел… – столкнулся с моим назидательным взглядом, прыснул со смеху и тут же исправился. – Я дорожу твоим мнением, Гелиос. Уважаю тебя (и знаю, то взаимно), – трепетал молодой человек (в силу лет он ещё плохо вёл беседы и не всегда уместно подбирал слова). – Поэтому я потерплю любую правду. Скажи, как есть.
Я недолго мусолил мысль в голове.
– Ты станешь первым клиентом нашего заведения, первым опробуешь первую и первым воспользуешься доступными благами, именуемыми услугами, – приговаривал Ян.
Но дело было в ином.
– Сибирия твоя сестра, – констатировал я.
– Ага, – легко согласился мой собеседник. – Сводная.
– Ты отдаёшь её.
– Ага, – вторично согласился Ян. – Что именно тебя смущает? Наличие родственных связей? Это не помеха.
Я протянул портсигар и спросил истинно беспокоящее:
– Как тебе удалось?
Мы закурили.
– Как же ты уговорил её?
Лукавить не было смысла (тогда он не привирал и не перевирал всё на свете, тогда он не лепетал в угоду одних и не верещал в отместку обратных), а потому молодой Хозяин Монастыря ответил честно:
– Попросил. Да, так. Попросил пойти на уступку мне ради общего дела. Нашего общего дела. Ради нас. Открыть череду нескончаемых удовольствий, что потянутся десятками, сотнями, тысячами. Воздать Богам, к которым мы оказались близки, первую кровь. Воодушевить последующих. Возлечь с сильнейшим из когда-либо существовавших кланов. Запечатлеть собственное имя в истории.
– Немного ли ты бросил для юной девы? – усмехнулся я и ударил обмякшей сигаретой о край пепельницы. – В следующий раз выбирай одну истину и следуй ей.
До ужаса, к чему привела неясная шутка…
– Я убедил Сибирию в том, что она избрана. Разве только святой не назвал, ха! – перечислил парень. А потом осёкся и бегло – в шёпоте – добавил: – Надеюсь, мои ответы не повлияют на ситуацию в целом?
– Не повлияют, – заверил я. – Это личный интерес. Проникаюсь твоим ведением дел. На девочке наша беседа не отразится.
Ян вздохнул и швырнул пепельный хвост в хрустальную чашку.
– Был момент, когда я даже пригрозил ей. Ну ничего…
– Что в итоге? – Я улыбнулся через силу. – Почему она согласилась?
– Сибирия влюблена в меня, – спокойно добавил Ян. – Сводным же это не возбраняется, верно? В любом случае, она счастлива сделать что-либо во благо. И дела, и любимого. Она верна мне. Каждая девочка будет верна. Будет моей.
– Держись этой позиции.
И я позвал Сибирию.
Она отмерила половину кабинета крохотными каблуками и замерла в ожидании; лицо её ласкало лицо…Хозяина. То мне не понравилось. И Хозяин повелевал не забывать своё место и дело. Сибирия перевела взгляд на меня и равнодушно – почти куклой – улыбнулась.
Я протянул ей руку и увлёк к себе.
Гости находились в сопровождении семьи.
Ману (бойкая львица) и Ян (садист со стажем с малых лет) хохотали – то было слышно через стены – с моими сёстрами, делились планами с родителями и подтрунивали над вечно серьёзными братьями. И много пили. В свои молодые годы отказаться от угощения им было тяжко, а потому небалованные гости с лихвой погружались в игры управляющих.
Я в этот момент содрогался над чахлым тельцем, что топило лицо в распахнутой рубахе и пыталось впечатлить приятными вздохами, которые на деле оказывались подобием стона о замкнутые губы, ибо девочка допускала мысль, что нас могут услышать. Мне осточертело смотреть в печальные глаза, и я взвалил девочку на живот. Она плашмя ударилась о кабинетный стол. Рыжие кудри обвились вокруг кулака, а плоские шлепки сопровождали качание деревянных ножек. Единственного раза хватило, дабы навсегда запечатлеть для себя несколько истин: разговаривать, уговаривая, и целовать, замаливая.
Плата была принята.
Вечером Ян, Ману и Сибирия покинули резиденцию Солнца, обещая в скором времени вернуться для дальнейшего ведения дел.
Про эту сумасбродную троицу, однажды заявившуюся к нам на порог, можно было слагать легенды, ведь они оказались единственными вырвавшимися из пучины Полиса людьми. Тётка их, к слову, там и осталась: взращивать последующие поколения плутов и воров. Она не занимала важную должность, но по жизни была женщиной умной, а потому водила общение с некоторыми представителями управляющих (иначе: с Богами). Её слушали и уважали. И вот из-под крыла её выпорхнуло трио, пред которым чудом открылся весь мир. Они были амбициозны и сильны, а ещё бессовестны и потому счастливы.
Удивительно! беглецы из Полиса (их воспитанием и обучением определённо занимались) веселились и вели беседы на одном уровне с влиятельнейшими людьми в пантеоне небесных Богов, ведь клан Солнца обнимал и земли юга, и земли севера.
Но я признал троицу сумасшедшей. Они шли по головам, лебезили и ласкались, а когда надо – показывали оскал, рычали и кусались. Они делали историю.
– Ты дал название? – уточнил я месяцы спустя, глядя на уготованный фасад здания.
