Кристин Хармель
Книга утраченных имен
Глава 8
Май 2005
Бен примчался ко мне через тридцать пять минут после того, как я позвонила ему и сообщила, что через восемь с небольшим часов улетаю в Берлин и буду очень признательна, если он отвезет меня в аэропорт.
– Мам, ты с ума сошла? – набросился он на меня сразу, без лишних церемоний, едва я открыла ему дверь. Он стоял на пороге моего дома, на лбу у него выступали капли пота – свидетельство флоридского зноя. – Ты вдруг ни с того ни с сего решила улететь в Германию, а я должен вести себя как ни в чем не бывало?
– Мне все равно, как ты себя будешь вести, – пожала я плечами. – Мне нужно, чтобы ты отвез меня в аэропорт. Но ты, дорогой мой, рановато приехал.
– Мам, это выглядит очень странно, согласись. – Он вошел в дом, я закрыла за ним дверь, мысленно готовясь к спору. Чем он становился старше, точнее, чем становилась старше я, тем сильнее крепла его уверенность в том, что именно он знал, как для меня будет лучше. В последнее время наши битвы умов обычно сводились к его попыткам убедить меня переехать в дом престарелых – для моего же блага. Но зачем? Я полностью контролирую свою умственную деятельность, зрение и слух у меня почти такие же, как полжизни назад, я хожу на работу и могу самостоятельно доехать на автомобиле до магазина или врача. Да, три года назад я перестала косить траву на лужайке перед домом из-за того досадного эпизода с тепловым ударом. Но теперь этим занимался очаровательный садовник, который обходится мне всего в шестьдесят долларов в месяц.
– Я не понимаю, что тебя смущает. – И, повернувшись к нему спиной, я пошла в спальню, где на кровати лежал мой раскрытый чемодан. – Мне нужно собрать вещи, милый.
В моей комнате много книг, большинство громоздились тяжелыми кипами на прогнувшихся под их весом полках книжного шкафа, который собрал Луис много лет назад. В этих книгах истории других людей, и я провела всю свою жизнь, растворяясь в них. Иногда ночами, когда темно и тихо и я совсем одна, я спрашивала себя, удалось бы мне выжить, если бы эти страницы не помогали мне убегать от реальности? Но, с другой стороны, возможно, они лишь служили оправданием для моего нежелания жить своей жизнью.
– Мама. – Бен зашел следом за мной в комнату. – Объясни мне, что ты делаешь? Почему именно Германия? Почему именно сейчас? Ты никогда раньше не говорила про Германию! – В его голосе слышалось отчаяние, а также раздражение и досада из-за испорченного дня.
Я достала из нижнего ящика комода серый шерстяной кардиган. Интересно, в это время года в Берлине холодно? Я аккуратно свернула его и уложила в чемодан.
– Бен, я тебе многого не рассказывала о своем прошлом.
Бену теперь пятьдесят два года, он родился через много лет после того, как я распрощалась со всем, что напоминало мне о прошлой жизни. Но дети часто не могут понять, что их родители – независимые личности, со своими мечтами и желаниями; вот и Бен никогда по-настоящему не знал меня. Ему известно лишь то, чем я с ним делилась: мое тело, которое вскормило его; голос, который его отчитывал; руки, которые его ласкали. Но я гораздо сложнее, во мне заключено множество такого, что никак не связано с ролью матери и чего я никогда не позволяла ему увидеть.
– Прекрасно, – сказал Бен, ероша волосы, которые у него, в отличие от отцовских, густые и темные. К сорока пяти Луис почти полностью облысел, хотя и пытался мужественно прикрыть бо́льшую часть головы, зачесывая пряди с затылка. У меня так и не хватило смелости сказать ему, как глупо это выглядело. – Мам, давай поступим так. Ты подождешь несколько недель, а потом мы полетим вместе, хорошо? Я немного изменю свои планы, хоть будет непросто, но раз для тебя это так важно…
– Кажется, мы уже выяснили, что ты очень занятой и важный человек, – спокойно признала я. В этом я его подвела. Я люблю сына больше всех на свете, но время показало, что я совершила ошибку, позволив ему перенять жизненные приоритеты у отца, в то время как я была полностью погружена в мир книг. Почему меня не оказалось рядом, когда нужно было объяснить ему, что такое мужество, вера и отвага? Он хороший человек, я в этом не сомневаюсь, но слишком печется о своем успехе и почти не интересуется тем, что находится в наших сердцах. Я не такая.
– Мам, только не начинай снова, – ответил он усталым голосом. – Знаю, тебе кажется недостатком, что я переживаю за работу. Но, видишь ли, я люблю ее. И это не грех.
Не обращая внимания на его слова, я положила в чемодан темно-серое платье, а затем еще одно – сиреневое. Эти платья я купила много лет назад, потому что они напоминали мне о прошлом, и мне казалось уместным взять их сегодня с собой.
– Бен, – спросила я его, – скажи, я когда-нибудь рассказывала тебе о своей матери?
Теперь он обеими руками теребил волосы, напоминая чем-то безумного ученого.
– А это здесь при чем? – Я молчала, и он, вздохнув, опустил руки в знак своего поражения. – Нет, мама. Не рассказывала. То есть я знаю, что она была француженкой…
– Нет, она из Польши. Как и мой отец.
На мгновение он взглянул на меня обескураженно.
– Верно. Конечно. Но они переехали во Францию, когда ты была еще маленькой, так?
Я кивнула:
– Да, но я не это имела в виду. Я ведь никогда не рассказывала тебе о ней, не так ли? Как она танцевала на кухне, когда думала, что ее никто не видит? О том, как звучал ее смех? Я не рассказывала тебе, какие у нее глаза, Бен, а они были темно-темно карие, как горький шоколад, и от нее пахло ванилью и розами. – Я сделала паузу, чтобы перевести дух, и буквально почувствовала, как он уставился на меня. – Она боялась, что ее забудут, что все воспоминания о ней будут стерты, как будто они хранят самое ужасное, что только может случиться. Но я это сделала – я не рассказывала тебе о ней. Все эти годы она была предана забвению. Ты хотя бы знаешь, как ее звали?
– Мама, – глухим голосом сказал Бен. – Ты меня пугаешь. Почему ты завела разговор о своей матери?
– Файга. Ее звали Файга. – Он точно решил, что я умом тронулась. Внимательно посмотрев на него, я увидела в его взгляде не только сострадание и тревогу, но и раздражение. Он думал о том, что ему нужно сделать, о том, сколько стоила каждая его минута. И я поняла, что единственный выход – быть с ним честной. В какой-то мере. – Бен, дорогой, если тебе от этого станет легче, я поменяю свои планы насчет путешествия.
– Да, мама, вот и славно. Давай сегодня вечером все обсудим, хорошо? И ты расскажешь мне, почему так внезапно решила ехать в страну, с которой тебя ничто не связывает. – Снова вернулся его менторский тон, что немного приглушало мое чувство вины.
– Как скажешь, милый. – Я подошла к нему и крепко обняла. Он позволял себе видеть во мне не ту, кем я на самом деле была, и тем самым стирал меня настоящую так же, как я стерла свою собственную мать. Он смотрел на меня и видел человека, совершенно неспособного позаботиться о себе. Но я не такая. – Бен, я люблю тебя, – добавила я, пока он шел к выходу.
– Я тоже люблю тебя, мама. – Он улыбнулся мне. – И не чуди в мое отсутствие, хорошо?
– Конечно, малыш, – согласилась я. Когда дверь за ним закрылась, я взяла телефон и набрала номер «Дельты». Через десять минут я изменила бронирование на 15:11 сегодняшнего дня. Я вылечу на шесть часов раньше и буду в Берлине завтра в 10:50 после пересадки в Нью-Йорке. Я постаралась убедить себя, что не обманула Бена. Ведь я поменяла рейс, то есть изменила свои планы, как, собственно, и говорила.
Еще много лет назад я узнала, что истина заключается в нюансах. Я вызвала такси и начала складывать в сумку туалетные принадлежности, готовясь к встрече со своим будущим.
Глава 9
Июль 1942
– Ты должна делать то, что говорит священник, – заявила мамуся после того, как Ева забрала ее из книжного магазина, привела в их комнату в пансионе и кратко рассказала о встрече в церкви. – Ради твоего отца. – Пока они шли домой, город сиял в лучах полуденного солнца, а покрытые глиняной черепицей крыши блестели так ярко, словно были охвачены пламенем.
– Думаю, речь идет не только о папе. Отец Клеман хочет, чтобы я сделала кое-что взамен.
– Значит, ты поможешь ему подделать несколько документов, – сказала мамуся после небольшой паузы. – Сколько на это уйдет времени? День? Два? Потом мы должны будем уехать. Все вместе, в Швейцарию.
Ева кивнула, однако она не была уверена, что это будет так просто.
В начале восьмого вечера в их дверь постучали. Ева осторожно открыла и увидела на пороге мадам Барбье.
– Я накрыла ужин в столовой, – сообщила она.
– Но вы же знаете, что у нас нет продуктовых карточек, – возразила Ева.
– Мы в Ориньоне заботимся друг о друге.
Ева тяжело вздохнула:
– Именно поэтому вы рассказали о нас отцу Клеману?
Мадам Барбье отвернулась.
– Я спасаю вам жизнь, мадемуазель, вам и вашей матери. У вас хорошие документы, однако вы не все учли. Пока что не все. – Она развернулась и ушла, прежде чем Ева успела произнести хоть слово.
Несколько минут спустя Ева с матерью уселись за стол в пустой столовой и обнаружили, что их ждало настоящее пиршество. Посреди стола, накрытого на три персоны, стояло блюдо с жареным цыпленком на подушке из зеленого лука, рядом – большая тарелка с блестящей румяной жареной картошкой, бутылка красного вина и графин с водой. Ева с матерью нерешительно переглянулись. Все это было слишком замечательно, чтобы оказаться правдой. Ева не видела такого богатого стола с начала войны. Оглянувшись по сторонам, мамуся быстрым шепотом прочитала Хамоци – еврейское благословение над хлебом, а затем – благословение над вином, и как раз в этот момент в комнату вошла мадам Барбье.
– Надеюсь, вы не против, если я присоединюсь к вам, – сказала мадам Барбье и уселась на стул, не дождавшись ответа. – На окраине города живет фермер, которому я в свое время оказала большую услугу. И теперь он иногда приносит мне еду. Но я не могу съесть все это в одиночку.
– Почему вы нам помогаете? – спросила Ева, пока мадам Барбье резала курицу. От жареной птицы шел пар, и Ева, на секунду закрыв глаза, с наслаждением вдохнула дивный аромат.
– Потому что вы очень многое пережили. – Мадам Барбье положила толстый кусок куриной грудки на тарелку мамуси и зажаренную ножку – на тарелку Евы. – И еще я надеюсь, что вы задержитесь в Ориньоне на некоторое время. Можете жить в своей комнате сколько захотите. Я слышала, что отец Клеман предложил вам небольшое жалованье за работу – этого будет достаточно, чтобы расплатиться за жилье.
– Спасибо, – сказала мамуся, разглаживая салфетку на коленях, – но мы не сможем долго оставаться здесь.
– Само собой. – Мадам Барбье не смотрела в их сторону, пока раскладывала по тарелкам картошку и зелень. Она налила немного вина каждому в бокал. – Мне показалось, что ваша дочь говорила с отцом Клеманом.
Ева сидела как на иголках. Мадам Барбье тихо читала молитву, после чего перекрестилась и принялась есть свою куриную ножку.
– Мы еще не приняли решение.
Мамуся смерила ее пристальным взглядом:
– Конечно же, приняли. Ты добьешься освобождения отца, а потом мы уедем.
Мадам Барбье повернулась к Еве, ее глаза ярко блестели.
– Вы тоже так думаете? Бросите нас, как только мы вам поможем?
Ева вдруг почувствовала, что у нее совсем нет аппетита.
– Я… я не знаю.
– Но твой отец… – сказала мамуся, повышая голос.
Сидевшая напротив мадам Барбье откашлялась.
– Отец Клеман – хороший человек, мадам. Вы можете доверять ему. И он делает благое дело.
Мамуся недовольно посмотрела на мадам Барбье:
– Уверена, что так и есть, но мы здесь совершенно ни при чем.
– Au contraire[10]. Я думаю, что вы как раз очень даже при чем, если хотите еще раз увидеть своего мужа, – спокойно сказала мадам Барбье.
Мамуся фыркнула и отодвинулась от стола. На мгновение Еве показалось, что ее мать сейчас даст волю праведному гневу. Но та, похоже, передумала, и не последнюю роль в этом, возможно, сыграла стоявшая перед ней тарелка, полная еды. Она снова пододвинула стул к столу, что-то сердито бормоча себе под нос, а мадам Барбье продолжила есть цыпленка с приветливо-отрешенным выражением лица.
– Так вы… живете здесь одна? – спросила Ева, понимая, что пауза уже слишком затянулась.
– Да, моя дорогая, – ответила пожилая женщина. – В прежние, счастливые времена мы с мужем вместе управляли этим пансионом. Ориньон был когда-то популярным местом отдыха для людей, живших в Лионе, Дижоне и даже в Париже, они приезжали сюда летом, чтобы провести время на лоне природы. Затем в тридцать девятом мой муж умер, и началась война.
– Я сочувствую вам по поводу вашего мужа, – сказала мамуся и наконец-то подняла глаза.
– А я сочувствую вам по поводу вашего, но у вас, по крайней мере, еще есть надежда. И у вас есть дочь. – Мадам Барбье кивнула на Еву. – Мой сын пошел воевать за Францию вскоре после смерти отца. И не вернулся.
– Это тоже так печально, – сказала мамуся и посмотрела на Еву, которая тихо проговорила слова соболезнования.
Мадам Барбье выслушала их и кивнула.
– Как вы понимаете, я не питаю симпатии к немцам, даже если этот старый дурак Петен готов вылизывать им сапоги. За мою Францию мой муж воевал в великой войне, а сын отдал свою жизнь. – Она взглянула на Еву, ее глаза полыхали огнем. – И я надеюсь, что вы, мадемуазель, тоже будете сражаться за эту Францию. А теперь прошу прощения, но я уже закончила трапезу. – Она резко встала, отодвинув стул от стола, и взяла свою тарелку. В этот момент Ева заметила, что по ее щеке катилась слеза.
– Мы ничего им не должны, – пробурчала в скором времени мамуся, нарушив тишину, которая воцарилась с уходом мадам Барбье.
Ева вздохнула:
– Ты ошибаешься. Мне никогда бы не пришло в голову подделывать документы аргентинского посольства. А если бы даже и пришло, я просто не имею представления, как их делать.
– Итак, священник сообщает тебе нужные сведения, мадам Барбье готовит для нас еду. И что получается?
– Но мамуся, это лучшее, что мы ели за последние два года.
Мамуся отвернулась.
– Но это не значит, что мы должны делать то, чего не хотим.
– А если я хочу им помочь?
– Ты ведь даже не знаешь, во что ввязался этот священник.
– Он помогает людям. И, вероятно, я должна сделать то же самое.
Мамуся крепко сжала зубы.
– Если тебе что-то и нужно сделать, moje serduszko[11], то это позаботиться о своей семье. Не забывай, Франция повернулась к нам спиной. И к тебе тоже. – С тяжелым вздохом она продолжила трапезу, а Ева смотрела, как она ест, и внутри у нее все сжималось от собственной беспомощности.
Может быть, Франция и повернулась к ней спиной. Но означало ли это, что Ева должна поступить так же, когда на карту поставлены человеческие жизни?
В опустевшей кухне она помогла матери убрать со стола и вымыть посуду, а затем ополоснула лицо и в сумерках вышла из пансиона, чтобы встретиться с отцом Клеманом.
Тяжелая дверь церкви оказалась незапертой, но внутри было темно и тихо, лишь слабо поблескивали язычки нескольких догоравших свечей. Еве показалось, что статуя Иисуса над алтарем наблюдала за ней. Ева не понимала, стоит ли ей насторожиться, или причин для опасения нет. На что она рассчитывала? Что отец Клеман радостно встретит ее и расстелет перед ней красную ковровую дорожку? Она на мгновение замерла, а затем направилась к двери справа от кафедры. Та тоже не была заперта.
Отца Клемана Ева там не нашла, но пустая комната выглядела так, словно здесь все было подготовлено к ее приходу. Окна с витражами были занавешены, из-за чего у Евы создалось впечатление, будто она очутилась в подземелье. Помещение освещали три светильника, и еще один стоял на столе в центре. Ева осторожно вошла, закрыв за собой дверь. Ее глаза удивленно распахнулись, когда она увидела, что находилось в самом центре стола. Официальный бланк аргентинского консульства, а под ним – несколько чистых листов плотной бумаги, а также ручки для каллиграфии с красными, синими, черными и фиолетовыми чернилами. Слева от лампы ее поджидала старая пишущая машинка, завидев которую ее отец с радостью тут же начал бы ее осматривать. На углу стола лежала книга в кожаном переплете – та самая, с позолоченным корешком, которая, по словам отца Клемана, была напечатана в 1732 году.
– Отец Клеман? – тихонько позвала она. Но ответом ей послужила лишь тишина. Через несколько секунд она осторожно села на один из двух стульев, стоявших около стола, и взяла оригинальное письмо из аргентинского консульства. Формат стандартный, а печать, как казалось на первый взгляд, довольно легко подделать. Она подождала еще минуту, затем взяла чистый лист и вставила его в пишущую машинку. Сначала она напечатает письмо по предложенному образцу, а уж потом займется шапкой бланка и печатями.
Она рассеянно напевала себе под нос, пока печатала официальное письмо, в котором говорилось, что Лео Траубе, проживавший в Париже на улице Эльзевир, родился в Аргентине, а потому не может быть арестован по приказу немецких властей. Она написала, что вследствие этого его надлежит немедленно освободить. Закончив печатать, Ева подделала размашистую подпись дипломата, после чего взяла черную ручку и принялась копировать шапку консульского бланка.
Далее наступила очередь красно-синей печати, и Ева подвинула к себе старую религиозную книгу в кожаном переплете, чтобы зафиксировать лист, пока она будет над ним работать. Когда она рисовала печать, ее мысли витали где-то далеко, так часто бывало у нее в моменты творчества. Она ощущала ритм своего дыхания каждый раз, когда ее перо касалось бумаги. Постепенно печать на листе стала обретать форму, а в ее душе просыпаться надежда. Она понимала, что справилась.
Ева уже почти закончила с печатью и рисовала синими чернилами солнце, когда звук открываемой двери заставил ее вернуться в реальный мир. Она вскрикнула и подскочила на месте, сжимая в руке поддельное письмо. Из тени между двумя рядами книжных полок появился молодой человек, в этот момент Ева потянулась за настоящим письмом из аргентинского консульства. Она схватила его и спрятала вместе с фальшивым за спину, заткнув за пояс своей юбки.
Мужчина молча уставился на нее. У него были черные волосы, а глаза в мерцающем свете ламп казались не то зелеными, не то светло-карими. Он был смуглым, с квадратной челюстью, широкими плечами и узкой талией. Выражение его лица было абсолютно безучастным.
– Добрый вечер, месье. – Ева старалась говорить непринужденно и простодушно, но ее голос срывался.
Не меняя выражения лица и не отрывая от нее глаз, он скрестил на груди руки:
– Что вы здесь делаете?
Ева одарила его нервной наигранной улыбкой и стала шарить рукой по столу.
– Да так, решила немного почитать, – ответила она и схватила книгу в кожаном переплете.
– «Послания и Евангелия», – сказал он, немного наклонив голову, чтобы прочитать название на корешке. – Ах да. Ничто так не услаждает чувства, как это двухсотлетнее пособие для еженедельных месс.
Ева почувствовала, как загорелись ее щеки.
– Видите ли, я человек верующий. Отец Клеман сказал, что я могу сюда приходить.
Мужчина по-прежнему не двигался с места.
– Да, он всегда поддерживал любителей религиозной литературы вроде вас.
– Это так.
Он снова смерил ее долгим взглядом. Еве хотелось отвернуться, но сделать этого она не могла.
– Полагаю, – сказал он наконец, – вы и есть печально известная Колетт Фонтен?
Ее сердце бешено забилось. Неужели отец Клеман предал ее? Или это была мадам Барбье?
– Вы так и будете сидеть, словно изваяние, мадемуазель? – сказал мужчина, не дождавшись ее ответа. – Отец Клеман рассказал мне о вас все.
Ева удивленно моргнула, а затем наконец-то отвела взгляд.
– Не понимаю, о чем вы.
Он сделал шаг ей навстречу, потом еще один. Теперь он стоял так близко, что Ева чувствовала его теплое дыхание на своем лбу, она уставилась на свои ноги, не в силах поднять глаза.
– Мне кажется, все вы понимаете. – При этих словах он обхватил ее рукой, почти что обнял; она вскрикнула. Что это было? Он пришел, чтобы арестовать ее? Мужчина отступил. Ева почувствовала облегчение, но лишь на мгновение. Она похолодела с ног до головы, когда поняла, что в руках он держал бумаги, которые она пыталась спрятать за пояс юбки.
– Я… я могу это объяснить… – проговорила она.
– Вам не нужно было так кричать, – сказал он как ни в чем не бывало и стал рассматривать документы. – Люди снаружи могли вас услышать. Вы же не хотите, чтобы нас рассекретили?
– Чтобы нас… что?
Он поднял глаза.
– Рассекретили, – повторил он медленно, словно разговаривал с ребенком. – Вы, конечно, знаете, что никто не должен знать об этом тихом месте. Отец Клеман сказал, что вы произвели на него впечатление умного человека, но если вы не понимаете таких простых вещей, то, похоже, он вас переоценил.
Кто этот человек? Может, ей просто сбежать? Она стала потихоньку продвигаться к двери.
– Куда это вы собрались? – У него был удивленный вид.
Она нервно сглотнула и вернулась на прежнее место.
– Никуда. – Должен быть и другой выход. – Послушайте, я просто обнаружила эти бумаги. Они лежали здесь, когда я пришла сюда, чтобы почитать «Евангелия».
– Вы хотели сказать «Послания».
– Да, да, конечно.
Он снова посмотрел на бумаги.
– Вы пропустили черточку над буквой «е» в подписи консула. Но в остальном – очень хорошо. Я впечатлен. – Он поднял глаза и вернул бумаги Еве, которая смотрела на него с изумлением. – Но есть одна проблема. В ваших документах значится, что вы Колетт Фонтен? Я понимаю, они выглядят достоверно, и я ценю проделанную вами работу. Но откуда у вас это имя?
– Это… это мое настоящее имя, месье.
Он лишь небрежно отмахнулся от ее слов.
– Поздно, мадемуазель. К тому же я не собираюсь причинять вам зла. Я здесь, чтобы помочь. Так вот, такого рода фальшивые имена хороши для чрезвычайных ситуаций, когда приходится срочно уезжать. Но если вы планируете не просто проехаться на поезде, а, например, добраться до ворот лагеря для интернированных и освободить одного из заключенных, вам понадобятся более убедительные документы.
– Но я не понимаю…
– Представители властных структур проверят ваши данные по архивным записям, – продолжал он, прерывая ее возражения и не обращая внимания на ее слова. – А теперь я расскажу вам о некоторых способах получить данные настоящих людей. Больше всего я люблю фальшивые документы о демобилизации, потому что их легко подделать. Но они подходят только для мужчин призывного возраста – не для вас, поскольку вы женщина. У нас нет времени искать реального человека, который захочет поделиться с вами своим именем, к тому же город маленький, и я не уверен, что нам удастся найти подходящую кандидатуру. Лично мне кажется отвратительным бродить по кладбищам в поисках нужных имен и дат. – Ева с ужасом наблюдала за ним; ей казалось, что он разговаривает сам с собой. – Но вот газета «Журналь офисьель» – это ваш счастливый билет, мадемуазель. Она уже не раз выручала нас.
– «Журналь офисьель»?
Этот его бешеный поток мыслей вслух окончательно сбил ее с толку. Разумеется, она знала эту газету, которую часто называли «ЖО», – там публиковались тексты законов, указов, а также официальных заявлений для всей страны, но какое это имело отношение к ней?
– Вы наверняка всегда пропускали разделы с информацией о рождениях, смертях, заключениях браков, натурализациях и тому подобных вещах? Я прав? – Он не стал дожидаться ответа. – Конечно же, прав. Да и кто станет тратить время на эту скукотищу, спросите вы. Так вот что я вам скажу, мадемуазель: я стану. Это же подлинная сокровищница имен, которые только и ждут, когда их позаимствуют.
Она несколько раз удивленно моргнула и наконец поняла, к чему он клонит.
– Вы берете из «ЖО» имена для липовых документов.
– Вы очень смышленая.
Ева пристально посмотрела на него:
– Выходит, вы подделываете документы.
Он усмехнулся.
– Ну, я предпочитаю называть себя художником, а иногда и просто гением. Но подделка документов – это проще для понимания. Так вот, до меня дошли слухи, что вы в этом деле большая мастерица. Вы не против, если мы это проверим? – Он повернулся к книжному шкафу слева от нее и достал несколько книг. За книжным шкафом находился тайник: небольшой отсек размером с хлебницу. У нее на глазах он достал оттуда несколько чистых листов и разложил перед ней на столе, после чего задвинул деревянную панель и поставил на место книги, скрывавшие ее. – Это бланки документов, – сказал он, кивая на бумаги.
Ева опустила глаза. Действительно, перед ней было несколько бланков удостоверений личности, а также просто листов бумаги.
– Но что…
Он снова перебил ее, но теперь его голос звучал повеселее.
– Я взял на себя смелость и выбрал для вас имя. Искать нужные сведения в «Журналь офисьель» – занятие весьма утомительное, а у вас очень усталый вид. Не обижайтесь, пожалуйста.
Она медленно покачала головой.
– Мари Шарпантье, – просто сказал он.
– Прошу прощения?
– Мари Шарпантье. Попробуйте это написать. – Он терпеливо ждал, пока она с удивленным видом брала перо и послушно выводила это имя. – Второе – Рене. Родилась одиннадцатого февраля 1921 года в Париже. Вы работаете секретарем. И живете в Париже в доме восемнадцать по улице Висконти в Шестом округе. Ах да, в начале одиннадцатого утра с городской площади уходит автобус до Клермон-Феррана. Вы поняли?
Она подняла на него глаза:
– Но…
– Хорошо. Вам придется ослабить скрепку на фотографии в вашем нынешнем удостоверении, и если вы так хороши, как говорит отец Клеман, то сможете дорисовать недостающий фрагмент печати, который остался на вашей фотокарточке. Разумеется, подделывать печати очень трудно, они такие разные; мне удалось изготовить только самые распространенные из них. Но, вижу, вы можете рисовать их от руки. Впечатляет. В любом случае, когда вы вернетесь из Парижа, мы изготовим вам документы получше. Мадемуазель Шарпантье, надеюсь, вы не возражаете, если я буду вас так называть? Вы сможете сделать другие документы?
– Я… я никогда не пробовала.
Он нахмурился:
– Любопытно. Когда будете уходить, не забудьте погасить светильники, договорились? Вы же не хотите спалить церковь?
– Я… – начала она, но он уже направился к двери.
– Приятного чтения «Посланий»! – сказал он, и на его губах наконец-то появилась легкая улыбка.
Он ушел прежде, чем она успела ответить; закрыв за собой дверь, он оставил Еву наедине с ее мыслями, путавшимися у нее в голове. Она посмотрела ему вслед, а затем опустила взгляд на письмо, которое только что подделала. Там действительно отсутствовала черточка, как он и сказал.
