Кристин Ханна
С жизнью наедине
– Справимся, мам, – с деланой уверенностью ответила Лени, стараясь не выдать страха. – Да и папа наконец-то будет счастлив.
– Думаешь?
– Знаю.
Четыре
Наутро они засучили рукава и принялись за дело. Лени с мамой убирали в домике. Подметали, мыли, скребли. Кухонная раковина оказалась «сухой» (водопровода-то не было), то есть воду сперва требовалось принести с протекавшего неподалеку ручья и вскипятить, а потом уже пить, готовить или мыться. Электричества не было. Газовые лампы висели на стропильных балках, стояли на фанерной столешнице. Под домом был устроен погребок площадью восемь на десять футов, не менее, вдоль его стен тянулись пыльные провисшие полки, уставленные грязными пустыми стеклянными банками и покореженными корзинами. Погребок они тоже вымыли. Папа же тем временем расчищал дорогу к дому, чтобы можно было привезти во двор оставшиеся вещи.
К концу второго дня – который, к слову, длился целую вечность, солнце все светило и светило, – уже в одиннадцатом часу, они закончили работу.
Папа развел на пляже – их собственном пляже – костер, они уселись на бревнах вокруг огня, ели сэндвичи с тунцом и пили теплую кока-колу. Папа набрал мидий и венерок, научил Лени с мамой их открывать. Они глотали склизкое содержимое раковин.
А ночь все не наступала. Небо окрасилось в густые лилово-розовые тона. Сквозь пляшущее рыжее пламя костра, над которым вились и мелодично потрескивали искры, Лени смотрела на сидевших под шерстяным одеялом родителей. Мама дремала у папы на плече. Папина рука любовно покоилась у нее на бедре. Лени их сфотографировала.
Папа заметил вспышку, услышал жужжание «поляроида», поднял глаза и улыбнулся.
– Мы здесь будем счастливы, Рыжик. Ты же это понимаешь?
– Ага, – ответила Лени и, может быть, впервые в жизни сама поверила в это.
* * *
Лени проснулась от стука: кто-то – или что-то – барабанил в дверь домика. Она выползла из спального мешка и отпихнула его, впопыхах опрокинув стопку книг. Внизу зашуршали бусины, послышались мамины и папины шаги: родители побежали к двери. Лени проворно натянула вчерашнюю грязную одежду и кубарем слетела с лестницы.
Во дворе стояла Марджи-шире-баржи с двумя товарками; позади них валялся на траве ржавый мотоцикл, а рядом был припаркован вездеход, груженный бухтами мелкой проволочной сетки.
– Здорово, Олбрайты! – весело проговорила Марджишире-баржи и махнула им широкой ладонью. – Я не одна, с подругами, – и указала на двух женщин.
Первая – словно эльф, ростом с ребенка, длинные седые волосы копной, а вторая высокая и худая. Все трое во фланелевых рубашках и грязных джинсах, заправленных в высокие коричневые резиновые сапоги, у каждой по инструменту: у одной бензопила, у другой колун, у третьей плотницкий топорик.
– Мы приехали вам помочь, – пояснила Марджи-ширебаржи. – Надо же с чего-то начинать. И привезли кое-что полезное.
Лени заметила, как нахмурился отец:
– Что же мы, по-вашему, сами не справимся?
– У нас тут так принято, Эрнт, – ответила Марджи-ширебаржи. – Уж поверьте: прочитай вы хоть сотню книг, все равно первая здешняя зима застанет вас врасплох.
Женщина-эльф вышла вперед. Худенькая, носик такой острый, что хоть хлеб режь. Из кармана рубашки торчали кожаные перчатки. Маленькая, но держалась уверенно.
– Меня зовут Натали Уоткинс. Мардж сказала, вы только что приехали и еще не освоились. Я тоже десять лет назад была новичком. Приехала сюда за мужчиной. Старая история. С мужчиной мы расстались, но я здесь уже прижилась. Теперь у меня даже собственная лодка есть, хожу на рыбалку. Так что я понимаю, какая мечта привела вас сюда, но этого мало. Вам придется быстро всему учиться. – Натали натянула желтые перчатки. – Кстати, сто́ящего мужика я здесь так и не встретила. Как говорится, народу много, а выбрать не из кого.
Следом вышла подруга Натали. Высокая, гибкая, как тростинка, со светло-каштановой косой почти до пояса и блеклыми, как закатное небо, глазами.
– Добро пожаловать в Канек. Я Женева Уокер. Джен. Дженни. Генератор. Зовите как хотите. – Она улыбнулась, и на щеках показались ямочки. – Я-то родом из Фэрбанкса, а муж отсюда. Я влюбилась в его края, вот и осталась, и живу тут уже двадцать лет.
– Вам нужны запасник и парник, и это как минимум, – вмешалась Мардж. – Когда старина Бо купил участок, думал, все тут перестроит. Но потом ушел на войну… и, в общем, так ничего и не доделал.
– Запасы? – не расслышал отец.
Марджи-шире-баржи энергично кивнула:
– Запасник. Это такой тайничок на сваях. Там хранят мясо, чтобы медведи не добрались. А то они в это время года голодные.
– Ну что, Эрнт, за работу? – Натали наклонилась и взяла лежавшую под ногами пилу. – Я привезла портативную лесопилку. Вы будете валить деревья, а я пилить доски. Надо же с чего-то начинать.
Папа кивнул, ушел в домик, надел дутый жилет и отправился с Натали в лес. Вскоре до Лени донеслось жужжание бензопилы и стук топора.
– А я начну делать парник, – сказала Женева. – Вроде бы у Бо оставались виниловые трубы…
Марджи-шире-баржи подошла к маме и Лени.
Поднялся ветерок, и моментально похолодало. Мама скрестила руки на груди. Должно быть, замерзла – на ней была только футболка Grateful Dead и расклешенные джинсы с высокой талией. По голым маминым рукам бегали мурашки. На щеку сел комар. Мама убила его, размазав по щеке кровь.
– Да, комары у нас тут звери, – заметила Марджи-ширебаржи. – В следующий раз привезу вам репеллент.
– Давно вы на Аляске? – спросила мама.
– Десять лучших лет, – ответила Марджи-шире-баржи. – Жизнь здесь трудная, но нет ничего вкуснее только что пойманного лосося, зажаренного в сливочном масле, которое ты сбила из собственных свежих сливок. Здесь никто не будет вам указывать, что и как делать. Каждый живет как может. Для выносливых тут рай на земле.
Лени восхищенно глазела на эту медведицу. Никогда прежде ей не доводилось видеть таких высоких и крепких женщин. Казалось, Марджи-шире-баржи с легкостью может повалить взрослый кедр, закинуть на плечо и унести.
– Мы решили начать все заново, – к удивлению Лени, призналась мама, которая не очень-то любила обсуждать семейную подноготную.
– Он воевал?
– Да. Был в плену. Как вы догадались?
– По нему видно. Да и к тому же… вам ведь этот дом Бо оставил. – Марджи-шире-баржи бросила взгляд налево, где папа и Натали валили лес. – Он вас обижает?
– Н-нет, – ответила мама. – Нет, что вы!
– Ему снятся кошмары? Мучают воспоминания?
– С тех пор как мы уехали на север, все спокойно.
– Вы оптимистка, – заметила Марджи-шире-баржи. – Что ж, для начала неплохо. Ну да ладно. Вы бы переоделись, Кора, а то мошка заест, с вашей-то белой кожей.
Мама кивнула и послушно ушла в дом.
– Ну а у тебя какая история, мисси? – спросила Марджишире-баржи.
– Никакой.
– Брось, у каждого своя история. Может, твоя как раз начнется здесь.
– Может быть.
– Так что ты умеешь?
Лени пожала плечами:
– Да особенно и ничего. Читаю. Фотографирую вот. – Она показала на висевший на шее фотоаппарат. – Правда, здесь от этого никакой пользы.
– Ничего, научишься, – успокоила Марджи-шире-баржи, придвинулась к Лени и заговорщически прошептала ей на ухо: – Это волшебная страна, малышка. Нужно просто ей довериться. Потом сама поймешь. Но Аляска коварна, об этом тоже забывать нельзя. Кажется, Джек Лондон писал, что здесь подстерегают тысячи смертельных опасностей. Так что смотри в оба.
– Зачем?
– Чтобы не попасть в беду.
– Какие же здесь опасности? Климат? Медведи? Волки? А еще?
Марджи-шире-баржи оглянулась через двор на валивших деревья папу и Натали.
– Да всякие. Климат суровый, места глухие, некоторые от этого дуреют.
Но расспросить подробнее Лени не успела: вернулась мама, переодевшись для работы.
– Ну что, Кора, сварите нам кофе? – спросила ее Мардж. Мама рассмеялась и пихнула Лени бедром:
– Давно бы так! Уж что-что, а кофе я варить умею.
* * *
Марджи-шире-баржи, Натали и Женева трудились целый день, да и Лени с родителями не отставали. Аляскинки работали молча, только иногда покряхтывали, общались знаками да кивками. Натали вставила бензопилу в какую-то штуку, похожую на клетку, и в одиночку распилила срубленные отцом бревна. С каждым упавшим деревом становилось чуточку виднее солнце.
Женева научила Лени пилить бревна, забивать гвозди, устраивать приподнятые грядки под овощи. Вместе они начали строить из досок и виниловых труб каркас будущего парника. Лени помогла Женеве принести длинный тяжелый рулон полимерной пленки, которую они нашли в сломанном курятнике.
– Уф-ф-ф… – выдохнула запыхавшаяся Лени, бросив рулон на землю. Лоб блестел от пота, влажные кудри облепили раскрасневшееся лицо. Но огород – пусть пока лишь его костяк – внушал ей гордость. Лени чувствовала себя нужной, и ей не терпелось посадить овощи, которыми будет питаться семья.
А пока они работали, Женева рассказывала Лени о том, какие овощи лучше выращивать, как их собирать и как важно иметь запас на зиму.
Зима не сходила у старожилов с языка. На дворе середина мая, впереди лето, а они уже думали о зиме.
– Ладно, отдохни пока, – наконец сказала Женева и выпрямилась. – Мне нужно в уборную.
Пошатываясь, Лени выбралась из будущего парника и увидела маму – с сигаретой в одной руке и чашкой кофе в другой.
– У меня такое ощущение, будто мы провалились в кроличью нору, – призналась мама. Рядом с ней на складном столике из гостиной виднелись следы обеда: мама испекла стопку оладий и нажарила на всех вареной колбасы.
Пахло дымом, табаком и свежераспиленной древесиной. Ревела бензопила, доски с глухим стуком ложились в штабеля, гвозди впивались в дерево.
К ним двинулась Марджи-шире-баржи. Усталая, потная, она все равно улыбалась.
– Кофейку дадите глотнуть?
Мама протянула ей чашку.
Лени, мама и Мардж стояли и смотрели на двор, который преображался на глазах.
– А ваш Эрнт ничего, рукастый, – наконец заметила Марджи-шире-баржи. – Знает свое дело. Он сказал, его отец был фермером.
– Ага, – ответила мама. – Он из Монтаны.
– Вот и отлично. Как починете хлев, я вам продам пару коз. Недорого возьму. Будет у вас свое молоко и сыр. И принесу журналы по сельскому хозяйству, там куча всего полезного.
– Спасибо, – поблагодарила мама.
– Женева очень хвалила Лени, сказала, с ней приятно работать. Это хорошо. – Марджи-шире-баржи так хлопнула Лени по плечу, что та покачнулась. – Кстати, Кора, я посмотрела ваши запасы. Надеюсь, вы не против. Так вот, на зиму их не хватит. Как у вас с деньгами?
– Вообще-то туговато.
Марджи-шире-баржи кивнула и нахмурилась. На ее лице проступили морщины.
– Вы стрелять умеете?
Мама рассмеялась.
Марджи-шире-баржи даже не улыбнулась.
– Кора, я серьезно. Так умеете или нет?
– В смысле, из ружья? – уточнила мама.
– Ну да, из ружья, – ответила Мардж.
Мама затушила сигарету о камень.
– Нет.
– Ну, вы не первые чичако, которые рванули сюда за мечтой и практически без подготовки.
– Чичако? – не поняла Лени.
– Приезжие. Ну да на Аляске неважно, кем вы были до того, как сюда приехали. Главное – кем вы станете здесь. Природа тут дикая, девочки. Это вам не сказки. Здесь все по-настоящему. Сурово. Оглянуться не успеете, как наступит зима, и поверьте, она здесь совсем не такая, как вы привыкли. Зимой мы отрезаны от большой земли. Так что вам придется научиться выживать. Научиться стрелять и убивать, чтобы прокормить и защитить себя. Вы здесь не вершина пищевой цепочки.
Подошли Натали с папой. Натали несла бензопилу и на ходу вытирала потный лоб скомканной банданой. До чего же она тоненькая, да и ростом почти с Лени. Даже не верилось, что у нее хватало сил таскать такую тяжесть.
Натали остановилась рядом с мамой и уперла скругленный конец пилы в носок сапога.
– Ну что, мне пора кормить скотину. Эрнту я оставила подробный чертеж запасника.
К ним подошла перепачканная Женева; волосы, лицо, перед рубашки – все в земле.
– Лени – девочка прилежная. Вам с ней повезло.
Папа обнял маму за плечи.
– Не знаю, как вас и благодарить, дамы.
– Да. Вы нам так помогли, – добавила мама.
Натали улыбнулась и стала еще больше похожа на эльфа.
– Мы всегда рады вам помочь, Кора. Помните об этом. И, кстати, на ночь запирайте дверь. До утра на улицу ни ногой. Если вам нужен ночной горшок, загляните к Мардж в лавку.
У Лени отвисла челюсть. Это что же, ей теперь писать в ведро?
– В это время года медведи очень опасны. Особенно черные. Нападают просто так, потому что могут, – пояснила Марджи-шире-баржи. – А еще волки, лоси и прочие. Не ходите без ружья, даже в уборную. – Мардж забрала у Натали пилу и забросила на плечо так легко, словно та была не больше ароматической палочки. – Полиции здесь нет, телефон только в городе, так что, Эрнт, научите ваших девочек стрелять, и побыстрее. Я дам вам список самых необходимых припасов, их нужно раздобыть к сентябрю. Осенью подстрелите лося. Лучше, конечно, охотиться в сезон, но… главное, чтобы в холодильнике было мясо.
– А у нас нет холодильника, – ответила Лени.
Мардж это почему-то рассмешило.
Папа серьезно кивнул:
– Понял.
– Тогда до скорого, – хором сказали женщины, помахали, расселись по мотоциклам, проехали по тропинке к главной дороге и в считаные мгновения скрылись из виду.
После их ухода повисло молчание. Холодный ветер трепал кроны деревьев. Над головой пролетел орел, в его когтях трепыхалась серебристая рыбина величиной со скейтборд. Лени заметила на верхушке сосны собачий ошейник. Наверно, орел поймал и унес собачку. Интересно, хватит ли у орла сил утащить тощую девчонку?
Здесь нужно быть осторожной. И научиться стрелять.
Они поселились на клочке земли, куда в отлив не добраться на лодке, на полуострове, где обитали лишь горстка людей и сотни диких зверей, в суровом климате, который убьет слабака. Ни полицейского участка, ни телефона. Кричи – никто не услышит.
Теперь-то Лени поняла, что значит «глушь».
* * *
Три дня спустя Лени разбудил запах жареного бекона. Она с трудом села.
Руки и ноги нестерпимо болели. Ныло все тело. Зудели комариные укусы. Три дня (а дни здесь тянулись бесконечно, солнце светило чуть не до полуночи) тяжелой работы в буквальном смысле преобразили Лени. Она чувствовала, как бугрятся мускулы там, где их прежде в помине не было.
Лени выползла из спального мешка и натянула джинсы клеш (спала она в фуфайке и носках). Во рту словно кошки нагадили: забыла вечером почистить зубы. Лени уже привыкала экономить воду – она ведь тут не льется из крана, ее приходится таскать в ведрах из ручья.
Лени спустилась по лестнице.
Мама стояла над примусом в кухонном закутке и высыпала овсянку в котелок с кипятком. На черной чугунной сковородке, которую они нашли и отчистили, пузырился и трещал бекон.
Вдали раздавался стук топора, ныне сопровождавший каждый их день. Папа трудился в буквальном смысле от рассвета до заката, то есть едва ли не круглые сутки. Он починил курятник и загоны для коз.
– Мне нужно в санузел, – сказала Лени.
– Смешно, – ответила мама.
Лени надела туристские ботинки и вышла во двор. День выдался ясный. Краски были такие яркие, что мир вокруг казался нереальным: и колыхавшаяся зеленая трава на поляне, и фиолетовые цветы, и серый зигзаг лестницы, что сбегала к лизавшему гальку синему прибою. Вдали простирался неправдоподобно величественный фьорд, высеченный ледниками миллионы лет назад. Лени хотела было вернуться в дом за «поляроидом», чтобы снова сфотографировать двор, но она уже усвоила, что бумагу надо экономить. Раздобыть ее здесь не так-то просто.
Уборная стояла на крутом обрыве, в зарослях тоненьких елочек. Отсюда был виден холодный каменистый берег. На крышке стульчака кто-то написал: «Я не обещал тебе розарий» – и налепил переводные картинки с цветами.
Лени осторожно подняла стульчак, обернув пальцы рукавом свитера, и присела, брезгливо отвернувшись от дыры.
Закончив, Лени направилась к домику. Над головой ее парил белоголовый орлан – описал широкий круг, взмыл ввысь и улетел. В ветвях одного из деревьев запутался огромный рыбий скелет и переливался на солнце, точно елочная игрушка. Наверно, орлан бросил, когда ободрал мясо с костей. Справа торчал недостроенный запасник, пока что это были четыре сваи из окоренных бревен и на них дощатый помост три на три фута в двадцати футах от земли. Неподалеку от запасника виднелся огород – шесть пустых приподнятых грядок с похожими на фижмы каркасами из труб и досок, которые предстояло обтянуть полиэтиленом.
– Лени! – окликнул ее отец, когда она шла по двору, и направился к ней энергичной размашистой походкой. Волосы у отца были в земле и опилках, рубаха в масляных пятнах, руки грязные. Отец улыбнулся и помахал Лени.
Лицо его, присыпанное розовой древесной трухой, так сияло, что Лени застыла на месте. Она не помнила, когда в последний раз видела папу таким счастливым.
– Господи, до чего же здесь красиво, – сказал он.
Папа вытер руки красной банданой, засунул ее в карман джинсов, обнял Лени за плечи, и они пошли в дом.
Мама накрывала в гостиной на стол.
Складной столик ужасно шатался, так что завтракали они стоя – ели овсянку из железных мисок. Папа одновременно набивал рот и кашей, и беконом. Казалось, ему жаль тратить время на еду, ведь еще столько предстояло сделать.
Сразу же после завтрака Лени и мама вернулись к уборке. Они уже смели слои пыли, грязи и мертвых насекомых; все половики по очереди повесили на перила веранды и хорошенько выбили вениками, которые были едва ли не грязнее половиков. Мама сняла занавески и отнесла в одну из стоявших во дворе больших бочек из-под бензина. Лени натаскала воды; налила в допотопную стиральную машину, бросила туда хозяйственное мыло и битый час потела на солнцепеке, помешивая занавески в мыльной воде. Потом перетащила гору отяжелевшей ткани, с которой ручьем текло, в бочку с чистой водой и принялась полоскать.
Мокрые занавески надо было пропустить через древнюю машинку для отжимания. Тяжкий, изнурительный труд. Невдалеке во дворе мама пела, отстирывая в мыльной воде очередную стопку одежды.
Затарахтел двигатель. Лени разогнулась, потирая нывшую поясницу. Захрустели камни, булькнула вода в луже… из-за деревьев выкатил старенький «фольксваген» и остановился во дворе. Папа наконец-то расчистил дорогу!
Папа посигналил. С деревьев сорвались птицы и всполошенно заголосили.
Мама подняла глаза от стирки, приставила руку козырьком ко лбу. Прикрывавшая ее белокурые волосы бандана промокла от пота, бледное лицо в красном кружеве комариных укусов.
– Ура! Получилось! – воскликнула она.
Папа вылез из автобуса и махнул им рукой:
– Кончай работу, Олбрайты! Поехали кататься!
Лени буквально завизжала от восторга. Она была рада-радешенька отдохнуть от этой каторги. Девочка схватила в охапку выжатые занавески, отнесла на веревку, которую мама натянула меж двух деревьев, и повесила сушиться.
Лени и мама со смехом уселись в старенький автобус. Все вещи были уже в доме (несколько ходок туда-обратно с тяжелыми сумками), так что на сиденьях валялись только журналы да пустые банки из-под кока-колы.
Папа с трудом включил первую передачу: рычаг переключения скоростей разболтался. Автобус закашлялся, как старик, затрясся, загремел и, проваливаясь то одним, то другим колесом в ямки, описал круг по двору.
Лени увидела подъездную дорожку, которую папа расчистил.
– Дорожка уже была, – пояснил папа, перекрикивая вой мотора, – просто ивняком заросла. Я все вырубил.
Проехать можно было, но впритык, так как дорожка оказалась чуть шире автобуса. Ветки стучали в ветровое стекло, царапали бока «фольксвагена», сорвали их плакат, и он повис на дереве. Дорожка ухабистая, каменистая, зато грязи почти не было. Старенький автобус то пыхтел на подъеме, то с глухим стуком ухал в яму. Шины шуршали о голые корни и гранит.
Наконец они выбрались из густой тени на солнце, а подъездная дорожка перешла в грунтовку.
Миновали железные ворота Уокеров, столбик с табличкой «Бердсолл». Лени подалась вперед, ей не терпелось увидеть болота и взлетную полосу, с которых начинался Канек.
Город! Совсем недавно он казался Лени невзрачным поселком, а поди ж ты – пожила несколько дней в глухом уголке и оценила: в Канеке есть магазин. Там много чего можно купить, даже, наверно, шоколадку.
– Держитесь! – Папа свернул налево, в лес.
– Куда это мы? – удивилась мама.
– Надо поблагодарить родных Бо Харлана. Я привез его отцу бутылку виски.
Лени уставилась в замурзанное окно. Из-за слоя пыли все выглядело призрачным, как в тумане. На несколько миль вокруг, насколько хватало глаз, лишь лес да кочки. То и дело попадались машины, гнившие в высокой траве на обочине.
Ни домов, ни почтовых ящиков, хотя кое-где от дороги уходили в чащу грунтовые тропы. Если здесь кто и жил, то явно не хотел, чтобы об этом знали.
Дорога была каменистая, скверная, просто две разбитые тряские колеи. Чем выше они поднимались, тем гуще становился лес, так что и солнца не видать. Через три мили им встретился первый знак: ПРОЕЗД И ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН. ПОВОРАЧИВАЙТЕ ОБРАТНО. ДА, ВЫ. ТЕРРИТОРИЮ ОХРАНЯЮТ СОБАКИ И ВООРУЖЕННЫЕ ЛЮДИ. ХИППИ, ВОН.
Тропа обрывалась на вершине холма у знака СТОЙ, СТРЕЛЯТЬ БУДЕМ. ВЫЖИВШИХ ДОБЬЕМ.
– Господи Иисусе, – прошептала мама. – Мы точно не заблудились?
Дорогу им преградил мужчина с ружьем и встал, широко расставив ноги. Из-под грязной бейсболки торчали каштановые кудри.
– Кто вы? Что вам нужно?
– Давай уедем, – попросила мама.
Папа высунул голову в окно машины:
– Мы к Эрлу Харлану. Я был другом Бо.
Мужчина нахмурился, потом кивнул и посторонился.
– Эрнт, может, не надо? – спросила мама. – У меня сердце не на месте.
Папа переключил передачу. Старенький автобус зафырчал и покатил вперед, подскакивая на камнях и кочках.
Они выехали на просторный грязный пятачок, там-сям торчали пучки желтеющей травы, по краям поляны стояли три дома. Или, скорее, хижины. Строили их явно из того, что оказалось под рукой, – фанеры, гофропластика, бревен. Школьный автобус без покрышек, но с занавесками на окнах утонул по ступицу в грязи. У будок рычали, лаяли и рвались с привязи тощие собаки. В железных бочках горел огонь, в небо поднимался столб черного дыма. Воняло жженой резиной.
Из хижин вышли люди в грязной одежде. Мужчины с ежиками или с длинными волосами, убранными в хвост, женщины в ковбойских шляпах. У каждого при себе ружье, а на поясе нож в ножнах.
Из бревенчатого дома с покатой крышей появился седой старик с допотопным пистолетом. Старик был тощий и жилистый, с длинной белой бородой. Он грыз зубочистку. Спустился на грязный двор, и собаки словно обезумели: принялись еще сильнее рваться с привязи, повизгивали, припадали к земле. Некоторые запрыгнули на будки и оттуда облаивали всех и вся. Старик прицелился в автобус.
Папа взялся за ручку двери.
– Не ходи! – Мама схватила его за руку.
Папа вырвался, взял бутылку виски, которую привез отцу Бо, и спрыгнул в грязь. Дверь за собой оставил открытой.
– Вы кто такие? – прокричал старик, и зубочистка запрыгала меж его губ.
– Я Энрт Олбрайт, сэр.
Старик опустил пистолет:
– Эрнт? Это вы? А я Эрл, отец Бо.
– Да, сэр, это я.
– Держите меня семеро! А это кто с вами?
Папа обернулся и махнул Лени с мамой, чтобы вышли из автобуса.
– Ничего не скажешь, хорошо придумал, – пробормотала мама и открыла дверь.
Лени вышла вслед за мамой и услышала, как чавкает под ногами грязь.
Обитатели подворья стояли и таращились на них.
Папа обнял маму и Лени:
– Это моя жена Кора и дочь Лени. Девочки, а это Эрл, отец Бо.
– Здешние зовут меня Чокнутым Эрлом, – сказал старик, пожал им руки, выхватил у отца бутылку виски и повел их в дом: – Идем, идем.
Лени с трудом заставила себя войти в тесную темную хижину. Воняло потом и плесенью. Вдоль стен тянулись ряды припасов: бутыли с водой, консервы, ящики с продуктами и пивом, стопки спальных мешков. Пространство у одной из стен целиком занимало оружие. Ножи, ружья, коробки с патронами. На вбитых в стену крюках висели старинного вида арбалеты и булавы.
Чокнутый Эрл плюхнулся на стул, сколоченный из досок от ящиков из-под керосина, открыл бутылку виски, поднес ко рту и отпил большой глоток. Потом протянул бутылку папе, и тот пил долго, прежде чем вернуть бутылку Эрлу.
Мама наклонилась и взяла старый противогаз, в коробке их было видимо-невидимо.
– В-вы коллекционируете военную атрибутику? – робко спросила она.
Чокнутый Эрл отпил еще виски, одним глотком едва не ополовинив бутылку.
– Нет. Это не для красоты. Мир сошел с ума. Приходится защищаться. Я приехал сюда в шестьдесят втором. И уже тогда в Нижних сорока восьми[16] творилось черт знает что. Куда ни плюнь, везде коммуняки. После Карибского кризиса все тряслись от страха. В каждом дворе по бомбоубежищу. Я перевез семью сюда. Мы приехали с одним ружьем и мешком коричневого риса. Думали, что в тайге-то уж будем в безопасности, переживем ядерную зиму, которая того и гляди наступит. – Эрл отхлебнул виски и подался вперед: – Но и здесь житье не лучше. С каждым днем все хуже и хуже. Экономику загубили, бедных наших мальчишек отправили на верную смерть… Это уже не моя Америка.
– Я давно это говорю, – сказал папа. На лице его было написано благоговение, какого Лени прежде видеть не доводилось. Казалось, он всю жизнь ждал этих слов.
– Там, внизу, – продолжал Эрл, – на материке, народ стоит в очереди за бензином, а ОПЕК гребет деньги лопатой и смеется нам в лицо. И неужели вы думаете, что наши старые друзья из СССР забыли про нас после Кубы? Ошибаетесь. Всякие негритосы называют себя «Черными пантерами»[17] и грозят нам кулаками, нелегальные иммигранты отнимают у нас работу. А люди что? Протестуют. Устраивают сидячие забастовки. Швыряют гранаты в пустые почтовые отделения. Шляются с транспарантами по улицам. Но я не такой. У меня есть план.
Папа подался вперед. Глаза его сияли.
– Какой?
– Мы хорошенько подготовились. У нас есть ружья, противогазы, стрелы, патроны. Нас голыми руками не возьмешь.
– Неужели вы правда думаете, что… – начала было мама.
– Еще как думаю, – перебил ее Эрл. – Белого человека ни во что не ставят. Будет война. – Он посмотрел на отца: – Вы же понимаете, Олбрайт, о чем я говорю?
– Еще как. Да мы все это понимаем. А сколько вас? – спросил папа.
Чокнутый Эрл отпил большой глоток, вытер капли с губ и, прищурив слезящиеся глаза, посмотрел сперва на Лени, а потом на Кору.
– Вся наша семья, но уж мы-то сумеем за себя постоять. Чужим мы об этом не рассказываем. Не хватало еще, чтобы народ узнал, где мы, когда ВНМТ.
В дом постучали. «Входи!» – крикнул Чокнутый Эрл. Дверь открылась, и на пороге показалась невысокая жилистая женщина в камуфляжных штанах и желтой футболке с улыбающейся рожицей. Волосы женщина заплела в косички, хотя на вид ей было уже под сорок. Рядом с ней стоял здоровенный мужик ростом едва не с дом. Длинная каштановая челка лезла ему в глаза, волосы на затылке забраны в хвост. В руках у женщины была стопка пластиковых контейнеров, в кобуре на бедре висел пистолет.
– Ладно, пап, хватит людей пугать. – Женщина весело улыбнулась и вошла в дом. Следом за ней юркнула чумазая босая девчушка лет четырех. – Меня зовут Тельма Шилл, я дочь Эрла. Бо – мой старший брат. А это мой муж, Тед. И Мэрибет. Мы ее зовем просто Малышка. – Тельма погладила девочку по голове.
– Меня зовут Кора. – Мама протянула руку. – А это Лени.
Лени робко улыбнулась. Муж Тельмы, Тед, прищурясь, рассматривал ее.
Тельма улыбалась искренне, тепло.
– Лени, ты ведь придешь в понедельник в школу?
– Тут есть школа? – удивилась Лени.
– Ну разумеется. Небольшая, конечно, но, думаю, ты найдешь с кем подружиться. К нам детей даже из Беар-Коува возят. Занятия будут еще неделю. Здесь всегда учебный год заканчивают пораньше: дети должны помогать по хозяйству.
– А где находится школа? – спросила мама.
– На Альпийской улице, за салуном. У подножия церковного холма. В общем, не заблудитесь. В понедельник к девяти утра.
– Мы приедем. – Мама улыбнулась Лени.
– Вот и хорошо. Мы так рады, что вы с нами, Кора, Эрнт и Лени. Бо нам столько о вас писал из Вьетнама. Он вас очень любил. Все хотят с вами познакомиться. – Она подошла к Эрнту, взяла за руку и повела за собой на двор.
Лени с мамой последовали за ними. Чокнутый Эрл зашаркал следом, ворча на дочь: ишь, раскомандовалась тут.
На дворе их ждала кучка людей в потрепанной одежде – мужчин, женщин, детей, подростков, – и все не с пустыми руками.
– Меня зовут Клайд, – сказал мужчина с бородой, как у Санта-Клауса, и кустистыми бровями, которые нависали над глазами, точно козырьки от солнца. – Младший брат Бо. – Клайд протянул папе бензопилу в ярко-оранжевом пластмассовом футляре. – Я ее недавно наточил.
К ним подошли двое юношей лет двадцати и женщина, а с ними две чумазые девчонки лет семи-восьми.
– Это вот Донна, моя жена, близнецы Дэррил и Дейв. Наши дочки, Агнес и Марти.
Народу во дворе собралось немного, но держались все приветливо и дружелюбно. Все, кто пришел познакомиться с Олбрайтами, обязательно что-нибудь им дарили: ножовку, моток проволоки, листы пластика, рулоны изоленты, блестящий серебристый нож, который назывался «улу», с лезвием в форме веера.
Ровесников Лени не было. Единственный подросток, шестнадцатилетний Аксель, на Лени едва взглянул. Стоял в сторонке, метал ножи в дерево. У Акселя были длинные грязные черные волосы и миндалевидные глаза.
– Вам надо поскорее обустроить огород, – сказала Тельма, когда мужчины отошли к бочкам, в которых горел огонь, и принялись по очереди прикладываться к бутылке. – Климат здесь капризный. Бывает так, что в июне еще весна, в июле лето, в августе осень, а все остальное – зима.
Тельма отвела Кору и Лени на большой огород. От животных грядки защищала ограда из обвисших рыбацких сетей, привязанных к железным прутьям.
Овощи еще не созрели, кое-где из черных земляных холмиков торчали еле заметные пучки зелени. У самых сетей, вперемешку с кучками тухлой рыбы, яичной скорлупы и кофейной гущи, валялись комки какой-то дряни, похожей на водоросли.
– Вы умеете выращивать овощи? – спросила Тельма.
– Ну, спелую дыню от неспелой отличить сумею, – ответила мама.
– Ничего, я вас научу. Лето здесь короткое, так что сидеть сложа руки некогда. – Тельма взяла стоявшее на земле помятое железное ведро. – У меня осталась картошка и лук, я вам дам. Вы еще успеете их посадить. И еще я вам дам морковной рассады. И цыплят.
– Ну что вы, не стоит…
– Поверьте, Кора, вы понятия не имеете, какая долгая тут зима и как быстро она наступит. Мужчинам-то ладно, многие уедут работать на новый нефтепровод. А мы с вами, матери, останемся дома, и нам надо позаботиться о том, чтобы дети были живы и здоровы. Это не так-то просто, но вместе мы справимся. Мы всегда и во всем друг другу помогаем. Выручаем друг друга. Завтра я научу вас коптить лосося. Пора уже делать припасы на зиму, набивать погребок.
