Крис Ридделл
Змеиная пустошь. Секрет подземелья
Глава четвёртая
Тот, кто призывает зиму, наклонился, и полы его плаща из кожи озёрного змея захлопали. Он пробирался через сугробы, его скрипучее дыхание, забитое мокротой, вырывалось струями сероватого пара. Порывы ледяного ветра то и дело срывали капюшон и обнажали скрытую под ним костяную маску, покрытую инеем; сосульки из застывшей слюны блестели по краям прорези для рта, как короткие клыки.
Зимний глашатай поднялся на гору и нашёл себе временное убежище в защищённой от ветра лощине. Небо светлело. Он осмотрелся. Глубокие следы, которые он оставил на снегу, уже заполнились снегом, и ничто больше не указывало на его присутствие.
Глашатай запустил руку в складки плаща, достал продолговатую флягу, сделанную из бедренной кости, вытащил пробку и поднёс к губам.
Он сделал глоток сладкой жидкости ржавого цвета. Жгучая, как огонь, она пронзила его тело, притупляя чувствительность к боли, изгоняя усталость и все эмоции. Страх, сомнения. Жалость. В его одурманенном мозгу оставался лишь голос повелительницы кельдов – только он и обострившиеся обоняние и слух.
Она отлично обучила его, своего любимого раба. Купленный молодым и невинным за горстку драгоценных камней, он ещё тогда проявлял признаки несгибаемого духа и недюжинной силы – качеств, укрощённых регулярными побоями и дозами кровавого мёда, при помощи которых повелительница кельдов подчинила его своей непреклонной воле.
Тот, кто призывает зиму, закрыл флягу и спрятал её во внутренний карман под складками белого плаща. Он снова отправился в путь. Небо над головой становилось всё светлее, снежная буря немного утихла, и далеко впереди он заметил дымящуюся горную вершину. Довольный, что не сбился с курса, он усмехнулся.
К тому времени, когда тот, кто призывает зиму, достиг высоких вершин, короткий день уже близился к концу. Дым поднимался желтоватой пеленой; он сочился не из одного лишь отверстия, а из множества трещин, которыми была усыпана вершина. Здесь, где жар от раскалённой породы растапливал снег, не давая ему лечь, вершина горы представляла собой влажный камень, усыпанный гравием, который хрустел под ногами.
Семейство гнездозмеев, сбившееся в кучу, чтобы согреться в своём каменном гнезде, настороженно глядело на приближающегося чужака.
Нескладная фигура снова остановилась, стряхнула снег с капюшона и плеч и принялась рассматривать горизонт. Потом незнакомец вытащил из кармана тряпку и глубоко вдохнул её запах, затем понюхал воздух, потом снова тряпку…
Близко. Его цель была совсем близко, он в этом не сомневался.
Он повернулся и стал расхаживать по скале, будто бы бесцельно, склонив голову и стреляя глазами. Он пинал ногой камни, они разлетались и, кувыркаясь, с грохотом падали в узкие отверстия; тот, кто призывает зиму, прислушивался и принюхивался к дыму, струящемуся из горячих щелей.
Потревоженные гнездозмеи визжали и кудахтали. Всего он насчитал восемь. Там было два взрослых змея, размером с индюков, выделявшихся ярким окрасом на фоне тёмных камней, и полдюжины детёнышей, пока не летающих, но почти таких же крупных, ещё не сбросивших свою первую, серую кожу. Взрослые выпячивали жёлтую грудь, хлопали красно-синими крыльями, размахивали бахромчатыми хвостами и угрожающе визжали; их гребни топорщились, чешуя у шеи вздыбилась. Серые малыши широко распахивали челюсти и недовольно шипели.
Тот, кто призывает зиму, потеряв к ним интерес, продолжал расхаживать туда-сюда, принюхиваясь к дыму и глубоко дыша.
Почти везде дым был едкий. Пахло серой, тухлыми яйцами и раскалённым металлом. Везде, кроме одного отверстия…
Принюхавшись к сероватому дыму, он узнал запах полыни. Сосны болотной. Гикори. Тот, кто призывает зиму, знал: это растопка и дрова, которые чаще всего используют змееловы, – и от предвкушения у него даже потекли слюнки. Он снова вдохнул, дотронулся кончиком языка до зубов и ощутил запах змеемасла и смолы…
Не в силах терпеть незнакомца в своих владениях ни минуты дольше, взрослые гнездозмеи яркой разноцветной вспышкой поднялись в воздух, яростно визжа. Разинув пасти и обнажив клыки, они набросились на одетого в змеекожу пришельца, который напугал их детёнышей.
Тот, кто призывает зиму, оглянулся на их гомон. Он вытянул руку и ударил змея, который оказался ближе, с такой силой, что тот камнем рухнул на землю; тяжёлый ботинок тут же раздавил ему голову. Второй змей взвизгнул и развернулся в воздухе, но слишком поздно. С хриплым рыком и удивительной ловкостью тот, кто призывает зиму, выбросил руку вверх и схватил существо за красно-синее крыло. Он раскрутил его над головой – круг, ещё круг, – а затем отбросил на камни.
Шипение детёнышей переросло в громкий визг. Они заметались, захлопали крыльями в безуспешных попытках взлететь и высыпали из каменной ограды, окружавшей их гнездо. Когда над ними нависла тёмная тень, они, сбившись в одно несуразное многоголовое чудовище, заскрежетали и защёлкали челюстями.
Пронзительный визг переполнял голову того, кто призывает зиму, и глаза под костяной маской сузились; он схватил одного из детёнышей и, будто отжимая мокрую тряпку, свернул ему шею. Послышался треск позвонков, змеёныш обмяк и был отброшен в сторону; тот, кто призывает зиму, потянулся ко второму существу, затем к третьему, – и так до тех пор, пока не передушил всех гнездозмеев, бросая их тушки себе под ноги.
Он встал на колени возле отверстия, из которого пахло дымом от полыни и гикори, и опустил в него руку в перчатке. Это было похоже на дымоход.
Каменные стенки были гладкими, без трещин, и чем ниже он погружал руку, тем у́же становилось отверстие. Тот, кто призывает зиму, почувствовал, как похожее на трубу отверстие изгибается, и мысленно отметил для себя угол и направление. Затем, поднявшись, он дотянулся до туши самца гнездозмея и втиснул её в отверстие, заткнув его. Сверху он уложил и тушу самки.
Тот, кто призывает зиму, любовался своей работой, усевшись на корточки. Отверстие было почти перекрыто, но дым всё ещё просачивался тонкой струйкой между тушами гнездозмеев.
Тот, кто призывает зиму, осмотрелся. Его взгляд упал на груду мёртвых змеёнышей. Он брал их по одному и тёплыми гибкими тельцами затыкал все щели, пока запах горящего дерева не исчез, а дым не перестал струиться.
Тот, кто призывает зиму, поднялся на ноги.
Там, где был дымоход, должен был располагаться надёжный, скрытый от посторонних глаз очаг, согревающий сгрудившихся вокруг него, ничего не подозревающих спящих людей, которые пережидают зиму в своём укрытии. Судя по углу дымохода, оно находилось где-то на другой стороне горы.
Где-то рядом.
Глава пятая
Услышав скрежет камня о камень, Мика поднял голову. Порыв ледяного ветра обжёг лицо, голые руки от холода сразу покрылись гусиной кожей. Глотнув морозного свежего воздуха, он вдруг понял, насколько душным и спёртым был воздух у них в укрытии.
Мика сидел на своём матрасе, поджав под себя ноги и обложившись инструментами для работы по дереву, обрывками кожи, катушками верёвки и кишечной нити. В одной руке юноша держал квадратный кусок кожи озёрного змея, а в другой – свой нож, которым вырезал в коже два небольших отверстия. Рогатка, над которой он корпел, лежала у него на коленях.
Снова послышался скрежет. Мика наклонился, заглянул в низкое отверстие, ведущее из спальни в кладовку, и увидел, как Илай задвигает на место каменную плиту, закрывающую вход в зимнее укрытие.
Мика отложил рогатку, поднялся на ноги и через узкую щель проскользнул в соседнюю комнату.
– И как там, Илай? – спросил он.
– Холодно, – ответил скалолаз, стряхнув с плеч снег и сбросив капюшон.
Капли воды блестели у него на волосах, бровях и даже на кончике носа. Пару раз он энергично обхватил себя руками и похлопал по плечам. Потом снял перчатки, куртку, шарф, шляпу и повесил всё возле входа.
– Холодно, как никогда. И метель.
Мика кивнул. Если бы не холод и метель, Илай ни за что не вышел бы наружу: только в такое ненастье он мог решиться покинуть укрытие. Сильный снегопад уменьшал риск быть замеченным и в мгновение ока заметал следы.
– Если мы не хотим, чтобы нас нашли, у входа не должно быть никаких следов, – объяснил Илай, когда Мика первый раз спросил его, почему он именно в такую погоду покидает укрытие. – Оставить следы – это всё равно, что постелить у входа коврик с надписью «Добро пожаловать».
Конечно, лучше всего им было бы и вовсе носа наружу не высовывать. Но это было невозможно, иначе пещера превратилась бы в одну большую сточную канаву. За две-три недели даже при экономном расходовании песка и соли, неглубокая яма в углу маленькой комнаты переполнялась и начинала смердеть. Примерно раз в четыре недели, когда снаружи бушевала самая лютая непогода, Илай и Мика сгребали содержимое ямы в ведро; скалолаз уносил его как можно дальше от пещеры и вываливал в глубокий снег.
– Вы что-нибудь… видели? – спросила Фракия.
Она стояла у входа – как и всегда, когда Илай уходил. Каждый раз, когда каменная плита отодвигалась, она оставалась караулить, осторожно высовывая голову наружу и нетерпеливо оглядывая небо, пока Илай не возвращался и не закрывал за собой каменную дверь. Она ждала его возле входа, обхватив себя руками, стуча зубами от холода и опустив глаза в пол.
Порой Мика думал, что, несмотря на вечные разочарования, Фракия жила этими мгновениями, надеясь на чудо – что в следующий раз всё будет по-другому. Когда каменная плита отодвинулась, девушка снова не увидела того, чего искала; но оставалась надежда, что видел Илай.
Однако он ничего не видел.
– Никого и ничего, – сказал он ей, качая головой. – И, думаю, ещё долго не увижу. Зима свирепствует. Ветер поменял направление, и снег валит стеной. Если так продолжится, то завтра примерно к этому времени нас заметёт, и мы окажемся глубоко под снегом.
Девушка-змеерод отвернулась.
Лицо Илая выражало беспокойство.
– Кружка чая из тысячелистника была бы мне сейчас очень кстати, Фракия, – сказал он.
Но Фракия, казалось, не слышала его.
– Я могу заварить, – предложил Мика.
Илай пожал плечами.
– Я просто пытался её чем-нибудь занять, – тихо сказал он Мике. – Так-то я и сам могу сделать себе кружку чая. Ты будешь, парень?
– Конечно, – кивнул Мика.
Илай налил в медный котелок воды, поставил на огонь и раздувал костёр до тех пор, пока языки пламени не растеклись по закопчённому дну котелка. Скалолаз обернулся к Мике.
– Как успехи с рогаткой?
– Работа продвигается, но медленно, – ответил Мика. – Я не тороплюсь, Илай. Как вы и советовали.
– Хорошо, когда есть на что отвлечься, – заметил Илай, бросив взгляд на вход в узкую спальню, где уединилась Фракия. – Особенно сейчас, когда мы тут взаперти до самой оттепели.
Сборка рогатки оказалась именно таким трудоёмким делом, как и рассчитывал Илай, и Мика даже был рад, что ему есть чем себя занять в узком мирке однообразной жизни в зимнем укрытии.
В первый день Мика шлифовал кость, обтачивал грубые края и все неровности. На второй день он вырезал ручку и проделывал в верхушках ответвлений У-образной кости отверстия, чтобы натянуть тетиву. На третий день, пока кость закалялась в горячем пепле, Мика занимался остальными необходимыми заготовками. Он проверял на эластичность хранившиеся у Илая разные виды кожи – для тетивы больше всего подошла шкура туманозмея, мягкая и легко тянущаяся, от неё Мика и отрезал две длинные полоски; из прочной кожи озёрного змея он вырезал квадрат, сделав из него мешочек. Мика прикрепил его к тетиве, чтобы загружать туда камни и осколки, которыми можно будет стрелять.
Закатав рукава до локтя и высунув кончик языка, Мика медленно и старательно сшивал, привязывал и приделывал всё на свои места. Наконец, он поднял рогатку перед собой.
Выглядела она внушительно, и Мика едва сдерживался, чтобы не опробовать её прямо здесь и сейчас. Но нужно было ещё кое-что доработать. Мика потянулся к деревянной катушке с кишечной нитью, лежавшей рядом с ним на матрасе.
Отмерив и отрезав четыре одинаковых куска нити, Мика вспомнил, как Илай выторговывал её в логове Менял. Теперь казалось, что с тех пор прошло сто лет.
Тогда был сезон дождей, а не зима, и они с Илаем были едва знакомы. Скалолаз держал себя отстранённо и замкнуто, и временами Мике казалось, что Илай вот-вот уйдёт и бросит его одного выживать в Высокой стране.
Но скалолаз не ушёл, и Мика был ему за это глубоко признателен. Он знал, что не смог бы выжить один: Змеиная пустошь была суровой и беспощадной дикой местностью, совершенно не похожей на равнины, которые он оставил. Покорять пустошь устремлялись отчаянные искатели приключений – кто охотиться и ловить змеев, кто воровать и обманывать; но все – чтобы тянуть последние соки из земли, которая раньше принадлежала одному лишь змеиному роду. Три сезона тому назад Мика отправился в трудное путешествие в Высокую страну, захваченный причудливыми мечтаниями о богатствах. В погоне за ними он неминуемо погиб бы, не возьми его Илай Винтер под своё крыло. С тех пор, как они начали свой путь бок о бок, Мика стал намного лучше понимать скалолаза. Теперь он угадывал, когда можно говорить, а когда, наоборот, стоит оставить тишину между ними нетронутой; он присматривался и учился уважению к жизненному укладу в суровой пустоши. Совсем как Илай.
Мика отбросил назад густые волосы, чтобы не мешали, крепко завязал узелки и закрепил их на месте.
– По мне, так почти готово, – раздался голос Илая.
Мика поднял голову, увидел стоящего над ним скалолаза и улыбнулся.
– И мне так кажется.
Илай присел на корточки возле Мики и взял у него рогатку. Скалолаз внимательно осмотрел её, но ничего не сказал. Затем, откинувшись назад, он достал из кармана горсть белых округлых камешков.
– Не возражаешь, если я её опробую? – спросил Илай.
– Нет, конечно, – ответил Мика.
Илай положил камешек в кожаный карман и поднёс рогатку к глазам. Он медленно натянул тетиву. Мика не отрываясь глядел на скалолаза, сердце в груди отчаянно билось. Достаточно ли окрепла кость? Выдержат ли нити?
– Видишь вон ту метку? – спросил скалолаз.
Мика посмотрел на чёрную отметину на стене, по форме напоминавшую звезду, и кивнул.
Илай отпустил тетиву. Нити вернулись на место, камешек просвистел по воздуху в подземной комнате. С резким треском он ударил в самый центр звезды, пробил песчаник и упал на пол пещеры.
Илай медленно и глубокомысленно кивнул. Мика сидел не дыша.
– Отличная работа, просто потрясающе, – сказал скалолаз.
– Вы действительно считаете, я хорошо справился? – спросил Мика, боясь поверить в похвалу Илая.
– Сам бы лучше не сделал, – признался Илай, поднимаясь на ноги. – Набери камней и пойдём со мной.
– Ты левша или правша? – спросил Илай.
– Правша, – ответил Мика.
– Я так и думал, – сказал Илай, морща лоб. – Тогда тебе лучше взять её в левую руку, а тетиву натягивать правой. Так ты придашь броску больше силы. А если повезёт, – добавил скалолаз, – то и точности прибавится.
Они стояли возле стены в большой комнате. После ужина напитанный маслом запах жареного всё ещё ощущался в воздухе, хотя огонь уже догорел, оставив после себя лишь мерцающие угли. Фракия сидела, сгорбившись, на змеиной шкуре: лицо её скрывал капюшон, а руки обвивали подтянутые к груди колени. На каменной плите, закрывавшей вход в укрытие, Илай нарисовал углём мишень – три сужающихся круга, один в другом, с общим центром в виде маленького закрашенного кружочка.
Мика взял рогатку в левую руку и оттянул тетиву назад, насколько смог. «Илай был прав», – отметил он про себя.
Скалолаз оценивающе следил за его движениями.
– Не сжимай так крепко, – сказал он.
Мика чуть ослабил хватку. Мешочек быстро проскользнул между костяшками его пальцев и выбросил камешек, который выстрелил в воздух, пролетел через всю комнату и ударился о каменную плиту.
Фракия подняла голову. Мика побежал проверить мишень.
– Я попал! – воскликнул он, ощупывая небольшую выбоину между первым и вторым кругом.
– Совсем неплохо для первой попытки, – кивнул Илай.
– Думаю, просто новичкам везёт, – скромничал Мика, хотя внутри ликовал от своего триумфа.
– А я бы сказал, врождённый талант, – ответил Илай. – Надо только его совершенствовать.
– То есть тренироваться, – сказал Мика.
– То есть тренироваться, – подтвердил Илай.
Мика вернулся к стене напротив двери. Он стрелял по мишени, пока не расстрелял все камешки, потом собрал их и начал сначала.
Илай устроился позади него на змеиной шкуре, спиной прислонившись к стене. Разложив перед собой все ножи, что у них были, – и для готовки, и для охоты, с ровными лезвиями и зазубренными, даже небольшой нож Мики, – он брал их по одному и точил лезвия. Тихое шуршание, с которым металл скользил по точильному камню, сопровождал глухой стук камешков, бившихся о мишень.
Время от времени Илай поднимал взгляд и делал полезные замечания.
– Не выставляй локоть.
Или:
– Когда целишься, держи голову прямо.
И частенько:
– Отличный выстрел, парень.
Каждый раз, когда скалолаз хвалил его, Мика заливался краской, хотя и сам понимал, что стреляет всё лучше. С каждой собранной горстью камешков попаданий в яблочко становилось всё больше. К тому же с каждой новой попыткой что-то менялось. Что-то внутри него. Вставая в стойку и совершая движения на автомате, он мог сосредоточиться на самом полёте камешка, и под конец, выпуская каждый новый снаряд, он будто бы мысленно гнал его к цели.
Чёрный круг, нарисованный Илаем, потихоньку стирался с каждым точным попаданием Мики. И каждый раз, когда это происходило, Мика уже не удивлялся, а наслаждался тем, что держит всё под контролем.
Он оглянулся и увидел, что Фракия внимательно следит за ним; её серые глаза поблёскивали из-под капюшона. Одним изящным движением она поднялась на ноги, подошла к нему, забрала рогатку, быстро развернулась, оттянула тетиву и выстрелила, попав в самый центр мишени. Потом повернулась к Мике, выпустила рогатку из руки – и та с грохотом упала на каменный пол. Девушка снова уселась на шкуру. Мика чувствовал, что лицо у него горит огнём.
– Думаю, можно уже и передохнуть, – мягко сказал Илай и взял со стола флягу с ликёром; Мика услышал звук извлекаемой пробки.
– Хотите, я помогу убрать ножи? – спросил Мика.
Илай собирался было ответить утвердительно, но тут его взгляд упал на часы. Почти весь песок пересыпался вниз.
– Завтра сделаем, – сказал скалолаз. – Я дождусь, когда всё прогорит, и пойду спать.
Он уселся на толстой змеиной шкуре возле мерцающих углей. Мика сел напротив и наблюдал, как обгоревшее дерево отливало то ярко-оранжевым, то синим, и как клубы дыма обнимали основание металлической трубы.
Это было любимое время дня Мики – время, когда песок в часах второй раз за день почти полностью перетекал из верхней части колбы в нижнюю, когда вся работа по дому была переделана и скоро уже можно было отправляться спать. Обычно в этот час Илай приглушал свет лампы, раздавал каждому по рюмке с ликёром, и они тихонько беседовали, пока тлеющие угли догорали; огонь постепенно угасал, и в темноте звучали лишь бестелесные голоса.
Фракия села рядом с Микой; лицо у неё было задумчивое.
– Я не хотела… проявить неуважение к твоей работе, – сказала она.
– Всё нормально, – вздохнул Мика. – Ты просто лучше стреляешь, Фракия, вот и всё. Сколько бы я ни тренировался.
– Фракия – змеерод, парень. Это у неё в крови.
Скалолаз потянулся и каблуком толкнул сгоревшее полено. Оранжевые искры взметнулись и тут же исчезли.
– Но вот что я скажу тебе, парень: эта рогатка – настоящее, отличное оружие, сделанное твоими руками. Кропотливая работа. Точная. Я горжусь тобой.
Мика скромно улыбнулся. После короткой вспышки света от искр снова повисла тёмная тишина.
– Мне не хватает моего родокопья. С ним я чувствовала себя защищённой… – голос Фракии был низким, прерывистым, но Мика мог различить в её словах боль утраты и упрёк. – Мне не хватает воздуха, неба, высоты, где мне было так спокойно. Эта… эта тесная тёмная пещера, зловонная и грязная, испачканная нами же, – я задыхаюсь здесь…
– Тогда говори о своей жизни, Фракия. О родстве. Вспоминай облака. Высокие скалы и долины, – голос скалолаза выдавал его собственную глубокую тоску. – Возвращайся туда в своих мыслях… Поверь, это поможет!
Послышался скрип душекожи; Мика догадался: Фракия надела капюшон.
– Не могу.
– Выпей ликёра, – сказал Мика. – Поможет уснуть.
Фракия с сомнением взглянула на протянутую ей рюмку, но через мгновение взяла её, в два глотка выпила обжигающую жидкость и поставила рюмку в сторону.
Мика почувствовал, как его тело отяжелело, а в голове всё поплыло. Нерешительным движением он взял Фракию за руку. Она её не отдёрнула. Мика потянулся к ней другой рукой и осторожно привлёк к себе – и вдруг она обняла его так крепко, что ему показалось, будто его сердце вот-вот взорвётся.
– Сейчас я погашу свет, – объявил Илай из соседней комнаты.
Мика лёг рядом с Фракией, натянул на них обоих одеяло и обвил руками её стройное тело. Илай потушил лампу, и зимнее укрытие погрузилось в непроглядную тьму.
– Фракия? – прошептал Мика.
– Мика, – отозвалась девушка и повернулась; Мика почувствовал тёплый пряный аромат её дыхания. – Мика.
Она стянула с себя шелковистую душекожу, протянула руки и принялась расстёгивать рубашку Мики. Наконец они остались лежать обнажённые, кожа к коже.
– Мика. Мика…
Потом Мика лежал на спине, ощущая в груди боль, глубокую, сильную и неодолимую. Фракия была так близко, и всё же, казалось, с каждым днём она все больше отдаляется от него. Одной рукой он нежно обнял её за плечи, погладил по щеке большим пальцем, а другую руку положил ей на грудь, чтобы чувствовать, как бьётся её сердце.
– Тебе не нужно родокопьё, Фракия. У тебя есть я, – сказал он с нежностью. – Я буду защищать тебя, – он помолчал, – всегда.
Девушка-змеерод не ответила. Дыхание её было спокойным и ровным – она спала. Вскоре уснул и Мика.
В это время у них над головами крошечный мандрозмей, выбиваясь из сил, взмахнул крыльями и рухнул на пол клетки. Тихий чирикающий звук застрял в глубине его горла: он задохнулся, тщетно пытаясь втянуть хоть немного свежего воздуха из отверстия в камне, и умер.
