Через три часа пришли полицейские, которые до этого заперли Бена в камере, и сообщили, что он может идти. После того как главный комиссар Хартман дал понять, что улик достаточно даже для предварительного заключения и что они могут держать Бена все следующие сутки, неожиданное освобождение граничило почти с чудом.
По просьбе Бена полицейские на входе вызвали для него такси и позволили сделать телефонный звонок, которым Бен воспользовался, чтобы связаться с Виктором. Сегодня вечером ему нужен друг, с которым он мог бы поговорить. Виктор ответил после второго гудка. Выяснилось, что быстрое освобождение Бена его рук дело. В ходе вопросов полиции в редакции своей газеты он узнал о ситуации Бена. Затем позвонил Николь, с которой уже связался сотрудник Управления уголовной полиции и задавал странные вопросы о ее муже. После этого Виктор выяснил по собственным каналам, что именно за всем этим стоит. Своим типичным снобистским тоном Виктор объяснил Бену в двух словах, как организовал освобождение.
– Мы с главным прокурором иногда играем в гольф. Я уже несколько лет поддерживаю его политические амбиции пожертвованиями и взносами, где только могу. Скажем так: за ним уже давно числится должок, и поэтому он с радостью рассмотрел твой случай. Ему удалось убедить прокурора повлиять на твое освобождение и отказаться от возбуждения уголовного дела, ходатайства о предварительном заключении и получении ордера на обыск твоей квартиры.
Бен поблагодарил.
– Мы можем встретиться чуть позже? – спросил он в конце.
– Нет, сожалею, через несколько минут у меня важный деловой ужин, который займет весь оставшийся вечер.
– Тогда в другой раз.
– Да, возможно, завтра, – ответил Виктор.
Когда после телефонного разговора Бен вышел за двери Управления уголовной полиции и ступил на широкий тротуар, было около восьми. Он глубоко вдохнул. И в отличие от спертого воздуха в здании городской воздух показался ему таким свежим, как морской бриз.
Неожиданно на улицу вышел Хартман и остановился прямо перед ним. С красным от ярости лицом он сквозь зубы процедил Бену:
– Возможно, у вас влиятельные друзья, Вайднер. Но это не значит, что вы легко отделались. – Затем повернулся и зашел в здание Управления уголовной полиции.
Когда через две минуты подъехало вызванное такси и остановилось перед Беном, он сел на заднее сиденье и задумался, какой адрес назвать водителю. Он все еще сомневался, ехать ли в свою квартиру или к Николь. Конечно, она вряд ли обрадуется его визиту без предупреждения в субботу вечером, да и натыкаться на ее нового партнера Бену тоже не очень хотелось. Но он чувствовал себя изможденным, физически и душевно, и боялся возвращаться в свою тесную квартиру. К тому же он надеялся увидеть дочь и коротко поговорить с ней. Он хотел извиниться и мечтал обнять свою маленькую девочку. Кроме того, Николь понравились его статьи о ясновидении. Возможно, у него еще есть шанс вернуть ее. Из-за очередного провала памяти прошлой ночью и неведения, что же он делал в это время, Бен даже подумывал о том, чтобы отбросить все сомнения и все же обратиться за медицинской помощью и начать курс психотерапии. В конце концов, именно этого от него всегда требовала Николь, и он покажет ей, что готов заняться этим.
Таксист уже нетерпеливо постукивал пальцами по рулю. – Ну, и куда поедем? Через полчаса у меня заканчивается смена.
Бен помедлил еще немного, потом набрался храбрости и назвал водителю адрес в Пренцлауэр-Берг. Водитель пробормотал что-то недружелюбное в свою неухоженную бороду. Закончить работу вовремя у него сегодня не получится. Он включил счетчик, с негодованием взглянул в зеркало заднего вида и тронул машину с места.
Николь, узнав о беременности, захотела обязательно переехать в этот район Берлина. Прежде они два с половиной года жили в маленькой двухкомнатной квартире Бена в Целендорфе. Так как оба целыми днями работали, а по вечерам обычно выходили в город, квартира, в которой они почти не бывали, полностью их устраивала. Но вскоре стало известно о грядущем пополнении, и они должны были переехать в квартиру побольше. Пренцлауэр-Берг был первым и единственным выбором Николь. Ей нравились суета и движение, в основном молодые, любящие детей жители, что выражалось в том числе и в количестве игровых площадок и детских садов – столько предложений не было ни в одном другом районе Берлина. Можно было назвать настоящим везением, что незадолго до рождения Лизы им удалось снять просторную квартиру с высокими потолками в доме старой постройки после капитального ремонта недалеко от Кольвицплац. Арендная плата была высокой, но с зарплатой Бена, как главного редактора, они могли позволить себе эту квартиру. Николь была вне себя от радости. Четырехкомнатная, почти стометровая квартира на первом этаже. С террасой и даже небольшим садиком. Бен улыбался, вспоминая то счастливое время. Когда он решил стать для своей семьи скалой, настоящей опорой.
Спустя несколько минут такси доехало до круга у Колонны победы, свернуло направо и направилось на восток, по улице 17 Июня к Бранденбургским воротам. Солнце все еще светило, хотя был девятый час вечера. На небе ни облачка. Из окна Бен видел отдельных бегунов и прохожих, которые с разной скоростью передвигались по Тиргартену[3]. Снова его начали одолевать сомнения о правильности своего решения. В последние месяцы ему наверняка не пришло бы в голову нагрянуть к Николь, не уведомив ее заранее. А что такого изменилось между ними, раз он посчитал нормальным поехать к ней без предупреждения? То, что он обнаружил труп женщины и сейчас находился под подозрением у полиции, нисколько не сближало его с семьей. Скорее наоборот. Он также спрашивал себя, какую отговорку выдумала Николь, чтобы объяснить Лизе, почему он не явился в зоопарк на долгожданную встречу с ней. Конечно, Николь не сказала ей правду: правда лишь осложнила бы и без того непростые отношения между Беном и Лизой.
Вскоре такси уже ехало вверх по Пренцлауэр-аллее. Бен смотрел в окно машины, но почти не воспринимал того, что видел вокруг. Его мысли продолжали вертеться вокруг одних и тех же вопросов, которые он задавал себе все время, пока находился в одиночной камере. Как и раньше, у него не было ответа на вопрос, что же произошло, и тем более никакого понятия, как ему выбраться из всего этого. Он чувствовал себя жалким и уставшим. Как после недосыпа, к тому же в состоянии непроходящего похмелья.
В машине играл гангстерский рэп на немецкие тексты. Такую музыку Бен не понимал. Почти каждый рэпер любил побравировать тем, что сам когда-то был частью криминального мира. Это должно придавать музыке и текстам больше аутентичности. Водителю музыкальное сопровождение, похоже, нравилось. Он покачивал головой в такт. В сфере развлечений любая форма насилия приветствовалась, в реальности же сталкиваться с ней никто не хотел.
Каждый год в Берлине совершалось свыше ста преднамеренных убийств. Благодаря семи комиссиям по расследованию убийств со штатом до десяти полицейских в каждой, уровень раскрываемости достигал девяноста процентов. Это были факты, которые Бен знал от своего любимого коллеги, криминального репортера Фредди Фэрбера – тот с удовольствием выдавал эти данные, повторяя как попугай, даже когда его не спрашивали. Но то, что убийцы оказывались за решеткой, уже не помогало мертвым и не могло уменьшить горе родственников.
Еще месяц назад появился очередной специальный выпуск «Берлинского бульварного листка» с годовой статистикой по теме «Убийства и тяжкие преступления в Берлине». Как всегда, номер стал хитом продаж. По необъяснимым причинам реальная жестокость и вездесущий ужас вызывали у людей интерес. Наверное, по той же причине вечерний телевизионный эфир был посвящен исключительно катастрофам.
Бен и сам – под предлогом того, что люди нуждаются в информации – удовлетворял свою страсть к сенсациям, делая репортажи из кризисных районов. В Эфиопии ему пришлось застрелить человека, чтобы самому остаться в живых. И вот он уже снова стал главным героем насильственных действий. Опять в глазах других он преступник. Какой абсурд!
В Берлине происходило много преступлений, но все равно он чувствовал себя здесь хорошо. Неужели он сейчас примкнул к темной стороне своего любимого родного города?
Прошло уже четырнадцать лет с тех пор, как он повернулся спиной к Берлину и перешел в «Гамбургскую ежедневную газету». Тогда он просто сбежал. В него влюбилась одна женщина, и он тоже начал испытывать к ней чувства. Но все, вероятно, закончилось бы катастрофой, не дерни он стоп-кран. Но на Эльбе он выдержал всего два года. Когда же вернулся на Шпрее, та женщина уже и сама куда-то переехала, а через шесть месяцев он по уши влюбился в Николь. Лишь когда такси заехало в жилую зону – вокруг блока домов старой постройки, – мысли Бена вернулись в настоящее. Через мгновение такси завернуло направо на Хуземанштрассе, где Бен прожил восемь лет с Николь и Лизой.
Бен слегка отклонился в сторону и посмотрел через просвет между передними сиденьями на широкую, на расстоянии ста метров, входную дверь пятиэтажного жилого дома.
В первый момент он решил, что ему померещилось. Он знал мужчину, который стоял под деревом посередине широкого тротуара и разговаривал по телефону. Он заметил и заднюю часть кузова черного «порше-панамера», принадлежавшего его другу.
– Немедленно остановитесь! – приказал он таксисту, который вздрогнул, но быстро среагировал, подъехал к тротуару и остановил машину.
Этого не может быть, пронеслось в голове у Бена. Что Виктору здесь делать? У него же якобы деловой ужин, который никак нельзя перенести. Бен спрятался за передним сиденьем пассажира. Каждая клеточка его организма напряглась.
– Вы хотите здесь выйти? – спросил таксист, которого смутило странное поведение Бена. – Как я уже сказал, через несколько минут у меня заканчивается смена.
Было видно, что он как можно скорее хочет избавиться от своего последнего в этот день пассажира.
– Пожалуйста, еще минутку, – прошептал Бен, словно Виктор мог его услышать.
Входная дверь открылась, и на улицу вышла Николь в сопровождении Лизы. Все, что происходило затем, Бен воспринимал как в замедленной съемке. Николь обняла Виктора. Бену на мгновение стало нехорошо. Рядом с Николь стояла Лиза. Она смеялась. Виктор погладил ее по голове, и они перебросились несколькими словами. Потом все вместе сели в «порше» Виктора и уехали. Значит, это Виктор новый воздыхатель Николь. Иначе как объяснить, что друг обманул Бена и вместо того, чтобы сидеть на деловом ужине, проводит время с его женой и дочерью? И теперь стало ясно, почему Николь не хотела называть Бену имя своего нового друга.
Водитель такси закатил глаза – он был явно недоволен, что Бен не вышел из машины, а вместо этого захотел поехать к себе домой в район Кройцберг. Однако он без возражений включил поворотник и тронул машину с места. Вероятно, догадался, что у пассажира здесь все пошло не по плану, и не хотел создавать ему дополнительных проблем, отказываясь везти домой.
Бену хотелось кричать. Поездка напоминала передержанную пленку: с нечетким и ослепляющим изображением. С каждым километром изначальная злость на Виктора и Николь остывала, оставляя после себя грусть и разочарование. Из уголков глаз против воли катились слезы.
Примерно через двадцать минут такси доехало до Блюхерштрассе. Рядом с входной дверью многоквартирного дома находилась ликерная лавка «У Ханси». Как в любой выходной вечером, кучка людей стояла перед магазином, который был такой крошечный, что внутри едва помещались два покупателя, сам владелец и маленький прилавок. Все остальное место занимали две холодильные витрины, где охлаждались различные сорта пива и безалкогольных напитков, были также регалы с крепкими напитками. Бен задумался, не стоит ли захватить с собой в квартиру бутылку водки, но потом отказался от этой идеи.
Войдя на автопилоте в квартиру, он даже не потрудился включить свет или снять куртку. Сел в кресло и уставился пустым взглядом в стену. Желтый свет уличного фонаря перед домом проникал внутрь через незанавешенное окно. Сумеречного света было достаточно, чтобы разглядеть очертания комнаты и обстановки. Где-то вдали раздавался вой перекрывающих друг друга сирен. За исключением работающего телевизора соседа этажом ниже и клацающих каблуков соседки сверху в его квартире было тихо. Он пребывал в том странном состоянии, когда ни о чем конкретном не думал. В его голове царила пустота. Затем перед глазами возникла картинка спокойного, отступающего моря перед очередным ударом цунами. Он чувствовал себя так подавленно и безнадежно, что даже не попытался бы убежать от стихии. Он встал бы на берег и ждал, пока волны накроют его.
Неожиданно квартиру наполнил вибрирующий звук электронной музыки. Когда Владимир из соседней квартиры просыпался, он первым делом врубал громкую музыку. Русский, видимо, снова проспал весь день, чтобы прийти в форму для своего ночного тура по клубам города. Бен вздохнул. У него не было сил ни встать, ни постучать в стену, чтобы просигнализировать Владимиру, что он дома и хочет тишины.
Николь и Виктор! Очевидно, что друг воспользовался его ситуацией и расставанием с Николь, чтобы расположить ее к себе. В присутствии Виктора она выглядела счастливой. Подсознание Бена высвобождало все больше самых разных мыслей.
Какую роль играет ясновидящий? Почему он лжет? Или кто выдавал себя за Арнульфа Шиллинга? Мужчина, назвавший ему зловещие дату и время, скорее всего, имеет какое-то отношение и к смерти Тамары. От следующей мысли у него перехватило дыхание: доказательства его собственной невиновности не существует. Он был у Тамары незадолго перед ее смертью и не имел алиби на момент совершения преступления. Что еще хуже – в то время, когда Тамару утопили, сам он был в отключке и не помнит ни как покинул квартиру при живой хозяйке, ни как оказался в своей кровати. Вместе со вспыхивающими воспоминаниями, которые регулярно катапультировали его в дом, где их с Кевином Маршаллом заставили целиться друг в друга, все это представляло собой такую мешанину, что Бен, честно говоря, уже не мог поручиться за свою вменяемость.
Неужели он настолько больной, что, сам того не замечая, утопил женщину и заставил ее сына смотреть на это? Сейчас Бен очень сожалел, что не согласился на психотерапевтическое лечение, как советовали ему Николь, врач скорой помощи и даже работодатель.
В любом случае предсказание Шиллинга не могло быть совпадением. Самым очевидным для Бена был вариант, что Тамару убил ее бывший муж. У нее единоличное право опеки над общим сыном, а отцу суд разрешил лишь видеться с ним раз в две недели. Но опять же, откуда ему знать о предсказании Шиллинга? И зачем заставлять собственного сына смотреть на убийство матери? Нет, убедительного объяснения, ведущего к убийце, в настоящий момент не было.
Бен решил как можно скорее переговорить с Арнульфом Шиллингом. Пока он размышлял, его веки становились все тяжелее, и Бен в конце концов задремал. Отрывки допроса Хартманом перемешались с телефонными разговорами с Николь. Фигура Виктора перед квартирой Николь сменялась образом мертвой Тамары Энгель в ванне. Потом он снова оказывался в том доме, целился в Кевина Маршалла, видел свой дрожащий указательный палец, нажимающий на спусковой крючок, и пулю, которая попала Кевину в лоб. На этом месте Бен вздрогнул от ужаса и проснулся. Он по-прежнему сидел в своем кресле. На лбу выступила испарина. Он потрогал ноющий шрам над виском, там, где пуля Кевина задела его голову. Наручные часы показывали половину двенадцатого. Значит, он проспал больше часа. Сейчас в квартире стояла полная тишина. Значит, Владимир уже ушел. Пока Бен пытался справиться с паникой, вызванной сновидениями, в голове снова зазвучал голос Арнульфа Шиллинга: «24 июня. 2 часа 41 минута». Это через пару часов. И тут Бена осенила идея, заставившая его немедленно действовать. Он упустил один момент, который наверняка учла полиция. Дата и время на кафеле в Тамариной ванной могут означать следующее убийство. И время его совершения через несколько часов, в 2:41.
И если у Бена на это время не будет алиби, потому что он находился один в своей квартире, Хартман обязательно попытается повесить на него и это преступление. За Беном наверняка следят, чтобы лишний раз не рисковать. Но тем не менее лучше подстраховаться и пойти туда, где как можно больше людей, которые позже могли бы подтвердить, что видели его в это время, а значит, он не мог убить какую-нибудь женщину в полтретьего ночи. Бен резко вскочил. Сначала подумал о дискотеке или баре. Но можно ли быть уверенным, что посетители точно вспомнят его на следующий день? Потом Бену в голову пришла другая идея, которая понравилась больше. Если убийца действительно совершит ночью еще одно преступление, то на следующий день станет ясно, что это не мог быть Бен, потому что он вернулся туда, откуда лишь сегодня вышел. Он добровольно проведет ночь в здании Первого управления уголовной полиции на Кайтштрассе.
Бен вышел из квартиры и нажал на выключатель этажного освещения. Тут же над дверью холодным светом замигала энергосберегающая лампочка. Так продолжалось уже несколько недель. Но по таким пустякам ни один жилец дома не утруждался и не обращался в домоуправление, чтобы те исправили ситуацию. Бена эта неисправная лампочка беспокоила так же мало, как разноцветная мазня на стенах подъезда и тот факт, что его квартира – вместе со всем лестничным маршем – остро нуждалась в ремонте. Зато аренда низкая, что было важно, так как Бен частично платил и за квартиру в Пренцлауэр-Берг. Он не хотел, чтобы Николь и Лиза переезжали в другое место. Конечно, с этим была связана и надежда, что когда-нибудь он снова будет жить там с ними. Но сейчас, когда выяснилось, что Николь вместе с Виктором, эта надежда тоже была уничтожена.
Со связкой ключей в руке Бен повернулся к двери, чтобы запереть ее. Нашел замочную скважину в один из моментов свечения лампы. В тот же миг каждая клеточка его организма судорожно сжалась. Голова резко откинулась назад, словно кто-то рванул его за волосы. Бен почувствовал, как клацнули его зубы и, подкосившись, ударились друг о друга ноги. Боль, за доли секунды распространившаяся вниз от затылка по всему телу, была очень сильной. Он раскрыл рот, чтобы закричать, но ничего не вышло. Не получилось и поднять руку, чтобы потрогать место на затылке, откуда, казалось, и шла вся боль. У Бена перехватило дыхание, голова закружилась, внутри все горело от жара. Перед глазами мелькали вспышки, и на мгновение окаменевшее тело замерло в напряжении. Все ощущения были словно заблокированы. Сквозь болевую волну он чувствовал только одно: что не может больше дышать. На его голову было натянуто нечто, лишавшее Бена кислорода. Он провалился в темноту. Но надеялся остаться в сознании. В последней попытке сопротивления Бен пробовал пинаться, опереться на что-нибудь, за что-то схватиться. Но чувствовал в конечностях лишь бесконтрольную и бессильную дрожь. У Бена было ощущение, что он падает вперед, в пустоту. Где же входная дверь? И тут на него обрушился удар.
– Вот увидишь, он выйдет, – сказал Лутц Хартман своей коллеге Саре Винтер, которая сидела рядом на пассажирском сиденье.
Сара не горела желанием просидеть всю ночь с Лу – так она называла Лутца Хартмана – в старом черном универсале БМВ-5, который им выдали в качестве служебного автомобиля. Поэтому ее настроение было соответствующим. Да и будет ли вообще толк от этой слежки, одному лишь Богу известно. Но Лу так захотел. А он шеф.
– Не думаю, что Вайднер настолько глуп, чтобы совершить убийство, заранее уведомив о нем, – заметила Сара.
– Ты говоришь это лишь потому, что предпочла бы остаться дома с любовником, пастой и бутылкой красного вина.
Сара вымученно улыбнулась. Лу отлично знал, что в ее жизни уже давно никого не было.
– Да, а я вместо этого сижу со старпером в заплесневевшей машине, где полно каких-то объедков, и теряю время!
Хартман засмеялся:
– Может, ты просто считаешь меня неотразимым, дорогуша?
– Мечтать не вредно.
В некоторых вопросах Лутц Хартман и Сара Винтер были очень разными, но в общем и целом находились на одной волне, которая включала и юмор.
Однако внешне и в подходе к делам более непохожих людей сложно было найти. Пятидесятидвухлетний Хартман с лысиной и приплюснутым носом боксера был далек от импозантности, а что касается работы в полиции, принадлежал еще к старой школе. Сара же была исключительно красивой молодой женщиной чуть за тридцать. Прямые русые волосы доходили ей до плеч, и, когда Сара находилась не на службе, она обычно носила высокие каблуки и обтягивающие джинсы. Несмотря на свою ангельскую внешность, среди коллег она пользовалась репутацией бескомпромиссного и невозмутимого сотрудника. Даже осмотр жестоко изуродованных трупов не вызывал у нее отвращения, а скорее подстегивал тщеславие и желание раскрыть убийство. Благодаря своим выдающимся успехам и инициативности она стала одной из немногих женщин, чью резюме-заявку на дополнительное образование по специальности «психолог-криминалист» приняли в Федеральном уголовном ведомстве.
Сара Винтер пришла в 11-й отдел Управления уголовной полиции Берлина три года назад. И выбрала себе в напарники именно Лутца Хартмана, с которым больше никто не хотел сидеть в кабинете. При этом целый ряд коллег моложе и красивее с удовольствием согласились бы работать с ней. После того как предшественник ушел на пенсию, Хартмана как раз назначили новым руководителем Четвертой комиссии по расследованию убийств. А спустя всего пару месяцев Сара получила его предыдущую должность заместителя. С тех пор многие в Управлении уголовной полиции считали ее расчетливой карьеристкой. Хартман был невысокого мнения о Сариных психологических методах в оперативно-разыскной деятельности. Возможно, потому, что обладал недостаточно тонкой натурой, чтобы перенестись в мир мыслей и чувств других людей, и не мог представить, что и другие на это способны. Он охотнее доверял сначала своему нюху, исключал возможность совпадений и, реконструируя совершенное преступление, скрупулезно искал подходящие улики. Именно такие противоположные подходы и умение абстрагироваться от личных проблем превратили эту необычную парочку – вопреки всем пессимистическим прогнозам – в необычайно эффективную и успешную команду. Их процент раскрываемости был самым высоким среди семи комиссий по расследованию убийств, которые относились к отделу «Преступления против жизни» в берлинском Управлении уголовной полиции.
Большую часть своих двадцати пяти лет на службе Хартман занимался поиском опасных преступников. В случае утопленной Тамары Энгель, по его мнению, многое говорило за то, что Бена Вайднера стоит рассматривать как причастного к убийству. Все-таки он последний встречался с жертвой и не имел алиби на момент совершения преступления. Сара пока не торопилась с выводами и оценками.
– А что ты скажешь насчет времени, указанного в статье Вайднера, которое полностью совпадает с надписью на кафеле в ванной погибшей? Об этом мог знать только преступник, – сказал Хартман и заметил, что безуспешно пытается убедить коллегу в своем мнении.
Сара Винтер коротко пожала плечами и сделала глоток уже остывшего кофе – коллеги, которых они сменили на посту, захватили для них на ближайшей заправке напитки и несколько пончиков.
– Не думаю, что Вайднер настолько глуп. Он же должен понимать, что мы заподозрим его, как только выйдет статья. А потом он еще признается, что был в квартире Тамары Энгель незадолго до убийства. Будь он преступником, умолчал бы об этом. И уж тем более не вернулся бы на следующее утро в квартиру.
Хартман отмахнулся:
– Это может быть расчет. Сама подумай: если мы найдем его ДНК или ворсинки его одежды, то он всегда сможет объяснить это тем, что был в гостях у Тамары Энгель. Поэтому ему не нужно беспокоиться, если мы докажем, что он пил из чашки, которая стояла на журнальном столике. Но с такой же вероятностью он может быть и убийцей.
Кто-то вышел из дома, за которым они наблюдали. Хотя вскоре стало ясно, что это не Бен Вайднер, Хартман от неожиданности чуть не расплескал свой кофе.
– Он играет с нами, – продолжил он затем. – Вайднер ведь точно знал, что его приятель Виктор фон Хоенлоэ как-нибудь вытащит его, а конкретных улик против него у нас нет. Он хочет продемонстрировать свое превосходство. – Хартман жадно впился зубами в свой пончик с шоколадной глазурью. – Как тебе нравится моя психограмма? Для этого мне не нужно специального образования.
– Если он такой умный, то наверняка не позволит заглянуть себе через плечо во время следующего убийства, – ответила Сара и бросила недовольный взгляд на живот Хартмана. Футболка на нем сильно натянулась, а крошки от выпечки, лежавшие сверху, напоминали скалолазов во время покорения горной вершины.
– Что такое? – спросил Хартман и укоризненно посмотрел на нее своими большими глазами.
– Тебе действительно стоит подумать о диете, Лу, иначе однажды ты просто треснешь по швам.
Хартман широко улыбнулся и с наслаждением проглотил остатки пончика. Он никогда не был женат и не собирался ни с кем знакомиться. Поэтому ему не нужно было впечатлять кого-то своей фигурой. О себе он говорил, что женат на работе. Кроме Сары, никто в участке не осмеливался вот так с ним разговаривать. Сара же с самого начала не боялась контакта с немного вспыльчивым главным комиссаром уголовной полиции и везде, где только можно, давала ему отпор. Похоже, как раз это ему и импонировало, возможно, потому, что в конце концов все равно он принимал решение. Сара предполагала, что ему втайне нравилось, что она называет его Лу, а не Хартман или Псих, как его шепотом именовали другие коллеги.
– Ладно, – сказал Хартман, запил пончик остатками кофе и посмотрел наверх, на окна квартиры Вайднера. Они следили за ним с тех пор, как Бен сел в такси перед зданием Управления уголовной полиции, и наблюдали, как он сначала поехал к дому своей жены, а позже вошел в подъезд собственного дома. Ожидая прибытия Хартмана и Сары, коллеги проверили многоквартирный дом, где жил Вайднер. И сообщили, что квартира Вайднера расположена на пятом этаже и выходит окнами на улицу. Тщетно Хартман и Сара ждали, пока внутри зажжется свет. Хартман забеспокоился, потому что предположил, что Вайднер вовсе и не пошел в свою квартиру, а сбежал через заднюю дверь. Но это не подтвердилось. Через открытую арку рядом с входной дверью Хартман попал во двор и выяснил, что, хотя задняя дверь действительно вела туда, двор был обнесен пятиметровой стеной. Единственная возможность покинуть дом – через парадный вход, который они держали под наблюдением.
Сара склонялась к тому, что Вайднер или сидит в другой квартире у какого-нибудь друга или знакомого, или просто не стал включать у себя свет. Если он выйдет из здания, они его обязательно заметят. Их машина была припаркована наискосок от семиэтажного жилого комплекса.
– И ты действительно хочешь торчать здесь до завтрашнего утра? – спросила Сара.
– Да, и если он все это время останется в доме, то может сказать нам спасибо. Своим наблюдением мы обеспечим ему первоклассное алиби, если завтра выяснится, что ночью произошло очередное убийство по тому же сценарию. Но я готов спорить на что угодно – он скоро появится. Этот парень с заскоком.
– Ну, вам виднее, господин старший психолог.
– Да, и я на этом настаиваю. Еще увидишь.
– У меня сильное подозрение, что ты слишком зациклился на Вайднере, – ответила Сара.
Хартман надул щеки в наигранном возмущении:
– Слушай, у каждого свои любимчики. Кроме того, нас нельзя упрекнуть в одностороннем расследовании. В конце концов, наш подозреваемый номер два тоже находится под наблюдением.
По тону, каким это было сказано, Сара четко поняла, что он считал наблюдение за бывшим мужем Тамары Энгель ненужным. И в этом она была согласна с шефом, хотя Себастиан Энгель был азартным игроком и, по словам Тамариной подруги, в браке бил жену, а после развода следил за ней и даже угрожал. Но на время совершения убийства у него было алиби.
– Я думаю, убийца хотел что-то сообщить. Должна быть особая причина для того, чтобы утопить женщину и заставить ее сына смотреть на это. Если мы правильно интерпретируем рисунок мальчика и на убийце действительно была средневековая маска, тогда многое свидетельствует о том, что он хотел покарать жертву. В те времена, когда людей еще вешали или им отрубали головы, палачи носили такие холщовые маски.
– О, психолог-криминалист сделал домашнее задание. Звучит не так уж плохо. Хочешь сказать, что наши среднестатистические убийцы, – Хартман пальцами изобразил в воздухе виртуальные кавычки, – с которыми мы обычно работаем, хватаются за пистолет, нож или бейсбольную биту и особо не заморачиваются?
Сара кивнула:
– И уж точно не оставляют сообщений на кафеле в ванной. Здесь мы имеем дело с преступником, который постарался и до мелочей продумал убийство. Он связал женщину так, что она не могла пошевелиться. Обмотал вокруг ее тела несколько метров веревки, положил в ванну и набрал воды. Потом опустил ее голову под воду и держал, пока женщина не захлебнулась и не умерла мучительной смертью.
– Достаточно хладнокровно, – вставил Хартман. Он презрительно фыркнул. – Вероятно, этот извращенец еще и наслаждался, наблюдая за утоплением. Я задаюсь вопросом, почему он выбрал Тамару Энгель и почему ее маленький сын должен был смотреть на то, как умирает мать.
– А еще дата и время, которые, возможно, означают следующее убийство. И преступник отрезал у жертвы прядь волос и забрал с собой. Вероятно, он к тому же собиратель трофеев. Все эти детали как-то взаимосвязаны. Я только не знаю как. Но одно точно: все указывает на начавшуюся серию убийств.
Приблизительно в тридцати метрах перед ними находился регулируемый перекресток. Время от времени пробка на светофоре доходила до их машины. Пока что Хартман и Сара ни разу не выпускали входную дверь жилого дома из виду. Но сейчас перед их автомобилем остановился рейсовый автобус и загородил обзор. Хартман тут же запаниковал. Только он хотел выйти из машины, чтобы с более выгодной позиции продолжить следить за входной дверью, автобус тронулся с места. С багровым лицом Хартман повернулся к Саре:
– Считаешь, если мы разгадаем послание, которое адресует нам убийца, то мы его вычислим?
– Возможно, – ответила Сара. – В любом случае Себастиан Энгель не будет убийцей своей жены. В этом я вполне уверена. Он бил бывшую жену и наносил ей телесные повреждения. А наш преступник оставил жертву внешне невредимой. Да и зачем Себастиану Энгелю убивать бывшую жену таким изощренным способом и заставлять своего сына смотреть на это? То же самое касается и Вайднера: зачем ему прилагать столько усилий и топить в ванне женщину, с которой он только что познакомился? В большинстве случаев существует причина, почему убийство совершается определенным нетривиальным способом.