Вильям Федорович Козлов
Андреевский кавалер

4

По перрону шныряла поземка, она вилась меж деревянных скамеек, торкалась в закрытую дверь вокзала, негромко стучалась в заледенелые окна дежурки. Шмелеву не хотелось привлекать к себе внимания, он пришел перед прибытием пассажирского и, к своей досаде, сразу увидел милиционера Прокофьева и нового сотрудника НКВД Приходько. Они стояли неподалеку от вокзальных дверей и курили, негромко перебрасываясь словами. Приходько был в пальто с меховым воротником и зимней шапке со звездочкой. Прокофьев – в полушубке и при нагане. Пять или шесть пассажиров топтались на перроне, поглядывая на перемещающийся свет паровозной фары, – пассажирский приближался к станции. По блестящим рельсам запрыгали желтые мячики света.

Шмелев, придав своему лицу приветливое выражение, направился прямо к представителям власти, но поезд уже с шумом и грохотом поравнялся с вокзалом. Приходько поспешил к третьему вагону, а Прокофьев подхватил деревянный чемодан и вместе с закутанной в пуховый платок женщиной пошел вдоль состава. Григорий Борисович, чувствуя, как предательски бьется сердце, зашагал в конец поезда. Из последнего вагона при виде его выскочил на снег невысокий человек крепкого сложения с простым, открытым лицом. Он улыбался и смотрел на Шмелева. Волосы его трепал ветер. Проводница стояла на подножке и смотрела на них. Желудев первым распахнул объятия и, тернув щеку Шмелева жесткой щетиной, стал хлопать по спине, говорить про ленинградские морозы, хвастать игрушечным пугачом, который привез своему племяннику Игорьку.

– А вы боялись, что он не получил телеграмму, – с улыбкой заметила проводница.

– А ты, браток, все такой же крепыш, не стареешь! – с подъемом говорил пассажир, одновременно улыбаясь пожилой проводнице.

Шмелев тоже бормотал какие-то слова, строил приветливую улыбку, но и сам чувствовал, что у него все это не очень убедительно получается. Что ни говори, а без практики в их деле тоже нельзя… Скоро раздался гудок, и пассажирский тронулся.

– Гриша, родной! – воскликнул «брат». – Сколько лет не виделись! Может, прокатишься со мной одну остановку?

– У меня билета нет, – возразил Шмелев, ему совсем не хотелось потом в Шлемове три часа дожидаться обратного.

– Вы не против? – с ясной улыбкой повернулся «брат» к проводнице.

Поезд уже тронулся – «брат» первым вспрыгнул на подножку и, потеснив проводницу в тамбур, протянул руку Шмелеву. Тот, встретившись с холодным взглядом «брата», все понял и тоже взобрался на подножку.

– Раз давно не виделись… – ошеломленно произнесла проводница.

– Я вас конфетами угощу, – сказал «брат», мигая: мол, пошли в купе.

Но Григорий Борисович напряженно выглядывал из-за плеча проводницы. Приходько встретил, видно, какое то начальство. Высокий человек с портфелем тоже был вгражданской одежде, но по тому, как держался сотрудник, можно было понять, что приезжий – шишка. Прокофьев равнодушно смотрел на проплывающие мимо вагоны. Прежде чем последний поравнялся с ним, Шмелев отступил в глубь темного тамбура. Поземка змеилась на опустевшем перроне, в снежной круговерти тускло блеснул колокол. И последнее, что увидел Шмелев, – как Приходько и высокий в пальто вдоль путей шагали в сторону проходной военного городка.

– Засекли нас с вами, – угрюмо пробурчал Шмелев, когда они вошли в пустое купе.

– Во-первых, сойка прилетит в полдень…

– Да-да, – рассеянно кивнул Григорий Борисович, думая о Прокофьеве и Приходько: заметили они, что он вскочил в поезд?..

– Я не слышу ответа, – сухо заметил пассажир.

– Лучше в полночь…

– Другое дело, – улыбнулся тот. – Во-вторых, здравствуйте, Григорий Борисович!

Они церемонно пожали друг другу руки. В купе пахло дезинфекцией, неяркий керосиновый фонарь освещал глянцевато поблескивающие бурой краской полки.

– Я – Желудев Василий Федорович, – негромко говорил гость. – Вы, кажется, кого-то опасаетесь, и я не решился там передать вам «посылку».

– Я никому не говорил в поселке, что у меня есть… родственники, – усмехнулся Шмелев.

– Вот один взял да и объявился!

«Брат» достал из портфеля бутылку водки, бутерброды с колбасой и даже пару соленых огурцов. Все по-хозяйски разложил на маленьком столике, разлил водку в стаканы, поднял свой. Стакан, предназначенный Шмелеву, предательски подползал к краю столика. Григорий Борисович раздумывал: поднять стакан или отказаться?

– За встречу… браток! – громко провозгласил Желудев и, не дождавшись Шмелева, выпил. Огурец аппетитно захрустел в его крепких зубах.

– Будьте здоровы… коллега, – негромко проговорил Григорий Борисович и, морщась, выпил холодную водку.

– Проводница не поверит, что мы братья, если бутылки не будет на столе, – улыбнулся Желудев.

– Я предпочитаю коньяк, – заметил Шмелев, предупреждая попытку «брата» еще налить в его стакан.

– Еще не изучил все ваши вкусы, – рассмеялся Василий Федорович. – На будущее учту.

Плеснул себе самую малость и закрыл бутылку пробкой.

Колеса все громче стучали под полом, обшивка поскрипывала, мимо окна пролетали деревья, облепленные снегом.

– Ничего страшного не произошло, – улыбнулся Желудев. – Встретились с родственником, ну проехали с ним одну остановку, велика беда!

– А что я жене скажу? – впервые улыбнулся Григорий Борисович, подумав, что ему и вправду нечего бояться.

– Давайте о деле, – отчеканил Желудев. – Надеюсь, вас поставили в известность, что вы обязаны выполнять все мои указания?

Шмелеву не понравился его тон: как-никак он все-таки бывший офицер, а Желудев лет на пятнадцать моложе, и неизвестно еще, какое у него звание…

– Итак, я передаю вам, – Желудев кивнул на солидный чемодан, стоявший на нижнем сиденье, – рацию, оружие, патроны, деньги… Никаких расписок не надо – видите, как мы вам доверяем… Возможно, весной к вам придет человек, его нужно будет устроить на работу. Это радист.

– Боюсь, на работу здесь трудно будет устроиться, – с сомнением заметил Шмелев.

– Вы знаете, какая бы работа ему подошла?.. – задумчиво продолжал Желудев. – Возчиком молока, чтобы он на лошади ездил по окрестным деревням и собирал бидоны с молоком.

– Обычно мне на завод молоко привозят колхозники.

– А вы проявите инициативу, Григорий Борисович, наймите человека на работу – зарплата его любая устроит, – обеспечьте лошадкой, и наш друг будет скупать молоко у населения. И нам с вами хорошо, и государству прибыль.

«А этот Желудев не дурак! – подумал Григорий Борисович. – У возчика такие возможности… И никто его не заподозрит… Как же я раньше об этом не подумал?»

– Можно будет попробовать, – сказал он.

– Чудненько! – рассмеялся Желудев. – Вы знаете, у меня тоже с детства тяга к лошадям… Мой дед на Брянщине владел конным заводом. Вывел несколько пород тяжеловесов. Продавал на валюту за границей.

– В Германии?

– И в Германии тоже, – бросив на него быстрый взгляд, спокойно ответил Желудев.

– Я ничего против Германии не имею, – усмехнулся Шмелев.

– Почему я придрался к паролю, – помолчав, сказал Желудев. – Известная нам организация несколько раз посылала в Андреевку своих людей… Двое с треском провалились. Вы ничего об этом не слышали?

– Слышал… Им была известна явка? – нахмурясь, спросил Григорий Борисович.

– Нет, они действовали самостоятельно. Впрочем, эта организация приказала долго жить: чекисты накрыли всех. Полный разгром!

Заметив, что Шмелев поежился, Желудев улыбнулся:

– В этом смысле наша организация очень осторожна и прекрасно законспирирована. Вы можете спать спокойно, Григорий Борисович…

– Я не трус, но не хотелось бы из-за глупости других погореть, – счел нужным сказать Григорий Борисович.

Шлемово было первой остановкой после Андреевой, под ними прогрохотал железнодорожный мост через речку Шлемовку, лес отступил, и глазам открылись штабеля бревен и теса, заваленные снегом. Здесь крупный леспромхоз, Леня Супронович год тут валил сосны и ели, хвастал, что заработал большие деньги. Он и впрямь, уволившись из Шлемовского леспромхоза, приоделся, купил жене швейную машинку, а себе велосипед и луженый котел для бани.

Поезд стал замедлять ход, остался позади лесопильный завод, окруженный высокими штабелями свеженапиленных досок. Одинокая сосна сиротливо торчала на снежном пригорке.

– Мы теперь регулярно будем встречаться, – сказал Василий Федорович. – Может, как-нибудь загляну к вам в марте.

– У нас за приезжими присматривают, – предупредил Григорий Борисович. – Вон каждый поезд встречают и провожают. Милиционера я маленько поучил – с месяц в госпитале отвалялся.

– Я по долгу службы, – усмехнулся Желудев.

– В нашей системе? – обрадовался Шмелев. Свою руку иметь в областном центре было бы не худо.

– Да нет, я кем-то вроде гоголевского ревизора, – туманно пояснил Желудев и испытующе взглянул на собеседника. – А что, у вас нелады на работе? Недостача или что-нибудь другое?

– Масло я не ворую, – оскорбленно усмехнулся Шмелев.

– Ни одного пятнышка не должно быть на вашей служебной репутации, – строго заговорил Желудев. – Денег мы вам достаточно даем. Кстати, ведите какую-нибудь хитрую отчетность, – наши хозяева любят порядок, – но и не скупитесь на подкуп, вербовку агентов.

– А зачем мне радист? – спросил Григорий Борисович.

– Понадобится, – уклонился от прямого ответа Желудев. – Вот первое мое задание: вербуйте агентов, разумеется, до конца не открывайтесь им. Хорошо хотя бы одного привлечь из тех, кто работает на военной базе. Или на аэродроме.

Шмелев чуть было не брякнул, что у него есть такой человек – он имел в виду Маслова, – но вовремя сдержался, подумав, что об этом не поздно будет и потом сказать… Вот и вернулись с лихвой все его затраты на Кузьму Терентьевича!

– Взрывчатка есть у вас? – вдруг спросил Желудев, когда уже поезд останавливался у вокзала.

– Взрывчатки хватит, чтобы всю Андреевку взорвать вместе с арсеналом, но вот как ее оттуда вынести? – ответил Григорий Борисович.

– А это уж ваша забота, – сказал Желудев.

В купе заглянула проводница.

– Наговорились, мужчины? Или еще одну остановку проедете? Мне не жалко, ревизор ежели и появится, то лишь после Озерска.

– Спасибо, – поблагодарив проводницу, поднялся Шмелев, надел на голову шапку.

Желудев протянул женщине плитку шоколада.

– Балуете вы меня, – засмущалась та, но плитку взяла.

Краем глаза Григорий Борисович следил за перроном. Там в тусклом свете фонаря алела фуражка дежурного, суетились две женщины с узлами, одна из них держала за руку закутанного до самых глаз мальчика лет пяти. Милиционера на перроне не было.

Они снова по-родственному обнялись, расцеловались, Желудев просил передать приветы жене и сыну, обещал на обратном пути обязательно заехать, и уж тогда они наговорятся всласть.

Пассажирский ушел. Шмелев постоял на перроне, поеживаясь под порывами холодного ветра, лицо покалывали острые крупинки. Интереса к нему никто не проявил: ни дежурный, который скоро ушел на свой пост, ни кладовщица, занесшая в багажное отделение несколько фанерных ящиков, очевидно посылок.

В просторном помещении вокзала никого не было, хлопнуло, закрываясь, окошечко кассира. Засиженная мухами электрическая лампочка на потолке освещала оштукатуренные и покрашенные бурой масляной краской обшарпанные стены с плакатами. На стене у окна в деревянной витрине без стекла висела газета «Гудок». Громоздкие дубовые скамьи с надписями на спинках «НКПС» занимали всю середину помещения. Под потолком летала потревоженная синица, впрочем, она быстро успокоилась, присела на круглую железную печку и оттуда бесшабашно посверкивала бусинками глаз на единственного пассажира.

От нечего делать Григорий Борисович, надев очки в металлической оправе, принялся читать «Гудок».

Корреспонденты писали о Туркестано-Сибирской железной дороге, которая связала поставщика «белого золота» Среднюю Азию с промышленной Сибирью, о выпуске новой серии мощных паровозов «СО» с безвакуумной конденсацией пара, о строительстве алюминиевого завода, приводились цифры роста валовой продукции…

Одна заметка привлекла особое внимание Шмелева: корреспондент рассказывал о знаменитом сталеваре Макаре Мазае, приводились его слова, сказанные на Восьмом Чрезвычайном съезде Советов СССР, – от имени всех металлургов Украины он заявил: «Если фашисты нападут, то металлурги зальют им глотки кипящей сталью…»

Григорий Борисович сел на высокую деревянную скамью и задумался. Синица, казалось, тоже задремала на печке. Сомнений в том, что Гитлер пойдет на Страну Советов, у него давно не было, вот только когда? Желудев говорил, что скоро, очень скоро, может быть, даже этим летом. Неспроста поинтересовался Желудев насчет взрывчатки. Его можно было понять и так: дескать, если сами не сможете достать, хотя вы и сидите на взрывчатке, мы вам подбросим… Но что он может тут взорвать? Базу? Там охрана такая, что за проволоку и кошка не проникнет…

Услышав шум приближающегося поезда, Григорий Борисович подхватил довольно тяжелый чемодан и вышел на пустынный перрон. В метельной мгле едва маячил паровозный фонарь. Рельсы вдруг засветились, будто раскаленные докрасна. Вышедшему дежурному Шмелев посетовал: мол, ехать всего ничего, а пассажирского ждать еще два часа. Дежурный хмуро глянул на него и нехотя ответил, что товарняк тут сделает остановку, а как дальше пойдет, он не в курсе. Может, до самого Климова нигде не остановится.

Григорий Борисович решил рискнуть и забрался в холодный тамбур пульмана, поезд шел порожняком. Ему не повезло: товарняк нацелился с ходу проскочить Андреевку. Не доезжая переезда, поезд чуть снизил скорость, Шмелев, перегнувшись, осторожно опустил в сугроб чемодан и, пробормотав: «Помоги, господи», спрыгнул с подножки. По рыхлому откосу проехал вниз, набрав под полушубок снегу, – кажется, обошлось без ушибов. Не дожидаясь, пока прогрохочет длиннющий состав, подобрал чемодан – хорошо, что Желудев накрепко обвязал его поперек веревкой, – и зашагал по твердому насту в сторону от путей. Было темно, ветер завывал, мела поземка, шумели за спиной деревья. Лишь в клубе светилось окно, там комната заведующего Архипа Алексеевича Блинова. В такую пору никто не встретился Шмелеву до самого дома. На сеновале он развязал веревку, достал из чемодана пакет с гостинцами – жене он еще днем сказал, что должен знакомого из Калинина встретить, вот и подарочек будет кстати, – вытащил тяжелую рацию, опустил в чемодан, закрыл его на блестящие замки и подальше запихнул в сено. Туда же сунул и пистолет.

Глядя на дверь, сквозь щели которой пробивался в сарай тусклый свет, Григорий Борисович подумал, что ему здорово повезло. Какое счастье, что те двое ничего не знали о нем! Иначе бы ему крышка. Уж Кузнецов дознался бы, в этом Григорий Борисович не сомневался.

Раздался продолжительный противный вой, оборвавшийся на высокой ноте, – кошки бесятся. Им и мороз нипочем! Ледяной ветер со скрипом приоткрыл, затем с силой захлопнул дверь.

«Вот так когда-нибудь и попадешься в мышеловку!» – мрачно подумал Шмелев, спускаясь по лестнице вниз.

Глава семнадцатая

1

Ранней весной в будку к Андрею Ивановичу пожаловал собственной персоной Иван Васильевич Кузнецов. Был он в подбитой светлым мехом бекеше и меховой высокой шапке. А когда разделся в жарко натопленной будке, то на гимнастерке рядом с орденом Красного Знамени сверкнула медаль. Кузнецов поморщился, правой рукой помассировал предплечье левой, очевидно раненной, однако распространяться об этом не стал, а Андрей Иванович, хотя у него и вертелся на языке вопрос, тоже промолчал: надо – сам расскажет про ранение. Они по родственному расцеловались. От бывшего зятя пахло хорошим одеколоном, он был по-прежнему моложав и красив. В его русых волосах седина была заметна лишь на висках.

– Ох женщины! – с горечью пожаловался Иван Васильевич. – Измучила меня ревностью, клятвами в вечной любви, а сама через год и замуж выскочила!

– Это ты про кого? – прикинулся простачком Абросимов.

– Как хотите, а Вадьку я заберу, – сказал Кузнецов. Он достал из кожаного портфеля свертки, плитку шоколада.

– Опять воевал? – уважительно взглянул на его грудь Андрей Иванович.

Кузнецов снова помассировал предплечье, улыбнулся.

– Больно горяч ты, Иван, – покачал головой Андрей Иванович. – Небось лезешь в самое пекло? Не молодой уже, вон седой волос на висках пробивается.

– Не от возраста это… – Он перевел разговор на другое: – Как Тоня-то?

– А что Тонька? Думал, до старости будет куковать с двумя ребятишками, лить по тебе, красавцу, горючие слезы? – вдруг взорвался Абросимов. – Родит вон скоро, грёб твою шлёп!

– А я вот все один… – сказал Иван Васильевич. Неприятно было все это слышать ему. – Кукую вот…

– Неужто не завел в Питере кралю? – удивился Андрей Иванович.

– Нет, не завел, – с горечью ответил Иван Васильевич. – Боюсь я второй раз жениться… Счастлива хоть она?

– Не знаю, – отвернулся к окну Абросимов. – Федор в ней души не чает, готов на руках носить, а что у дочки на душе, про то мне неведомо. Ты знаешь Тоньку, от нее лишнего слова не добьешься.

– Ну что ж, я рад, если у нее все хорошо, – улыбнулся Иван Васильевич. Улыбка заметно молодила его.

– Чего же теперя толковать: дело сделано, была Маша, да теперь не ваша… Не тронь ты ее, Ваня, пущай живет, как ей хотелось. Федора она уважает, но не скажу, чтобы очень-то уж ласкова.

– У Тони характер… абросимовский.

– Не скажи, – усмехнулся в бороду Андрей Иванович. – Она и меня удивила, грёб твою шлёп! Променять такого орла на Костыля!

– Спасибо, Андрей Иванович…

Кузнецов достал из кармана гимнастерки тоненькую записную книжку, вырвал листок и что-то быстро набросал.

– Приезжай в Ленинград, Андрей Иванович. – Он протянул листок. – У меня большая комната, места хватит.

– На Лиговке, – надев очки, взглянул на листок Абросимов. – Может, и выберусь. Щелкает в ухе-то, да и слышу все хуже. А у нас тут и дохтора по этим болезням нету.

– Когда ребята из школы приходят? – спросил Кузнецов, взглянув на часы.

– В полдень прибегут.,. Так где ж тебя зацепило-то?

– На границе побывал.

– Что, неспокойно там?

– Во всем мире сейчас тревожно, Андрей Иванович. Ты газеты-то читаешь?

– Ох люди-людишки! – вздохнул Андрей Иванович. – Вон сколько муравьев в куче, а и то живут себе тихо-мирно, или пчелы в улье? А человеки завсегда готовы друг дружке глотки перегрызть! Почему так, Ваня?

– Мы не хотим воевать, да, верно, придется. Гитлер почти всей Европой владеет. Вон что делается во Франции? И месяца не продержались! Вот тебе и потомки Наполеона!

– Супротив немца тяжело и нашему брату будет воевать, – сказал Андрей Иванович. – Сурьезный солдат, робости в нем мало, приходилось схватываться и врукопашную! Тут против наших он слабоват, а в атаку идет дружно, зараза. – Он поглядел на орден Кузнецова и прибавил: – Я за германскую тоже имею Георгия… Как-то в праздник надел, так Дмитрий аж руками замахал: мол, сыми, батя, царские кресты! Не позорь Советскую власть! По-моему, неправильно это, Иван. Боевые награды и тогда давали за храбрость, и никогда их не зазорно на груди носить.

– Носи, Андрей Иванович, – улыбнулся Кузнецов. Он все чаще поглядывал на часы. – Ты, Андрей Иванович, никому не обмолвься про наш разговор. Я тебе по-родственному.

– А чего ты такого секретного сказал-то? – удивился тот. – Об том и у нас мужики вечерком на завалинке толкуют… Тимаш вон грозится записаться в солдаты добровольцем, коли что…

– Боевой дед! – усмехнулся Иван Васильевич.

– Я думаю, он в одна тысяча четырнадцатом из окопа-то и носа не высовывал, солдат кайзеровских в глаза не видал…

– И все же лучше помалкивай, – посоветовал Иван Васильевич.

Опустив голову, надолго задумался. Андрей Иванович не мешал ему, свернул цигарку, закурил. От его дыхания замороженное окно сверху оттаяло, открылись сверкающие изморозью рельсы, убегающие к станции.

– Приду вечером домой, а там пусто, – будто очнувшись, заговорил Кузнецов. – У меня хорошая соседка, так она убирает в квартире, иногда обед сварит… – Он в упор посмотрел в глаза Абросимову: – Хочу взять к себе Вадима…

– Тонька в жизнь не отдаст, – помотал головой Андрей Иванович.

– Я поговорю с мальчишкой, – продолжал Кузнецов. – Если он согласится, помоги, Андрей Иванович, Тоню уговорить. Скучаю я по нему, чертенку!

– Тоньке про это лучше и не заикаться, – подумав, проговорил Абросимов. – Вцепится в Вадьку – не оторвешь! Знаешь, что мы сделаем? Когда твой поезд? Да что я говорю… сам его встречаю и провожаю… В общем, бери Вадьку и иди на вокзал. Конечно, ежели он захочет поехать, а Ефимье и Тоньке пока ни слова! Уедете – я им скажу, что отдал тебе Вадьку.

– Ты не сомневайся, Андрей Иванович, – обрадованно сказал Иван Васильевич, – ему будет у меня хорошо. Если и пошлют в командировку, так за ним соседка присмотрит. Кстати, у ней мальчик одних лет с Вадимом, глядишь, подружатся.

– Не люблю я бабьи слезы, но… – Абросимов рубанул воздух рукой: – Переживем как-нибудь, грёб твою шлёп! А кинется в Питер за мальчишкой – я ее не пущу!

– Хороший ты человек, Андрей Иванович, – улыбнулся Кузнецов и быстро вышел из будки.

Поздно вечером вся в слезах прибежала Тоня и сообщила, что Кузнецов забрал с собой Вадика в Ленинград. Накупил мальчишке всякой всячины, подарил игрушечный пистолет, и тот, дурачок, согласился с ним поехать… Нужно немедленно вернуть Вадика! Пусть завтра же Андрей Иванович едет в Ленинград.

– Он все-таки мальцу родной отец, – урезонил плачущую дочь Андрей Иванович, но чувствовал себя виноватым: может, зря они с Кузнецовым затеяли все это? Тот еще сунул ему пачку денег, а как теперь дочери передать? В рожу кинет, ишь как взвилась…

– У Вадика один теперь отец – Федя Казаков! – в гневе кричала дочь. – И фамилия у него не Кузнецов, а Ка-за-ков!

Ефимья Андреевна, бросив на мужа сердитый взгляд, – она-то знала, что Кузнецов был у него в будке, – увела рыдающую дочь в другую комнату.

Ночью пришел за женой хмурый Федор Федорович и пообещал, что сам поедет в Ленинград и привезет Вадика, вот только как адрес узнать?.. Андрей Иванович не сказал ему, где теперь живет Кузнецов. А почему скрыл, и сам себе не смог бы объяснить.

Ворочаясь один в маленькой комнате на жесткой постели – Ефимья спала на печке, – он вздыхал: эх Тонька, Тонька! Будь бы у нее характер поуступчивее, жила бы в Ленинграде! Нет слов, хорош Федя, но до Ивана ему ой как далеко. Федя Костыль никогда не будет орлом…