Вот я и дома…
Я сажусь на землю в стороне от норы, опираюсь на могучий ствол спиной и закрываю глаза…
В такие моменты больше всего хочется кричать не нарушая этой идиллии и живой тишины. Странное чувство, не скрою, но сейчас это не имеет значения. Она любила маки – большие алые цветы, словно чашки, по которым разливалось небо. Над ними неустанно гудели шмели и пчёлы и после дождя пахло солёными снами. А ещё она была жаворонком и даже там, на войне, умудрялась проснуться раньше и притащить в палатку, где жила их смена, небольшой букет полевых цветов. Командир всегда ругал её за это, да и он сам журил непоседу, но…
Местное разнотравье будило память, елозя и ноя, будто старый осколок в ране. Свой кусочек металла, навечно застрявший в нем, он получил тогда же, только он чуть не успел добежать…
Наш госпиталь стоял у железнодорожной станции во третьем эшелоне, но даже здесь старику Арсентию Ивановичу иногда приходилось подниматься на небольшой деревянный помост перед вереницей больных, раненых и изувеченных. И тогда зычный голос старика решал очередную судьбу:
– В третью, на стол! В шестой! Седьмой закончил? Давай туда… Во вторую, в перевязку! А тебя чего, ирод, несут! Сам доковыляешь… Семёныч, забирай подарок!