Хулио Кортасар
Закатный час Мантекильи
– Теперь начнется самое оно! – сказал Эстевес.
Все повскакали с мест, несмотря на негодующие крики и свист, в левой стороне – рев, шквал аплодисментов, летящие вверх соломенные шляпы, Мантекилья вбегает на ринг, и свет прожекторов становится как бы ярче, но теперь все головы повернулись вправо, где пока ничего не происходит, на смену овациям – накат выжидательного гула; Вальтеру и Эстевесу не виден проход к другому углу ринга, внезапная тишина, и за ней – многоголосый вопль, да, теперь они оба видят белый халат у самых канатов: Монсон спиной к ним переговаривается со своими, Наполес направляется к нему, едва заметный приветственный кивок под вспышки магния, судья ждет, когда чуть опустят микрофон. Понемногу зрители усаживаются, лишь одинокая шляпа отлетает далеко в сторону, и кто-то забавы ради кидает ее обратно – запоздалый бумеранг без единого отклика, потому что началась торжественная часть – представления, приветствия, Жорж Карпантье [7], Нино Бенвенути [8], французский чемпион Жан Клод Буттье, аплодисменты, фотокамеры, вскоре ринг пустеет, величественный звуки мексиканского гимна, снова в воздухе шляпы, и, наконец, опережая аргентинский гимн, взвивается огромный сине-белый флаг. Эстевес с Вальтером сидят не шелохнувшись, но у Эстевеса холодок в груди, нет, он не вправе, это было бы оплошкой, ненужным риском, ладно хоть увидел, что поблизости нет аргентинцев, а те с флагом поют последние строки гимна, и сине-белое полотнище так сильно ходит из стороны в сторону, что туда устремились встревоженные молодчики-гориллы. Голос объявляет имена и весовые категории, секунданты за ринг!
– Чья возьмет, как думаешь? – спрашивает Эстевес. Он по-мальчишески поддался волнению, занервничал в тот миг, когда перчатки боксеров приветственно прикоснулись друг к другу, Монсон встал в стойку, вроде бы раскрыт, значит не в защите, руки длинные, как плети, худые, и сам чуть не щуплый рядом с Мантекильей, этот пониже, крепыш, вон уже сделал два пробных удара.
– Я люблю вот таких отчаянных, бросил вызов самому чемпиону, – сказал Вальтер, а сзади француз кому-то жарко втолковывает: преимущество Монсона – это рост; опять пробные удары. Н-да, значит, ему нравятся отчаянные, будь он аргентинец, не сказал бы такого, но выговор? наверно уругваец, спрошу у Перальты, хотя тот не скажет. Одно ясно – Вальтер во Франции недавно: когда толстяк, обнимавший жену, обратился к нему, тот ответил так невнятно, что француз досадливо поморщился и заговорил с сидящим впереди. Удар у Наполеса жесткий, точный, с тревогой подумал Эстевес, дважды Монсона отбросило назад, и он чуть-чуть опоздал с ответом, – Эстевес заметил – не иначе как оба удара его достали; похоже, Мантекилья понял, что его единственный шанс – удар, что «фехтовать» с Монсоном, – а это был его конек, – без толку, Монсон ловкий, быстрый, уходит нырками, и кулак Наполеса при его прославленной резкости все время повисает в пустоте, Монсон – раз, еще раз, прямо в лицо противнику, а француз сзади, уже распаляясь: видите, видите, как ему помогают руки; второй раунд, пожалуй, остался за Наполесом, зал притаился, там-тут, как бы некстати, раздавались одинокие выкрики, в третьем раунде Мантекилья выкладывался еще больше, ну ладно, подумал Эстевес, сейчас наш Карлитос покажет, а Монсон, отжавшись от канатов, гибким ивовым прутом летит вперед, удар левой-правой, и стремительно входит в клинч [9], чтобы оторваться от канатов, и жесткий обмен ударами до конца раунда, мексиканцы все как один стоят, сзади них вой, свист, все повскакали с мест – видеть, видеть, не пропустить!
– Красивый бой, че! – сказал Эстевес. – То что надо.
– Угу.
Оба одновременно вынули сигареты и, улыбаясь, протянули друг другу, щелкнула зажигалка Вальтера, и Эстевес, прикуривая, пробежал взглядом по его профилю и тут же посмотрел ему в глаза, ничего приметного: волосы с сединой, а на вид совсем молод, в джинсах, в коричневой спортивной рубашке. Студент, инженер? Один из многих, кто выдрался оттуда, но не сложил оружия, наверно погибли друзья в Монтевидео или в Буэнос-Айресе, а может, и в Сантьяго, расспросить бы Перальту, а зачем, им не свидеться больше, у каждого свой путь, разве что вспомнят когда-нибудь Мантекилью и этот вечер, а Наполес в пятом раунде уже шел ва-банк, все стояли, вопили, бесновались, аргентинцев и мексиканцев смыли волной французы – этим главное бокс, а не боксеры, наметанным глазом они ловили малейшее движение, игру ног, Эстевес вдруг понял, что большинство зрителей следят за борьбой с полным знанием дела, если не считать немногих болванов, которых приводят в восторг красивые, эффектные, но бесполезные удары, и которые ни бельмеса не смыслят в том, что происходит на ринге, где по-прежнему мелькает Монсон, ведет бой на разных дистанциях, наращивая темп, за которым все заметнее не поспевает Мантекилья; он отяжелел, оглушен и уже лезет в драку напролом, а в ответ гибкие, как ива, длинные руки Монсона, тот снова отжимается от каната, и раз, раз – град ударов сверху, снизу, точные, сухие. Когда зазвучал гонг, Эстевес снова взглянул на Вальтера, который полез за сигаретами.
