Константин Туманов
Трущобы Петербурга
Глава VI
«Союзник»
– ВОТ ЧТО, МАТРЕНА, – обратился Иван к прачке. – При хозяине я тебя спрашиваю: когда ты входила на чердак, замка не было?
– Не было.
– В таком случае ты не должна была входить туда, а заявить мне или вот этому… управляющему. Почему ты не заявила?
– Да где ж тут заявлять, когда увидела, что белья нет. Я так испужалась, что страсти.
В эту минуту одна из женщин, сердито взглянув на Матрену, сказала:
– А позволь тебя спросить, какая была метка на том белье?
– А тебе какое дело? – огрызнулась Матрена.
– А, не хочешь говорить! – воскликнула женщина. – А я знаю: две буквы – А и К с вензелем под княжеской короной! Вот, батюшка-барин Павел Михайлович, мы и пришли затем, чтобы вывести все на чистую воду. – И она бросила взгляд на управляющего, который густо покраснел.
– Ну говори! – сказал хозяин, предчувствуя что-то особенное. – А вы молчите, – прибавил он, видя, что Матвей и прачка хотят что-то сказать.
– Мой муж и я давно знаем, что господин управляющий недолюбливает своего брата, – начала женщина. – И прямо скажу, подчас и следила за ним. Да что тут долго говорить, под дядю Ивана подвох подведен.
– Ах ты кошелка этакая, как ты смеешь так говорить! – не утерпела Матрена.
– Так и смею, потому, значит, следует позвать городового и отправить вас обоих в часть!.. Пойдем, барин, только не на чердак, а в дровяной сарай, в который и положено белье с такими буквами. В том сарае и вещи Марии Васильевны стоят.
– А это интересно, – сказал Павел Михайлович. – Пойдемте.
Дело оказалось довольно грязненьким.
Вышло так, что Матрена по наущению управляющего и даже с его помощью взломала замок на чердаке, после чего все Матренино белье было перенесено в вышеупомянутый сарай, где хранились вещи Ивана и его жены. Поступая таким образом, Матвей думал уличить брата в краже, за что и был бы он отказан от места.
Но эта комбинация им не удалась, так как за ними неусыпно следили.
Понятно, тут произошла целая история. Оскорбленный Иван прямо отказался от места, Марья сильно плакала.
– Чего такого, а этого я не ожидал от тебя! – говорил бледный от гнева хозяин, обращаясь к Матвею. – Потрудись сдать мне все, что следует, и можешь отправляться, куда тебе угодно.
А тут еще при проверке приходно-расходных книг оказалось немало неточностей и путаницы и много не хватало полученных за квартиры денег.
Одним словом, начатая было Матвеем система расхищения хозяйского добра была предотвращена вовремя.
На другой день Матвей, не простившись даже с братом и его женой, куда-то уехал.
В это же утро Иван явился к хозяину.
На кухне его встретила Екатерина Семеновна.
– Что тебе, Иван? – спросила она.
– В деревню надо бы ехать, – сказал он, кланяясь.
– В деревню? – воскликнула барыня. – Да в уме ты, что ли? Без дворника ты нас хочешь оставить?
– Кто это? Иван? – откликнулся из внутренних комнат Павел Михайлович.
– Так точно!
– Он пришел просить расчета, – сказала Екатерина Семеновна входившему на кухню мужу.
– Зачем тебе расчет, разве гонят? – набросился он на Ивана.
– Премного вам благодарен, Павел Михайлович, за всю вашу к нам доброту, но опосля всего того, что случилось, я оставаться у вас не могу.
– Почему?
– После того как вы изволили уволить моего брата, некоторые начали говорить, будто я нарочно сжил его, чтобы поступить на его место. Видит Бог, что у меня и в мыслях подобного не было. Обидно, знаете, мне стало, я и решил домой ехать. Да и то сказать, Павел Михайлович, недолго меня тянуло в Питер, потому что хозяйство у нас хорошее, жили не бедно, а тут брат в соблазн, приезжай, мол, ты мне очень нужен.
– И нам ты очень нужен, – сказал Бухтояров. – Доживи до весны, а там, пожалуй, и в деревню отпущу на лето, погостишь там, и опять ко мне.
– Благодарим покорно.
– Ну вот, становись на место управляющего.
Иван отступил даже назад.
– Увольте, – взмолился он, – оставьте меня тем же дворником.
– Ну да полно! Жалованье положу хорошее, доволен будешь.
– Простите, не могу, что хотите делайте со мною! А насчет жалованья я и не спрашиваю, пускай будет как прежде.
– Ну ладно, – согласился хозяин. – Останемся пока без управляющего, но смотри, тебе же трудно будет.
– Коли будет трудно, то я еще помощника достану и справимся.
И Иван Демьяныч с женой остались.
О, если бы они знали, что ожидало их впереди, то они бы уехали в свое спокойное Подозерье, а Бухтояровы не стали бы их отговаривать.
Дело в том, что в квартире № 36 произошла значительная перемена. Проживающий там одинокий жилец, Григорий Михайлович Ковалев, оказался вдруг не одиноким.
Давно уже было всем известно, что к Григорию Михайловичу едет из провинции его брат с женой, которая, в свою очередь, везет своего брата.
Для придания квартире настоящего семейного вида Ковалев вздумал устроить в ней капитальную переделку.
Для этого понадобились столяры, обойщики, маляры и другие мастера такого дела.
Ковалев разошелся вовсю, и тут только обитатели дома Бухтояровых заметили, насколько этот господин оказался с крупными средствами, чем невольно возбудил к себе уважение.
Все эти мастера приходили в квартиру Ковалева, стучали там, гремели, мазали, красили и опять уходили, так что никто и не заметил, как между ними проскользнул известный читателю Ланцов.
Переделка эта тянулась недели с три, и не прошло по окончании ее двух-трех дней, как Ковалев поехал на Николаевский вокзал встречать своих дорогих родственников.
Это происходило еще задолго до падения могущественного и грозного в то время управляющего Матвея Дементьева.
К полудню приехал и Ковалев с новоприбывшими.
Это были два изящных господина и полная красивая дама средних лет. Они имели такую располагающую к себе наружность, что Иван и его подручные вертелись перед ними, перетаскивая их чемоданы, саквояжи и другой багаж.
Когда на другой день после их приезда младший дворник Фома понес в участок их паспорта, то приезжие оказались следующими лицами: рыбинский купец Тимофей Михайлович Ковалев с женой Олимпиадой Павловной и купеческий сын Иринарх Павлович Телегин.
Последний, то есть Телегин, был изящный молодой человек, тип настоящего хлыща из тех, которые покоряют сердца модисток, белошвеек, камеристок и вообще тому подобные сорта глупой бабьей породы.
Прежде мертвая квартира Ковалева вдруг оживилась. Начали появляться гости, затем всевозможные справления именин одного, дня рождения другого, так что званые пиры у них происходили чуть ли не каждый день, с немногими исключениями.
После несчастной попытки ошельмовать своего брата Матвей не поехал к себе в деревню, а решил остаться на неопределенное время в Петербурге. Теперь он дышал злобой на родного брата, собственно говоря, сам не зная за что, которого и решил извести во что бы то ни стало.
Чувство благодарности совершенно было чуждо Матвею, что мы и видели из поступка его с Никоновым. В настоящую же минуту, как мы сейчас видим, его душила злоба на самого себя, собственно, из-за затеянной им истории с бельем.
«Оно бы собственно и удалось, если бы не вмешались эти проклятые бабы», – думал он.
С такими мыслями мы застанем его в одном из трактиров около Галерной улицы, где он пил чай.
Уйдя от Бухтояровых, Матвей все-таки унес от них небольшой капиталец, с которым можно было жить, ничего покуда не делая, и потому, поселившись у одного из земляков, он повел вполне праздную жизнь, посещая все трактиры и портерные, заводя новые знакомства.
Вот и теперь, сидя за чаем, он поджидал нового знакомца, тем для него интересного, что тот жил в доме Бухтояровых. Где же люди так быстро и знакомятся, как не в поездах железных дорог и в трактирах!
– Здесь господин Дементьев? – спросил, влетая в комнату, молодой франт.
– Пожалуйте в залу, – почтительно указал буфетчик, – они давно ожидают вас.
– Мерси!
Франт снял с себя пальто и, отдав человеку, стоявшему у вешалки, пошел в залу.
– А! Оченно приятно! – приветствовал его Дементьев. – Вот уже два часа как мы вас поджидаем.
– Вы? Кто еще с вами?
– Я один-с…
– А, хорошо. Эй, чалаэк! – Подлетел слуга. – Полбутылки финь-шампань[2], а там сам знаешь, что.
– Слушаю-с.
Перекинув салфетку с одной руки на другую, слуга бросился исполнять приказание.
Матвей поморщился.
Он был страшно скуп и не любил больших расходов, а тут отлично знал, что этот изящный молодой человек имеет неприятную привычку забывать дома свой бумажник, и потому приходилось платить ему самому.
Но делать было нечего. После нескольких свиданий Дементьев понял, какую он может извлечь пользу от Телегина, и потому покорился своей участи.
– Ну-с, что у вас новенького, Иринарх Павлович? – спросил он.
– Да ничего покуда нет особенного, – ответил Телегин.
– Управляющего там еще не нашли?
– Пока нет еще, ваш братец…
– Не брат он мне теперича! – махнул рукой Матвей.
– Ну, Иван Дементьевич, хотя и состоит в звании дворника, но все дела на него возложены, и он пользуется полным доверием хозяина.
Дементьев залпом выпил стакан холодного чая, чтобы успокоить душившую его злобу.
– Дивлюсь только одному, как он управляющим не сделался, – сказал Телегин. – Ему и предлагали это место, но он отказался наотрез.
– Честность свою соблюдает, – ехидно сказал Матвей.
– Да, человек он, как я вижу, осторожный, – сказал Телегин, в котором читатель узнает Ланцова.
Это был действительно он.
В то время, когда Ковалев отделывал свою квартиру, долго скрываемый им Ланцов незаметно ушел вместе с рабочими и затем, как мы видели, вернулся вместе с поддельным братом Ковалева, под фамилией Телегина, понятно, как и все они, с поддельным паспортом. Таким образом в квартире Ковалева образовалась целая воровская банда.
Слуга принес полбутылки коньяку, финь-шампань с фруктами на закуску.
– Ведь я к вам по серьезному делу, – сказал Дементьев, прекрасно зная, о чем пойдет разговор.
– Если все у нас пойдет на лад, то за успех я смело ручаюсь, тем более, участников в этом деле очень немного.
– А в чем дело-то?
– Сперва давайте выпьем, а потом поговорим, как следует.
Ланцов протянул свою рюмку Дементьеву. Оба чокнулись и выпили.
– Разве еще повторим?
– Можно!
Оба повторили.
– Скажите, пожалуйста, – начал Ланцов, – вы теперь, оставив место управляющего, ничего не имеете общего с этим домом, с хозяевами и вашим братом? Имейте в виду, что вы должны будете действовать против родного брата!
– Так что ж с этого?
– Нет, извините, это много значит. Тут уже надо будет действовать кровь на кровь, и появись только у вас чувство жалости – и все дело будет проиграно.
– Ну уж насчет этого не извольте беспокоиться, – сверкнул глазами Матвей. – Тут теперича не только супротив него жалости не надо иметь, а попадись он мне на глаза – задушу собственными руками.
– Должно быть, он сделал вам немало зла?
– Еще какого! Не выпиши я его из деревни, какие бы тыщи были у меня в кармане.
– Зачем же вы его выписывали?
– А вот зачем!
Дементьев подвинулся ближе к Ланцову и начал ему тихо рассказывать. Когда он кончил, Телегин протянул ему руку и сказал:
– Отлично! Теперь мы союзники.
– Навек, – ответил Матвей.
Глава VII
Осада неприступной крепости
МАТВЕЙ ДЕМЕНТЬЕВ, НЕ оставлявший мысли ограбить бывшее у Бухтояровых миллионное состояние, волей-неволей принужден был сойтись с мошеннической шайкой с Ковалевым и Ланцовым во главе.
Живя в столичном городе и видя кругом себя богатых людей, у которых, как говорится, денег куры не клюют, он только и думал о том, как нажить несметное богатство не только в тысячах, а даже в миллионах.
Он, понятно, как настоящий православный христианин очень хорошо понимал, что обкрадывать кого-либо – страшный грех, но вместе с тем Господь и разбойника простил за искреннее покаяние, а здесь за приобретенные чужие тысячи можно где-нибудь на иконостас пожертвовать или колокол отлить, глядишь, и человек свят.
Но о том, что богатых людей можно превратить в нищих и подвергнуть много людей бедствиям, он даже и не думал.
Так как в доме Бухтояровых ему бывать было нельзя, то он порешил нанять помещение, куда могли сходиться все лица, имевшие с ним дело. Но чтобы занимать квартиру, нужно быть не одиноким, потому что как бы ни был хорош мужчина, но следить за собой, будучи одиноким, не в состоянии, особенно за квартирой, и для этого нужна, понятно, была женщина.
Но где ее взять?
Иван Дементьев в этом отношении был счастливее своего холостого брата, потому что у него была красавица-жена и хозяйственная, так что в его квартиру любо было войти, так в ней было все хорошо и приветливо.
Впрочем, Матвею Дементьеву долго хлопотать не пришлось. Сообразив, сколько у него было влюбленных девиц и вдовушек, он, не колеблясь, выбрал из них, по его мнению, самую подходящую и написал к ней следующее письмо:
Дорогая наша Авдотья Микифоровна!
Ушедчи от господ Бухтояровых, я в настоящее время нахожусь в великой скорби и печали, так как я понапрасну обижен моим братом Иваном Дементьевым совсем безвинно и теперича покудова нахожусь без делов. Оченно хорошо зная про вашу любовь и ласковость, я порешил обзавестись своим хозяйством, нанял большую фатеру, а одному без хозяйки жить мне не сподручно, потому что при моих капиталах находится много и делов. До свиданья. Авдотья Микифоровна, надеюсь, что не оставите меня в сиротстве моем и одиночестве, любящий вас,
Матвей Дементьев Адрес…
Матвей хорошо знал пышную и красивую молодую вдову Авдотью Гущину, плутоватую девку, способную на все руки.
Та не заставила себя долго просить и переехала со всем своим скарбом к Дементьеву. Квартира Матвея находилась неподалеку от дома Бухтояровых.
Несчастному Ивану и не думалось, что неподалеку от него поселился хотя единокровный брат, вместе с тем страшный и беспощадный враг, а в доме, где он служил, организовалась опасная шайка подлых мошенников, уже избравшая себе жертвы.
Недаром у Ивана щемило сердце от какого-то странного предчувствия. Недаром плакали втайне оба с женой, тоскуя по родному селу.
– Страшно мне здесь, Ваня, – говорила Марья. – Тяжко болит мое сердце.
– Ладно, не тужи, – уговаривал ее муж. – Пройдут незаметно праздники, потом Масленица, а затем весна, Пасху проведем, а потом и в деревню.
Там опять пошли дни за днями в труде и беспрерывной работе.
Иван то бегал в участок с паспортами, то проводил время за домовыми книгами, проверяя полученные за квартиры деньги, то, за отсутствием хозяина, вел переговоры с поставщиками и подрядчиками. Марьюшка проводила время у хозяйки то за стиркой и глажением белья, то за приготовлением кушаний. У того и другой дела было вдоволь, скучать было некогда.
Работая не покладая рук, Мария невольно стала замечать, что молодой родственник Ковалевых, Иринарх Телегин, начал частенько заглядываться на нее и такими страстными, влюбленными глазами, что молодая женщина невольно краснела.
«Что ему нужно от меня? – думала она. – Чего бельма на меня свои таращит? Аль для него девок или баб других нету, что ли?»
Был воскресный день. Екатерина Семеновна в то время, когда шла обедня, на этот раз не пошла в церковь и, будучи на кухне, сама руководила стряпней, ввиду того что к обеду ожидали гостей и потому она хотела отличиться на славу.
Ей помогали, кроме кухарки, Секлитея и дворничиха Марья, месившая тесто к пирогу.
Дело кипело. Все три женщины, сильно раскрасневшись от жаркой плиты, бегали то туда, то сюда, не зная устали.
Висевшие на кухне часы гулко пробили одиннадцать.
– Ах ты, Господи! – в ужасе воскликнула Катерина Семеновна. – Одиннадцать часов, а у нас и тесто к пирогу не готово.
– Готово, сударыня, теперь остается раскатать и положить начинку, – отозвалась Марья.
– А все-таки ставить рано, – сказала кухарка, заглядывая в духовую печь. – Индейка у нас что-то не того…
– Пережарилась?
– Нет, барыня, сыро еще мясо, и картофья еще жестка.
– Так прикрой крышкой, скорей упреет.
В передней раздался звонок.
– Кто бы это мог быть? – соображала хозяйка. – Ступай, Маша, отвори.
Марья быстро вытерла руки, спустила засученные рукава и побежала в переднюю.
Через минуту оттуда послышалось восклицание:
– А, это ты, Марьюшка, – говорил женский голос. – Какая же ты хорошенькая сегодня.
– Ах, полноте вам…
– Барыня-то дома?
– Она тут, на куфне. Пожалуйте…
– Да куда ты, глупая, их зовешь? – откликнулась хозяйка. – Проси в гостиную.
– Нет-нет, Екатерина Семеновна, я к вам на минуту. Только на два слова. Здравствуйте…
В кухню вошла высокая и красивая дама и протянула руку хозяйке.
– Представьте себе, сколько эти праздники нам приносят хлопот, ужас.
– Что же делать, Олимпиада Павловна, это веками уже положенный обычай!
– Знаете, зачем я к вам сейчас зашла? – спросила Ковалева.
– Пока нет.
– Хочу отнять у вас Машу.
– Отнять у меня? – засмеялась Екатерина Семеновна. – Нет, на этот раз я не могу уступить вам ее, потому что она заменяет сегодня горничную, которую я отпустила со двора. У нас ведь будут гости.
– Ах, как жаль! – воскликнула Ковалева. – Ну что ж делать, можно будет рассчитывать на нее завтра?
– А это уже будет зависеть от нее, – кивнула хозяйка на Машу. – Она вполне свободна располагать собою.
– А как я могу быть вам полезной? – спросила дворничиха.
– Куча дела, миленькая, ты уж помоги, пожалуйста. Понятно, я заплачу. Так придешь?
– Не знаю, как барыня.
– Ну, вы, я вижу, начали сваливать друг на друга, – улыбнулась Ковалева.
– Хорошо-с, я пойду, – согласилась Марья.
Ковалева распростилась и ушла.
Она вернулась в свою квартиру, где вся ее «семья» была в сборе.
Там были, кроме самого хозяина, Григория Михайловича Ковалева, и «рыбинский купец» Тимофей Ковалев, и «Иринарх Телегин» или Ланцов, который еще недавно перед этим скрывался здесь как беглый арестант.
Все сидели за столом непраздно, потому что весь стол был заставлен всевозможными выпивками и закусками, и сидевшие были значительно в праздничном настроении.
– Ну что, какова твоя миссия? – спросил Ланцов, когда Олимпиада вошла в столовую.
– Завтра придет твоя краля, – ответила она, сбрасывая с себя платок. – Ну, наливайте мне вашей шампани, ну хоть из этого графинчика!
– Мы все по очереди будем ухаживать за нею… – сказал Тимофей, наливая своей «супруге» чайный стакан очищенной.
Олимпиада выпила залпом и даже не поморщилась. Ткнув вилкой в кусочек селедки и отправив его в рот, она сказала:
– Ухаживать за нею! Это легко только подумать, а не сказать: подобные женщины, как эта деревенщина, совсем не понимают той пользы, которую они могли бы извлечь из своей здоровой красоты, которою одарила их природа. Рабская покорность своим мужьям и собачья верность, вот их и правила! Покорная под мужниным кулаком или, еще чаще, под его сапогом, она гордится своей верностью. Нет, господа, правду я вам скажу, это не петербургская какая-нибудь шлюха, а победить ее вашими пошлыми ухаживаниями прямо невозможно.
– Знаю, но попробую совладать с этой… И совладаю!
– Посмотрим! С завтрашнего дня я ее захоровожу на целую неделю, и на плату денег не жалей. Надо удивить ее нашей щедростью.
– Ввиду предстоящих миллионов, не надо жалеть покуда грошей, – отозвался Григорий.
– Я все еще не могу понять, какую вы цель преследуете? – спросил Тимофей.
– А вот какую, – сказал Ланцов. – Главная наша цель – выжить из дома этого Ивана, который служит для нашего дела помехой. Для этого необходимо поселить между ним и его женой вражду и ревность.
– С риском получить себе от ревнивого мужа удар топором по башке.
– Ну, до этого у нас, пожалуй, и не дойдет. У меня есть на это свои комбинации. Подобные женщины, как эта красивая дворничиха, действительно очень неподатливы, для этого, чтобы овладеть ими, нужно большое искусство и масса терпения. Но зато, когда удастся завладеть ею, она почувствует всю вину перед мужем, будет избегать его и затем, чтобы заглушить перед ним свою совесть, начнет развратничать, пьянствовать, одним словом, превратится в настоящую свинью. Что касается до ее супруга, тут и говорить нечего! Тот тоже бросится в пьянство, и если его еще никто не сумеет поддержать вовремя, он погибнет совсем.
– И об этом заботится родной брат Ивана? – спросила Олимпиада.
– Да, – ответил Ланцов.
И ей вдруг стало искренне жаль бедную Марию и Ивана, для которых ожидалась такая страшная участь. Эта женщина, около трех лет прожившая среди этих извергов, не знавших, что такое сожаление к ближнему, ради своего кармана не имеющих ни к кому пощады, не была еще испорчена до мозга костей. В свое время, будучи замечательной красавицей, она вышла замуж за одного штаб-офицера, который вскоре и умер, оставив приличное состояние. Понятно, за молодой красавицей-вдовушкой явились и ухаживатели, понятно, что среди них были прекрасные люди, но были и такие, которые обращали внимание не столько на ее наружность и душевные качества, сколько на карман.
Один из последних сумел понравиться легкомысленной вдовушке. Ловкий, красивый, он успел покорить ее сердце вкрадчивыми речами, и она в него безумно влюбилась.
Но роман их длился недолго. Красавчик скоро обобрал свою возлюбленную до последней нитки, бросил ее и исчез неизвестно куда.
Олимпиада осталась совершенно без ничего, и впереди предстоял голод. Единственным достоянием ее осталась только красота, которою она и поспешила воспользоваться. А раз нашелся подобный ресурс, то больше и говорить нечего, потому что судьба у всех этих красавиц всегда одинакова, по одному шаблону.
Сперва блестящие выезды и маскарады, театры, кафешантаны, в обществе многочисленных поклонников, затем кутежи, попойки в разных вертепах, а после…
Да что после! Среди всех этих попоек стала быстро вянуть красота, поклонников стало все меньше, и затем совсем их не стало, в ворота Олимпиады Кравцовой постучалась ничем не покрытая бедность.
И вдруг жутко стало молодой женщине. Ей сразу стали донельзя противны все эти ночные оргии, когда ночи превращались в дни, а дни – в ночи, и вся эта окружающая пошлость и нравственная грязь.
Она вспомнила своего покойного мужа, с которым жилось ей хотя недолго, но зато так хорошо. В трезвые минуты она чувствовала в себе гнетущую тоску, которую она и заглушала в усиленном пьянстве…
Наконец, после того, когда и последние поклонники покинули увядшую красавицу, на нее обратил внимание некто Илья Ильич Кубарев, прокутившийся коммерсант, хотя не настолько, чтобы прогореть совсем, и потому решившийся снова поправиться. Но так как он был повсюду должен и другого кредита не имел, то поправить дела ему было невозможно, но он все-таки не унывал. Кубарев часто виделся во время своих кутежей с Кравцовой, которая в свою очередь мало обращала внимания на этого господина. Но пришло время, когда и любовные дела Олимпиады пошатнулись, и ей пришлось уже доедать все то, что она получала от мужчин за оказанное ею им внимание, чувствуя приближение ненастных дней.
Похоронив недавно свою жену (как говорили соседи и знакомые, он вогнал ее в гроб), Илья Ильич решился если не жениться, то, во всяком случае, пренебрегая браком, обзавестись какой-нибудь особой, ближе подходящей к его характеру, то есть чтобы это была бойкая и красивая женщина, умеющая завлечь кого угодно и особенно пригодная в его аферах.
И вот, глядя на Кравцову, Кубарев видел, что не место ей в этих вертепах, замечая, что ее смех не совсем был естественный и она таила в себе какое-то горе, что заставляло ее много пить.
Случалось ему бывать у нее на квартире, так сказать, будто бы по какому-нибудь делу. И тут он уже видел не вчерашнюю беспечно хохочущую кокетку, а совершенно другую – степенную даму, солидную, хотя и с поблекшим, но все еще красивым лицом.
Она хотя и принимала его, но довольно холодно, говорила с ним и обращалась, как требовала вежливость, так что Илья Ильич уходил от нее довольно обескураженный. После нее он посещал других полуночниц, как он выражался, и видел в них совсем уже другое. Те же ухватки, то же требование угощения и золотого на память.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, а в конце концов все-таки вышло так, что Кравцова предпочла иметь лучше одного любовника, чем многих, и сошлась с Кубаревым. Сверх ожидания новая жизнь ей понравилась. Она очутилась полной хозяйкой еще не совсем расстроенного хозяйства, за которое и принялась, позабыв все на свете.
Потекла тихая и спокойная жизнь Олимпиады почти в полном уединении, так как Илья Ильич куда-то исчезал по своим делам по целым дням или на несколько суток. Чем он занимался, что он делал, Олимпиада этим вовсе не интересовалась, в чем впоследствии, как мы увидим, ей пришлось горько раскаяться. Что касается до самого Кубарева, то он был очень рад своему приобретению, потому что, возвращаясь домой, он замечал во всем такой порядок и чистоту, каких не бывало даже у покойной его жены. Окружающие были очень довольны ее ласковым обращением, и были еще такие случаи, что к ней являлись ее прежние ухажеры, но Кравцова так их турнула, что они и носа потом показывать не осмеливались.
Но, как ни доволен ею был Кубарев, все-таки по своей натуре дикой, конечно, счел однажды долгом показать над нею свою власть, что он, бывало, и проделывал со своей женой, которая и умерла потом в чахотке.
– Без ефтово нельзя, – говаривал он. – Распусти вожжи, и она сядет на тебя и поедет.
– Какой тут прах, сядет и поедет, – говорили про покойную посторонние люди. – Она и так еле жива, совсем заколотил.
– Не наше дело!
Но не таковой оказалась Кравцова.
Однажды Илья после долгого отсутствия явился домой, что называется, на втором взводе.
Это было спустя три месяца, как он сошелся с нею.
Несмотря на то что Олимпиада была вполне безупречна во всех отношениях и заслуживала полного уважения, но грубому мужику показалось странным: как же это так? Сколько времени она состоит при нем вроде жены, а кулака его еще не пробовала. Но так как к подобной экзекуции в первый раз было приступить как бы неловко, то он решился для куражу выпить.
– Дома сама? – спросил он, вваливаясь на кухню, отворившую ему дверь кухарку.
– Барыня? Оне дома.
– Ишь ты, барыня, – с иронизировал Илья. – Кажинная шлюха – да барыня… Где она?
– Знамо, у себя, – сердито ответила кухарка, отлично знающая характер своего хозяина.
Сдвинув шапку на затылок и, как был, в шубе, Кубарев ввалился в комнату, где Олимпиада сидела за чаем и читала какую-то книгу.
– Однако хорош, – сказала она, кладя книгу на стол.
– А позвольте перво-наперво мне сказать, что вы тут делаете? – спросил, напуская на себя свирепость, Илья.
– Это еще что значит? – спросила, подымаясь с места, Кравцова.
И при этом она посмотрела на Илью таким взглядом, что тот невольно осекся.
– И притом, про какую вы там, на кухне, шлюху изволили напоминать?
Тут вспомнил Ильич, что покойная жена подобных вопросов ему не задавала, а эта… Эта какая-то была особенная.
– Так что же вы молчите? – топнула ногою Кравцова. – Я отлично знаю, что такие слова относились ко мне… не отговариваться, молчать!.. С этой минуты я не имею с вами ничего общего и завтра утром прошу нанять мне извозчика, я уезжаю.
И, сказав это, Кравцова ушла в спальню и заперлась на ключ. Такого афронта Ильич совсем не ожидал. Он долго стоял на месте, до тех пор, пока кухарка, подойдя к нему, не начала снимать с него шубу.
– Чай будете пить? – спросила она.
Он бросил на пол шубу, снял с головы меховую шапку, тоже бросил и, сев на диван, все еще продолжал смотреть на дверь спальни.
– Чай будете пить? – снова спросила кухарка.
– Брысь! – воскликнул Кубарев и, поднявшись с места, подошел к спальне.
Кухарка так и застыла на месте. Ей страшно было жаль эту добрую барыню, и она сильно боялась, как бы, обозлившись, хозяин ее не изувечил.
– Отворяй! – грозно произнес Кубарев, сильно стукнув в дверь.
Дверь быстро отворилась, и на пороге появилась Кравцова. Илья Ильич в ужасе отшатнулся. Перед ним стояла вся бледная, но страшно грозная Олимпиада и наводила на него револьвер.
– Если ты, подлец, пошевельнешься, то я раздроблю твою глупую башку! – сказала она решительно.
– Не надо! Не надо! – замахал руками Ильич, отступая назад. – Брось… Я ведь пошутил.
Дверь спальни вновь захлопнулась и не отворялась уже до следующего утра.
– Вот что, так баба, – пробормотал он, вновь садясь на диван. – Это не прежняя Анютка, того и гляди, на тот свет отправит… Ах ты, Господи! Леворвером так в морду и тычет.
Свидетельница всей этой сцены, кухарка, была в восторге.
– Ну что, идол, нарвался? – бормотала она. – И барыня хорошая, а пальца ей в рот не клади.
Ильич прилег на диван и предался размышлению, но мозг его плохо работал, и он вскоре захрапел богатырским храпом.
НА ДРУГОЙ ДЕНЬ он проснулся в восемь часов утра.
В квартире шла возня, кухарка бегала из кухни в спальню и обратно, утирая кулаком красные глаза.
– Илья Ильич, вставайте, – сказала она. – Барыня укладываются и собираются уезжать.
– Олимпиада Павловна? – спросил Ильич, вскакивая.
– А то кто же больше?
Кубарев подошел к затворенной двери спальни, но, вспомнив про вчерашний револьвер, остановился и тихо постучал. Сердце его трепетало.
– Можно войти? – спросил он робко.
– Войдите! – послышался ответ.
Олимпиада укладывала в большую корзину свои вещи и не подняла даже головы, когда он вошел.
– Проверьте, пожалуйста, эти вещи, чтобы вы не подумали, что беру вашу собственность.
– Ой, что ты, Олимпиадушка! – воскликнул Илья. – Прости меня за вчерашнюю дурость. Уж больно я был пьян.
– Оправдание, нечего сказать! И благодаря этому пьянству я должна переносить ваши дикие выходки?
В продолжение последнего времени, благодаря воздержанной жизни, она очень похорошела, и Ильич чувствовал себя еще больше влюбленным.
И он упал перед нею на колени и воскликнул:
– Олимпиада Павловна, простите!
