Константин Томилов
Там, где Небеса
– Так ведь назло Регинке, Машенька, – невесело рассмеялась мама, – всё никак я не могу привыкнуть и понять, как вы с ней дружите…, ведь как кошка с собакой всё время, с самого детсада. Каждый раз как вы разругаетесь вдрызг, я думаю, ну вот сейчас уже точно всё! Нет, смотрю, опять помирились.
– Да не знаю я, – пожала плечами Мария, – не могу я на неё почему-то обиду долго держать. И она тоже, другая бы прибила б меня за то, что я ей…
– Да уж, – вздохнула мама, – хулиганки вы обе, пакостницы, не приведи Господь…
– Ой, мамочка, прости, – обняла её чувствуя свою неоплатную вину Мария.
– Да ладно, – устало погладила её по спине и почмокала в щёку мама.
– Ну, Регинка то, конечно "похлеще" меня, – повеселев от детских воспоминаний заговорила Мария, – помнишь, как она, чего-нибудь "нагадит" и бегом домой, а баба Паулина, бабка её, как почуяв в чём дело, "сразу в оборону". Дверь на замок, в окошко своего первого этажа по пояс вывалится, и как собака "гав-гав-гав" на соседей, которые следом за ней.
– Да уж, – немного повеселев покачала головой мама, – а я так, никогда не забуду, как она тебя в лодке рыбацкой заперла и ни в какую признаваться не хотела. Мы тебя, всем домом тогда обыскались. Заполночь уже, я её за горло схватила и кричу, говори мразь такая, а то задушу! Сразу созналась, баба Паулина и Галька со мной потом полгода не разговаривали, даже не здоровались.
– А я тогда в этой будке железной и наревелась, и описалась, и заснула, – как-то мечтательно отрешённо проговорила погружённая в детские воспоминания Маша, – ой, а где он? – вскинулась выглянув в окно и увидав что Анечка сидит ковыряясь в песочнице одна, а незадачливого "отца" и "след простыл".
Сбегав на улицу и забрав Анечку, потом, собравшись и закрыв сырую квартиру, все вместе спустились на первый этаж.
– Ладно тебе, Маша, успокойся, – со вздохом пожалела, причитающую и много-много чего обещающую "косячницу" дочь Потаповых, незамужняя и бездетная некрасивая сорокашестилетняя женщина, – как-нибудь справимся, вместе, чай не чужие мы, – завершила под подтверждающее бормотание стоящих у неё за спиной стареньких родителей.
– Машенька, деточка, – метнулась куда-то в квартиру и тут же вернулась назад старенькая Потапова, – вот, тебе, сладенькая моя! – сунула горсть конфеток чуть не плачущей от умиления Марии, – Анюточка, радость моя! Какая ты уже большая выросла! – погладила по голове с улыбкой откликнувшуюся на ласку доброй бабушки Анечку.
Непутёвый муж нашёлся уже дома. Сергей опять, как всегда, сидел перед телевизором посасывая "пивас" и смотря "какую-то хрень". Завидев "каменное" лицо жены, подскочил с дивана и убежал в гараж, "вспомнив" про какие-то "срочные дела", оставив падающую от усталости с ног женщину одну среди устроенного им бардака.
– Руки убрал! – как кобра прошипела на сопящего ей под ухо Сергея смертельно уставшая Маша, который дождавшись когда дочь мирно заснула, попытался "пристроиться" к уже отчуждённой от него жене, – и вообще! "Ноги в руки" и пошёл спать на кухню! Я не собираюсь всю ночь твоим перегаром дышать!
– Охуевше-оборзевшая, ты, блядь, – обиженно забубнил севший на постели спиной к ней мужик, никак не желающий уходить, отказываться "от сладенького", – "поучить" бы тебя, как нормальные мужики это делают, а то совсем уже "себя не помнишь".
– Чево?! – с какой-то злобной радостью вскинулась и села на постели Мария, – осмелел? Забыл как Регинка тебе прошлый раз "надавала"?! Ещё захотел?!
– Вот именно, завела себе подругу, – поднялся притихший и протрезвевший мужик, которого пару лет назад, мастер спорта по самбо вываляла в грязи прямо при толпе улюлюкающих сослуживцев, – не баба, а смесь бульдога с носорогом.
Наказание
Маша спала и снова, во сне, сидела в больнице рядом с чудом выжившей после полуподпольного аборта Региной. И снова Регина, плача, рассказывала ей, как родители "бедного мальчика", уговорами и посулами, убедили её на это изуверство: "они сказали, что рано ещё и мне, и ему, что незачем жизнь себе портить, что мы ещё успеем, нарожаемся, а я сейчас и знаю, и понимаю, что ВСЁ!, не будет у меня никогда никого". И снова Маша сначала начинала упрекать её, "дуру дурацкую", что она с ней не посоветовалась, а потом вспомнив, что на момент принятия Региной решения, они были в очередной "смертельной" ссоре, она опять падала перед постелью на колени и целуя ей руки со слезами молила простить её. И снова, растроганная подруга, признавалась в соделанном ею девять лет назад злодеянии, когда она украла любимую Машину куклу и похоронила её за стоящими во дворе железными гаражами. И ни за что, несмотря ни на какие угрозы не желала тогда признаваться в этом. Дело дошло даже до того, что доведённая до отчаяния семилетняя девочка схватила кухонный нож и прокричала, что она себе сейчас руку отрежет в подтверждение того, что она не виновата. "А как тогда все, и твои, и мои перепугались", плача вспоминала в Машином сне Регина, "и сразу поверили мне. А я подлая, сделала это, чтобы тебе больно было, зная как ты свою Катю любишь и как дорожишь ею. Мне так радостно было видеть как ты причитаешь, МОЯ Катя, где МОЯ Катя? У всех рядом сердце разрывалось от жалости к тебе, а у меня внутри прям так сладко-сладко было, я такое потом только с Васькой испытала, когда мы с ним в постели "кувыркались", прости меня, Машенька! Гадина я, мразь!" И снова Мария, со слезами, обняла и приникла к…, вдруг превратившейся в Максима Регине. Который, как-то не по его, а как-то по хамски, навалился на неё, овладевая ею, "проникая" в неё. С непомерным усилием вырываясь из глубокого сна Мария осознала, что происходит и поняв, что столкнуть Сергея с себя не получится, взвизгнув вцепилась зубами в ухо похрюкивающего от удовольствия мужика. Но было уже поздно. Видимо, "совсем уже перетерпевший", только что "вскочивший" на неё "олень", уже содрогался в оргазме. Спихнув с себя сразу же захрапевшего Сергея, Маша натянув "ночнушку", прошлёпала босыми ногами к проснувшейся и испуганно притихшей Анечке.
– Ничего, ничего, доченька, – гладила она отвернувшуюся к стене, сжавшуюся в комочек девочку, – мне просто сон дурной приснился, а тут ещё и "папа наш", напился и "хулиганит". Всё хорошо, спи, моя родная, и ничего не бойся. Мама рядом…
Успокоив снова задремавшую дочь, не желая возвращаться на "супружеское ложе", Маша кое-как, чуть не падая с детской кровати, пристроилась рядом с ней. Обнимая "свою кровиночку", Мария, как много лет назад, когда лишилась СВОЕЙ любимой Кати, как никогда уже после, горько-горько плакала.
Рано утром, пока Анечка крепко и сладко досыпала, Мария ПРОКЛЯЛА загнанного в угол, скукожившегося на кухонной табуретке, держащегося рукой за залепленное лейкопластырем ухо, Сергея. Сообщила ему, что уходит от него, переезжает к маме. Сейчас заберёт самое необходимое, а после, когда закончится её "летний отпуск" превратившийся в работу в детском лагере, она заберёт всё остальное. И выгнала голодного мужика из его же квартиры:
– Перебьёшься! Обосрался бы ты мне, завтрак ему ещё! Иди вон, похмелишься и закусишь, вот и весь твой завтрак!
Натаскавшись полдня с вещами, а потом ещё полдня проубиравшись в квартире после проведённого сантехниками аварийного ремонта и уже вечером проводив маму и Анечку, посадив их на последний дачный автобус, Маша с этого же пригородного автовокзала поехала на работу.
– Ну, наконец-то! – успокоено вздохнула Регина, которая похоже через своих родителей и Машину маму, была уже "в курсе всех дел", – явились, не запылились…
– Максима не видела? – прервала её думающая только о своём Мария.
– Вчера вечером. Ты ничего ему пока не говорила? А то он что-то совсем смурной какой-то был. То ли поздоровался со мной, то ли нет, буркнул чего-то, я и не поняла, – ответила подруга.
– А сегодня? – совсем упав духом переспросила Маша, ёрзая туда-сюда по комнате, мимо сидящей на кровати Регины, приготавливаясь ко сну.
– А сегодня нет, – зевнув ответила Регина, – кто-то из девчонок видел как за ним утром машина приезжала, крутой такой "мерс", весь тонированный "в хлам", даже лобовое стекло, и всё, больше никто ничего не слышал и не знает. Даже "дружок" его закадычный, завхоз этот "хитрожопый". Так что?
– А? – отрешённо переспросила её Мария, – ты об этом? Нет, не говорила пока ему ничего, не до этого было, ну ты ж всё знаешь, – ответила на вопрос уверенная во всезнании "длинноносой варвары".
– Всё, да не всё, – категорично возразила Регина, выпытавшая и своей и Машиной мамы максимально известные им новости, – чего ты, вдруг, так "шашкой размахалась"?
Пристально вглядевшись в помертвевшее от усталости лицо подруги, пытаясь поймать уклоняющийся, увиливающий взгляд, каким-то "шестым чувством" поняв ЧТО произошло, ахнула:
– Дура, блядь! Как это тебя так угораздило?!
– Да разве я хотела?! – разрыдалась в ответ уже совсем обессилевшая от непрестанных слёз Мария, скороговоркой рассказывая, объясняя случившееся.
– И чё?! – "жестоко позлорадствовала" подруга, – думаешь я тебя пожалею?! А вот хрен тебе, – сунула ей под нос крепкий, почти мужицкий кукиш, – дура ёбаная! Говорила же тебе моя мама, чтобы ты у них ночевала! Чего тебе надо было?! Зачем туда попёрлась?!
– А где там у вас, где? – всхлипывая отчаянно пыталась защищаться Мария, – на твою кровать маму положили, а мне куда?
– Мама тебе предлагала на полу постелить, а ты завыёбывалась, "принцесса", блядь, "на горошине", поспала бы одну ночь, нихрена бы с тобой не случилось! Нет же, заладила, "у меня свой дом есть, свой дом есть"! А ну тебя! – отвернулась от Марии, переставшей реветь и с каким-то умилением разглядывающую её, – чего я опять за тебя "жопу рву"?! Не убудет же от тебя то от этого, в конце то концов… Чего ты лыбишься, дура?
