Константин Соколов
Пламя над Волгой. Крестьянские восстания и выступления в Тверской губернии в конец 1917–1922 гг.
Первый убитый военком
События в Осташкове и прилегающих волостях 6–7 июня 1918 года трудно назвать не то что восстанием, но даже и движением против советской власти. Хотя, конечно, в прошлую историческую эпоху именно так и говорили. Шутка ли – убили военкома! Давайте разбираться, что же в те дни происходило в селигерском крае.
До комбедовской эпохи, как и везде, многие волостные советы в Осташковском уезде были сформированы в результате свободных выборов, не сильно ограниченных требованиями советской Конституции. И потому хоть к уездной, хоть к центральной власти относились недружественно и выполнять ее декреты и распоряжения не спешили. Более того, ряд волостей официально провозгласили свободу торговли, запретили вывоз со своей территории продуктов, ввели свои и отказались платить государственные налоги. Не стеснялись крестьяне говорить о том, что думают про власть, и на съездах советов весной 1918 года, и голосовать на выборах в уездный исполком не только за большевиков, но и за эсеров и беспартийных. Лозунг «Власть на места» во всей красе[61].
27 мая (10 июня по старому стилю) в Осташкове традиционно отмечался день памяти преподобного Нила, на который собиралось до 30 тысяч человек. Накануне по уезду стали распространяться слухи о наличии в городе больших запасов продовольствия на военных складах, которые делегаты первого уездного съезда председателей волисполкомов и земельных комитетов предложили раздать населению. Под влиянием этих слухов в Осташков начали собираться толпы крестьян (по некоторым сведениям – из двенадцати волостей), которые в итоге образовали некий неформальный уездный сход. В источниках неоднократно упоминается, что к его организации приложили руку эсеры, называются конкретные фамилии – Петров, Бобров. Местный исполком решил не мешать им собраться в здании местного театра, так как был уверен в преданности гарнизона[62].
На сходе обсуждали только продовольственное положение, никаких политических вопросов не поднималось. Говорили долго, крестьяне, многие из которых явились с мешками, потребовали провести ревизию интендантских складов.
Исполком опять уступил требованию масс и организовал комиссию по проверке, в которую вошел и военком Орловский (а также заведующий продовольственным отделом по фамилии Деникин). Надо сказать, что в частях Орловского не любили, и на собрании, которое на фоне этих событий произошло в гарнизоне, не кто-то, а комбат Савич предложил отстранить военкома от дел. Но события пошли по-другому: когда комиссия, осмотрев несколько складов, пришла к полковому цейхгаузу, туда же явилась толпа солдат и стала предъявлять претензии, что им не дают селедку и хлеб, требовали арестовать военкома. Тот попытался убежать и был убит. Стреляли в него несколько человек, потом добивали прикладами. Похоронен Орловский, кстати, был по православному обряду, в отличие от ржевских и зубцовских товарищей, которых будут уже осенью хоронить под пение «Интернационала» не на кладбищах, а на центральных площадях и в парках[63].
После этого красноармейцы собрали несколько митингов, на которых тоже активно обсуждали продовольственный вопрос, захватили железнодорожную станцию и телеграф (судя по всему, этим занимались всего несколько человек), но на этом их активность, собственно, и закончилась. Перепуганный исполком, опасаясь, что к движению присоединятся богомольцы, дал телеграммы в Великие Луки, Псков, Тверь, Москву и Петроград, ввел военное положение, организовал рабочую охрану, также на его стороне выступил отряд кавалерии. Впрочем, ночью и в гарнизоне на собрании была принята резолюция о преданности советской власти. Это, конечно, не помешало отрядам, спешно прибывшим на следующий день из Бологого и Великих Лук (латышские каратели ВЧК, порядка двухсот человек), а также из Твери, разоружить гарнизон. На Осташков даже двинули бронепоезд. Крестьяне продолжали какие-то собрания, но ими уже никто не интересовался[64].
Был создан революционный штаб, немедленно начала работу чрезвычайная следственная комиссия, которая провела многочисленные аресты. Заодно была создана уездная ЧК во главе с машинистом, большевиком Кириллом Кратюком. Прошедший 1–5 июля уездный съезд советов выбрал новый исполком, снова разношерстный: левые эсеры, большевики, беспартийные[65].
Следствие по делу о восстании было закончено в рекордные сроки: уже 17 июня оно было передано в губревтрибунал (хотя не исключено, что в документе опечатка и все же чекисты разбирались с повстанцами еще месяц). В деле фигурировали всего шесть имен: Василий Иванов, Арсений Соколов, Сергей Степанов, Петр Филонин, Андрей Савич, Александр Комаров. Тогда революционный суд еще был неспешным, и дело было назначено к рассмотрению аж на 27 декабря. При этом обвиняемые оставались в Осташкове.
Но тут подоспела эпоха большого террора, и осташковская УЧК вместе с уездным исполкомом решили расстрелять подследственных на основании собственного решения, не спрашивая ни трибунал, ни ГубЧК. Что и было сделано 13 сентября (правда, Комарова решили отправить на 12 лет принудительных работ), после простого прочтения приговора, который приговоренные подписать отказались.
Между тем в Твери об этом ничего не было известно, ревтрибунал 19 ноября утвердил обвинительное заключение в адрес давно мертвых людей. Когда же судьи про это узнали, то очень возмутились таким нарушением собственных прав и превышением власти со стороны уездных товарищей. О чем пожаловались самому комиссару Крыленко в Москву и попросили у него полномочия на отстранение всех подписавших приговор от должности.
Но судя по тому, что товарищи Зуев, Кратюк и прочие еще долго служили пролетарской власти, то ли недосуг было Крыленко рассмотреть это обращение, то ли решил он, что не время отказывать преданным партии товарищам в праве быть палачами. А осташковские коммунисты приветствовали своих коллег за энергичную работу. Правда, менее чем через год Зуева за злоупотребления отстранят от должности, а Кратюк после Гражданской войны никакой карьеры не построит, вновь будет водить паровозы, а потом устроится на непыльное место завскладом[66].
Уже в июле 1919 года состоялся трибунал еще над одним участником убийства. Красноармейца Якова Щаплыгина объявили главным убийцей и расстреляли уже чин по чину – даже дождались определения кассационного ревтрибунала (получено 1 сентября), что оснований для смягчения приговора нет[67].
И кстати, советская власть не забыла про эсеров, которые участвовали в «подстрекательстве» крестьян. Упомянутый Петров был арестован в 1919 году, Бобров к тому времени долго скрывался, но бдительные деревенские коммунисты в июле 1919 года обнаружили его на родине, в Киселевской волости, о чем и сообщили в уком[68]. Имел ли этот донос какие-то последствия, установить не удалось.
Как «кучка кулаков» комиссаров гоняла
Чамеровское восстание – одно из наиболее известных в Тверской губернии. Главным образом потому, что ему немало строк уделено в книге весьегонского большевика, а впоследствии генерала Александра Тодорского «Год – с винтовкой и плугом», которую похвалил сам Ильич. И потому описание восстания в ней, конечно, никто сомнению не подвергал – дескать, забижали кулаки голодающих, а советская власть пришла на помощь, богатеям это пришлось не по нраву, они бунтовать вздумали, ну да куда им тягаться с народной властью.
Самое смешное, что внешне все так и было, просто Тодорский то ли сознательно опустил некоторые ключевые моменты, то ли вообще про них не знал. Понятно, что ему и в голову не приходило усомниться в том, что в районе восстания были голодающие и что уездный совет спасал их от смерти. Но мы давайте будем доверять в первую очередь не воспоминаниям, а более надежным источникам. К примеру, документам губернского ревтрибунала. Думаю, никто не сомневается в том, что к кулакам это учреждение симпатий не испытывало?
Итак, в начале июня 1918 года в Весьегонский уездный совет пришли человек двадцать – сорок (сведения в источниках не совпадают), жители деревень Еремейцево, Моисеевское, Горбачево Чамеровской волости. О том, что они пошли в уезд жаловаться на голод и притеснения, члены волостного исполкома не знали. А если бы знали, то сильно удивились: никакого голода в волости не было, более того, немногочисленную бедноту по решению общеволостного схода обеспечивали хлебом. Чамеровский совет, с согласия жителей, провел обследование запасов продовольствия, с имеющих излишки было собрано по 10 фунтов муки для обеспечения бедноты. Более того, в Чамеровской и соседней Мартыновской волости была разрешена свободная торговля, а потому никакого недостатка в продовольствии не наблюдалось. Так зачем же инициативные товарищи пошли в исполком? Все просто: возглавлял делегацию Николай Громов, бывший уголовник, который просил одно: разрешить реквизировать хлеб[69]. Дать пограбить.
Весьегонский исполком, разумеется, никаких проверок проводить не стал, тем более что «голодающие» до того завалили советы жалобами на притеснения и даже написали в газету «Беднота», что к их стенаниям уезд равнодушен, а кулаки издеваются и постановляют хлеб бедноте не давать (вот так ситуацию переворачивают с ног на голову). Правда, в других письмах говорят, что хлеб-то голодающим дают, только маловато, а вот продают-то помногу.
В результате 9 июня выдали прибывшим товарищам по винтовке и десять патронов, удостоверения реквизиционного отряда и шесть красноармейцев в придачу. И еще трех членов уездного совета: Дмитриева (продкомиссар), Вахонева (военком) и Чистякова (председатель УЧК). И записали черным по белому: оставлять по 30 фунтов продовольствия на едока, семян не оставлять (позже весьегонские комиссары отрицали, что принимали такое людоедское решение). Предлагалось выплачивать за реквизированное продовольствие по 40 рублей за пуд (обычно реквизиционные отряды находили этим деньгам другое применение, не говоря уже о том, что в свободной продаже хлеб стоил в три – пять раз дороже)[70].
Новоявленный отряд развернулся вовсю и действовал в соответствии с принятым решением: реквизировал даже семенной хлеб, оставлял крестьянам по 30 фунтов на едока. Причем в эти 30 фунтов включали не только муку, но и крупы, картофель – славь, крестьянин, советскую власть. По воспоминаниям участников подавления восстания, были и случаи откровенного грабежа со стороны красноармейцев, когда у крестьянок вынимали серьги из ушей.
Понятно, что поднялось возмущение, и волостной совет назначил на 11 июня общее собрание, чтобы разобраться в ситуации. На него пригласили Дмитриева, который идти отказался, заявив, что не будет разговаривать с «кучкой кулаков». Тогда «кучка» в количестве трех тысяч человек решила, что раз комиссар не идет к ним, то они заглянут к нему в гости. И пошли в деревню Чурилово, где отряд почивал от трудов неправедных. Увидев размеры «кучки», совработники, красноармейцы и «голодающие» поспешили сбежать в Весьегонск, бросив все реквизированное добро. Некоторые источники утверждают, что часть членов реквизиционного отряда была захвачена повстанцами и арестована[71].
Крестьяне, видя такое дело, решили обратиться к соседям и тут же приняли воззвание, которое за пару дней было разнесено по всем деревням и селам уезда. В нем выражалось возмущение уездной властью, которая проводит повальные реквизиции, не учитывая декретов. Поэтому жителям уезда предложили 13-го числа собраться у деревни Суково Телятинской волости и выбрать новую власть, облеченную доверием народа, поскольку нынешняя не защищает крестьян, отбирает плоды их труда и разоряет жилища. В воззвании четко дано определение того, что делает власть: грабит[72].
Понятное дело, уездный исполком на это отреагировал тем, что послал во все волости телеграмму, что якобы все было по закону и оставляли по пуду муки на человека, а красноармейцев прогнала вооруженная кучка кулаков, но эта их победа будет первой и последней. 13 июня в волость из Весьегонска и Рыбинска были направлены отряды красноармейцев, действиями которых руководили оправившийся от испуга Дмитриев и чекист Долгирев (позже возглавлял ГубЧК). Крестьяне послали к красным на переговоры двух человек, но одного из них борцы за счастье народа арестовали и избили, а второму удалось бежать. Только после этого в волости начинается вооруженное сопротивление[73].
Во главе его, как практически везде, встали бывшие офицеры – Павел Максаков и Борис Приселков (волостной военком). Активное участие в подготовке выступления также принимали Василий и Александр Калявины, Иван Загребин и Иван Беляков. Из жителей волости, у которых было оружие, они создали отряд. Участие в нем было добровольным: у тех, кто не хотел идти, ружья и револьверы отбирали и передавали другим. Также забрали винтовки из волостного совета, и их уже раздавали принудительно, угрожая расстрелами. Как видим, методы у противоборствующих сторон не сильно отличались. Были направлены гонцы в соседние волости, но на помощь пришли только жители Мартыновской, когда восстание уже было подавлено[74].
Приселков встал во главе созданного отряда и повел его к пристани Ламь, где высадились красноармейцы. Здесь он и Максаков перегруппировали силы, выдвинув вперед вооруженных людей, которых было человек тридцать, притом что в целом толпа была немаленькой (чекист Долгирев на чистом глазу писал в воспоминаниях про 10 тысяч человек). Но никакой военной подготовки у них не было, и при первых же винтовочных и пулеметных выстрелах со стороны красноармейцев повстанцы разбежались, от пяти до одиннадцати человек из них были ранены (сведения о том, что якобы первыми открыли огонь повстанцы, есть только в воспоминаниях и материалами следствия не подтверждаются). Не встретив сопротивления, отряды вошли в Чамерово. Никого из лидеров восстания задержать не удалось, кроме Александра Калявина, вскоре расстрелянного[75].
Волостной совет, разумеется, немедленно переизбрали, наложили на волость прямой чрезвычайный налог в 50 тысяч рублей, а поскольку комбеда еще не было, создали чрезвычайную комиссию по учету и реквизиции хлеба. Занятно, что, когда Чамеровский волсовет на следующий день из Весьегонска запросили о положении дел, ответ был таким: «Остановите эту банду». Правда, в результате восстания крестьяне добились того, что до нового урожая оставляли не по 30, а по 45 фунтов ржи и овса. 15—16-го числа отряды ушли из волости[76].
В участии в восстании были обвинены пятьдесят пять человек, но всех их, кроме скрывшихся лидеров, амнистировали в апреле и июле 1919 года[77].
Не столько восстание, сколько ситуация перед ним более чем показательны: когда власть на местах действовала в интересах населения, даже в условиях гражданской войны проблемы голода решались.
Эсер, погибший за большевиков
Восстание в Дороховской и соседних волостях Старицкого уезда в конце июня 1918 года необычно. Необычно тем, что причиной его стали не конкретные действия власти, а общее недовольство ею, воплотившееся в конкретной фигуре земляка Гусева, ставшего вдруг губернским комиссаром. За что он и поплатился жизнью.
Июнь – традиционно не очень сытая пора в деревне. Запасы подъедены, свежих овощей и картошки еще нет, грибов в лесу тоже. А тут еще советская власть создает комбеды и начинает изымать «излишки». А куда они деваются? Ясное дело, оседают по домам тех, кто при власти.
Так или примерно так рассуждали жители Дороховской волости, когда распускали слухи, что в доме губернского комиссара социального обеспечения Гусева в деревне Шилово хранятся немалые запасы. Кроме того, в документах губернского ревтрибунала есть упоминание о том, что члены семьи Гусева дали почву для недовольства, но в чем это выражалось – не ясно. Поскольку никто еще не забыл времена лозунга «власть на места», граждане 18 июня собрали сход и постановили провести у жены комиссара обыск. Нашли немного – ткань да пшеничную муку. Но собрание не утихомирилось, а перешло к политическим вопросам, прозвучали предложения отозвать членов из уездного и губернского советов, а заодно выступить за Учредительное собрание[78].
Видя такое дело, брат Гусева дал телеграмму в Тверь, на что комиссар быстро ответил, что наведается в родные края вместе с вооруженным отрядом. Понятное дело, про это стало известно всей округе, и 20 июня вновь собралось волостное собрание, на котором решили просить помощи у соседей. 21-го числа, когда Гусев с отрядом (количество бойцов в источниках варьируется от пяти до сорока, представляется, что первый вариант ближе к истине) прибыл в волость, так и сделали: отправили гонцов, ударили в набат. В итоге на собрание пришли жители Дороховской, Татарковской, Гнездовской, Ефимьяновской, Ушаковской волостей[79].
Поначалу все шло мирно. Гусев поговорил с собравшимися, которые были довольно агрессивными, угрожали отзывом и требовали сдать оружие (при этом в толпе были и вооруженные люди), приняли приговор об удалении отряда из волости. Комиссар, видя все это, отправил отряд за деревню (хотя есть сведения, что изначально хотел арестовать трех человек), а после разговора с земляками и сам отправился в Старицу[80].
Но буквально сразу же толпа разделилась на три группы, которые стали преследовать Гусева. Руководили этими событиями Михаил Королев и Николай Жданов. Комиссара задержали и повели обратно в деревню. Но не довели, по дороге начали избивать и убили. С трупа сняли сапоги, по другим сведениям – вообще раздели[81]. Совершенно непонятно, почему в события не вмешался отряд, стоявший за деревней. Можно только предположить, что или он успел уйти довольно далеко, или же бойцы не решились стрелять в толпу.
После этих событий, уже 22-го числа, опять собралось волостное собрание. Выступавший на нем Михаил Королев призвал организоваться, в случае прибытия отряда бить в набат и собраться с оружием. Интересный момент, в его агитации источники впервые фиксируют призыв отозвать земляков из армии, а кто не вернется – исключить из общества[82].
Старицкий исполком, после получения известий о гибели Гусева, отправил в волость отряд, но последний, обнаружив посты повстанцев, вернулся назад. Тогда из Твери затребовали 200 пехотинцев с пулеметами и 50 конных. На телеграмму отреагировали немедленно, правда, отправили 100 человек, из них 20 кавалеристов под командованием заместителя председателя Тверской ГубЧК Круглова, который получил право вводить военное положение, принимать любые меры по подавлению восстания и отдавать приказы кому угодно.
23 июня он приехал в Старицу, объявил город и уезд на военном положении. В волость были направлены представители уезда с требованием выдать зачинщиков и труп Гусева. Крестьяне ответили протоколом о том, что комиссар будет похоронен за счет деревни – и только. Круглов начал действовать: ночью в волость отправился отряд пехоты и кавалерии, который сумел захватить постовых повстанцев врасплох и незамеченным войти в село. Здесь был открыт огонь в воздух, началась паника, никакого сопротивления оказано не было, если не считать отдельных выстрелов по красноармейцам в деревнях Шилово и Возница. Обошлось без жертв. 25-го числа Круглов телеграфировал в Тверь о подавлении восстания, аресте зачинщиков и конфискации оружия. Гусева похоронили в городском саду Старицы[83].
Суд над участниками восстания состоялся 19 ноября 1918 года. Выездная сессия губернского ревтрибунала приговорила к расстрелу четырех человек: Николая Жданова, Кузьму Ковашкина, Ивана Александрова (Монашкина), Сергея Струганова. Двадцать четыре человека были приговорены к лишению свободы на срок от 1 года до 15 лет, четверо – менее года, двоим вынесли порицание[84].
Осужденные к лишению свободы были освобождены по амнистии к годовщине революции, но решение об этом коллегия губревтрибунала приняла только 9 мая 1919 года[85].
Михаил Королев, единственный из руководителей восставших, скрылся. Он был задержан уже в 1919 году, когда рискнул вернуться на родину. Его, как и четверых других лидеров, приговорили к расстрелу, но к моменту вынесения приговора (2 марта 1920 года) ВМН была отменена, и ее заменили на пожизненное заключение. Приговор предусматривал, что первые пять лет осужденный не имеет права на прогулки, свидания и даже уличные работы. 13 декабря того же года кассационный ревтрибунал смягчил приговор до 10 лет лишения свободы[86].
Занятно, что с первых дней восстания и десятилетия спустя участники подавления заявляли, что оно было организовано левыми эсерами, которые тогда контролировали Старицкий уездный исполком (в нем было всего два большевика). А некоторые особо выдающиеся товарищи, типа чекиста Круглова, умудрялись находить среди организаторов и меньшевиков. Правда, никто из них не упоминал, что убитый Гусев и сам был левым эсером. А записанный позже во вдохновители восставших председатель уездного исполкома Виноградов и сам принимал участие в подавлении восстания[87].