Константин Шабалдин
Княгиня Женька Шаховская
Трусость – один из самых страшных человеческих пороков.
– Нет, я осмелюсь вам возразить.
Трусость – самый страшный человеческий порок.
Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита».
Глава 1
Начало двадцатого века. Женька (20 лет) в мотоциклетных очках, гоночном шлеме и кожаной куртке стоит перед автомобилем. Капот автомобиля откинут, в нём копается Механик. Неподалёку Человек с киноаппаратом настраивает киноаппарат. Много публики, много автомобилей. Очень шумно: треск моров, гул толпы и ещё оркестр. Мужик, чуть-чуть похожий на Маяковского, кричит:
Мы, пешеходы, шагаем пылью, где уж нам уж, где уж бедным лезть в карету в автомобилью, мчать на хребте на велосипедном. Нечего прибедниваться и пешком сопеть! У тебя – не в сон, а в быль – должен быть
велосипед, быть автомобиль.
(стихи В.Маяковского)
К Женьке подходит Репортёр, чуть-чуть похожий на Гиляровского.
– Евгения Михайловна, вы обещали.
– Что?
– Интервью.
– Ах да! Но мы не успеем, скоро ведь уже старт.
– Всего пару вопросов.
Женька кивает, Репортёр достаёт блокнот и карандаш. Секунду подумав, он спрашивает:
– Зачем вам всё это?
– Гонка?
– Не только эта гонка, вообще, – Репортёр крутит в воздухе карандашом, показывая это «вообще». – На прошлой неделе вы принимали участие в скачках, до этого фехтовали на турнире, позавчера держали пари с Мордвиновым, кто из вас нынче разовьёт большую скорость. Вот наши читатели, я в их лице, интересуемся – зачем?
– Ну не крестиком же мне вышивать?! – Женька хохочет, но быстро становится серьёзной. – Нет, я понимаю. Многим кажется, что не бабье это дело: в моторах ковыряться. Там же грязь и копоть, а запах? Фи-фи-фи… Но они не понимают, что пришло новое время. Время скорости, время покорения пространства! Жизнь невероятно ускорилась, уже нельзя жить, как раньше.
Репортёр смотрит на Женьку с иронией и жалостью.
– Как вы пришли к таким выводам, Евгения Михайловна?
– Это долгий разговор, я ведь не сразу пришла к моим сегодняшним убеждениям, я много над этим размышляла. А потом мне попалась статья авиатора Уточкина. Он пишет о влиянии скорости на человеческий организм, о том, что всех нас губит недостаток движения и скорости. Но вам лучше у него самого об этом спросить.
– Хорошо, тогда просто скажите, с чего всё началось?
– С чего началось?
Женька вспоминает…
***
Женькина квартира (роскошная), много гостей (роскошных), только двое имажинистов одеты как имажинисты. Они чуть-чуть похожи на Есенина и Мариенгофа. Яков (12 лет) в костюме прислуги тащит поднос грязной посуды. Открыв рот, застывает возле рояля, заслушавшись. За роялем Аккомпаниатор аккомпанирует Певцу, чуть-чуть похожему на Шаляпина. Все слушают Певца. Восторженно внимают. Женька (14 лет) зевает и потягивается. Скучает. Папа Женьки и Мама Женьки поглядывают на неё с тревогой.
Певец поёт:
Жило двенадцать разбойников, Жил Кудеяр-атаман, Много разбойники пролили Крови честных християн. Господу Богу помолимся, древнюю быль возвестим! Так в Соловках нам рассказывал инок честной Питирим.
Днём с полюбовницей тешился, Ночью набеги творил, Вдруг у разбойника лютого Совесть Господь пробудил.
(стихи Н.Некрасова)
Женька громко хохочет. Певец замолкает, аккомпанемент обрывается. Все фраппированы, только двое имажинистов с интересом смотрят на Женьку. Она делает круглые глаза, закрывает рот ладошками, втягивает голову в плечи: как будто испугалась.
Мама Женьки шёпотом говорит Папе Женьки:
– Отец, скажи ей.
Папа Женьки тоже шёпотом отвечает Маме Женьки:
– Ты же мать, вот сама и скажи.
Мама Женьки тихонько пихает Папу Женьки, и Папа Женьки трагически восклицает:
– Евгения!
– Ну, папа, ну, смешно же, ну, правда, сам посуди, – виновато потупившись, отвечает Женька. – У разбойника совесть пробудилась. Кровь проливал, тешился с «полюбовницей», а потом – раз! и совесть. Смешно.
Имажинисты переглядываются и одобрительно кивают.
– Вам не понравилась песня? – спрашивает Певец у Женьки.
– Нет, вы очень хорошо пели, простите, что я не сдержалась.
– И всё же. Какую песню вы бы предпочли?
– А вот.
Женька подскакивает к роялю, отталкивает Аккомпаниатора, садится на его место и выдаёт:
Когда я пьян, а пьян всегда я, Ничто меня не сокрушит, И никакая сила ада Моё блаженство не смутит. Я возвращался на рассвете, Я весел был и водку пил, И на цыганском факультете Образованье получил.
(народная песня)
Все ещё более фраппированы, Женька хохочет, Папа Женьки держится за голову. Имажинисты яростно аплодируют.
– Пошла вон, – зло говорит Мама Женьки.
Женька встаёт из-за рояля, делает книксен.
– Да, мама.
Мама Женьки поворачивается к имажинистам.
– И вас, господа поэты, тоже попрошу. Вон.
Мама Женьки показывает им пальцем, куда именно вон и имажинисты уходят, на ходу рассовывая по карманам бутерброды, выхваченные со стола. Женька выходит из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Папа Женьки с Мамой Женьки извиняются перед гостями. Гости респектабельно расходятся.
***
Женька, прильнув ухом к замочной скважине, подслушивает.
***
Папа Женьки держит Певца за пуговицу и с жаром ему объясняет:
– Простите нас, дружище. Не понимаю, где она этого нахваталась. Ведь мы дали ей самое лучшее воспитание, самое великосветское. Прекрасная наездница, держу ведь элитных скакунов. Стрельбой вот увлеклась, ведь целую коллекцию оружия приобрёл. Всё для неё! А она как будто ждёт случая оскандалиться и нас оскандалить. Что делать, ума не приложу.
– Это не моё дело, я в этом совсем не разбираюсь. Но вот, что я вам скажу, мой старый друг. Натура у вашей дочери, без всякого сомнения, артистическая. И голос очень, очень не дурён. В этом я как раз кое-что понимаю, это как раз моё дело. Так вот. Ей бы учиться пению. Толк будет, я вас уверяю.
– Мне кажется, она нас стесняется. Что мы хоть и первой гильдии, а всё же купцы. Боится, что про неё скажут: купчиха.
– А, по-моему, она вообще ничего не боится, – усмехается Певец.
***
Мимо Женьки проходит Яков.
– Мальчик! Мальчик с грязной посудой. Ты сын кухарки?
– Племянник, Яков. Мне твоя мама по тридцать копеек платит, когда помогаю. Когда гости приходят. Когда тётка не справляется.
– Ты, Яшка, почему на меня так смотрел?
– Как так?
– Зверёнышем. Я видела.
– Ты песню не поняла. А песня хорошая. Правильная.
– Что же я не поняла?
– Ты не поняла, что у разбойника совесть не вдруг, не сама собой пробудилась, а Господь пробудил.
– Госпо-о-одь?
Женька хохочет. Затем подает Якову медную копейку.
– На вот тебе копеечку, маленький дурачок.
Женька убегает.
***
Мама Женьки беседует с дамой в платье с воротником-стойкой, пышными рукавами, турнюром и шлейфом.
– Душенька, вы что-то говорили о том, что князь Шаховской подыскивает себе приличную партию?
– Если вы про Женечку, то это был бы прекрасный альянс! Он в годах, беден, служит инженером на железной дороге. Но титул, титул…
***
Яков моет посуду и шепчет:
– Не дурачок, не дурачок…
По щекам его текут слёзы.
***
Женька (20 лет) за рулём автомобиля. Мчит. Рядом с ней на пассажирском сиденье Механик.
– Не гоните так, Евгения Михайловна, радиатор закипит.
– Скажете тоже. Не гнать. Зачем тогда автомобиль, если не гнать?
– И так пятьдесят вёрст в час несёмся. Вот это скорость!
– Вот у него скорость, – кричит Женька и показывает на летящий в небе аэроплан.
– У него вёрст сто, не меньше.
– Сто? Всего сто? Это же совсем мало…
– А вам, сколько бы хотелось?
– Мне надо больше. Двести вёрст. Триста. Нет, тысячу!
– Тысячу? Это же невозможно, Евгения Михайловна. Человеческий организм не в состоянии выдержать такую скорость. Полопаются барабанные перепонки в ушах, а потом и сердце разорвётся. Научный факт.
– Это у трусов от страха всё полопается. А если страха в человеке нет, то никакая скорость ему не страшна. Это факт. Просто факт.
Из-под капота Женькиного автомобиля начинают хлестать струи пара. Двигатель глохнет. Машина останавливается. Механик выскакивает, открывает капот, снимает кепку и машет ей, разгоняя облако пара. Женька беззаботно наблюдает, как их объезжают гоночные автомобили.
***
Яков (18 лет) смотрит на Женьку из подворотни. Видит, как к Женьке подходят Городовой и Полицейский, показывают ей фотографическую карточку, что-то говорят. Их не слышно, потому что по улице один за другим проезжают гоночные автомобили. Они бибикают клаксонами и гудят моторами. Яков видит, как Женька отрицательно дёргает подбородком и раздражённо отмахивается от Городового. Тот почти насильно вручает ей карточку.
Яков проходит через подворотню и через соседнюю улицу, через подвал, через железную дверь попадает на конспиративную квартиру. Сильно накурено. Поскрипывает печатный станок, на котором революционеры штампуют листовки. Яков берёт листовку, читает.
– Вот это хорошо, – говорит Яков. – Я бы взял пачку для товарищей на заводе, но за мной следят.
– Тогда вам лучше у нас не задерживаться, – сурово произносит пожилой революционер и выпроваживает Якова на улицу.
***
Женька задумчиво рассматривает фотографическую карточку Якова.
Глава 2
Ресторан. Мало публики, уже поздно, официанты скучают. Женька за столиком справа в компании Распутина и его уныло пьянствующей свиты. За столиком слева Первый имажинист и Второй имажинист. За столиком в тёмном углу Яков (18 лет).
– Ты узнаёшь ту даму в перьях? Ту, рядом с Распутиным, – говорит Первый имажинист.
– Да, я сразу её вспомнил. Это же было лет пять-шесть назад? Да, нам тогда жрать было нечего, и мы с улицы забрели на какой-то дурацкий приём в купеческом доме. И там эта милая девочка пела гусарскую песню. Женя? Да, Женечка Андреева.
– Теперь она графиня Шаховская.
– А! Граф женился на деньгах?
– И приобрёл огромные проблёмы.
– Ты знаешь про неё?
Первый имажинист, заметно смутившись:
– Читаю газеты. Училась пению в Италии, наскучило. Вернулась и увлеклась автомобилями. Сама копается в моторах, участвует в гонках, ставит рекорды скорости. Фехтует, боксирует и ещё чёрт знает, чем занимается. Муж её не видит, дома она не бывает. Вот, теперь это: Распутин её новое увлечение.
– Странная графиня.
– Она явно не гналась за титулом. Родители постарались выпихнуть замуж, думали угомониться.
– Конечно, зачем ей титул с такими деньжищами!
– Нет, не в деньгах дело. Она…
– Дело всегда в деньгах.
– Нет.
– Да.
– Нет.
– Да – да.
– В ней есть что-то созвучное эпохе, может быть именно то, что мы ищем в своих стихах.
– О, брат, да ты заинтригован. Напиши про неё поэму! Нет, правда: вот если бы ты стихи про неё писал, какой взял бы образ? Нарисуй её одним единственным словом!
Первый имажинист размышляет, а Женька встаёт из-за стола и идёт к имажинистам.
– Она улётная, – говорит Первый имажинист, глядя на Женьку.
Женька подходит.
– Господа поэты!
Имажинисты встают и раскланиваются. Распутин падает бородой в ботвинью и засыпает. Женька бесцеремонно усаживается за стол к имажинистам. К ней подскакивает официант, но она небрежным жестом отсылает его.
– Я вижу, что прошли те времена, когда вы бутерброды таскали со столов в чужих домах, – ехидно говорит Женька.
Первый имажинист стремительно краснеет, а Второй имажинист с ещё большим ехидством отвечает Женьке:
– Да, у нас недавно вышел совместный сборник, получили изрядный гонорар. А у вас я вижу, тоже прошли времена, когда вас маменька от гостей прогоняла. Вы я вижу, нынче в прекрасной компании.
Он кивает на Распутина и его свиту, которая суетиться вокруг старца, оттирая ему бороду. Женька рассеянно смотрит на них, как будто не понимая, что это за люди и почему она с ними.
– Мы не с того начали, – говорит Женька имажинистам. – Я рада за вас. И я рада вас видеть. А эти мне ужасно надоели. Говорят, у вас намечается литературная дуэль с Маяковским? Это так интересно.
– Да, – говорит Первый имажинист. – Маяковский предлагал назвать это английским словом «батл», но мы решили придерживаться традиций.
– Батл? Чудовищно интересно. Вы меня приглашаете?
– Да! – Первый имажинист подпрыгивает на стуле от восторга.
– Да, Евгения Михайловна, обязательно приходите, – Второй имажинист более сдержан.
– Я приду. Я может быть, даже выступлю. Я ведь и сама немного сочиняю. Вернее, перевожу. Вот, например, из Элюара:
Из одиночества вдруг вылезла химера,
Закрыла тугой сиськой жизни мразь,
И распустив косу, заманчивой шпалерой,
Со мной играла в подлинную страсть.
И постепенно, в разжиревшей форме
Я растворился телом и душой.
Гниенье и упадок стали нормой,
Я примирился с грязью и войной.
Теперь я у химеры бесформенной в плену.
Могу ли говорить, что равнодушья сердцем не приму?
Женька выжидательно смотрит на поэтов, Второй имажинист отворачивается, а Первый имажинист говорит:
– Очень темпераментно.
– Манерно, Евгения Михайловна, манерно. Декадентов начитались, а они уже не в моде, – говорит Второй имажинист.
– Вам тоже не понравилось? – спрашивает Женька у Первого имажиниста.
– Уж очень вольный перевод, Евгения Михайловна. Я ведь помню этот текст. Там у Элюара: «Смогу ли сказать, что сердцем я против глупых причуд, рождённых одиночеством?». А про химеру там, извините, ничего нет.
Женька лишь презрительно усмехается.
В ресторан заходят Полицейский и Городовой. С ними ещё несколько полицейских в штатском, они держат руки в карманах, карманы оттопыриваются. Городовой показывает пальцем на Якова:
– Так вот он, ваше благородие. Точь-в-точь, как на фотографии. Он.
– Не тычь в него, дурья башка, – шепчет Полицейский и хватает Городового за рукав, но поздно – Яков их заметил и выхватил браунинг.
Полицейские в штатском тоже достают оружие. Яков опрокидывает стол и, прячась за столешницу, начинает пальбу. Ошалевшая публика в панике разбегается из-за столов, Женька визжит от восторга. Полицейский орёт:
– Не стрелять! Не стрелять!!
Но все стреляют. Городовой упал на четвереньки, вынул из ножен саблю. Он саблей показывает полицейским в штатском, что надо подкрадываться с двух сторон.
Распутин прячется под стол и кричит:
– Эсеры! Эсеры меня убивать пришли!!
Яков, перезаряжая браунинг:
– Кому ты нужен, старый козёл.
Яков лихорадочно озирается, замечает Женьку, которая, встав на цыпочки, показывает ему: «Оглянись, оглянись!». Яков оглядывается и замечает позади себя окно, задёрнутое плотной портьерой.
Яков стреляет из браунинга, срывает портеру, выпрыгивает в окно.
– Я узнала его. Это же мальчик с грязной посудой! – восхищённо шепчет Женька.
***
Канцелярия, полумрак. Большой стол с телефонными аппаратами. Человек в военном мундире и Человек в партикулярном костюме негромко беседуют.
Человек в военном мундире:
– Война дело решённое, вопрос лишь в том, как скоро мы в неё ввяжемся.
Человек в партикулярном костюме:
– И на чьей стороне.
Человек в военном мундире:
– Это как раз не вызывает сомнений. Его Императорское Величество будет верен союзническому долгу.
