«В суждениях о русской жизни, каковы бы они ни были, трудно удержаться, чтобы не натолкнуться на Петра Великого и в то же время, разумеется, на древнюю Русь. Это происходит не оттого, что теперь, что и понятно, при желании собственного сознания, все беспрестанно говорят о Петре и древней Руси, а оттого, что это вопрос сам по себе неизбежный и существенный, что в нем лежит разгадка нашей жизни, оттого, что это не только добрая воля писателей, употребляемая справедливо потребностью настоящей минуты, но оттого, что в самом деле нигде и ни в чем нельзя обойти его…»
На самом деле это эссе не взгляд на литературу со времен Петра (хотя рассуждения на тему: как все плохо присутствуют), а осуждение изменений, произошедших в обществе после реформ по европеизации России. И если по-началу мне текст нравился, то постепенно я все больше и больше раздражалась непрекращающимися претензиями к обществу (в первую очередь аристократии) и литературе (которую «производило» в своем большинстве именно высшее, наиболее образованное сословие). Основная претензия, красной нитью прошедшая через все эссе:
Долго мы усердно, слепо, верно повторяли все мысли и даже чувства Европы задним числом и всегда, разумеется, оставались назади, потому что шли путем не народным, потому что забыли нашу народность и до сих пор хотели обойтись без нее, не признавали ее прав. Долго не народ наш, но наше преобразованное общество шло путем обезьяны.
Тут сложно поспорить. А воз и ныне там. Вспомним хотя бы наше ЕГЭ. Но везде необходима мера! В том числе и в восхвалении нородности.
Литература с Петра есть литература публики, а не народа, литература отвлеченной стороны народа, литература дворянская, чиновничья всех четырнадцати рангов, правительственная, правительством созданная и его воспевающая, литература безбородого класса. Народу до нее нет никакого дела. Что могло быть в литературе, оторванной от народа? Вот это сейчас серьезно? Какая литература для народа во времена Петра, Елизаветы, Екатерины?? Какое дело крестьянам впахивающим от рассвета и до заката до печатного слова. У них своих проблем хватает.
Меня всерьез поражает осуждение автором новых форм литературы. Аксаков прославляет литературу народа, но что это за литература? Былины, житие, поучение, сказание, церковная легенда… По мнению автора именно этим и стоило ограничить русскую литературу? Серьезно? Особую неприязнь у Аксакова вызывают оды.
Литература, не будучи выражением народа, не стоя на этом подножии, не поступалась ему ничьей откровенностью, не будучи независима, свободна, искала покровительства и милости у власти, у силы, у знатности, которым она пела величие и усердно служила, ибо это была служба особого родаИнтересно Константин Сергеевич всерьез считал, что литература до Петра могла позволить себе осуждающе говорить о правителях? Я уж не говорю о царях (привет Ивану Васильевичу), но даже о самом захудалом князьке. Что бы было с таким литератором?Но при всей своей нелюбви к одам и к их авторам, Аксаков всячески сочувствует Ломоносову. А вспомнив про его восхваления Императрице, говорит вроде: ну, ничего… со всяким бывает. Видимо такое теплое отношение из-за того, что Михаил Васильевич выходец из крестьянского сословья. А Аксаков питал к нему слабость. Вот читаешь оды Ломоносова и «соглашаешься» со словами автора (хотя не могу не поддержать КС в его словах о борьбе МС с засильем иностранных ученых):
Он [Ломоносов] прямо попал из своей простой, органической, но действительной жизни в ту отвлеченную сферу, в которую стало русское новобранное общество и русская литература, и, хотя поддавшись ей одной стороною, он постоянно боролся с нею.
Не давали покоя Аксакову и басни:
Басня вообще есть самое жалкое явление литературное: ее происхождение в ней слышится. Этот двойственный характер анекдота и сентенции, часто вовсе не нравственной, совершенно противоречащий художественной целости, это переодевание в звериные и всякие образы своей мысли, этот хмельной маскарад, столько унижающий свободную душу человека, – все это придает басне не художественный и не совсем живой характер, характер рабский. Но она в нашей литературе нашла важное значение, как некогда мысль раба, не смеющая высказаться явно, бежала в басню и там нашла себе убежище.Тут я даже спорить не хочу. Литературный анализ далеко ушел от середины 19 века. А Константин Сергеевич слишком пристрастный «собеседник». Особенно учитывая, что басня – это один из древнейших литературных жанров, пришедший в Россию еще в XV веке с Востока (привет Европе и Аксакову!).Этот поток негатива, честно говоря, меня искренне удивил. Но прочитав в описании его жизни:
Внешняя жизнь Аксакова вся сводится к участию в кружковых спорах и разнообразной литературной деятельности.
Я поняла! Мужику тупо было не чем заняться. Вот он и продвигал идеи славянофильства и осуждал все, что не вписывалось в его мировоззрение.