Константин Сергеевич Аксаков
О некоторых современных собственно литературных вопросах
Вот что представляется нам прежде всего при первом взгляде на нашу литературу.
На деле, как за тридцать лет, французское направление было у нас в полной еще силе. Расин и Вольтер переводились александрийскими стихами, и перевод французской трагедии считался еще литературного заслугою, дающею право на почетное место. Мы были в странном, напряженном состоянии, мы подчиняли свою, только еще юнеющую, свежую жизнь неестественным правилам гнилого французского классицизма, тогда как в Германии уже давно пробудилась истинно народная жизнь, когда она праздновала освобождение свое великими явлениями, возникавшими из недр ее собственных сил; тогда как Шиллер не только начал, но и совершил свое поприще, когда Гете был уже не юношей, не Аполлоном Бельведерским, но Юпитером Олимпийским. – Жуковский, истинное эстетическое чувство которого поняло поэзию Германии, первый стал переводить нам в своих прекрасных переводах стихотворения Гете, Шиллера, Уланда и др. – В это же время познакомил он нас и с поэзиею Англии. – Это составило эпоху в нашей литературе: французское влияние ослабело; румяны и белилы (и все прикрасы) померкли перед блеском истинной жизни (прекрасной красоты). – Явился Пушкин, великий поэт народный; все было увлечено им, всякая строка его, повторяясь, доходила до отдаленнейших стран необъятной России; это довершило начатое; с появлением его кончилось влияние французского классицизма, тем более что французы сами уже устали от него, им захотелось чего-нибудь нового. – 18 век кончил свое существование кровавым самоубийством; с ним вместе кинуты были вычурность, манерности, натянутость. Наполеон, деятель новый, провел французов за собой по трем частям света среди славных побед и славных несчастий. Все эти происшествия отгородили резко французов XIX века от века предыдущего. Тоненькая шпага, кафтан и парик искаженного классицизма не могли пленять их более. Вокруг них в Англии и Германии давно уже развивалось свободно искусство, и французы познакомились с настоящим европейским направлением литературы и бросились в романтизм, который есть точно дальнейшая и крайняя ступень искусства, о чем говорить подробнее здесь не место. Французы не поняли Романтизма; они схватили только его внешнюю сторону, внешнюю его разницу от других форм искусства, что одно бросилось им в глаза; им показались очень эффективны растрепанные волосы, бледное лицо, кинжал, яд, кровь и прочие всевозможные ужасы; – вся эта сторона естественно являлась, выходила в произведениях чисто художественных и не оскорбляла эстетического чувства, но у французов, которые только и ухватили одну эту сторону, стала она только романтическим (отвлеченным) эффектом. И Боже мой, как они преувеличили и умножили новыми собственными изобретениями романтические ужасы; чего не выдумали они, чтобы как-нибудь произвести судорожное впечатление в читателе. Целая туча повестей, романов и драм поднялась над Францией; эффекты были всех родов, мастерски придуманные и устроенные, и юная французская литература произвела сильное впечатление почти на всю Европу. – Разумеется, что люди, от души кричавшие о французской литературе, не имели истинно эстетического чувства и принадлежали к преходящей толпе, которой, разумеется, доступнее истинных произведений искусства громкие фразы Ламартина и Барбье, эффективные балаганные драмы В. Гюго и А. Дюма, сальность описаний Жакоба Библиофила и различные тур-де-алюры остальных французских писателей, возбуждающие в людях, озаренных истинным чувством изящного, одно омерзение. Были такие, которые уже не находили удовольствия в чтении произведений самой французской литературы, бросали с ужасом книгу, не понимая, как можно наслаждаться тем, что производит в них содрогание; но люди такого рода, разумеется, стоя несравненно выше поклонников Франции, ясно между тем выказывали в себе еще детское, робкое чувство, которое может испугаться святочной маски, страшно размалеванной. Люди, наконец, с чувством более образованным, видели ясно, что все ужасы французской литературы – поддельные, кинжал – жестяной, усы – накладные, морщины, проведенные горем и мыслию, – надрисованные. Все, что может произвести в таких людях (с чувством эстетическим истинно образованным) вся толпа растрепанных этих произведений, – так это даже не ужас, а только жалкую улыбку или раздражение, справедливое негодование (последнее особливо при виде влияния их на, иногда, многих людей).
Есть произведения в области искусства, которые растерзывают душу, наводят на нее ужас, отравляют покой, но нужно, чтобы эти произведения были по крайней мере поэтические, чтобы они были плодом незрелого, но истинного таланта, нужно, чтобы они были результатом внутренней борьбы, внутренней разорванности, чтобы в них разрешалось тяжкое мучение их творца, стремящегося, по своей художественной природе, выразить его в образах; здесь нужно Шиллера (т. е. в его первых произведениях) или Байрона. Между тем, откуда проистекает все направление, вся оригинальность теперешних произведений во Франции? Причина чисто внешняя – это костюм, который в моде, и больше ничего; а так как мода есть идол толпы, то потому французский романтизм и имел сильное влияние вообще в Европе, следовательно, и у нас. – И вот в России французское влияние классическое заменилось французским влиянием романтическим; толпа, как и везде, протрубила имена Бальзака, Виктора Гюго, Жорж Занд и проч. и пр. и пр. и пр. – их много, этих Господ французских поэтов; не все, впрочем, кинулись на ужасное в романтизме, нет, некоторые схватили и другие его внешние стороны: так, г. Ламартин развивает сантиментальность, г. де-Винья хлопочет о простоте, а остальные (как мы говорили прежде) схватились за то, что эффективнее и легче, – за ужас. Влияние французского романтизма у нас и до сих пор продолжается довольно сильно, особенно в среднем поколении: люди, к нему принадлежащие, восхищаются писателями юной литературы, как отцы их восхищались Корнелем и Расином. Люди молодые большею частию не подходят под эту категорию[1]; благое знание Германии – предмет их внимания, их изучения; истинно художественное – и предмет их эстетического наслаждения.
