Константин Станюкович
Товарищи

– Ответьте. Ведь это не правда? Вы не обкрадывали матросов?

Краска разлилась в лице Нерпина. В нем был тупой страх пойманного животного, и больше ничего.

– Я эти деньги раздам завтра же.

– А если бы я не узнал, то не роздали бы?!. Таким офицерам не место во флоте…

– Я подам в отставку, ваше превосходительство! Не губите, умоляю вас… Не позорьте… Ведь жизнь впереди. Верьте, я больше не поставлю себя в такое положение.

Он был жалок, этот умоляющий, готовый на всякие унижения человек, чтобы только избавиться от оглашения позора – невыдачи жалованья матросам… Это он считал позором… Но ведь он уплатит, немедленно уплатит…

Адмирал слушал и не чувствовал в сердце сожаления, а ум, напротив, говорил, что такой молодой человек и такой бесчестный не имеет никакого права на прощенье.

И Северцов, не поднимая тона своего тихого и монотонного голоса, сказал:

– Оправдать или обвинить вас – дело суда, а я не смею по долгу службы замять вопиющего дела… Не смею. Прошу вас завтра же сдать должность, удовлетворив жалованьем матросов, списаться с клипера и ехать в Кронштадт. А я представлю управляющему министерством, чтобы всех привлеченных к делу предали суду…

– Ваше превосходительство!.. Разве, погубивши меня, вы… вы спасете что-то?.. Искорените привычку?.. Ну, если я вор, так и выйду в отставку… А другие?.. Они занимают видные места… Все знают, откуда дом, называемый угольным, у адмирала Бедряги… Ведь вы не погубите его… О ваше превосходительство!.. Не отдавайте под суд! – с какой-то настойчивостью отчаяния и страха воскликнул Нерпин.

– Объясните все это суду… Он примет во внимание… А я не смею, лейтенант Нерпин… Поймите это… Можете идти…

– Понимаю, понимаю, ваше превосходительство… Понимаю, что это жестоко, ваше превосходительство!

И с этими словами ревизор выбежал из каюты.

Адмирал, казалось, тоже не мог понять, как этот офицер, без всякого самолюбия и не имевший чувства чести, но все-таки не дурак, не мог понять непоколебимой справедливости адмирала и унизительно молил о пощаде.

Точно он мог рассчитывать, что адмирал, уже заслуживший репутацию рыцаря без страха и упрека, будет делать поблажку бесчестным и вредным для флота людям…

И Пересветов, этот естественный вор и палач, тоже воображает, что адмирал, потому что он товарищ, должен мирволить бесчестному. Кажется, мог бы не красть и не запарывать людей! Кажется, мог бы сообразить, что в России новые веяния.

Так просто, благородно и прямолинейно рассуждал Северцов и не без удовлетворенного чувства вспомнил свою безукоризненную службу, щепетильную честность и независимость, благодаря которой он не только не затерялся в толпе, а сделал блестящую карьеру, и в тридцать восемь лет – адмирал, начальник эскадры, а его товарищи только капитаны второго ранга…

И адмирал присел к письменному столу, взял большой лист почтовой бумаги и так начал рапорт морскому министру:

«С глубоким сожалением имею честь донести вашему высокопревосходительству о позорном деле, дознание о коем при сем препровождаю…»

Не успел адмирал написать и страницы своим размашистым почерком, как в каюту вошел флаг-офицер и, осторожно приблизившись к столу, остановился, выжидая, когда занятый адмирал поднимет голову.

Через минуту Охотин доложил:

– Капитан второго ранга Пересветов приехал с берега, ваше превосходительство! А капитан-лейтенант Баклагин явится к вашему превосходительству в два часа.

– Просите Пересветова ко мне. И скажите на вахте, чтобы никто не входил ко мне.

– Есть!..

V

– Здравствуй, Егор Егорыч!.. Садись…

И Северцов пожал руку товарища и проговорил:

– Ты, как умный человек, поймешь, конечно, что я должен дать ход дознанию. Знаешь: дружба – дружбой, а служба – службой, – прибавил адмирал, хотя в корпусе никогда ни с кем не дружил.

Егор Егорович тяжко вздохнул, вытер вспотевшую лысину и, словно бы еще не теряя надежды на товарища, старался скрыть свой страх и даже попробовал улыбнуться, когда вздрагивающим голосом проговорил, подсапывая носом:

– Что же, ваше превосходительство, ты хочешь сделать с товарищем?

– Предложить ехать тебе в Россию, Егор Егорыч… А уж там… морское начальство решит: предать ли тебя суду или нет…

– А ты… ты, Николай Николаич… что напишешь? – с мольбой в глазах спросил Пересветов.

– Правду, конечно, Егор Егорыч…

– А именно?

– Прошу суда…

– За что же?.. Ты, значит, поверил показаниям матросов?..

– Не одним их показаниям… Они еще были очень мягки. А показания Баклагина противоречат твоим… Жестокие наказания ты приписываешь только бывшему твоему старшему офицеру…

– И я показывал справедливо… Я никого не засекал… Я, по данному мне уставом праву, приказывал виновных наказывать линьками… Старший офицер увлекался… Это он смотрел, как наказывали Никифорова.

– Баклагин хоть имел мужество не щадить себя, а ты, Егор Егорыч, извини, ведь в своих ответах говорил неправду.

– Я не отрицал, что ревизор меня запутал, Николай Николаич!.. Что ж… я виноват… Но за это не отдают под суд… И, Николай Николаич… Ты богатый человек и несемейный… А я… Ты думаешь, я запутался в этих делах ради наживы для себя?.. Клянусь, из-за семейного положения… Николай Николаич!.. Ведь я – сам-пят!.. А содержание… Нехорошо, не спорю… Но один, что ли, я?.. Разве нет смягчающих обстоятельств… Что ж ты хочешь по миру пустить мою семью… Так ведь это… того… не по-товарищески… Отдашь под суд… меня выгонят… без пенсии… Ты говоришь: строгость на клипере… Так ведь везде на флоте строго… Прежний адмирал в приказах объявлял благодарность… И всегда я был на хорошем счету. И всегда порол… А теперь я вдруг – изверг… Хорошо… Ну, изверг… Ты приказал не наказывать строго… Не гнаться за быстротой… Ну, я исполню твои приказания… И с этими процентами со счетов, и уголь… Черт с ними… Ну уж если тебе надо показать твою строгость и ретивость молодого адмирала, так отошли меня в Россию по болезни… А то и позор, и нищету… О господи! За что?

И Пересветов больше не мог говорить. Рыдания вырвались из его груди.

«И какой же ты подлец!» – думал адмирал, взглядывая на рыдающего Пересветова, и словно бы не догадывался, что и этот жестокий человек с матросами и казнокрад может быть любящим семьянином. Он забыл, что можно избавить флот от таких капитанов и без того, чтобы сделать их несчастными и, главное, забыл, что не лица виноваты, а система.

Но адмирал хотел «показать пример» и проговорил:

– Мы разно смотрим на службу, Егор Егорыч. Ты меня не убедишь. Флот наш должен обновиться…

– Из-за того, что я буду с семьей нищим? Я запорол, как ты говорить, Никифорова…

– Да… И за это, и за злоупотребления должен потерпеть кару…

– А ты не запорешь, а сделаешь несчастными многих людей… и скажу как бывшему товарищу: знаешь ли почему? Можно сказать?

– Говори, пожалуйста.

– Из-за своей карьеры… А ты разве не порол марсовых, когда был старшим офицером на «Андромахе» в Черном море?.. Тогда мода была такая… А теперь ты… Что ж, отдавайте под суд, ваше превосходительство! – с отчаяньем в голосе крикнул этот возбужденный страхом трус.

И, злобно бессильный, Пересветов взглянул на адмирала и вышел из каюты.

Адмирал густо покраснел и стал продолжать рапорт.